CC BY
92
литературоведение
УДК 82.92 DOI 10.52070/2542-2197_2021_5_847_192
я. О. Козлова
соискатель кафедры истории и теории литературы Новосибирского государственного университета [email protected]
эволюция жанра пасхального рассказа В прозе А. п. ЧЕХОВА
Исследуются пасхальные рассказы А. П. Чехова 1883-1890-х гг. Ранняя пасхальная словесность Чехова представлена «мелочишками», в которых превалирует анекдотическое начало и социально-сатирическая тематика. «Переломные» рассказы писателя тяготеют к притче, отмечены морализаторством и дидактизмом. В зрелых пасхальных рассказах Чехова актуализируются проблемы поиска истины и одиночества людей. В заключении статьи резюмируются общие наблюдения относительно поэтики пасхальных текстов А. П. Чехова.
Ключевые слова: А. П. Чехов; календарная проза; пасхальный рассказ; пасхальные сюжеты; пасхальная мотивика.
Y. O. Kozlova
External PhD Student (Philology), Department of History and Theory of Literature, Novosibirsk State University [email protected]
EVOLUTION OF THE GENRE OF EASTER SHORT STORY IN A. P. CHEKHOV'S PROSE
This paper studies Easter short stories by A. P. Chekhov written in 1883-1890s. Chekhov's early Easter literature is represented by «trifles» with prevailing anecdotalism and socio-satiric theme. «Momentous» stories of the writer tend towards a proverb; besides, one can point out moralizing and didacticism. The poetic style of Chekhov's mature Easter stories is expressed through spiritual and moral issues. Questions of searching for truth, dissociation and loneliness of people are actualized. The conclusion of the article gives general review of A. P. Chekhov's Easter stories literary characteristics.
Key words: A. P. Chekhov; calendar prose; Easter short story; Easter plot; Easter motifs.
Введение
Пасхальный текст берет свое начало в древнерусской литературе («Слово о Законе и Благодати» Иллариона) и литургической (псалмы, кондаки, каноны) поэзии и драме [Есаулов 2004, с. 7-8; Топоров 1995, с. 359]. И. А. Есаулов справедливо указывает на пасхальную доминанту в русской литературе, утвердившуюся на фоне православной культуры еще в XII в.: «Русская словесность ... имеет соборную доминанту, являющуюся выражением пасхального архетипа» [Есаулов 2004, с. 115]. Однако расцвет и одновременное оформление жанра литературного пасхального рассказа приходится на последнюю треть XIX в. [Душечкина 1995; Калениченко 2000; Николаева 2004 и др.].
Среди отличительных особенностей жанра можно выделить приуроченность к пасхальному циклу (от Прощеного воскресенья до Троицы), наличие дидактизма, особый хронотоп - в текстах присутствуют два мира: земной и горний - последнего герой должен достичь в результате нравственного, часто сопряженного с духовными и физическими страданиями, перерождения. Пасхальное «чудо» призвано наставить героя на путь истинный, способствовать его духовному прозрению. Типичные пасхальные мотивы и сюжеты (евангельские мотивы, мотив жизненного самоопределения, мотив раскаяния и прощения, душевного обновления), пасхальная атрибутика и символика (кулич, пасха, свечи, верба; белый, лазурный, красный, золотой цвета и др.) образуют устойчивый мотивный комплекс жанра.
Чрезмерное распространение в массовой печати конца XIX в. пасхальных пародий, фельетонов и других сатирических и юмористических текстов свидетельствует о кризисе жанра, качественно обновить который удается писателям «золотого века» литературы, в том числе и А. П. Чехову.
Цель работы заключается в исследовании эволюции жанра пасхального рассказа в прозе А. П. Чехова (1883-1890-е гг.).
