CC BY
116
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2014. № 5
Ричард Саква,
профессор российской и европейской политики, Школа политики и международных отношений Кентского университета (Великобритания), e-mail:
R.Sakwa @ken t.ac.uk
ЕВРОПА: ШИРОКАЯ ИЛИ БОЛЬШАЯ?
Автор анализирует причины кризиса, в котором спустя 100 лет после Первой мировой войны оказалась современная Европа, несмотря на развитие глобальных институтов. Основной причиной нынешнего кризиса стал переход от идеи Большой Европы к идее Широкой Европы, что привело к столкновению этих идей в практической сфере. Идея голлизма, то есть идея единой Европы от Лиссабона до Владивостока, сейчас считается ревизионистской, наносящей удар евроатлантической системе безопасности. На место Большой Европы пришел ассоциированный Евросоюз. В основе современного кризиса на Украине лежит конфликт институтов и парадигм. Украинский кризис выявил наличие Третьей Европы, то есть стран, которые существуют между Широкой и Большой Европой. В настоящее время идет борьба за то, на чьей стороне будет Украина и другие страны, относящиеся к этой группе.
Ключевые слова: Большая Европа, Широкая Европа, украинский кризис.
Richard Sakwa,
Professor of Russian andEuropean politics, School of Politics and Internationa!
Relations, University of Kent (United Kingdom), e-mail: R.Sakwa@kent.
ac.uk.
EUROPE: WIDER OR GREATER?
The author analyzes the causes of the crisis in which modern Europe finds itself, a hundred years after the First World War. The author tries to understand why, despite the development of global institutions, Europe remains in a situation reminiscent of the eve of World War. The main reason for the current crisis is the tension, at the level of practical actions, between the idea of a Greater Europe and the idea of Wider Europe. This accompanied by a clash between different visions of the shape of Europe. The Gaullist concept of the idea of a united Europe from Lisbon to Vladivostok is now considered as revisionist, representing a threaten to the Euro-Atlantic security system, challenging the pre-eminence of the Wider Europe project associated with the EU. At the heart of the present crisis in Ukraine is a conflict of institutions and paradigms. The Ukrainian crisis has revealed the presence of a third of Europe, countries that are torn between Greater and Wider Europe. There is a struggle now over the lands in between, which in Ukraine takes the sharpest form possible.
Key words: Greater Europe, Wider Europe, Ukraine crisis.
Позвольте мне прежде всего выразить благодарность организаторам этого форума за предоставленную возможность выступить перед вами с докладом. Для меня это, конечно, большое событие. Я не буду говорить долго, постараюсь изложить свои мысли тезисно. Тема моего выступления — Европа, испытывающая сейчас очередной кризис.
Как уже было упомянуто одним из предыдущих докладчиков, нынешний 2014-й год — это год 100-летия с начала Первой мировой войны, 70-летия с начала Второй мировой и 25-летия окончания (как мы на это надеялись) холодной войны. На фоне всех этих дат особенно остро воспринимается тот факт, что сегодня Европа вновь находится в кризисе, в центре нового мирового конфликта. Как это могло произойти? Как Европа, в которой столько наших надежд возлагалось на Евросоюз, на всю эту гигантскую сеть так называемой глобализации, которая создалась за последние 100 лет, на развитие международного общества с общими нормами, институтами и правилами поведения, — как в этих условиях мы опять оказались в ситуации, напоминающей канун новой войны? Вот, на мой взгляд, главный вопрос, который стоит сегодня перед нами.
Если давать на него совсем короткий ответ, то суть состоит, на мой взгляд, в переходе на уровне практических действий от идеи Большой Европы к идее Широкой Европы. Именно этот переход и стал основной причиной нынешнего кризиса.
В течение 25 лет мы исходили из идеи создания новой Европы, я называю ее Greater Europe, Большой Европой, но, к сожалению, реализовать ее не удалось, и самая главная парадигма европейского строительства, на которую сегодня опирается Евросоюз, выглядит совершенно иначе. Она может быть названа парадигмой «Широкой Европы», а это совсем другая система мышления, другая парадигма политических действий, и это я хочу особо подчеркнуть. В основе нынешнего кризиса и лежит столкновение двух проектов — Широкой и Большой Европы. Тому есть несколько причин.
Одна из них связана с возникшей 25 лет тому назад надеждой на то, что окончание холодной войны станет нашей общей победой, что победителями будут все, что все выиграют от этого. Однако в конечном счете итоги окончания холодной войны оказались асимметричными. Самое главное состоит в том, что с самого начала периода, начавшегося после холодной войны, т.е. в течение 25 лет, сохраняется эта асимметричность, когда одна из сторон — я имею в виду НАТО, Евросоюз, эти институты, которые были, и вообще всю институционализацию, имевшую место в условиях холодной войны, — продолжила свое существование, и не только продолжила, но укрепилась.
Что касается другой стороны (я имею в виду Варшавский договор и тому подобные институты), то все это подверглось разру-
шению. Это и означало асимметричность в отношениях в Европе. Иначе говоря, в условиях холодной войны существовала система, которая сегодня уже стала перфектологическим элементом, и в этом состоит суть современной европейской асимметричности.
