CC BY
36Эволюция социологии и эволюционное метатеоретизирование
Статья посвящена анализу тенденции эволюционного ме-татеоретизирования в современной социологии. Автором представлена модель пяти этапов эволюции социологии и соответствующих им пяти доминантных типов теоретизирования. Современные тенденции в теоретической социологии рассматриваются как эпистемологическая реконфигурация, смещающая поиск новых эффективных познавательных стратегий с разделительной линии "позитивизм — конструктивизм"
в направлении перформативного и трансформативного знания.
Ключевые слова: эволюция социологии, эволюционное метатеоретизирование, эпистемологическая реконфигурация, темпоральная объектность, трансформативное знание
Дмитрий Иванов доктор социологических наук Факультет социологии СПбГУ
Тема эволюции социологии стала особым предметом теоретизирования на рубеже XX и XXI веков, когда вопрос о направлении развития социологии, о том, как создавать "новую социологию" и о том, что делать со "старой социологией", приобрел особую популярность. О том, что повышенный интерес к этой проблематике — это доминирующее умонастроение в профессиональном сообществе, свидетельствуют темы последнего в XX веке и первого в XXI веке конгрессов Международной социологической ассоциации (ISA). В 1998 году в Монреале социологи собрались под девизом "Социальное знание: наследие, вызовы, перспективы", а в 2002 году в Брисбене девизом форума стала формула "Социальный мир в XXI веке: неоднозначное наследие и растущие вызовы". Представление о том, что созданные прежде теории и методы и даже сам предмет социологии превратились в "наследие", использование которого проблематично перед лицом вызовов — новых явлений, требующих новых концептуальных решений, является доминирующим мотивом и задает направленность теоретизирования в последние два-три десятилетия.
Такой характер современного теоретизирования можно видеть во многих концептуальных построениях, но особенно отчетливо он просматривается в двух очень простых и при этом ставших широко известными в профессиональном сообществе концепциях — проекте "третьей социологии" П. Штомпки и проекте "публичной социологии" М. Буравого.
В концепции Штомпки "третья социология" призвана прийти на смену "первой", восходящей к Конту, Марксу, Спенсеру и нацеленной на изучение "социальных целостностей" и их организации, и "второй", восходящей к М. Веберу и Дж Миду и ориентированной на изучение "социальных атомов" и их взаимодействий [1]. Предлагаемый Штомпкой ряд определений предмета "третьей социологии": "социальные события", "социальное существование", "социальное становление", — явно указывает на стремление сфокусировать внимание на процессах социальной жизни, чтобы уйти от дилеммы "структуры или действия", парализовавшей воображение и волю научного сообщества.
В том же направлении от раздвоенной социологии либо структур, либо действий к новой социологии процессов начали движение гораздо раньше Штомпки Энтони Гидденс с теорией структурации, Пьер Бурдье с теорией практик, Джон Урри с концепцией мобильностей, Бруно Латур с теорией акторов-сетей и многие другие [2-5]. Но Штомпка отчетливее других описал само это интеллектуальное движение как "поворот" к новой форме социологии и тем самым выразил охватившее социологов стремление к поискам новой предметности и новой методологии.
Другой путь к новой социологии предложен Буравым в концепции публичной социологии, которая призвана избавить научное сообщество от дилеммы "научное знание или практичное знание", когда социологи вынуждены выбирать между исследовательской работой, представляющей чисто академический инте-
рес, и информационным сопровождением практически полезных, но далеких от науки проектов корпораций и государства. Перспективу развития публичной социологии как гражданского движения исследователей, защищающих социальность от тирании рынка и государства, Буравой выводит из конфигурации современной социологии, которая стала результатом развития, прошедшего три фазы [6]. В первой фазе произошло рождение профессиональной социологии, получившей моральный импульс от общественных дебатов и движений середины XIX века. Во второй фазе теории и методы профессиональной социологии достигли высокого уровня совершенства, получив технический импульс развития от выросшей в первой трети XX века прикладной социологии. В третьей фазе под воздействием развившейся в середине столетия критической социологии произошла реконструкция профессиональной социологии, которая к концу XX века стала доминирующим типом. И теперь дальнейшее развитие социологии возможно путем возвращения излишне сфокусированной на внутрипрофессиональных вопросах научной дисциплины к ее "гражданским корням".