Методологической базой работы послужили фундаментальные труды ведущих чеховедов [Катаев 1979; Тюпа 1989; Линков 1982; Ци-левич 1975 и др.], а также современные изыскания в области поэтики писателя [Калениченко 2002; Кубасов 1998; Собенников 1997; Фрай-зе 2012]. Основополагающими работами по календарной словесности стали работы Е. В. Душечкиной и С. Ю. Николаевой [Душечкина 1995; Николаева 2004].
Ранняя пасхальная проза А. П. Чехова
А. П. Чехов впервые обращается к жанрам пасхальной словесности в начале своей литературной деятельности, являясь сотрудником различных юмористических журналов («Стрекоза», «Зритель», «Осколки» и т. д.). Чтобы отвечать требованиям этих изданий, писатель начинает освоение пасхальных жанров с пародий и юмористических зарисовок, предметом которых становятся бытовые ситуации.
Календарная приуроченность, наличие характерной для пасхального цикла атрибутики и сюжет «о визитёрах» прослеживаются в ранних анекдотических текстах Чехова: «Лист (кое-что пасхальное)», «Закуска (приятное воспоминание)» (оба - 1883 г.), «Тайна» (1886). В первых двух сценках обыгрываются типичные «пасхальные» ситуации: подписание праздничного листа и разговение. В пасхальном рассказе «Тайна» к насмешке над изживающей себя традицией наносить визиты значимым лицам добавляется высмеивание увлечения спиритизмом, которое Чехов на заре литературной деятельности (как и всего таинственного, мистического и эзотерического) категорически не поддерживал.
Юмореска «Прощение» (1884) тематически примыкает к группе текстов, в которых повествуется о курьезных случаях, произошедших с героями в течение пасхального цикла. В ней пародируется чин прощения, совершаемый в храмах накануне Великого поста. Самый долгий и самый важный для христиан пост в году предваряется Прощеным воскресеньем - днем, когда все верующие должны попросить друг у друга прощения, чтобы приступить к посту с чистой совестью, повинившись в своих грехах, и сосредоточиться на духовной жизни. В юмореске же торжественным образом прощается свинья - «за то, что она ... содержит в себе трихины»; взятка - «за то, что ее берут чиновники»; литераторы - «за то, что они еще и до сих пор существуют» и проч. [Чехов 1983, т. 2, с. 347].
В пасхальном рассказе «Накануне поста» (1887) действие также приурочено к Прощеному воскресенью. Однако в этом произведении герои вовсе не стремятся к духовному просветлению: они только и думают о том, как бы побольше съесть, чтобы со спокойной совестью преступить рубеж Великого поста. Писатель высмеивает обычай наедаться впрок, «заговляться» перед главным многодневным духовным и физическим испытанием в православном годовом цикле.
Персонажи комичны и едят вовсе не потому, что проголодались, а потому, что «есть всё-таки нужно» [Чехов 1983, т. 6, с. 86].
В рассказах «Вор» (1883) и «Мелюзга» (1885) А. П. Чехов пародирует ставший «классическим» к последней трети XIX в. мотив духовного очищения и перерождения человека во время Святой недели и в пасхальную ночь в частности. В персонажах этих рассказов глубоко укоренился «ветхий человек», не гнушающийся преступить божественные заповеди, - поэтому им не суждено обрести душевный покой и стать полноценными личностями.
Персонаж первого рассказа, ссыльный Федор Степанович, отбывающий в Сибири наказание за воровство, в Великий праздник не стремится к духовному преображению. Он завидует своему товарищу по несчастью - вору Барабаеву, чувствует злость и обиду. Его душевная смута коррелирует с мотивом природного нестроения, непогоды, который повторяется в произведениях писателя (например, в рассказе «Студент» (1894)): «Скверно! А там теперь, небось...» (курсив авт. -Я. О.) [Чехов 1983, т. 2, с. 108]. «Там», т. е. в другом, «нормальном» мире, все лучше: вместо луж - «молодая зелень», ветер не бьет наотмашь, а «несет дыхание весны», вместо «грязного забора - зеленый палисадник и его домик с тремя окнами» [там же]. В здешнем же мире жить по-старому невозможно, так как в нем, по мнению персонажа, живут не люди, а «звери» [там же, с. 110]. Однако Федор Степанович не замечает, что и сам опошлился и превратился в эгоистичного, мелочного и жестокого человека - такого же «зверя», который способен погубить живую тварь: в пасхальную ночь герой убивает принадлежащую хозяину птицу.
