CC BY-NC-ND
80
В.С. Мирзеханов
ЕВРОПЕЙЦЫ В КОЛОНИЯХ: СТИЛЬ ЖИЗНИ И ОСОБЕННОСТИ МЕНТАЛИТЕТА
Статья посвящена образу жизни и особенностям менталитета европейцев в колониях, взаимоотношениям «людей империи» и местного неевропейского населения. Характер этих взаимоотношений представляется весьма сложным: сотрудничество, взаимодействие, использование имперских ресурсов в местных интересах сочетались с обилием практик неприятия и противостояния.
Ключевые слова: империя, метрополия, доминионы, колония, колонизация, европейские колонисты, стиль жизни, культ родины, менталитет, идентичность.
Становление империй Нового и новейшего времени и европейская колонизация сопровождались массовым перемещением людей. Одни покидали историческую родину, стремясь обрести свободу вероисповедания, вторые - из-за материальных выгод, третьи - в поисках приключений. У некоторых - рабов или ссыльных преступников - просто не было выбора. Эти путешествия никогда не были безопасными, а места назначения редко оказывались приветливыми. Как жили, чувствовали и ощущали себя в доминионах, колониях и зависимых странах европейцы? Как происходило взаимодействие «людей империи» и местных неевропейских сообществ? Европейцы в колониях и имперских окраинах, кто они, эти люди? Вопрос не так прост, так как данная группа одновременно включает в себя и людей, рожденных в Европе, и лиц, происхождение которых может уходить корнями к южноафриканским бурам или канадцам на многие поколения. По сути, их идентификацию определяли два
Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 14-01-00370 «XX век в современной исторической науке: актуальные проблемы периодизации и структурирования всемирной истории» © Мирзеханов В.С., 2014
критерия: расовый и культурный. Первый, очевидно, охватывает внешний вид и цвет кожи. Второй - принадлежность к европейской культуре. Европейцем практически повсюду, в противовес местному населению, является «белый». Но такой подход не имеет почти никакого смысла в Северной Африке, арабском мире и даже по отношению к некоторым народностям Индии, белизна кожи которых схожа с народами Южной Европы. В данном случае антропологические нюансы значат гораздо меньше, чем манера поведения или форма костюма. Более значим, чем внешний вид, другой элемент - культурная принадлежность: языковая и религиозная. Иметь родным языком один из европейских (по сравнению с языками, называемыми «восточными»), а также произрастать из религиозных традиций, во всем их многообразии, христианства является определяющим условием. Кульминация такой особенности - факт гражданства европейской державы, обобщающей в себе все заданные критерии и дарующей привилегии и преимущества. Впрочем, для народов Востока и Африки все европейцы с их унифицированной бледностью, одинаковой одеждой, подверженной двойной тирании со стороны моды и соображений гигиены, а также с их технокультурой, странными манерами и маниями похожи друг на друга.
Феномен создания колониальных империй лишь в исключительных случаях (например, доминионы) основывался на глубоком проникновении колонистов. Практически повсюду европейцы составляют незначительное меньшинство. Если оценивать общую численность европейского населения в Индии, то там британцы составляли максимум 0,05 % населения: в 1805 г. - 31 000 человек, в 1881 г. - 89 778, к 1931 г. - 124 000 человек1.
Действительно, в огромной массе владений в Азии, Африке или Океании мы найдем очень мало «колонистов». Во всех этих странах европеец по-настоящему является «штучным товаром» и не может не ощущать себя чужаком, не способным на воссоздание чего-либо похожего на новую Европу. Историк Э. Фор отмечает, что, несмотря на значительные свершения британцев в Индии (современные городские кварталы, магистрали, железные дороги, электрификацию, судостро-ительство, предприятия), «англичане кажутся здесь обособленными. Их редко встретишь в городах и совсем не видно в деревнях»2.
Обозреватели того времени часто приводят образ «пленки» или «лака» колонизации. Но даже эти метафоры, говорящие об очень тонком слое, далеки от реальности. В действительности необходимо отделять городские агломерации, вбирающие в себя основную часть «колонистов», от провинциальной глубинки, где проживает лишь скромное количество европейцев (фермеров, чиновников или
искателей приключений). Для иллюстрации достаточно нескольких примеров: 70 % европейского населения в Алжире проживало к 1931 г. в городах (из них четверть не покидала столицы). И, напротив, многие сельские и труднодоступные регионы обойдены вниманием европейцев. Нет их и в большинстве горных районов или в тропиках. По выражению одной английской комиссии, белокожего обнаружить в этих районах так же трудно, как иголку в стоге сена3.