Хотя сам Буравой представляет публичную социологию неким "голосом гражданского общества", его проект скорее выразил обеспокоенность нынешнего академического сообщества упадком внимания со стороны бизнеса, властей и массмедиа и стремление донести свои концепции и амбиции до аудиторий, более широких, чем замкнутый круг профессионалов. Движение "За публичную социологию" приобрело популярность среди части профессионального сообщества в 2000-х годах, потому что экспансия разрушающего привычную социальность глэм-капи-тализма и удовлетворяющей его информационно-аналитические потребности глэм-науки — менеджмента, маркетинга, консалтинга и т.п., вытесняет социологию на периферию общественного внимания [7]. В этих условиях социологическое сообщество остро нуждается в публичности, чтобы попросту быть конкурентоспособным на рынке интеллектуальной продукции. И этот мотив конкурентоспособности оказывается решающим и у самого Буравого, который открывает свой проект новой социологии моральным призывом к "улучшению мира" и к "социологической интервенции" в духе А Турена, а завершает техническим руководством по превращению результатов деятельности социологического сообщества в медийные события [6, р. 25]. То есть публичная социология должна стать по своему воздействию на общественность чем-то, сопоставимым с рекламой, интернет-мемами, политическими новостями и светской хроникой.
Обе представленные выше концепции наглядно демонстрируют набравшую силу еще в конце прошлого века тенденцию к утверждению в социологическом сообществе специфического паттерна теоретической работы — эволюционного метатеоретизирования. В обеих концепциях вопрос о том, что представляют собой социальные явления, решается не напрямую, а в процессе того анализа структуры и траектории разви-
тия современной социологии, который устанавливает ее сегодняшние перспективы быть адекватным знанием о социальных явлениях. Предметом такого эволюционного метатеорети-зирования становятся формы социологии, образующие ее видовое разнообразие, и последовательность этапов, на каждом из которых возникает новая доминантная форма социологии, образующая с другими формами специфическую конфигурацию. В модели Штомпки социология сегодня находится в начале третьего этапа эволюции и представлена тремя формами, в модели Буравого нынешняя социология уже прошла три этапа и вступает в четвертый, когда вновь изменится конфигурация четырех сосуществующих форм социологии.
Очевидные различия в моделях эволюции социологии у Штомпки и Буравого не стоит рассматривать с точки зрения большей или меньшей точности отражения истории социологии. Следует отдавать себе отчет в том, что построение модели эволюции социологии — это не историографическая работа, а метатеоретическая. Она принадлежит к теоретической социологии, а не к истории социологии. Теоретику необходим систематизированный логически и хронологически каталог прошлых достижений, определяющих сегодняшнее состояние и перспективы его дисциплины, тогда как историка могут интересовать любые повороты и ответвления в развитии социологии, в том числе и тупиковые с сегодняшней точки зрения.
Выделение в развитии социологии некоторой общей тенденции и четко ограниченных этапов может быть лишь условным. В зависимости от того, каковы критерии выделения форм социологии и этапов ее эволюции, степень видового разнообразия, а также число и продолжительность этапов могут быть различны. В трехэтапной модели Штомпки критериями разделения на формы и этапы служат вопросы "что исследуется?' и "как исследуется?'. То есть социология видоизменяется, когда меняются предмет и метод исследования. В четырехэтапной модели Буравого критериями являются вопросы "для чего исследуется?' и "для кого исследуется?'. Социология эволюционирует, когда сменяются целевая функция и целевая аудитория.