В пасхальном рассказе «Мелюзга» чиновник Невыразимов в Святой праздник, подобно Федору Степановичу, страдает и тоскует: он необразован и беден, поэтому не может продвинуться по карьерной лестнице. Мрачное настроение Невыразимова не могут исправить ни благовест церковных колоколов, ни ликование торопящейся к заутрене праздничной толпы. В Великий праздник чиновничьи думы полны мыслей о способах наживы и обретения власти. В желании самоутвердиться Невыразимов умерщвляет таракана (ср. этот эпизод с убийством птицы Федором Степановичем) и сжигает насекомое в керосиновой лампе. Убийство живого существа символично: по мнению М. Фрайзе, в каком-то смысле таракан повторяет земной путь
Спасителя [Фрайзе 2012, с. 30]. Смерть насекомого хотя бы на короткий миг дает надежду Невыразимову на счастливое будущее (типичный пасхальный мотив упования на спасение). Однако этот миг недолог: лампа, в которой почти закончился керосин, через мгновение снова начинает «коптить и вонять гарью» [Чехов 1983, т. 5, с. 209].
Таким образом, на заре своей литературной деятельности Чехов прибегает к пародии, высмеивает погрязших в суетности и мелочности жизни персонажей, для которых уже невозможно духовное перерождение. Однако, начиная с рассказа «Святою ночью» (1886), писатель обращается к «классическому» пасхальному тексту, наполняя его «душеспасительным» содержанием, которым характеризуется его зрелая пасхальная словесность [Калениченко 2000; Собенников 1997; Фрайзе 2012 и др.]. Жанровые черты пасхальной словесности в зрелом творчестве Чехова рассмотрены далее на материале его менее известных календарных рассказов.
Пасхальные рассказы А. П. Чехова «переломного» 1887 года
Среди пасхальных текстов писателя одними из наиболее узнаваемых являются следующие три рассказа: «Казак», «Письмо», «На страстной неделе» (все - 1887). Они написаны в период творческого перелома и трансформации художественного метода Чехова (1886-1887) и стоят несколько особняком от прочих пасхальных рассказов писателя в связи с явным увлечением им идеями Л. Н. Толстого в эти годы [Бердников 1997; Линков 1982; Собенников 1997; Фрайзе 2012 и др.].
Переживая в 1887 г. мировоззренческий кризис, Чехов обратился к аксиологическим доминантам учения Толстого, воплощавшимся в стремлении делать добро, быть справедливым и милосердным. Однако настоящим «толстовцем» молодой литератор не стал. Ему были чужды идеи непротивления злу насилием, аскетизм и неприятие Толстым технического и научного прогресса.
Тем не менее пасхальный рассказ «Казак» отличается не характерным для Чехова в последующие годы снижением объективности. Поддавшись настроениям Толстого, писатель вкладывает в уста своего героя Торчакова объяснение ключевой идеи произведения, что максимально сближает жанровую интенцию рассказа с притчей: «Я все
думаю: а что, если это Бог нас испытать хотел (курсив наш. - Я. О.) и ангела или святого какого в виде казака нам навстречу послал? Ведь бывает это. Нехорошо, Лизавета, обидели мы человека!» [Чехов 1983, т. 6, с. 167) (о жанре притчи в качестве повествовательной модели см.: [Тюпа 2014]). Нетипичный для своей художественной манеры дидактизм в рассказе отмечал и сам писатель в письме брату, сообщая, что «"Казак" уж чересчур толстовистый» (см. коммент.: [там же, с. 658]).