Там, где европейцы немногочисленны, они главным образом призваны исполнять обязанности управленцев. Чаще всего они сосредоточиваются на относительно высоких должностях: губернаторы, начальники служб, директора банковских агентств, горнодобывающих центров, плантаций. В отличие от служащих или должностей среднего звена, в большинстве случаев предоставляемых неевропейцам. Дж. Фурнивалл отмечает, что в Индии британское население образует «единственную касту, подчиненную традиции Public Schools», т. е. воспитания высших классов общества4. Ясно, что в колониях европейцы выполняют не только функции, относящиеся к управлению. Города могут предоставлять кров и более земным персонажам: механикам, владельцам кафе или служащим скромных торговых домов. Итальянцы и греки часто выполняют подобные функции в Черной Африке. Безусловно, в колониях имеются большие начальники и большие собственники, но в них мы также найдем и средний класс предпринимателей, работников свободных профессий, торговцев, мелких ремесленников, мелких крестьян, часть которых живет бедно по меркам метрополий.
Важно отметить, что на всех территориях, относящихся к империям, европейцы лишь отчасти являются выходцами из метрополии. Только два доминиона, Австралия и Новая Зеландия, были заселены главным образом британскими поселенцами - англичанами, шотландцами или ирландцами. И наоборот, в Канаде население французского происхождения составляет примерно треть жителей, в то время как в Южно-Африканском союзе 60 % белого населения являются потомками голландских колонистов. Пример французских владений в Северной Африке еще более удивителен: к концу XIX в. в Алжире волна латинской (испанской, итальянской, мальтийской) эмиграции угрожала поглотить население, прибывшее из метрополии. В Тунисе вплоть до 30-х гг. XX в. итальянцы и мальтийцы были более многочисленны, чем французы. В обоих случаях окончательная победа французской культуры была достигнута лишь суровой политикой ассимиляции, основными инструмента-риями которой явились так называемые автоматическая натурализация, школа, военная служба. Положение не особенно отли-
чалось и в классических колониях: вне администрации, закрытой для коренных этносов, нужда в персонале приводила к радушному приему любого человека, слывшего компетентным и работящим. П. Моран писал о Суэцком канале, что «его армия - английская, его рабочий класс - греческий, начальники станций - итальянские и его администрация - французская»5.
В глобальном плане нищета или по крайней мере скромность условий существования коренного населения, особенно крестьян, контрастирует с уровнем жизни европейцев в колониях. Питание является одним из наиболее вопиющих аспектов. Правда ли, что англичане, прозванные итальянцами "ilpopolo dei cinquepasti" (народ пяти блюд. - В. М.), выдающиеся едоки по сравнению с другими колонизаторами? Вероятно6. «Недоедающий народ не обосновался бы так флегматично на всех четырех сторонах света», - замечает А. Деманжон и добавляет, что под всеми широтами британцы остаются верны своим breakfast, lunch и five o'clock tea (чтобы насчитать пятиразовый прием пищи, надо добавить перед breakfast «чай в постель» и ужин). Как всякий добропорядочный француз, он, естественно, не упускает, что если англичане и едят много, то нельзя сказать, что едят они хорошо7. Режим питания влияет на вес и рост населения и является не последним элементом превосходства европейцев. Британец или голландец весит в среднем 70 кг, француз -64 кг против 50-60 кг индуса и 55-60 кг индокитайца8. Подобное различие в малом делает невыносимым зрелище пузатого белого, толкаемого рикшей, даже если это средство передвижения предназначено не только для европейцев. Но даже европейцы, питающиеся в меру и без излишеств, как французы в Алжире, которые сохранили в общей массе своей умеренность средиземноморских народов и чей средний уровень жизни скорее ниже, чем у их соотечественников в метрополии, могут вызывать зависть или чувство несправедливости. Мессали Хаджи, мальчик в бакалейной лавке в Тлемсене, следующим образом описывает «закупки» европейцев, которые были в состоянии за один визит купить «килограмм сахара, полфунта молотого кофе, две пачки масла, четверть сыра, две плитки шоколада, две упаковки макарон, две банки сардин и леденцов для детей». В то же время алжирцы довольствовались сечкой и сахаром, растительным маслом и солью в очень малых количествах, зачастую в кредит9. Правда, подобные эпизоды датируются 1916 г., эпохой острой нужды, но не факт, что положение сильно изменилось впоследствии, по крайней мере для большинства.
Неравенство особенно заметно в заработной плате. В 1935 г. общая сумма заработной платы, выданной 329 000 африканским
работникам горнодобывающего сектора Южной Африки, составила 9 млн фунтов. 35 000 работников европейского происхождения получили более 11 млн фунтов. Это указывает на соотношение доходов 1 к 11,6. Разница лишь отчасти объясняется степенью квалификации, хотя принимаются всевозможные меры по запрету чернокожему населению занимать квалифицированные должности10. Пропасть только увеличивается, так как зарплаты африканцев практически не повышаются. В отличие от зарплат белых рабочих, чьи официально признанные организации более легко добиваются уступок от администрации11.