Расходясь в логике систематизации прошлого развития, в числе и характере этапов, приводящих к нынешнему положению дел, Штомпка и Буравой сходятся в констатации того, что именно сейчас, в начале XXI века в социологии происходит очередной эволюционный сдвиг. Это совпадение объясняется как раз тем, что эволюционное метатеоретизирование предметом своим имеет тенденции в настоящем, а реконструкция прошлого в виде линии развития — это метод обоснования и легитимации выявленных тенденций. Выявляя смену настроений или "повороты" в решении социологами вопросов о том, что и как (Штомпка), для чего и для кого (Буравой) должно исследоваться, мы можем сделать вывод, что происходит эпистемологическая реконфигурация социологии — меняется основная проблематика и меняется рабочая повестка социологического сообщества. И модели Штомпки и Буравого, концептуализирующие частные аспекты этой реконфигурации, вносят вклад в общее движение к новому состоянию социологии.
Движение к эпистемологической реконфигурации социологии и связанное с этим движением эволюционное метатео-ретизирование возникли не в 2000-х годах. Рассмотренные выше концепции Штомпки и Буравого не столько генерируют, сколько популяризируют метатеоретические разработки, шедшие на протяжении трех десятилетий [8-12]. Эволюционное метатеоретизирование появилось как защитная реакция социологического сообщества против шока постмодернизма. Именно постмодернистская критика, разоблачавшая дискурсивную природу социальных наук и диагностировавшая "конец социального" [13-15], проблематизировала предмет, методы, научный статус и востребованность социологии настолько, что побудила ведущих теоретиков вновь обратиться к "корням" и заняться вопросами, обсуждение которых заложило фундамент социологии столетием раньше.
Появление в последние годы таких моделей эволюции социологии, которые одновременно являются манифестами — проектами ее дальнейшего развития [1; 6], свидетельствует, что постмодернизм не дезавуировал социологию, но скорее расчистил место и путь для эпистемологической реконфигурации социологии. К началу нового столетия сформировалась новая рабочая повестка социологического сообщества, задающая направленность и тон как теоретических, так и эмпирико-прикладных проектов: что, как, для чего и для кого нужно исследовать, чтобы социология была эффективной и востребованной.
Социология уже проходила в прошлом через такие эпистемологические реконфигурации, когда со сменой основной проблематики менялась и рабочая повестка социологического сообщества. Однако основная проблематика в прошлом далеко не всегда определялась только вопросами предмета и метода (как в модели Штомпки) или только вопросами целевой функции и целевой аудитории (как в модели Буравого). Если взять за критерий смену определяющей повестки, выраженной в тех работах, что и сейчас признаются в качестве безусловного вклада в развитие социологии, то модель эволюции будет выглядеть несколько иначе, чем у Штомпки и Буравого. Как и модели названных авторов, предлагаемая ниже модель эволюции социологии является аналитической и метатеоретической, а не историографической схемой. Кроме того, поскольку выделение этапов, доминантных форм, вообще линии развития — это явный перенос эволюционизма как биологической оптики в социологию, предлагаемая схема является еще и метафорической и построена на сознательном использовании эвристического потенциала импортируемых из биологии метафор.
На основе критерия смены рабочей повестки социологического сообщества можно выделить пять этапов эволюции социологии: 1) 1830-е — 1870-е:эра "двоякодышащей"протосоциоло-гии; 2) 1880-е — 1910-е: эра первыхсоциологических "видов";3) 1920-е — 1950-е: эра социологических "динозавров"; 4) 1960-е — 1970-е: эра вымирания "динозавров" и появления "homo socio-logicus"; 5) 1980-е — 2010-е: эра "пещерной" социологии.
В период с 1830-х по 1870-е годы, когда О. Конт, К. Маркс, Г. Спенсер сформулировали свои по сию пору почитаемые социологами концепции, определяющей повесткой было выдвижение проектов нефилософской науки об обществе. Труды Конта, Спенсера, Маркса объединяет пафос критики спекулятивных, метафизических рассуждений и разработки собственно научного подхода к изучению социальных явлений и процессов. Позитивизм был общим тоном всех тех проектов познания социального, в которых идеал научной строгости виделся в выведении законов развития общества из фактов действительной жизни. Даже Маркс в "Немецкой идеологии" цель материалистического понимания истории формулировал практически в терминах Кон-та и писал о замене спекулятивной философии "действительной, позитивной наукой" (wirkliche, positive Wissenschaft) [16, S. 27].