Евангельскими реминисценциями и символикой христианского календаря проникнут следующий опубликованный в пасхальном номере «Нового времени» (18 апреля 1887 г.) рассказ Чехова - «Письмо». В нем писатель обращается к сюжету прощения и спасения заблудших душ - отца Анастасия и Петра, сына дьякона Любимова. Первый -опустившийся, жалкий, спившийся человек, которого отстранили от места и запретили проводить службы, второй - грешник, не соблюдающий пост, живущий во грехе с женщиной и не верящий в Бога. Антагонистом этих пропащих людей является строгий отец Федор Орлов, очень умный, образованный и уважаемый человек. Он помогает составить морализаторское письмо Петру, поражающее дьякона и отца Анастасия глубиной и точностью формулировок, за которыми скрывается порицание и недовольство тем, как Петр распоряжается своей жизнью. Однако отец Анастасий уговаривает дьякона простить неразумного сына: «Да и то рассуди, не праведников прощать надо, а грешников» [Чехов 1983, т. 6, с. 162]. В его словах угадывается эпиграф к роману «Воскресение» Л. Н. Толстого, взятый из Евангелия от Матфея: «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи раз, но до семижды семидесяти раз» (Мф 18:21-22). О великой силе любви и милосердия Л. Н. Толстой не раз писал в публицистический работах - мыслитель был уверен, что Бог есть любовь. Поэтому Чехов в период увлечения «толстовством» отчасти транслировал религиозные идеи в толстовской «огласовке» в своих произведениях.
Выбор имен в рассказе неслучаен: Анастасий с греч. - «воскресший», это единственный персонаж рассказа, который, несмотря на свои душевные переживания и жизненные неурядицы, остался великодушным и милосердным. Отец Федор оказывается злопамятным и резким, суровым человеком. Он забывает о душевной доброте
и не жалеет Петра, а присутствие отца Анастасия тяготит его. Дьяк Любимов тоже грешен - он превозносит заслуги благочинного и готов обидеть родного сына, тем самым забывая о второй заповеди Моисея: «Не сотвори себе кумира» (Исход 20:4). Любимов не слушает советов отца Анастасия и всё же отправляет Петру письмо, однако слова отца Анастасия напоминают ему о любви к сыну (отсюда и фамилия Любимов). И в конце послания священнослужитель добавляет приписку бытового характера, сводящую строгий тон письма на нет и свидетельствующую о восторжествовавшем прощении - главной теме пасхального рассказа.
Произведение «На страстной неделе» отличается от первых двух рассказов, входящих в «толстовский» цикл, прежде всего обращением писателя к способу восприятия мира ребенком. Именно посредством детского сознания описывается пасхальная обрядность и особое духовное состояние, присущее людям в преддверии Пасхи. Окружающий мир воспринимается глазами мальчика, поэтому в произведении соседствуют настоящая и воображаемая действительность: так, отправляясь и на исповедь и глядя на разливающиеся весенние лужи и ручейки, маленький Федя задается вопросом: «Куда, куда плывут эти щепочки?» [Чехов 1983, т. 6, с. 141]. Непосредственность мироощущения ребенка подчеркнута детализацией и как бы сокровенными «мыслями вслух»: в повествование включены искренние эмоции и впечатления мальчика от увиденного на улице, дома и в церкви.
Ввиду календарной приуроченности в рассказе присутствуют христианские мотивы (мотив всепрощения, духовного перерождения, очищения от скверны), пасхальная атрибутика и обрядность (описание церковного действа исповеди и службы в Великий четверг, аналой, крест, рясы священника, запах ладана, голубая подкладка рукава священника, светло-голубое платье дамы в церкви). Вместе с пробуждением природы после исповеди оживает и душа героя. После исповеди даже злейший враг - задира и плут Митька, сын прачки, - больше не вызывает у героя ненависти и злобы.