Другие, более общие, элементы позволяют увидеть уровень и масштабы неравенства. В 1929 г. на Яве и Мадере из 40 млн местных жителей под налог на доходы подпадают лишь 3 %, причем 80 % из них -на доход менее 300 флоринов. В то же время среди 250 000 европейцев налогооблагаемых было 28 %, две трети из которых заявили свыше 5 000 флоринов, а одна треть - свыше 20 000. Они же уплатили три четвертых пошлины на автомобили12. В Алжире мы встретим схожую картину. Согласно данным 1921 г., доля коренных жителей в налоговых сборах не превышала 17 %, тогда как они составляли 87 % населения. Европейская часть выплат составила 73 %13. Конечно, эти цифры помогают защитникам колонизации показать, что налоговая система не призвана эксплуатировать коренное население, организуя массивный отток его денежных ресурсов в метрополию. Однако приведенные данные подчеркивают серьезный дисбаланс в доходах.
Удалось ли колонистам-европейцам достичь пресловутого «жизненного счастья»? Конечно, их жизнь существенно улучшилась со времен первооткрывателей, и официальные органы, завлекающие эмигрантов, охотно это подчеркивают. Согласно французским колониальным властям, «санитарные условия крупных городов Северной Африки, Индокитая, Мадагаскара и даже Западной Африки полностью выдерживают сравнение с наиболее прогрессивными городами Европы. Что касается небольших отдаленных поселений, вновь прибывший сможет найти способы защиты от вредоносного влияния климата среди новых знакомств или в документах, публикуемых местными службами»14. Для женской ассоциации «контроль гигиены, все более и более совершенная организация медицинских служб, в частности создание исследовательских институтов, изменили условия жизни в этих отдаленных районах. Сегодня у женщин есть все возможности для комфортного проживания, ведения хозяйства, создания семьи, воспитания детей»15.
Такие улучшения произошли только в XX в. Например, в 1925 г. Р. Доргелес заметил по поводу Индокитая: «За пятнадцать лет колония изменилась больше, чем Европа за столетие»16. У.С. Моэм в ряде новелл, действие которых происходит в Малайзии в 20-е гг., отмечает, что с довоенного периода самолет существенно изменил условия жизни в колониях. Он также поменял во многих случаях отношение к Англии. Когда-то эти люди рассчитывали провести всю свою жизнь вплоть до момента выхода на пенсию, например, в штате Саравак или Селангор: Англия находилась на другом краю света, и когда они туда возвращались, они все сильнее ощущали себя в ней чужаками. Их истинный дом, друзья находились в стране, где была проведена лучшая часть жизни. Отныне более легкая возможность покинуть колонию позволяет укрепить связи с метро-полией17.
Однако далеко не повсюду санитарные условия были образцовыми. Смертность колонистов Буфарика в Алжире в 1840-е гг. оставалась невероятной и сделала из Алжира наряду с Индией лабораторию по изучению малярии вплоть до 30-х гг. XX в. Несмотря на искоренение смертельных форм, это заболевание продолжало подвергать европейское население некоторых районов тяжелейшим приступам лихорадки. Смертность среди детей европейского происхождения вдвое выше, чем в метрополии (130/140 человек на 1000 против 65 человек на 1000), вследствие неудовлетворительного медицинского обслуживания18. В тропиках санитарные условия находились в еще более допотопном состоянии. «Никто не приходит сюда ради собственного удовольствия, - пишет географ Ш. Моразе в статье о Дакаре, опубликованной в 1936 г. - Климатические риски приводят к тому, что здесь оказываются лишь вынужденно...» Жара и влажность испытывают на прочность организм белого человека, и эта ослабленность приводит к большей подверженности атакам тропических болезней, к которым он менее устойчив, чем туземцы. Эта нездоровая обстановка диктует уклад жизни: «Во всем режим жизни довольно искусственный, состоящий из строгих запретов и ограничений, сильно отличающийся от свободной деятельности в краях с умеренным климатом»19. Ношение колониального шлема, необходимость в сетке от насекомых, постоянный контроль питьевой воды, строгая гигиена и режим питания, четкий распорядок рабочего дня во избежание переутомления, обязательный послеобеденный сон - таковы предписания, несоблюдение которых может привести к усталости, болезни или смерти, вероятность которой возрастает при удалении от города или центра, располагающего врачами и больницами.
Эти трудности во многом объясняют низкое соотношение европейских женщин и детей к общему числу поселенцев. Даже если времена, когда посетители кафе в Ханое или Сайгоне «выскакивали посмотреть на проходящую белую женщину», уже прошли, подавляющее большинство европейцев в колониях составляют мужчины. Некоторые цифры относительно Бельгийского Конго характеризуют масштаб проблемы. К началу 20-х гг. XX в. в Лео-польдвилле насчитывалось лишь 600 женщин на 3000 европейских жителей. В 1939 г. на всю страну, то есть на 30 тыс. европейцев, приходилось немногим более 7000 женщин и 4000 детей, либо около трети от общего числа20. В Индии соотношение было примерно таким же.
