CC BY
150
© 2003 г. Л.А. Сугрей
ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ Р. ГЕИОИА И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА РУССКИЙ ТРАДИЦИОНАЛИЗМ
Традиционализм не принадлежит к числу тех доктрин, которым печатные издания уделяют достаточно внимания. Еще меньше известно об эзотерическом традиционализме - той разновидности, которую можно было бы назвать абстрактно-философской, даже метафизической или религиоз-но-метафизической. Поскольку именно она, более чем любая другая, удаленная от реалий земного мира, воплощает в себе сугубо трансцендентное и явно спиритуалистическое объяснение традиций и их трансформацию в человеческой истории. Эго направление наиболее последовательно развивает школа Р. Генона, французского традиционалиста, до недавнего времени неизвестного отечественному читателю.
Так что Ю. Н. Стефанов, переводчик произведений названного мыслителя на русский язык, имел основания заявить, что «имя Рене Г енона ничего или почти ничего не говорит советскому читателю», оперирующему понятиями: «традиционное общество», «традиционное - антитрадицион-ное» и др. [1]. Тем не менее игнорировать его нельзя - ибо философия традиционализма не собирается сдавать своих позиций: она и сегодня остается одной из самых живучих форм современной философии.
В «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия» (2003) указывается -Генон (Guenon) Рене (1886-1961), французский философ и писатель, представитель эзотерического традиционализма, рассматривает религиозномистические традиции Запада и Востока (католичество, масонство, суфизм, даосизм, веданта) как различные выражения некоей единой эзотерической истины.
По давней традиции увлекаться зарубежными мыслителями в России начинает, по нашему мнению, складываться культ Г енона и его учеников. Они уже причислены пропагандистом традиционалистских идей А.Г. Дугиным к разряду классиков консерватизма и традиционализма [2], появляются работы, авторы которых доказывают, что мыслям французского исследователя традиций уготовано большое будущее в нашей стране.
«Россия является центром борьбы сакрального и профанического, -пишет С. Ю. Ключников, - и это подтверждается хотя бы тем, не до конца осмысленным фактом, что она, несмотря на развал в сфере экономики, продолжает оставаться самой читающей страной мира». Из этого факта, который, полагаем, еще надо доказать, делается далеко идущий вывод о том, что «она сумеет должным образом прочесть Генона, идеи которого представляют мощное оружие против темного мистицизма и псевдо-эзотеризма, паразитирующего на древе истинных традиций». Последнее тоже, думаем, далеко не бесспорно, особенно если обратиться к самим
геноновским текстам. Но наш интерпретатор убежден, что направление, выбранное мыслителем, не вызывает никаких сомнений: «Весь путь Генона... был неуклонным приближением к Лону Традиции». И его опыт «ценен для России, подвергающейся интенсивному духовному воздействию сил тьмы, методично уничтожающих ее сакральную сферу». В том, что такое вредоносное воздействие планомерно осуществляется, мы не сомневаемся, хотя не разделяем убеждений автора насчет того, что «успешность подобных разрушений во многом обусловлена такой русской национальной чертой, как готовность идти до конца даже в гибельных заблуждениях...» [3, с. 51].
У русских всегда хватает здравого смысла, чтобы разглядеть и почерпнуть в отечественной и зарубежной теории лишь то, что способствует выживанию и самосохранению своего этноса. Какими бы страстными и неистовыми ни были они в отстаивании своих убеждений, их никогда не привлекала мистическая, удаленная от земной основы доктрина. Не в пример европейцам, склонным, как, например, представители германской культуры, к теоретизированию в заоблачных высях, русские, подобно англичанам и американцам, больше прагматики и эмпирики в своих умопостроениях.
Сказанное В.Г. Белинским полтора столетия назад о русском народе и сейчас сохраняет свою силу: «...Мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем» [4].
Это дает нам основание сомневаться, что у Генона найдется много последователей в России, поскольку труды Г енона напрочь игнорируют все многообразие духовного опыта нашей страны, о чем пишут исследователи, уверенные в том, что его наследие будет адекватно воспринято россиянами: «огромный духовный континент - Россия, не вызвала серьезного исследовательского интереса у Генона», отмечает Ключников, «в книгах Г енона практически отсутствует тема православия как в византийской, так и в русской версии, как будто бы Россия и русская духовная культура не имеют своей сакральной природы и символики». Здесь мы полностью солидарны с упреком Ключникова: «Отсутствие русской тематики даже у самых глубоких представителей западной традиции весьма показательно и отчетливо свидетельствует о глубине расхождения между Россией и Западом ... ответственность за это расхождение лежит не на России, со времен Петра жадно тянувшейся к Европе, но именно на Западе, не проявлявшем к культуре своего соседа почти никакого интереса» [5, с. 24].