Чехов был одним из первых русских писателей, кто расширил традиционный пасхальный рассказ посредством включения в жанровую поэтику точки зрения повествователя-ребенка, его непосредственного взгляда на окружающий мир. Искренние эмоции героя, обилие «праздничных» деталей в совокупности с описываемым весенним
пейзажем были призваны вызвать эмотивный отклик читателей, напомнить им об особом мироощущении в пасхальные дни.
Зрелая пасхальная проза А. П. Чехова: «Бабы» (1888), «Скрипка Ротшильда» (1894), «Убийство» (1895)
В зрелом творчестве писателя актуализируется тема познания истины посредством собственного опыта. Размышлениями на тему о том, как человеку жить в этом мире, демонстрацией трагической разобщенности людей, пересмотром всего жизненного пути отмечены пасхальные рассказы А. П. Чехова «Студент» (1894) и «Архиерей» (1902). Эти вершинные прозаические тексты писателя не раз становились объектами исследовательского внимания чеховедов, справедливо отмечающих в них завершение основных тем, мотивов и эстетических доминант Чехова [Тюпа 1989; Кубасов 1998; Собен-ников 1997 и др.]. Поэтому мы считаем целесообразным обратиться к менее изученным произведениям Чехова, в которых прослеживается эпизодическая отнесенность к пасхальному циклу: рассказам «Бабы» (1888), «Скрипка Ротшильда» (1894), «Убийство» (1895). Проблема «раскрытия» сознания посредством сильного эмоционального потрясения и календарная приуроченность позволяют нам рассматривать их в качестве целостного смыслового единства.
В рассказе «Бабы» во вставном фрагменте повествуется о совращении солдатки Машеньки неким «проезжим человеком» Матвеем Саввичем на Страстной седмице - в сакральное время, предназначенное для постижения высших смыслов бытия и отречения от повседневной суеты. Пытаясь искупить грех прелюбодеяния, персонаж-рассказчик бьет Машеньку уздечкой, читает наставления и, боясь осуждения соседей, отказывается от любви к ней. Однако самым жутким эпизодом мемората рассказчика является сцена в изоляторе с осужденной за убийство Машенькой, против которой свидетельствовал сам Матвей Саввич: «Ее, говорю, грех. Скрывать нечего, не любила мужа, с характером была.» [Чехов 1983, т. 7, с. 347]. Не имея веских доказательств, отринув сострадание и ту толику человечности, которая оставалась в его душе, он способствует ссылке Машеньки в Сибирь, осмеливается судить человека, распоряжаться его судьбой, что в системе нравственных координат чеховского творчества считается
наивысшим злом. А. П. Чехов считал, что свободное сознание - залог свободы нравственной, которой не обладает Матвей Саввич.
Машенька же, напротив, «освобождается» от любовной пелены и переживает трагическое потрясение вследствие предательства близкого человека и осознания скорой разлуки с сыном. Именно в заключении Машеньке удается разглядеть, какой бес таится под личиной «совестливого» и «честного» Матвея Саввича. К сожалению, истина становится доступной героине слишком поздно: на пути в Сибирь она умирает. Однако в этически-ценностном плане ее положение оказывается куда выше положения Матвея Саввича: в ее сюжетной линии воплощаются пасхальные мотивы жертвенности и духовного возрождения через телесные и нравственные страдания.
Ключевое событие следующего рассказа Чехова «Убийство» (1895) происходит в начале Страстной седмицы, в Великий понедельник: Яков Иванович Терехов совершает братоубийство. Календарная привязка отсылает нас к евангельскому сюжету об иссушении бесплодной смоковницы: Спаситель явил свое могущество и иссушил неплодоносное дерево. Так же Господь мог поступить и со своими врагами, но позволил распять себя за грехи человеческие. Иссохшая смоковница стала символом непоколебимой веры и силы молитвы, без которых человек духовно мертв - что и случилось с семьей Тереховых (Яковом Ивановичем, Аглаей и Дашуткой).