Регулярное посещение Европы каждые три-четыре года в ходе многомесячного отпуска с обязательным пребыванием на водах было не только данью моде, но и необходимостью. Так, колонисты-французы отчасти способствуют процветанию Виши. За неимением вод высокогорные курортные города позволяют на месте избегать тяжести климата, например сухого сезона. В Индии англичане издавна выбрали склоны южного высокогорья Гималаев: Симла (2200 м) и Даржилинг (2185 м). Голландцы используют станцию Бандунг на высоте 750 м с исключительно здоровым среднегорным пейзажем в 170 км от Батавии, от которой путь по железной дороге занимает три часа. В Индокитае Далат в краю Мои на высоте 1500 м играет такую же роль. В Африке мы не найдем подобных мест отдыха в силу того, что существует мало легкодоступных районов с подходящим климатом. Замысел барона Ампена создать из Гома в Бельгийском Конго на самом северном берегу озера Киву новый Гелиополис, аналог роскошного жилого квартала в предместье Каира, не увенчался успехом21.
Европейское общество колоний не забывает и о социальной иерархии. Чтобы наслаждаться полной грудью привилегиями, дарованными положением «колонизатора», необходимо занимать высокий пост и располагать достаточным состоянием. Летописи, ведущие имперскую хронику, предназначены, как и все остальные, великим персонажам. Такова привилегия, в частности, британского вице-короля Индии, имеющего блестящую родословную, предстающего в великолепном одеянии перед махараджи, усеянными драгоценными камнями, или окруженным эскадронами бенгальских улан по случаю пышных durbars (название церемоний чествования суверена). С ним может сравниться такой высокопоставленный чиновник, как генерал-губернатор голландской Ост-Индии.
В этой светской хронике для наиболее состоятельных слоев разворачивается необременительная жизнь, которая часто, по крайней мере при чтении мемуаров, производит впечатление феерии. Кенийские хроники сохранили упоминание о Happy Valley (Долина Счастья. - В. М.), понятии, используемом для обозначения Масай-ги, квартала Найроби, где в вихре охот и праздников смешались отпрыски высшей британской аристократии и авантюристы, проводившие время в баре знаменитого Muthaiga Club или Torr Hotel, выпивая бесчисленные коктейли, просаживая значительные суммы на бегах или за игрой, при полной свободе нравов, являвшейся частью хорошего тона. В целом, как не без иронии пишет С. Мада-риага, они представляют картину «безмятежного и приятного мира для богатых людей и, в придачу, для тех, самое острое желание которых состоит в созерцании и восхищении ими»22.
Разумеется, речь идет лишь о меньшинстве. На другом конце социальной лестницы находится простое европейское население колониальных городков, проживающее в атмосфере, вызывавшей шок у таких аристократов духа, как П. Бурдье или П. Нора. Его единственное счастье состоит из вечернего пастиса, воскресной рыбалки или пикника в пасхальный понедельник. Их заботы схожи с заботами народных слоев Европы и могут быть определены тремя словами: работать, чтобы выжить. При постоянной угрозе болезни или безработицы, если только какой-нибудь мировой конфликт не пошлет мужчин умирать вдали от дома вперемешку с их мусульманскими товарищами. И нет существенной разницы между «белыми поденщиками» Гваделупы, влачащими жалкое существование на приисках, или рыбаками нормандских корней Святого Бартоломея, или европейцами, заселившими острова Тихого океана и прозванными по-английски beachcombers (дословно «пляжные чесальщики». - В. М.). И что уж говорить о нищете мелких фермеров Южной Африки, согнанных со своих земель нерентабельностью производства, безграмотных, говорящих лишь на бурском диалекте, опустившихся до попрошайничества? Идеальная масса для любого маневра, полностью предоставленная во власть теоретиков апартеида. К 1930 г. соотношение этих «бедных белых» (Poor Whites) оценивалось в 22 % от всего числа белого населения23.
Заметим, что подобное положение дел в еще большей степени присуще доминионам, где европейское общество более неоднородно. Европейцы, родившиеся на месте, сталкиваются с теми же трудностями найти и сохранить работу, что и в Европе. Такое реже встречается в классических колониях, куда европейцы прибывают с готовой профессией для выполнения определенных за-
дач за ограниченное время. Но даже для высших слоев жизнь остается трудной. Владение заморским коммерческим предприятием, сельскохозяйственным угодьем или плантацией требует энергии и непрерывного присутствия на месте. Светская жизнь в европейских центрах или на водных курортах для таких людей является лишь передышкой в поглощенном ежедневными заботами существовании. Впрочем, подобный отдых зачастую сочетается с необходимостью увещевания банков и прочих кредитных органов для продолжения бизнеса. От этого нередко возникает непонимание со стороны общественного мнения метрополии, расценивающего заморскую жизнь, особенно в тропиках, как сладкий сон или склонного переоценивать нажитые состояния, которые в общей своей массе существенно ниже, чем в метрополии.