Несмотря на намеренно антифилософскую постановку проблемы создания науки об обществе, невозможно квалифицировать позитивизм О. Конта, эволюционизм Г. Спенсера, исторический материализм К. Маркса и другие подобные концепции как собственно социологические. Их исследовательским подходом оставалось выведение универсального закона развития человечества в рамках мировоззренческой доктрины, охватывающей все бытие и все познание. Такой подход превращал проекты науки об обществе и органично связанные с ними утопические проекты "подлинно социальной" жизни в "двоякодышащую" протосоцио-логию, обитающую на размытой границе между океаном философских спекуляций и твердой почвой науки. Протосоциология — это совокупность созданных в середине XIX века проектов науки об обществе, заложивших концептуальные основы развития социологии, но остававшихся органичной частью философских и мировоззренческих доктрин.
Проекты науки об обществе и попытки ее разработки в середине XIX века следует считать протосоциологией еще и потому,
что предпринимались эти попытки не представителями организованного научного сообщества, а кабинетными учеными и публицистами, каковыми были Конт, Маркс, Спенсер, никогда не занимавшие академических постов в университетах или научных обществах. Их последователями, прежде всего, оказывались энтузиасты усовершенствования общества, воспринимавшие социологические идеи скорее как моральное, политическое или даже религиозное учение.
В период с 1880-х по 1910-е гг. эпистемологическая конфигурация сменилась, когда основной рабочей повесткой стало утверждение дисциплинарной определенности социологии. В это время были созданы те работы Э. Дюркгейма, М. Вебера, Г. Зимме-ля, Ф. Тенниса, В. Парето, представителей Чикагской школы — А Смолла, У. Томаса, Ф. Знанецкого, которые, несмотря на все многообразие тематики, исходных идей и полученных результатов, теперь ценятся за их вклад в формирование стандартов научной работы социологов. Социология могла претендовать на место в ряду других социогуманитарных наук, только при условии четкого определения и отделения ее предмета и метода от предметной области и методов истории, политической экономии, этнографии и, что было особенно важно в конце XIX века, психологии. Поэтому и теоретические дискуссии общего характера о научном статусе, предмете и методе социологии и исследования конкретных явлений и процессов, проведенные на рубеже XIX — XX вв., в равной степени были нацелены на то, чтобы показать: уникальность социологических истин — результат строгости научной дисциплины с ее дефинициями и правилами. И по этой же причине многократно критиковавшиеся за схематизм и наивность теоретические построения Дюркгейма, Вебера и Зиммеля и эмпирические обобщения Чикагской школы стали образцами, то есть классикой для последующих поколений исследователей.
Классическая социология — это та совокупность исследований, созданных в конце XIX — начале XX века, которая предопределила развитие социологии как научной дисциплины, имеющей собственную предметную область и собственные методы исследовательской работы. Это был подлинный эволюционный скачок благодаря классикам, впервые возникли отчетливые признаки социологии, и возникло разнообразие социологических "видов", от которых ведут свое происхождение современные научные школы и направления. Разные "виды" социологии — результат разного видения предметной области и методологии. Дюркгейм с его социологизмом, Вебер с понимающей социологией, Зиммель и Теннис с формальной социологией, европейские школы теоретической социологии и Чикагская школа эмпирической социологии стремились сконструировать и легитимировать социологию разными путями.