Предваряют жестокую расправу над Матвеем Тереховым неоднократные отсылки к демоническому, бесовскому началу. Так, о дворе Тереховых сказано, будто бы там жили «колдуны или разбойники; и всякий раз, уже проехав мимо, ямщик оглядывался и подгонял лошадей» [Чехов 1983, т. 9, с. 142]. Якову Ивановичу все время кажется, будто на нем сверху сидят бесы, а на чердаке живет злой громадный зверь, готовый всех растерзать.
Перед смертью Матвей обвиняет брата в ереси и богоотступничестве. Однако духовное исцеление, возрождение к новой жизни убийца получает только на каторжных работах: «.и ему казалось, что он, наконец, узнал настоящую веру, ту самую, которой так жаждал и так долго искал и не находил весь его род, начиная с бабки Авдотьи» [там же, с. 160]. Мучительные поиски правды на воле не приносят Якову душевного успокоения - герой прозревает лишь тогда, когда оказывается на каторге, - пожив с людьми разных национальностей,
испытав щемящую тоску по родине и насмотревшись на страдания других осужденных.
В рассказе «Скрипка Ротшильда» отсутствуют явные отсылки к пасхальному циклу (в тексте лишь указано, что события, разворачивающиеся в произведении, относятся к началу мая). Однако в рассказе упоминается верба - дерево «с громадным дуплом», «зеленая, тихая, грустная», та самая верба, под которой главный герой - столяр Яков Бронза - и его жена пели песни и были счастливы [Чехов 1983, т. 8, с. 303]. Веточки вербы - главный атрибут одного из двунадесятых Богородичных христианских праздников - Входа Господнего в Иерусалим, который отмечается в последнее воскресенье перед Пасхой.
В рассказе верба выполняет функцию воспоминания-благословения, заставляющего героев возвыситься над обыденностью и испытать глубокое душевное потрясение, задуматься над тем, как прошла их жизнь. Умирающая от тифа Марфа, жена Якова, на пороге смерти вспоминает белокурую девочку, их ребенка, которая скончалась, по-видимому, еще во младенчестве. Пока она была жива, супруги были счастливы и всё сидели под вербой на речке, жизнь была им в радость. Нахождение между жизнью и смертью позволяет Марфе переосмыслить ключевые жизненные моменты, понять, что было действительно важно. Яков же сначала не может вспомнить даже того, что у них когда-то был ребенок. Его сознание закрыто от мира суетными каждодневными заботами, стремлением к достижению материальных ценностей. Его скаредность, невнимание к супруге, постоянные крики и угрозы усиливают стремление Марфы поскорее закончить свой земной путь.
Скоропостижная кончина близкого человека заставляет героя задуматься, переосмыслить свою жизнь. Несмотря на то, что внешне Яков продолжает считать возможные «убытки» (он записал в расчетной книге цену за гроб Марфы), в его душе происходят перемены. Он осознает, что жил неправедно, начинает задаваться бытийными вопросами: «Зачем люди делают всегда именно не то, что нужно? < ... > Зачем вообще люди мешают жить друг другу?» [там же, с. 304].
Яков говорит о разобщенности людей - тема одиночества, отчужденности людей присуща творчеству Чехова (см., например: «Тоска» (1886), «Ариадна», «Три года» (оба - 1895), «Дом с мезонином» (1896) и др.). Разобщенность людей является одним из проявлений зла в этической философии писателя, который в своем творчестве показывал
«людей, одиноких буквально, как извозчик Иона, и людей, одиноких среди близких. Второй вид одиночества особенно страшен, поскольку от него нельзя спастись» [Линков 1982, с. 87]. Обращаясь к внутреннему сомнению столяра Якова, автор демонстрирует, что возможно другое состояние мира, в котором есть место состраданию, милосердию, любви. Однако оно требует выхода за рамки обыденного существования личности, иного типа сознания. Но и в этом случае экзистенциальный смысл открывается человеку не полностью, а подобно вспышке молнии, только лишь на краткий миг освещает жизнь. Одной из таких «вспышек» для Якова является игра на скрипке. В рассказе музыкальный инструмент выполняет функцию сказочного волшебного предмета, который способен преобразовывать мир, наполнять его красотой и гармонией.