В середине 1930-х гг. миф о заморских колониях, чрезвычайно распространенный среди предыдущих поколений, еще жив. Грандиозные пейзажи, таинственные и роскошные леса, бескрайние пустыни, непокоренные горы, народы с диким нравом будоражат воображение. Тяга к приключениям неразрывно связана с желанием освободиться от всяких оков «цивилизации», установок или моральных запретов, сильно ограничивающих стремление к самовыражению, успеху или просто к быстрому обогащению. Несмотря на то что для большинства попытка так и остается попыткой, горстка непокорных продолжает воплощать в жизнь свои чаяния. Только таким оказываются по плечу края, где приходится общаться одновременно и с природой, и с народами, смешавшимися с ней ввиду их неприхотливости, безразличия к смерти и страданиям. Эти «одиночки» пользуются пока еще отсутствием официального контроля, частичным или полным, и в той или иной степени скрытым военным положением в не имевших в ту пору названия «серых зонах».
Одни находят занятость среди патриархальных народов больших тропических лесов, пустынь или гор либо, сознательно или нет, восстанавливают сюжет новеллы Р. Киплинга «Человек, который хотел быть королем». Всегда есть место для необычайных персонажей - старателей, охотников или проводников, дровосеков, золотоискателей. Другие остановили свой выбор на портовых городах, сродни Шанхаю. «Удивительный перекресток человеческой отваги, неисчислимого скопления людей твердой закалки, беспощадных хищников, скроенных из редкого материала, называемого энергией», или «авантюристов до мозга костей, вырванных из Европы или белой России, высокомерно несущих свое благородное превосходство»24.
Однако было бы ошибкой усматривать в этих нонконформистах лишь маргиналов, ведущих соблазнительную, но преступную деятельность - торговлю наркотиками, оружием, живым товаром. Среди них мы находим большинство вполне респектабельных персонажей, в первых рядах которых стоят офицеры и управленцы, уполномоченные вести дела на имперских рынках. Характерный пример - управляющий Маклетчи, помогавший свободным французам в Габоне в 1940 г. «Утомленный хищниками и слонами, -пишет Е. Лармина, - он охотился теперь только на буйвола, что требует крепких нервов и верного глаза. Насколько мне известно, он обходился одной парой холщовых туфель, одними брюками, одной поношенной рубашкой и одним слугой, удалявшим ему по вечерам клещей из ног»25. Уместно также вспомнить лоцманов в устьях великих китайских рек, «обладавших банковскими счетами и обширными связями в море, все как один из Европы и набранных среди шотландцев», живших в стороне от космополитической среды Шанхая. Все эти люди равно одержимы страстью к приключениям и чувством долга. «Дело! Или, лучше сказать, любовь к труду и любовь к профессии! Вероятно, необходимо покинуть пределы Европы, чтобы осознать решающее влияние этого фактора на жизнь белого человека». Строки написаны путешественником, переполненным восторгом от усилий одинокого русского инженера, руководившего строительством железной дороги в джунглях Центральной Индии26.
Конечно, не все европейцы имели желание или возможность преодолевать в одиночку любые преграды. Довольно редко они живут порознь. Наиболее часто они группируются от нескольких десятков до нескольких тысяч в административных или добывающих центрах, где образ жизни более камерный. Существует строгая иерархия общества по профессиональной принадлежности: военные, чиновники или служащие, нередко одной компании. Господствует дух консерватизма. Многие прибывающие подпадают под жесткое действие наиболее распространенных стереотипов, свойственных выходцам из всех европейских стран: необходимость сурового обращения с туземцами; настойчивое утверждение их несостоятельности и покорности; мысли о том, что колониальная жизнь уже не такая, какой была до появления националистов... или до приезда законных жен в колонию27. Следует ли из этого, что глупость - колониальное изобретение? С трудом верится, что метрополии, как в этой области, так и в остальных, далеко ушли в этом сомнительном соревновании. Приходится признать, что, как и в провинциальных городах Европы, открытость миру
отсутствовала в колониальных поселениях, она присутствовала лишь в некоторых великих столицах.