Россия, впрочем, не единственная страна, по отношению к которой западная цивилизация грешит определенным, и немалым, высокомерием. Кажется, весь остальной мир, противостоящий ей, собирательное имя этой
части света - Восток, находится, как и Россия, в том же незавидном положении. Он не представляет особого интереса с позиций традиционного европоцентризма или его модернизированного варианта - атлантизма. Однако было бы несправедливо к традициям западной мысли не указать на существование в ней контртрадиционной позиции, представители которой, воспитанные в лоне европейской культуры, осмелились подвергнуть критике Запад и обратить внимание европейцев на Восток и его ценности. К числу таких мыслителей относится и Р. Генон, чья концепция традиционализма может быть понята лишь в контексте протеста автора против традиционных западноевропейских представлений о Востоке. Именно здесь - в осуждении Запада и апологии Востока - и лежат основы геноновского традиционализма.
Генон разрушает коллективное, почти гипнотическое заблуждение в том, что западный образ жизни стал всеобщим стандартом, а само понятие цивилизации отождествлено исключительно с Западом и его ценностями. Как носитель исключительно материально-меркантильных идеалов, Запад не имеет права именовать себя не только культурой, но и цивилизацией -таков приговор «каирского отшельника» [3]. Обыгрывая тему противопоставления анти-традиционного Запада традиционному Востоку в трудах Генона, Ю.Н. Стефанов указывает, что именно апология Востока вызвала критику со стороны Ж. Маритена, Л. Доде, А. Матисса и даже ближайшего его единомышленника Э. Эволы [1].
Тема осуждения современной западной цивилизации за разрыв с системой извечных традиционных ценностей человека, которые, по мнению Генона, культивируются ныне только на Востоке, четко обозначена им в одном из первых программных произведений: «Современная цивилизация предстает настоящей аномалией в истории; единственная среди всех нам известных, она избрала сугубо материальный вектор развития, она единственная, которая не опирается ни на какой принцип высшего порядка. Это материальное развитие... сопровождалось интеллектуальным упадком, который оно совершенно неспособно компенсировать». Главным признаком интеллектуального упадка является отход от принципа высшего порядка, т.е. нарастающая секуляризация сознания современного человека, разрыв с трансцендентальным, когда «ищут чего-то иного, но ищут его в области чувства и инстинкта, т.е. ниже, а не выше разума». Генон сразу же выступил противником тех трактовок бессознательного, авторы которых, подобно Джемсу, а позднее он обратит свои стрелы и против Фрейда с Юнгом, «начинают... видеть в подсознании средство, с помощью которого человек может вступить в общение и с богом».
Модернизаторские трактовки религии и бога, подрывающие основы традиционной ментальности, от кого бы они ни исходили, будь то ученый, философ или богослов - протестантского и даже католического тол-
ка, не устраивают автора, потому что извращают сложившуюся в течение тысячелетий иерархию земных и потусторонних ценностей. «Религию рассматривают как простой социальный факт; и вместо того, чтобы ею целиком определять социальный порядок, напротив, именно религию, и то, если ей найдут место, видят всего лишь одним из множества элементов, слагающих социальный порядок». Последнее и есть, по Генону, роковая причина раскола между западной и восточной цивилизациями: первая извратила идущую из глубины веков традицию почитания высших религиозных основ бытия, вторая - верна ей. «Презрение и отвращение, испытываемое другими, особенно восточными народами, к людям Запада, - пишет он, - в огромной мере проистекает из того, что последние представляются существами без традиции, без религии, а это в глазах Востока просто чудовищно. Восточный человек не может допустить и мысли о социальной организации, не опирающейся на традиционные принципы...» [5]. Мусульманство, поборником которого Генон останется до конца своих дней, приняв ислам и переселившись навсегда из Парижа в Каир, по его мнению, и сегодня выводит законодательство из религии. Когда-то, в пору средневековья, так же обстояло дело и на Западе.