«Привязка» к пасхальному циклу зрелых рассказов, помещение героев в пограничные ситуации (болезнь, смерть близкого человека, осознание своей близкой кончины) позволяют А. П. Чехову проследить духовно-нравственное преображение человека. Писатель намеренно не берется растолковывать бытийный смысл, он лишь намечает возможные пути преодоления экзистенциального страха, присущего всем героям.
Вывод
Таким образом, уже в ранних пасхальных текстах А. П. Чехова обнаруживается проблемно-тематическое содержание, присущее всему творчеству писателя: отторжение от рутины, вера в справедливое устроение общества, отсутствие любого проявления закрепощенно-сти личности, стремление преодолеть «кисляйство» в мирополагании персонажей.
В пасхальных рассказах А. П. Чехова переломного 1887 года явственно ощущается период творческой трансформации, разделяющей его раннее и зрелое творчество. Писатель обращается к устойчивому комплексу пасхальных мотивов (мотив всепрощения, жертвенности, духовного перерождения, обретения душевной гармонии и др.), в то же время дополняя его мотивами, присущими его зрелому творчеству: мотивом тоски, одиночества, разобщенности людей; мотивом утверждения нравственного закона в душе человека.
Зрелые пасхальные тексты писателя отличаются глубоким психологизмом и лиризмом, разработкой новых мотивов и сюжетов, обращением к экзистенциальным вопросам человеческого бытия и особой анекдотически-притчевой составляющей. Отказ от религиозной догматики и нравоучений, навязчивой проповеди и какого бы то ни было морализаторства свидетельствует об отсутствии у А. П. Чехова «готового» решения проблемы личностного самоопределения.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ / REFERENCES
Бердников Г. П. А. П. Чехов. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. [Berdnikov, G. P. (1997). A. P. Chekhov (A. P. Chekhov). Rostov-na-Donu: Feniks Publ. (In Russ.)].
Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: становление жанра. СПб.: СПбГУ 1995. [Dushechkina, E. V. (1995). Russkiy svyatochnyy rasskaz: stanovleniye zhanra (Russian Christmas Story: Formation of the Genre). St. Petersburg: St. Petersburg State University. (In Russ.)]. Есаулов И. А. Пасхальность русской словесности. М.: Круг, 2004. [Esaulov, I. A. (2004). Paskhal'nost' russkoj slovesnosti (Easter Features of Russian Literature). Moscow: Krug. (In Russ.)]. Калениченко О. Н. Судьбы малых жанров в русской литературе конца XIX -начала XX века: святочный и пасхальный рассказы, модернистская новелла: дис.... канд. филол. наук. Волгоград, 2000. [Kalenichenko, O. N. (2000). Sud'by malyh zhanrov v russkoj literature konca XIX - nachala XX veka: svyatochnyj i paskhal'nyj rasskazy, modernistskaya novella (Small Genres in Russian Literature of the End of the 20th - beginning of the 20th Century: Christmas and Easter Stories and Modernist Novel): PhD in Philology. Volgograd. (In Russ.)]. Катаев В. Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М.: Изд-во МГУ, 1979. [Katayev, V. B. (1979). Proza Chekhova: problemy interpretatsii (Chekhov's Prose: The Issues of Interpretation). Moscow: Moscow State University. (In Russ.)].