Несмотря на общие черты, национальные особенности накладывают свой отпечаток на манеру поведения колонистов-европейцев. По рассказам путешественников, по окончании рабочего дня два типа поведения противостоят друг другу. Англичанин играет в крикет под безжалостно палящим солнцем, затем обязательно облачается в черный смокинг, «траурную униформу Британской Империи», по выражению А. Хаксли, перед походом в свой клуб для распития несчетного количества виски28. И, напротив, француз, измученный и пузатый, в своем колониальном шлеме, неряшливо развалившись на террасе кафе, жадно поглощает аперитив под тропическим солнцем, в стиле персонажа Дюбу. Последняя картина зачастую не отражает действительность. Во многих французских колониях теннис, гольф, верховая езда или плавание являются требованиями моды, поскольку хорошая физическая форма делает более привлекательным. При этом большинство путешественников находят жизнь крайне монотонной. «Никто, - пишет Э. Во, - не может знать, что собой в действительности представляет скука, не побывав в тропиках»29. Искатели приключений испытывают к такому образу жизни отвращение даже большее, чем к укладу городов Запада... «Я ненавидел, - пишет в своих воспоминаниях британец В. Тесижер, офицер и исследователь, - опрятные виллы, асфальтовые дороги и тщательно размеченные улицы Омдурмана; указатели и общественные туалеты вызывали во мне отвращение»30.
Единственным настоящим украшением той жизни являлась возможность содержать многочисленную, потому как низкооплачиваемую и вынужденную быть покорной, домашнюю прислугу, чаще всего мужского пола. Английское слово "boy" (мальчик, здесь слуга. - В. М.) вошло во французский колониальный язык вместе с забавными производными, например "boyerie", обозначавшим место, где размещаются слуги. Это позволяет часто менять наряды, организовывать приемы, содержать дом или сад. Мелким буржуа предоставлена возможность сгладить таким образом тяготы ограниченной жизни. В то же время высокопоставленный чиновник может проживать во дворце, унаследованном от пышных восточных дворов. Но речь идет в большей степени о видимости привилегии, чем о настоящей материальной выгоде. Правда, в колониальных обществах, как и в европейских, то, что Паскаль прозвал величием заведения, ценится так же, как и реальные преимущества.
В Европе того времени личная безопасность была уже на довольно высоком уровне. Чего нельзя сказать про колонии, где ко-
лонисты, в той или иной степени представляющие меньшинство, живут в страхе «потревожить тигра». Конечно, редкий обозреватель не наречет «туземцев» ленивыми и пассивными. Однако фрагменты воспоминаний, вызывающие волнение, встречаются во всех мемуарах. В Индии это прежде всего сипайское восстание 1857 г.; в Алжире - восстание Большой Кабилы в 1871 г. с ужасными картинами захваченных и сожженных ферм, обезглавленных людей, убитых или захваченных женщин и детей. Памятники служат напоминанием о прошедших событиях, как, например, St James's Church или более скромный монумент в Палестро в память о 50 убиенных колонистах во время мятежа Кабилы. Неважно, что мало кто помнит о причинах этих событий и еще меньше -об ответственности колониальных властей за ход их развития. Неважно, что туземцы спасали европейцев под страхом собственной смерти. Наконец, неважно, что британские или французские войска учинили кровавые репрессии. Все эти рассуждения меркнут перед навязчивым образом «варварства», всегда готовым восстать из небытия, и лишь подогревают относительно частые побоища и бунты, жертвами которых могут становиться европейцы. В более мелком масштабе, по причине своего относительного богатства, вызывающего у бедных зависть, они страдают от бесчисленных ограблений и мелкого воровства. Таким образом, безопасность никогда не была гарантирована.
В данной ситуации большинство колонистов-европейцев соответствует той или иной манере восприятия, которые, по существу, представляют собой лишь два противоположных способа проявления чувства тревоги. А. Давид-Неель, знаменитая своими путешествиями в сердце буддистских цивилизаций, вспоминает: «Иностранцы, большей частью англичане, проживавшие в Индии, обладали одним замечательным качеством: они были храбры. Несколько легкомысленные или зачастую даже заслуживающие порицания в их отношении к смерти, они всегда со спокойствием встречали опасность... Лишь гордость "белого", лишь врожденное презрение к туземцам помогало им жить. Было бы справедливым вписать их храбрость напротив ошибок, которые можно поставить им в вину»31. А. Камю, простой горожанин из скромной семьи в Алжире, перед тем как стать знаменитым писателем-гуманистом, пишет о том же в 1960 г., рассказывая о стране своего детства: «...лишь отвага позволяла здесь жить»32. Эта отвага предназначена для выживания. Она не похожа на отвагу солдата, долг которого -погибнуть на поле боя. Она не исключает паники, выражаемой в попытках слепого возмездия. Или когда заслоны войск или поли-
ции сметены, когда кажется, что ничто не в состоянии остановить прорыв обезумевшего потока мятежников в европейские кварталы. Последняя манера восприятия особенно часто будет встречаться в период деколонизации. Она относительно редка между мировыми войнами, в период наивысшего расцвета мощи колониального репрессивного аппарата. Редок тот европеец, который не считает, что туземцы понимают только силу. Свидетельством данного утверждения является замечание Ж.А. Буске в одной из газет голландской Ост-Индии: «С собакой нужно обращаться как с собакой... кули понимает кнут, надо его ему дать»33. Это общее отношение парализует возможность попыток найти компромисс. Простое упоминание о независимости колонии от ее метрополии, даже в отдаленной перспективе, воспринимается в штыки. Люди либеральных взглядов, как вице-король Индии лорд Рипон или юрист П. Ильберт, осмелившиеся предложить законопроект, разрешающий образованным индийцам становиться судьями, испытали гнев белого сообщества имперской периферии на собственном горьком опыте34.