Восстановление подлинной ментальности европейского человека означает, таким образом, возврат к тому состоянию сознания, которое было традиционно религиозным, или религиозно-традиционным, поскольку для Генона, как мы видим религия и традиция суть синонимы. «Традицию нельзя изобрести или создать искусственно, - пишет он, - так можно получить только никчемную и безжизненную псевдотрадицию; подобного рода фантазии простительны разве что оккультистам и теософам». Традиция, за которую он ратует, по мнению Стефанова, есть «совокупность "нечеловеческих" знаний, передаваемых из поколения в поколение кастой жрецов или иными институтами подобного рода»; она восходит «к "первому из пророков" - праотцу человечества - Адаму». Благодаря этому традицию можно рассматривать как изначальную и высшую точку всякого религиозного творчества, от которой можно датировать возникновение всех религиозных доктрин. «Если Религия по определению едина, то различные религии, - считает Генон, - могут быть лишь ответвлениями первозданной Доктрины» [6].
Толкуя геноновскую метафизику исключительно в эзотерическом духе, Л. Бенуа говорит: «В любой без исключения религии преобладает сакральный характер. Религия создана для всех, тогда как эзотеризм доступен лишь некоторым, и не по их воле, а по их природе. То, что в эзотериз-ме предстает секретом, в религии становится мистерией. Религия - это внешнее проявление доктрины, ограничивающейся тем, что необходимо для общего спасения людей...». Религия, в его интерпретации, лишь подводит к тайнам доктрины и первозданной традиции, настоящее же про-
никновение в эту область открывается немногим посвященным, овладевшим секретами эзотерического искусства. «Эзотеризм как раз ставит своей целью вырвать человека из оков его человеческого состояния и дать ему возможность достижения высших состояний посредством исполнения определенных обрядов» [7]. В сущности такова же и позиция Генона, что подтверждает его гносеология.
Однако прежде сделаем небольшое отступление, чтобы показать, что идея связи религии и традиции, которая лежит в основе построений Г енона и его последователей, не столь уж оригинальна. Трудно найти религиоведа, у которого эта тема так или иначе не обыгрывалась. Достаточно вспомнить Гердера, который назвал религию самой первоначальной традицией человечества. Можно процитировать Энгельса, который писал, что религия имеет свое предысторическое содержание, находимое и перенимаемое историческим периодом; «...раз возникнув, религия всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованный от прежних времен, так как во всех вообще областях идеологии традиция является великой консервативной силой» [8].
Это предысторическое содержание религиозных традиций, полагаем, и создает почву для трактовки их во вневременном внеисторическом контексте, как делает школа Г енона.
Оттенок трансцендентальности в понимании традиций возникает за счет того, что религия, как правило, имеет дело с потусторонними, трансцендентными ценностями, вступающими во взаимную связь с земными лишь опосредовано - через систему верований и культовых практик. Религия с самого начала есть сознание трансцендентности, возникающее из действительной зависимости.
Эту же идею развивал и Э. Дюркгейм, говоря, что в процессе социальной эволюции коллективное сознание все более отдаляется от конкретных вещей и, следовательно, становится более абстрактным. Параллельно происходит «возрастание трансцендентности наиболее существенного из его элементов, а именно понятия божества». Уже греко-римский политеизм, по Дюркгейму, «означает дальнейший прогресс в направлении трансцендентности». В христианстве же «Бог окончательно удаляется из пространства; его царство - уже не от мира сего... Понятие божества становится более общим и абстрактным... Бог человечества неизбежно менее конкретен, чем бог клана или античного города» [9].
Возвращаясь к Генону, который под реформой современного сознания подразумевает «восстановление... подлинной интеллектуальности, а вместе с ней смысла и доктрины традиции», обращаем внимание на оговорку, что «речь не идет об инновации, совсем нет - напротив, речь идет о возвращении к традиции, от которой слишком оторвались, о новом обретении утраченного». Генон не модернизатор, сказали бы мы, а реставратор, его
не интересуют ни настоящее, ни, тем паче, будущее, он обращен к прошлому. Потому его союзниками не могут быть средства современного познания, например, наука, о которой он говорит, что она «всегда была ничем иным, как боевым оружием, направленным против религии и, говоря более широко, против всего, что еще сохранилось от духа традиции».
В XX в. он обосновывает принцип верховенства эзотерического знания, обретающего в символических шифрах ключ к пониманию неведомых тайн, утраченных человечеством в той степени, в какой оно приобщилось к интеллектуальной цивилизации. «Символика есть наилучший способ научения истинам высшего порядка, религиозным и метафизическим, - говорит он, - т.е. всему тому, что отталкивает и чем пренебрегает современное сознание. Она прямая противоположность всего, присущего рационализму...». Реформа современного сознания, можно сказать, есть возврат к донаучным формам постижения сакраментальных тайн бытия. В этом и заключается, по его словам, «восстановление подлинной интеллектуальности и доктринальной традиции, которые для нас неотделимы одна от другой» [5, с. 34].