Кубасов А. В. Проза А. П. Чехова: искусство стилизации. Екатеринбург: Екатерин. гос. пед. ун-т, 1998. [Kubasov, A. V (1998). Proza A. P. Chekhova: iskusstvo stilizacii (A. P. Chekhov's Prose: The Art of Pastiche). Ekaterinburg: Ekaterin. gos. ped. un-t. (In Russ.)]. Линков В. Я. Художественный мир прозы А. П. Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1982. [Linkov, V Ya. (1982). Khudozhestvennyy mir prozy A. P. Chekhova (The Artistic World of A. P. Chekhov's Prose). Moscow: Moscow State University. (In Russ.)].
Николаева С. Ю. Пасхальный текст в русской литературе XIX в. М.: Литера, 2004. [Nikolayeva, S. Yu. (2004). Paskhalnyy tekst v russkoy literature XIX v. (Easter Text in Russian Literature of the 20th c.). Moscow: Litera. (In Russ.)]. СобенниковА. С. Между «есть Бог» и «нет Бога»: о религиозно-философских традициях в творчестве А. П. Чехова. Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1997. [Sobennikov, A. S. (1997). Mezhdu «est Bog» i «net Boga»: o religioz-no-filosofskikh traditsiyakh v tvorchestve A. P. Chekhova (Between «There is God» and «There is No God»: On Religious and Philosophical Traditions in the Works of A. P. Chekhov). Irkutsk: Irkutsk State University. (In Russ.)]. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре: в 2 т. М.: Гно-зис: Шк. «Языки рус. культуры». Т. 1: Первый век христианства на Руси. 1995. 874 с. [Toporov, V. N. (1995). Svyatost' i svyatye v russkoj duhovnoj kul'ture (Holiness and the Sanctified In Russian Spiritual Culture): in 2 vol. Moscow: Gnozis: Shk. «Yazyki rus. kul'tury». Vol. 1. (In Russ.)]. Тюпа В. И. Нарративная стратегия притчи в литературной традиции // Притча в русской словесности: от Средневековья к современности: коллект. моногр. Новосибирск: РИЦ НГУ, 2014. С. 34-78. [Tyupa, V I. (2014). Nar-rativnaya strategiya pritchi v literaturnoj tradicii (Narrative Strategy of a Proverb in Literary Tradition). Pritcha v russkoj slovesnosti: ot Srednevekov'ya k sovremennosti. Novosibirsk: RIC NGU, pp. 34-78. (In Russ.)]. Тюпа В. И. Художественность чеховского рассказа. М.: Высшая школа, 1989. [Tyupa, V I. (1989). Khudozhestvennost chekhovskogo rasskaza. (The Artistic Merit of Chekhov's Stories). Moscow: Vysshaya shkola. (In Russ.)]. Фрайзе М. Проза А. П. Чехова / под ред. И. В. Корина, Н. Л. Маишевой. М.: ФЛИНТА: Наука, 2012. [Frayze, M. (2012). Proza A. P. Chekhova (A. P. Chekhov's Prose). Korin, I. V., Maishevoy, N. L. (Ed). Moscow: Flinta: Nauka. (In Russ.)].
Цилевич Л. М. Сюжет чеховского рассказа. Рига: «Звайгнзне», 1975. [Tsi-levich, L. M. (1975). Syuzhet chekhovskogo rasskaza (The Plot of Chekhov's Short Story). Riga: Zvaygnzne. (In Russ.)]. Чехов А. П. Сочинения: в 18 т. // Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. М.: Наука, 1975. Т. 2; 1979. Т. 5; 1976. Т. 6; 1977. Т. 7; 1977. Т. 8; 1977. Т. 9. [Chekhov, A. P. (1974-1982). Sochineniya: in 18 vol. (Collected Works: in 18 vol.). In Polnoye sobraniye sochineniy i pisem, in 30 vol. Moscow: Nauka. Vol. 2; Vol 5; Vol. 6; Vol. 7; Vol. 8; Vol. 9. (In Russ.)].