Но при всем разнообразии концепций предмета и метода классики социологии демонстрируют поразительное единство в подходе к исследованию конкретных явлений. Классическая социология — это классифицирующая социология, превращающая исследование любого явления в дифференциацию его на типы, виды, классы, кластеры и т.п. Ныне этот исследовательский паттерн является наиболее массовым, потому что обеспечивает социологическим работам тот минимально необходимый уровень теоретизирования, который позволяет отличать научную работу от рассуждений на уровне здравого смысла. Но введением этого типа теоретизирования в социологию и последующим превращением его в исследовательский паттерн мы обязаны как раз образцовым работам рубежа XIX-XX вв. Этот паттерн ожидаемо можно найти у пропагандиста методологии идеальных типов Вебера в его "Протестантской этике и духе капитализма". Но есть он и у последовательного позитивиста Дюркгейма в "Самоубийстве" и трактате "О разделении общественного труда", и у волюнтариста Тенниса в "Общине и обществе", и даже у эмпириков Томаса и Знанецкого в "Польском крестьянине в Европе и Америке".
Сфокусированность деятельности классиков на проблематике дисциплинарной определенности социологии нашла свое выражение не только в предметно-методологическом структури-
ровании исследовательской работы и в концептуальном структурировании изучаемой реальности, но также и в структурировании профессионального сообщества. Этап классической социологии ознаменовался началом институционализации социологии. Признаки начала институционализации социологии можно видеть, во-первых, в открытии первых факультета (в Чикагском университете в 1892) и кафедры (в университете Бордо в 1896). Во-вторых, были созданы первые научно-исследовательские организации, например, основанный Р. Вормсом "Международный институт социологии" (1894) и созданное Э. Берджесом "Общество социальных исследований" (1920). В-третьих, были созданы первые специализированные журналы: основанный Вормсом "Международный журнал социологии" (1893), основанный Смол-лом "Американский журнал социологии" (1895), "Социологический ежегодник" Дюркгейма (1898) и созданный Вебером и Зом-бартом "Архив социальной науки и социальной политики" (1903). В-четвертых, возникли первые профессиональные ассоциации: "Парижское общество социологов" (1895), Американское социологическое общество (1905), Германское социологическое общество (1909), Русское социологическое общество имени М. М. Ковалевского (1916) и т.д. Таким образом, к началу 1920-х гг. социология эволюционировала из занятия энтузиастов-одиночек в профессиональное сообщество, прочно укоренившееся в академической среде.
В период 1920-х — 1950-х гг. социология пережила третий этап своей эволюции, когда проблематика дисциплинарной определенности сменилась новой рабочей повесткой: наращивание объяснительной силы социологии. Дискуссии предшествующего периода о том, какой должна быть социология, что является ее предметом и каковы методы, сформировали концептуальную традицию и определили специфику социологии, ее автономное положение в ряду других социогуманитарных дисциплин — философии, истории, экономики, психологии. Но созданные классиками типологии и классификации форм социального взаимодействия, социальной интеграции и солидарности, социальных общностей и т.д. не образовывали единой концептуальной системы, то есть теории. С другой стороны, в ходе эмпирических исследований шло накопление фактического материала, объем и разнообразие которого росли и требовали систематизации. Поэтому актуальной стала проблематика теоретического синтеза, ведущего к созданию общесоциологической теории, которая объединяла бы концептуальные достижения классиков и обобщала бы результаты, получаемые эмпирической социологией.
Идеей создания общесоциологической теории, объясняющей весь комплекс социальных явлений, пронизаны самые выдающиеся теоретические проекты середины прошлого века: "Современные социологические теории" и "Социальная и культурная динамика" П. Сорокина, "Структура социального действия", "К общей теории действия" и "Социальная система" Т. Парсонса, 'Традиционная и критическая теория" М. Хоркхаймера и его совместная с Т. Адорно "Диалектика просвещения". В этом движении к "большой" теории участвовали даже те, кто скептически относились к всеохватным абстрактным схемам, как, например, Р. Мертон или П. Лазарсфельд Мертон предлагал развивать теории среднего уровня как эмпирически обоснованные теории отдельных социальных явлений и процессов для того, чтобы общесоциологическая теория сложилась "естественным путем" в результате интеграции уже верифицированных теорий среднего уровня. Лазарсфельд создавал изощренные техники операциона-лизации и измерения, которые могли бы сделать "большую" теорию рабочим инструментом исследователя.