Традиционализм в онтологии у Генона дополняется эзотеризмом и символизмом в гносеологии. И это не удивительно, поскольку традициям в его концепции придается религиозно-мистическое истолкование.
Следуя Генону, попадаем в заколдованный круг. И традиции, и символы, ведущие к постижению их сути, рационально не объяснимы, не подвержены суду науки, не могут быть интерпретацией каких-либо человеческих установлений, поскольку последние сами производны от принципов более высшего принципа. К последним возносит нас, разумеется, ни в коей мере не наука, а «символика - точная наука, а не область грез, где свободно может витать индивидуальная фантазия», - пишет Генон, оговариваясь сразу, что «всякий подлинный символ несет свои многочисленные смыслы в самом себе, так как он не есть человеческое изобретение, но сложился по "закону соответствия" связующего все миры между собою» [5, с. 57].
Несмотря на эту оговорку, большая часть его работ посвящена попыткам расшифровать, т. е. дать фактически человеческую интерпретацию многообразным формам символики, сопровождающим жизнь разных народов и цивилизаций. Статья «Язык птиц», к примеру, посвящена таинственному наречию, о котором говорится в священных книгах. Поскольку птицы, по Г енону, символизируют ангелов, открывается возможность для человека вступить в контакт с запредельным - «откуда осуществляется его связь с высшими состояниями бытия» [10].
Вступив на путь символизма в объяснении традиций и всех их производных, Генон не мог обойти вниманием психоаналитические концепции, в которых этой стороне дела тоже придается исключительное значение.
Деятельность психоанализа в области истолкования разных символов, с которыми связана человеческая психика, им объявляется «антитрадици-онной», поскольку «если раньше он нападал на традицию под предлогом ее объяснения, то теперь стремится к намеренному искажению самого понятия традиции». «Направление Фрейда, по его мнению, "держалось материалистического подхода" и носило "откровенно" "сатанинский" характер». Его символика никак не связана с традиционализмом, так как говоря о символах, Фрейд «на самом деле имел в виду простейшие продукты человеческого воображения». Более вредной Генон считает деятельность его последователей, особенно Юнга, стремящихся «использовать эти теории для интерпретации самой традиционной символики». Главной мишенью становится юнговское понятие «коллективного бессознательного». Атакуя его, Генон вводит понятие «сверхсознательного», доказывая необоснованность сведения его к «подсознательному».
«Сверхсознательное», настаивает он, «по самой своей природе целиком выходит за пределы той области, к которой относятся исследования психологов», т.е. оно вне какой-либо науки. Принцип разграничения научного и сверхнаучного способов познания проводится Геноном неукоснительно. Психоаналитический взгляд на символы, считает он, ведет к духовности наизнанку, ибо всякую символику пытается объяснить бессознательным, что оборачивается понижением духовности и интеллектуальности, в то время как его позиция принципиально иная: от индивидуальных и коллективных символов следует восходить к изначальной традиционной символике.
Полемизируя с Юнгом, Генон не мог не затронуть темы фольклора, играющей важную роль в концепции коллективного бессознательного. Здесь психоаналитическая теория, по его мнению, «имеет видимость истины», трактуя устное народное творчество как разновидность коллективной памяти. Последнюю и он готов признать с той оговоркой, что она является «в человеческом мире образом или отблеском той космической памяти, которая соответствует одному из аспектов символики Луны». Коллективное сознание интерпретируется им в терминах астрологической символики. Однако ни оно, ни память коллектива, ни фольклор, настаивает Г енон, не способны порождать традиций. «... Выводить традицию из фольклора, делать его истоком, - пишет он, - это такая же ошибка, как и столь распространенное ныне заблуждение, будто «примитивным первобытным является то, что на деле представляет собой лишь продукт вырождения». Проще говоря, фольклор, состоящий по большей части из элементов, принадлежащих угасшим традициям, неизбежно является продуктом их вырождения. Коллективная память народа, по мнению Генона, «совершенно не способна производить или разрабатывать что бы то ни было, и прежде всего предметы традиции» [11].