У всех европейских колонистов, какими бы ни были их социальная среда или происхождение, лояльность по отношению к метрополии не подвергается сомнению. Естественно, зачастую метрополия - далекая принцесса. Не всегда является местом рождения. Ее посещают редко, приезжая на лечение, выходя на пенсию или во время отпуска. Единственное исключение представляет Северная Африка, расположенная поблизости от метрополии: в 1932 г. около 100 000 алжирцев провели во Франции отпуска35. В Европе они не чувствуют себя в своей тарелке, охотно описывая ее жизнь как рутинную, отсталую, скованную по сравнению с заморскими приключениями. Они не готовы подчиниться намерениям парламентов метрополий, расцениваемых как угроза внутренней безопасности или посягательство на местные свободы. Проекты реформ в пользу коренного населения ими жестко отклоняются как наносящие ущерб национальной или имперской обороноспособности. Далекая родина является, тем не менее, предметом почитания, местом всяческих преимуществ: географических, климатических, экономических, культурных и духовных. И как же может быть иначе, если обладание гражданством влечет за собой защиту, покровительство и привилегии? Для многих поколений французов, проживающих в Северной Африке, на Антильских островах или в иных краях, Франция остается родиной. Сыновья любовь подтверждается в период войн. Прийти из-за морей на помощь метрополии для француза или англичанина является больше чем долгом. Это подтверждение взаимного обязательства, связывающего метрополию и ее коло-
нии. Несколько показное послание, полученное Лондоном с Барбадоса, "the oldest and the most English colony" («старейшей и самой английской колонии»), где проживало лишь 7 % белого населения, символизирует эту, зачастую экзальтированную, гордость в разгар тревожного лета 1940 г., в ходе которого угроза нашествия, забытая со времен Бонапарта, витала над Британскими островами: "Carry on, Britain! Barbados is behind you!" («Знай, Британия! Барбадос с тобой!»)36. В подобной же манере гимн «Это мы, африканцы» будет воспевать в 1944 г. гордость французов Алжира (которых еще не прозвали «черноногими»), составивших совместно с мусульманами большую часть французских войск, освобождавших метрополию. Вклад, который официальная историография по сей день обходит стороной. Вместе с тем такая привязанность требует неусыпной заботы со стороны метрополии и полного подчинения ее заморских детей. Это требование, сочетающееся с имперской идеологией, не обременяет до некоторых пор политических деятелей метрополии. Они охотно прославляют роль колонистов в миссии цивилизации заморских территорий. Намеренная лесть, направленная на усиление патриотизма и гордости, заходящей порой слишком далеко. Она покажется неуместной в момент деколонизации.
Анализируя этот моральный настрой, необходимо различать состояние духа чиновников, присланных для выполнения руководящих функций, и рядовых колонистов. Первые в большинстве своем не имеют ни малейшего желания оставаться на месте. Наиболее часто «колониальные чиновники» возвращаются в свою страну сразу по окончании контракта или карьеры. Согласно определению британского мыслителя XVIII в. Э. Берка, остающемуся верным для этих земель, есть одна вещь, никогда не встречаемая в Индии, - седоволосый англичанин. Это объясняет то, что, даже если ему понравилась колония и он привозит оттуда посуду, ковры, мебель, статуи, охотничьи трофеи, отъезд не представляет собой выдирание корней. Это всего лишь часть его прошедшей жизни, и он сожалеет о колонии в меньшей степени, чем о временах молодости. Положение сильно отличается в доминионах, где появилось в благоприятных климатических условиях то, что Ф. Бродель назвал «живыми и бренными Европами», основанными на наследовании многими поколениями земли, на которой домашний погребок начинали размечать в знак вступления во владение. Это врастание корнями создает сильную привязанность к стране, влечет трудности в обустройстве в незнакомой и порой малопонятной Европе. Нет ничего удивительного в той ожесточенности, с которой эти люди защищают общество и образ жизни, включая наименее приемлемые их проявления.