Результатом стремления к наращиванию объяснительной силы социологии стали не только большие теории (Сорокин, Пар-сонс, Франкфуртская школа), но и большие эмпирические проекты, длившиеся по нескольку лет и генерировавшие гигантские массивы данных. Среди первых "гигантов" эмпирической социологии можно выделить социальное картографирование Чикаго
под руководством Э. Берджеса, Хотторнские эксперименты с участием Э. Мэйо, исследование массмедиа П. Лазарсфельдом, проект "Авторитарная личность", возглавляемый Т. Адорно. Сила социологии виделась в ее практической полезности в изучении структур массового общества, в операционализации больших теорий и в систематизации данных больших эмпирических проектов. Крупномасштабность и предмета исследовательского интереса, и теоретических конструкций и эмпирических проектов стала настолько характерным признаком социологии в 20-х — 50-х гг. XX в., что этот период теперь представляется эрой социологических "динозавров".
Эта социология крупных форм вырастала по мере нарастания общественного признания практической полезности социологии. По окончании Второй мировой войны социология достигла полной институционализация в наиболее развитых странах Америки и Европы. Наряду с распространением традиционных форм институционализации — кафедр, факультетов, научно-исследовательских институтов, профессиональных ассоциаций, развивались новые формы: специализированные исследовательские организации, действующие на коммерческой основе, и исследовательские проекты, на время реализации которых формируется рабочая группа из ученых и практиков. Так в середине XX века усложнилась структура социологии, в которой рядом с академической социологией возникла прикладная социология, превратившаяся в индустрию социологической информации для государства, бизнеса и общественности.
В период 1960-х — 1970-х гг. произошел перелом в кумулятивном росте социологии. Поступательное развитие дисциплины, уже прошедшей через стадии проектов создания науки об обществе и рассуждений о предмете и методе к масштабным теоретическим построениям и изощренным эмпирическим методикам, прервалось взрывным ростом критики господствовавших макросоциологических, позитивистских и объективистских представлений о предмете, методах и предназначении социологии. А с созданием множества альтернативных концепций, претендующих на статус парадигмы, исследовательская деятельность социологов стала развиваться не в направлении ожидавшегося в перспективе теоретико-методологического консенсуса, а в направлении дробления социологического сообщества на группы, придерживающиеся альтернативных подходов.
Эта тенденция противоречила образу "нормальной" науки, закрепившемуся в сознании социологов, благодаря работам Т. Куна [17]. Поэтому обострение теоретико-методологических дебатов, отдаляющих социологию от создания одной, объединяющей научное сообщество парадигмы принято считать кризисом социологии. Однако, если принять во внимание, что, вопреки Куну, в любой науке всегда есть множество альтернативных теорий, не редуцируемых одна к другой и адекватных только в областях, определенных граничными условиями, то тенденции 60-70-х гг. прошлого века предстают не пугающим кризисом, а эпистемологической реконфигурацией, возвратившей социологию к ее настоящей нормальности. Рост микросоциологических, ин-терпретативных и активистских концепций лишь восстановил баланс, нарушенный в предшествующий период экспансией социологических "динозавров".
Присутствовавшая в социологии еще со времен Дж Г. Мида, М. Вебера, А. Шюца идея изучения человеческого действия в 1960-х гг. была превращена новым поколением исследователей в орудие борьбы против больших теорий, обличаемых за сосредоточенность на "макроуровне" социальной реальности и за неспособность объяснить элементарное взаимодействие людей. Дж. Хо-манс с теорией социального обмена, А. Турен с социологией действия, Г. Блумер с символическим интеракционизмом, П. Бергер и Т. Лукман с феноменологической социологией, И. Гоффман с драматургическим подходом, Г. Гарфинкель с этнометодологией пытались реконструировать социологию, сделав ее наукой на "микроуровне" человеческого действия. И обращение все большего числа исследователей к такого рода микросоциологическим
подходам поставило господствовавшие до того макросоциологи-ческие теории в положение вымирающего вида.