Отсекая народ от подлинной традиции, придавая ее истолкованию явно элитарный характер, Генон изолирует рассмотрение традиционных форм от конкретно-исторических реалий, от бытия этноса, в конце концов, и многочисленных этнообразующих факторов. Его подход к традиции не только не ведет нас в тайны национальной психологии, истоку всяких традиций, по нашему убеяедению, а, напротив, набрасывает покров тайны на любую национальную психологию.
Юнговская концепция архетипических образований представляется нам в этом отношении более плодотворной для познания психики народа и традиций, порождаемых ею. «Психическое явление духа, - пишет К. Юнг в работе "К феноменологии духа в сказке", - безусловно указывает на то, что он имеет архетипическую природу, т.е. феномен, который называют духом, основывается на существовании автономного прообраза, досознательно всесторонне присутствующего в структуре человеческой психики». В индивидуальной, довольно причудливой форме, этот архетип проявляет себя в сновидениях; в коллективной, более явственной форме, он обнаруживает себя как народный эпос. «В мифах и в сказках, как и в сновидениях, душа высказывается о себе самой, и архетипы становятся откровенными в их естественной игре друг с другом...» [12].
Архетипы, надо полагать, можно трактовать как рудиментарные образования национального характера, оказывающие сильное влияние на индивида, поскольку, по словам Юнга, «мы через наше бессознательное причастны к исторической коллективной психике». Она-то и есть носитель традиций, сказали бы мы, подчеркивая, что посредством традиций индивидуальное сознание связывается с коллективным.
Когда Е.Н. Трубецкой говорит, что в «сказке есть не только сверхнародное, но и сверхвременное» [13], мы понимаем это не в духе геноновского объяснения традиций, выводящего их за пределы любого этноса и любых временных интервалов, хотя такая возможность здесь не только представляется, но и является, по нашему мнению, ключом к пониманию философии Генона. Абсолютизация традиционных ценностей вместе с выведением их за грани человеческого бытия - вот в чем суть его традиционализма.
Мы же в сверхнародном и сверхвременном видим лишь то, что дорого всем народам во все времена их обитания на земном шаре, т.е. некий общий набор традиционных форм жизнедеятельности и ценностей, позволяющих выживать человечеству во всех его ветвях. В отличие от Генона мы видим в фольклоре не вырождение, не угасание традиций, а первоначальную форму их складывания и закрепления коллективным бессознательным, соответствующим состоянию национального духа.
По мнению А. Н. Афанасьева, народные сказки - «суть обломки древнейшего поэтического слова-эпоса, который был для народа хранилищем
его верований и подвигов...» [14]. Геноновское убеждение в том, что фольклор отражает вырождение и угасание каких-то более высших начал (традиций), опровергается по нашему мнению, духом самого фольклора, всегда настроенного на оптимистическое, жизнеутверждающее миросозерцание. Развивая эту тему, Горький писал: «Фольклору совершенно чужд пессимизм... Коллективу как бы свойственны сознание его бессмертия и уверенность в его победе над всеми враждебными ему силами. Ге-рой фольклора - дурак, презираемый даже отцом и братьями, всегда оказывается умнее их, всегда - победитель всех житейских невзгод, так же, как преодолевает их и Василиса Премудрая» [15].
Оценивая опрокинутую в туманное и неопределенное прошлое методологию Генона, можно согласиться со Стефановым, что защищаемые им традиционные истины «при внимательном рассмотрении оказываются не чем иным, как системой сотворенных им самим или искусственно гальванизированных мифов, призванных, переиначив прошлое и отвергнув настоящее, предугадать облик грядущего». Что касается Запада, то перспектива его будущего развития у французского традиционалиста вызывала немало сомнений. «У западного мира более нет Святой Земли, которую следовало бы хранить, потому что путь, который ведет туда, отныне полностью утерян». Лишь вернувшись к нормальным условиям человеческого бытия, «обретя дух своей собственной традиции», Запад, по мнению Г енона, имеет шанс вновь открыть путь, ведущий к Центру Мира.
Однако геноновский идеал социального устройства, взятый из прошлого, вряд ли может отвечать демократическим устремлениям современных слоев общества. «Ясно, как день, - писал он, - что народ не в состоянии пользоваться властью, которой он не наделен; истинная власть даруется только свыше, и вот почему, заметим кстати, она может быть законной лишь в том случае, когда ее утверждает нечто, стоящее над общественными институтами, т.е. духовная иерархия». Последняя, по его замыслу, в виде тайной организации, «не принимая участия во внешних событиях, должна руководить всем с помощью средств, не постижимых для обычного обывателя и тем более действенных, чем менее они явны» [5, с. 119]. Идеальным прообразом такой организации Генон считал «Орден тамплиеров» с его иерархической структурой.