Очевидно, что просвещенные поклонники Нагорной проповеди в колониях скорее были исключением, чем правилом. Власти в имперских столицах и европейские колонисты на местах по-разному видели роль и статус местного населения. Лишь единицы понимали, что эффективное управление колониями возможно только при сотрудничестве с ключевыми группами управляемых. Высшие чиновники центра и периферии не видели иного выхода, кроме кооптации местной элиты. Однако европейское население, проживавшее в колониях, стремилось не допускать даже европеизированную элиту в свои ряды. Либерализм центра, идеи верховенства права сталкивались с расизмом белого меньшинства колониальной периферии. Последние были убеждены в своей особой миссии, постоянно подчеркивали свое превосходство. Расовая проблема существовала во всех колониях и вызывала отчуждение европейского и неевропейского населения. Сегрегация и игнорирование неевропейских элит разделили колониальные общества. Имперским властям оказалось не под силу сохранить лояльность и белых колонистов и местного образованного класса. Фундамент империй начал разрушаться: отверженность и отчуждение местной привилегированной элиты стали питательной средой идеологии национализма и деколонизации.
Примечания
1 Фергюсон Н. Империя: чем современный мир обязан Британии. М.: АСТ: CORPUS, 2013. С. 268.
2 Faure É. Mon périple. Р.: Segherts/Archimbaud, 1987. Р. 142.
3 Maurette F. Afrique équatoriale, orientale et austral. Geographie universelle. P.: A. Colin, 1938. P. 326.
4 FurnivallJ.S. Colonial Policy and Practice: A Comparative Study of Burma and Netherlands India. Cambridge: Cambridge University Press, 1948. P. 247.
5 Morand P. La route des Indes [1936]. P.: Arléa, 1989. P. 84.
6 Huxley A. Le monde en passant. P.: Vernal/Ph. Lebaud, 1988. P. 164.
7 Demangeon A. EEmpire britannique. P.: A. Colin, 1923. P. 141-142.
8 Sorre M. Fondements biologiques de la géographie humaine. P.: A. Colin, 1943. P. 286.
9 Les memoires de Messali Hadji. P.: J.C. Lattes, 1982. P. 81.
10 Jagerschmidt A. La population et la question indigène en Afrique austral britannique (suite) // La Géographie. 1938. Vol. LXIX. № 2. P. 102.
11 BethellN. The Palestine Triangle: The Struggle between the British, the Jews and the Arabs, 1935-1948. L.: A. Deutsch, 1979. P. 25.
12 FurnivallJ.S. Netherlands India: A Study of Plural Economy [1944]. Amsterdam: BM Israel BV, 1976. P. 348.
13 Gionard P. Algérie, l'œuvre française. P.: Laffont, 1984. P. 360.
14 Ministère de la Guerre. Manuel à l'usage des troupes employées outre-mer. P.: Imprimerie nationale, 1925. P. 240.
15 La Vie aux colonies. P.: Larose, 1938. P. 8.
16 Dorgeles R. Sur la route mandarine. P.: Kailash, 1995. P. 39.
17 Моэм У.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. Рассказы. М.: Худож. лит., 1993. 670 с.
18 Reinhard M. et al. Histoire générale de la population mondiale. Montchrestien, 1968. P. 553.
19 Sorre M. Op. cit. P. 104.
20 Eynikel H. Congo belge, portrait dune société coloniale. P.: Duculot, 1984. P. 253.
21 Danloux-Dumesnil M. Les centres urbains d'Afrique // La Geographie. 1937. Vol. LXVII. № 2. P. 73-85.
22 Revue du Pacifique, 1934. P. 130.
23 Danloux-Dumesnil M. Ор. cit. № 1. P. 12.
24 Saint-John Perse. Lettre à Joseph Conrad, 1921 // Saint-John Perse. Œuvres complètes. P.: La Pléiade, 1972. P. 885-889.
25 Larminat É. Chroniques irrévérencieuses. P.: Plon, 1962. P. 192.
26 Goetel F. Voyage aux Indes. P.: Gallimard, 1937. P. 245.
27 Faure É. Op. cit. Р. 175.
28 Huxley A. Op. cit. P. 131.
29 Waugh E. Hiver africain [1931]. P.: Quai Voltaire, 1991. Р. 141.
30 Thesiger W. Le désert des deserts. P.: Plon, 1978. Р. 33.
31 David-NéelA. L'Inde ou j'ai vecu. P.: Plon, 1951. P. 282.
32 Camus A. Le premier homme. P.: Gallimard, 1994. P. 258.
33 Bousquet G.H. La politique musulmane et coloniale des Pays-Bas. P.: Hartmann, 1939. P. 77.
34 Фергюсон Н. Указ. соч. С. 276-284.
35 Demangeon A. La France. France économique et humaine. T. I. P.: A. Colin, 1946. P. 62.
36 MorrisJ. Farewell the Trumpets. L.: Penguin Books, 1978. P. 432.