В это же время излюбленным объектом критики стала так называемая "квантофрения" социологии. Это саркастическое определение стремления все социологические данные и выводы сводить к статистическим выкладкам, а социологический анализ к манипулированию цифрами, было введено еще в 1930-х гг. П. Сорокиным. Но лишь в Ш-70-х гг. такого рода критика получила широкую поддержку в социологическом сообществе и превратилась в идейную основу развития в противовес позитивистским, "жестким" количественным методам "мягких" качественных методов. Качественные методы, то есть построенные на интерпретации не подвергаемых статистическим процедурам данных о смыслах, которые люди придают событиям, больше отвечают той концепции социологии как науки о взаимодействиях людей, которую продвигали Г. Блумер, П. Бергер, Т Лукман, Г. Гарфинкель, И. Гоффман и их последователи. С этого времени вымирающим видом стали большие исследовательские проекты, формирующие гигантские массивы данных и представляющие социальную реальность на формальном языке статистического анализа. Этих социологических "динозавров", выросших на почве веры в объективность структур, потеснили исследования, сконцентрированные на субъектности людей. Под такими именами, как "актор" или "агент", возник и утвердил свое доминирующее положение в исследовательских проектах "homo sociologicus" — человек рефлексирующий, человек разговорчивый, человек конструирующий. Это модель и информанта и исследователя в том столь популярном ныне формате социологического исследования, который определяется как качественная методология и обоснованная теория (grounded theory) и сводится к созданию нарратива — предания о социальном на обыденном языке.
Позитивизм в социологии в 60-х гг. прошлого века подвергался критике не только за неадекватность методов исследовательской работы, но и за объективистскую позицию исследователя как независимого наблюдателя социальных процессов. Критика традиционной теории, предпринятая Франкфуртской школой еще в 1930-х гг., нашла отклик в социологическом сообществе только через три десятилетия. Обличение "конформизма" традиционной теории, ориентированной на согласование своих положений с существующим положением дел (фактами) и на позитивную оценку равновесия социальной системы, стало трендом. Поэтому дискуссия о логике социальных наук, которую в 1961 г. на заседании Германского социологического общества затеяли старинные оппоненты Т. Адорно и К. Поппер, социологи активно поддержали и превратили в многолетний "спор о позитивизме". В те же годы концепции "критически-рефлексивной" социологии, развенчивающей объективистские притязания социологических "динозавров", развивали такие исследователи нового поколения, как Ч. Р. Миллс и Э. Гоулднер, не связанные непосредственно с неомарксизмом, но явно испытавшие его влияние. Но наиболее радикальной версией не объективистской, но активистской позиции социолога стала созданная А. Туреном концепция социального ак-ционализма. Ее сторонники в 1970-х гг. активно участвовали в деятельности социальных движений, в том числе экстремистских, применяя, тем самым, метод социологической интервенции — вмешательства в социальные процессы с целью выявить и развить "историчность" социальных движений.
Три тенденции — рост числа микросоциологических теорий с претензиями на парадигмальность, рост популярности антипозитивистской качественной методологии, рост внимания к активистским доктринам критической социологии, — образуют общее движение к гуманизации социологии. Это движение было определяющей повесткой эры вымирания социологических "динозавров" и появления "homo sociologicus": сделать социологию наукой о людях, создаваемую для людей и силами самих людей. Именно эта повестка гуманизации стимулировала социологов возобновить дебаты о предмете (объективные структуры или ин-
теракции в повседневной жизни) и методе ("жесткие", количественные или качественные, "мягкие") и вновь обострить расхождение позиций, которые за полвека до этого уже проявились как "реализм" и "номинализм" и давно не считались антагонистическими. Как следствие в ходе развернувшихся дискуссий о том, что, как, для чего и для кого должны изучать социологи, сложилась ситуация множественности парадигм. Каждая из конкурирующих парадигм претендовала в глазах своих сторонников на роль общесоциологической теории и методологии, но объединяла вокруг определенного видения предмета и методов исследования лишь часть социологического сообщества.