По этой причине нам трудно понять тех отечественных последователей Генона, которые, как, например, Дугин, именуемый в аннотации к «Консервативной революции» в качестве «известного метафизика, традиционалиста и историка религий», пытаются воздвигнуть на геноновских основаниях свои социально-политические доктрины, сулящие России и ее народам новый путь преобразований - «Третий Путь, одновременно глубоко традиционный и авангардный, укорененный в почве и устремленный к
небу. Это новое мировоззрение..., всерьез претендующее на главенство в русском обществе» [2, с. 2].
Традиционализм нашего автора вкупе с идеями третьего пути и «консервативной революции» нацелен на защиту национальных устоев России. И в этом пункте мы ни в коей мере не собираемся полемизировать с ним, поскольку убеждены, что достаточно значимая национальная идея немыслима без опоры на традиции этноса, подвергаемого очередным испытаниям на крепость и выживание. Другое дело - понимание сути и исторических корней национальных традиций. Здесь мы расходимся с Дугиным, придающим, как нам кажется, метафизически - абстрактное значение традиции.
Традиционализм, за который мы ратуем, должен исходить из тех факторов, которые идут у Дугина по разряду вторичных, т.е. из расовых, религиозных, исторических, национальных, географических и культурных особенностей народа, порождающего во имя своего утверждения на свете набор характерных для него обычаев, обрядов, традиций и т.п. Ни о каких других прототрадициях мы не имеем возможности вести речь.
Духовный диалог России со странами Востока и Юга, с Азией и Африкой раздвинет границы нашего миропонимания, обогатит тайнами других культур и цивилизаций и поможет, в конце концов, покончить с рабской зависимостью от западно-атлантического мира. При этом, согласимся с Дугиным, «нам суждено соблюдать и утверждать свою собственную уникальную православную Традицию, обогащенную и осветленную горячей любовью к Русской земле и истории, к русской Традиции, русскому духу и русскому избранничеству» [16].
Единственная наша оговорка заключается в том, что пафосное, сакральное отношение к традиции следует подкрепить трезвым, земным, рационально взвешенным и научно-обоснованным истолкованием традиционных форм жизнедеятельности русского и других народов. Для этого от мистико-метафизического традиционализма, о возможностях и тупиках которого можно судить по воззрениям Г енона и его последователей, следует перейти к другим его формам, связанным с реальной исторической практикой жизни народов. Именно она, а не лоно так называемой «Изначальной Традиции», является источником поистине неисчерпаемых форм устойчивой жизнедеятельности многообразных этносов, населяющих нашу планету.
Литература
1. Стефанов Ю.Н. Рене Генон и философия традиционализма // Вопросы философии. 1991. №4. С. 31,35.
2. Дугин А.Г. Консервативная революция. М., 1994. С. 74, 2.
3. Ключников С.Ю. Символика и наследие "каирского отшельника" // Генон Р. Символы священной науки. М., 1997. С. 51.
4. Белинский В.Г. Письмо к Н.В. Гоголю. 15 июля н. с. 1847 г. Зальцбург // Собр. соч: В 9 т. Т. 8. 1982. С. 284.
5. Генон Р. Символы священной науки. М., 1997. С. 24, 34, 57,119.
6. Стефанов Ю.Н. Рене Генон, великий суфий, тамплиер XX в. // Наука и религия. 1994. №8. С. 31-33.
7. Бенуа Л. Эзотеризм // Наука и религия. 1993. №8. С. 32 - 34
8. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 315.
9. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996. С. 296 - 297.
10. Генон Р. Язык птиц // Вопросы философии. 1991. № 4. С. 43.
11. Генон Р. Традиция и бессознательное // Вопросы философии. 1991. № 4. С. 51-53.
12. Юнг К. К феноменологии духа в сказке // Культурология. XX в. Антология. М., 1995. С. 338-340.
13. Трубецкой Е.Н. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке // Избранное. М., 1995. С. 385 - 386.
14. Афанасьев А.Н. Предисловие ко второму изданию «Народных русских сказок» //Народ - художник: Миф. Фольклор. Литература. М., 1986. С. 121.
15. Горький М. Доклад на первом всесоюзном съезде советских писателей // Соч. Т. 27. С. 306.
16. Дугин А.Г. Русское сердце Востока // Наука и религия. 1997. № 3. С. 12 - 14.
Северо-Кавказский государственный технический университет 2 сентября 2003 г.