Второй причиной нынешней кризисной ситуации стало то, что мы не сумели в течение этих 25 лет реализовать идею независимой, или, как я это называю, континентальной, Европы. Конечно, на риторическом уровне мы все время об этом говорим, но мы не сумели создать настоящую, независимую Большую Европу — Европу от Лиссабона до Владивостока. Более того, сама идея европейского континентализма — идея Европы как независимого субъекта международной политики — сейчас уже даже уничтожается. Говоря о европейском континентализме, я имею в виду не Евросоюз, а Европу как некую культурную и даже политическую субъектность — Европу, которая могла бы стать независимым инструментом, самостоятельным актором в мировой политике. И это очень важно, что этот континентализм сейчас уже уменьшается. Вы все знаете о Трансатлантическом торговом и инвестиционном партнерстве (TTIP) — предложенном США и широко обуждаемом сегодня соглашении о свободной торговле между Европейским Союзом и Соединенными Штатами Америки. Речь идет о проекте объединения Евросоюза и стран Северной Америки. Его реализация будет способствовать новому укреплению атлантического сообщества и дальнейшему вытеснению идеи европейского континентализма. С другой стороны, мы знаем также о создании Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), которая пусть и не является союзом, но это организация, создание и укрепление которой также свидетельствует о том, что Европа «разбегается в разные стороны» и что возможности Европы как субъекта политического действия уменьшаются.
Третья причина, действие которой мы наблюдаем в течение многих лет, связана с психологическим элементом нынешнего кризиса. Я называю это «имитационной холодной войной», mimetic cold war. Нынешняя ситуация имитационна в том смысле, в котором о подобных состояниях говорил Рене Жирар: когда постоянно идет поиск козла отпущения, всегда происходит экстернализация внутренних противоречий и т.п. На Западе, где в последнее время накопилось много проблем, экстернализация проявляется в постоянных поисках какого-то козла отпущения, а в культурном смысле речь идет о миметизме, имитации. Сегодня имитационная холодная война — как сказал бы об этом Мишель Фуко — это продолжение всей политической практики холодной войны, но без признания такого продолжения. В целом соперничество, соревнование продолжается, но если раньше для него еще существовала какая-то идеологическая причина, то сейчас, конечно, мы играем в борьбу ценностей.
Интересы могут даже совпадать, но они не отменяют этой имитации, соперничества. Это значит, что в конечном итоге указанные процессы создали такую интеллектуальную атмосферу, выход из которой становится затруднительным. Вследствие этой динамики Евросоюз не смог преодолеть всю эту логику соревнования, даже соперничества между странами, что в последнее время вызвало в России такую реакцию, которую я называю неоревизионизмом.
На мой взгляд, Россия не является в полном смысле этого термина ревизионистской страной. Она не хочет изменить систему мирового порядка, она не хочет изменять сами ее основы, но она хочет участвовать в ее устройстве на основе равенства и иметь возможность вносить свой вклад в дальнейшее развитие этой системы.
Таковы главные особенности той ситуации, в которой мы сейчас находимся. Но почему она возникла, в чем состоит вся символика этого явления?
Моя главная гипотеза состоит в том, что сейчас идет борьба этой Широкой Европы против Большой Европы. Почему? Где основы этой Широкой Европы? Евросоюз, вы помните, уже 10 лет назад, в 2004 г., объявил о Программе европейского соседства (European Neighbourhood Programme). Вначале речь шла о проекте именно Широкой Европы. Была идея создать партнерство с соседними странами на Востоке и Юге (EUROMED), такими, как Ливия, Тунис, Египет, Марокко и так далее. Это была очень амбициозная идея. Но с самого начала, с 1989 г., в ней также было очень много противоречий, потому что в ее основе было расширение ЕС в направлении Восточной Европы. Иначе говоря, основой и истоком данной идеи была именно та самая асимметричность, о которой я говорил выше, — асимметричность в итогах окончания холодной войны. Широкая Европа — это именно воплощение, или институализация, такой асимметричности всех проблем, связанных с расширением Евросоюза.
У нас на Западе существует гигантская академическая система, которая исследует развитие Евросоюза. Евросоюз выступает как предмет исследования, которым занимаются целые кафедры. Такие исследования имеют свою внутреннюю логику, очень хорошую, очень интересную, но они все-таки пока не сумели понять, где именно находится эта Широкая Европа, какое место она занимает в европейской и мировой системе, как она будет соотноситься с ними. В основе лежит идея о том, что Широкая Европа, естественно, создает в Европе новый мировой порядок с центром в Брюсселе, и Брюссель будет все время расширять евровлияние, управляя всеми программами соседства. Вы могли бы сказать: что в этом плохого? Это хорошо, в конце концов. Это значит, что будет улучшаться управление, распространяться все наши ценности, которые в принципе неплохие — я имею в виду равенство, развитие и так далее, и
так далее. Но мы знаем, что есть гигантские проблемы. Одна из них обозначилась с самых первых шагов реализации Программы Восточного партнерства, которое начиналась после Российско-грузинской войны 2008 г., в мае следующего года.
Восточное партнерство — очень интересное явление. Конечно, и в этом случае также можно было бы сказать: что в этом плохого? Но мы все знаем, что это Восточное партнерство стало опять-таки выражать все те противоречия, о которых я уже сказал, — асимметричность, воплощаемая в данном случае в брюсселецентризме. Эта идея уже не смогла воплотить именно идею европейского континентализма, идею о том, что Европа будет преодолевать логику конфликта, что наш континент не очень большой, в конце концов. Конечно, Россия очень большая, но и она составляет только часть мира.
Сегодня идет широкое обсуждение проекта Восточного партнерства: в чем его суть, было ли оно успешно или нет? Что оно сделало? Восточное партнерство, по сути, стало ударом против самой идеи европейской интеграции. Логика европейской интеграции с самого начала заключалась в преодолении конфликта, войны на европейском континенте. К сожалению, результат стал иным. Логика европейской интеграции сталкивается сейчас с другим проектом — проектом, который я называю «Широкая Европа».
Символом противостоянии Wider vs Greater (Широкая Европа против Большой Европы) стал 1991 г. Большая Европа — другой проект, он имеет очень глубокие корни в европейской культурной и политической истории. Я сейчас не хочу углубляться, но все мы знаем, что Шарль Де Голль всегда думал об этом проекте, он исходил из необходимости строительства Большой Европы. Мы знаем также, что его упоминал Франсуа Миттеран, что об идее общеевропейского дома говорил Михаил Сергеевич Горбачев. Есть очень много других политических деятелей, приверженных этой идее. Даже Владимир Владимирович Путин несколько раз упоминал идею Большой Европы, и недавно именно об этом сказал Сергей Викторович Лавров. У нас в Англии мы тоже часто говорим о том, что Евросоюз—это просто один из многополярных элементов единого континента, многополярной Европы. Это означает существование нескольких центров — Брюссель, Москва, Стамбул, Анкара и другие. Это означает существование такой мультиполярности, которая объединяется общей идеей европейского континентализма. И это другое представление Европы, это идея Широкой Европы, которая имеет очень глубокие корни и многими сегодня поддерживается... В то же время, как вы знаете, она также подвергается у нас остракизму. Недавно я выступил в защиту идеи Большой Европы и был подвергнут острой критике, мои оппоненты говорили, что сейчас это называется — я скажу по-английски — the Gaullist heresy, т.е. это голлистская ересь. Голлизм сегодня рассматри-
вается как враг нашего общего дела. Очень интересно, как меняется умственная или интеллектуальная атмосфера Евросоюза. Идея гол-лизма—идея единой Европы от Лиссабона до Владивостока—сейчас считается ревизионистской, наносящей какой-то удар евроатлантиче-ской системе безопасности. Именно в этом и состоит самое главное. Место Большой Европы занимает ассоциированный Евросоюз, и вся эта Широкая Европа, как результат сращивания Евросоюза, Восточного партнерства и евроатлантической системы сейчас получает уже более-менее институциональную, уставную основу: я уже упоминал Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство (TTIP). Таким образом, произошел разворот от идеи Большой Европы, и это значит, что асимметричность, о которой я говорил, будет институционализирована уже надолго, возможно, даже навсегда.
Именно этот конфликт институтов и парадигм лежит в основе современного кризиса, обострение которого мы видим сейчас на Украине. Он выявляет то, что есть еще и третья Европа. Иначе говоря, есть Широкая Европа, есть Большая Европа, но есть и страны, которые существуют между ними. И именно сейчас идет борьба за то, на чьей стороне будет Украина и другие страны.
И сейчас, через 100 лет, когда мы как ученые будем исследовать, как Европа, которая, в конце концов, как мы думали, станет единой, на самом деле движется в обратную сторону... Я помню еще с детства, когда Англия уже была (и пока еще остается) членом Евросоюза, идею Большой Европы. А что лежало в основе создания Евросоюза? Именно стремление избежать не просто войны в Европе, но и подобной сегодняшней борьбы, опираясь на убеждение, что существует внутренняя логика европейского развития, которая может способствовать преобразованию политики в новый стиль, выстраиванию ее на совершенно иных принципах — принципах гражданской, правовой, нормативной силы Европы (civilian power Europe, normative power Europe). В последние несколько месяцев — я хотел сказать лет, но все-таки месяцев — все эти идеалы и принципы, все это рухнуло. Конечно, я еще поддерживаю Евросоюз как идею, но за нее надо бороться. Зачем нам нужен этот Евросоюз? Мы знаем, что Дэвид Кэмерон имеет свою идею, но наша идея состоит в другом. Она состоит именно в том, чтобы сегодняшний Евросоюз стал частью Большой Европы. Чтобы вместо логики борьбы между Широкой и Большой Европой они могли бы вместе работать на благо не только Европы, но и мира в целом. И я думаю, что наша самая важная задача сейчас состоит в том, чтобы исследовать пути преодоления этой логики конфликта, всю эту асимметричность. А для этого надо серьезно подумать нам в Евросоюзе и во всей Европе, как это сделать. Я думаю, что наш съезд также станет определенным вкладом в решение данного вопроса.