В период 1980-х — 2010-х гг. после "битвы парадигм" 60-70-х гг. вновь произошла эпистемологическая реконфигурация, в результате которой социология стала постмодернистской. Стремление создать наилучшую парадигму, которая заменила бы все прежде созданные теории, было выражением модернистской культуры с ее идеей прогресса. Но к концу 1970-х гг. в социологии возобладали постмодернистские тенденции, что в первую очередь выразилось в ослаблении стремления к поиску новой, наилучшей парадигмы социологического знания и в распространении идеи согласования между собой уже существующих альтернативных подходов, а также идеи нового прочтения наследия классиков.
Стремлением к интеграции структуралистских и агентно-стных, позитивистских и интерпретативных, объективистских и активистских подходов, ранее считавшихся взаимоисключающими, отмечены наиболее значительные теоретические разработки 1980-х гг.: теория коммуникативного действия Ю. Ха-бермаса, теория структурации Э. Гидденса, конструктивистский структурализм П. Бурдье [2; 3; 18]. Эти интегративные парадигмы на базе релятивизации и увязки разнородных теорий стали "мягкой" формой постмодернизма в социологии, иногда даже вопреки интенциям самих авторов, как, например, в случае Хабермаса, яростно отрицающего идею постмодерна [19]. Но ироничная логика постмодернизма проявилась в том, что, несмотря на популярность, которую приобрели в социологическом сообществе теории Хабермаса, Гидденса, Бурдье, их усилия по интеграции привели лишь к усугублению ситуации мульти-парадигмальности. Прежде созданные парадигмы не утратили влияния, просто к макросоциологическим и микросоциологическим теориям теперь добавились еще и межуровневые или мезосоциологические теории.
Другим проявлением "мягкого" постмодернизма в теоретической социологии стали ренессансы классиков, новое прочтение которых стало трендом, благодаря распространению в научном сообществе типично постмодернистской установки на уравнивание значимости "современного" и "архаичного". Ярким проявлением таких устремлений стал так называемый веберовский ренессанс. В конце 1970-х — 1980-х гг. новое прочтение (то есть ре-интерпретация), раскрывающее актуальность идей Макса Вебера, не просто породило большое число научных публикаций, но превратилось в особую разновидность профессиональной деятельности [20]. Под влиянием веберовского ренессанса в конце 1980-х — начале 1990-х гг. интенсивному новому прочтению были подвергнуты труды другого классика социологии — Зиммеля [21]. А затем начался ренессанс даже главного объекта критики 60-х Парсонса, ставшего источником вдохновения для неофункционализма [22].
Ренессансы классиков и практика построения интегратив-ных теорий на основе обобщающего анализа уже ставших традиционными концепций способствовали фактическому исчезновению в социологии принципиальной разницы между теорией и историей. Изложение теории теперь может сводиться к аналитической истории — связному и сбалансированному рассказу о том, что, когда и кем сделано для развития теоретической социологии. Реинтерпретация позволяет выявить неочевидные логические структуры, лежащие "глубже" авторского уровня анализа, а интеграция этих логических структур в единый концептуаль-
ный порядок позволяет создать общесоциологическую теоретическую систему, логические связи в которой лежат "глубже" привычных расхождений между существующими теориями. Этот подход к теоретизированию хорошо просматривается в серии работ, определивших видение социологами своей дисциплины после дебатов 1960-х — 70-х гг.: "Социология: мультипарадиг-мальная наука" (1975) Дж Ритцера, "Структура социологической теории" (1978) Дж. Тернера, "Социологические дилеммы" (1979) П. Штомпки, "Теоретическая логика в социологии" (1982-83) Дж. Александера. Здесь наиболее отчетливо проявилась установка "мягкого" постмодернизма на плюрализм и релятивизм — относительную ценность и взаимодополнительность альтернативных теоретико-методологических позиций, на легитимацию мульти-парадигмальности в социологии. Новый тип теоретической работы, названный Дж. Ритцером метатеоретизированием [9], с начала 1980-х гг. постепенно стал преобладающей формой в социологии, где теперь создается меньше принципиально новых теорий и больше концептуальных схем, по-новому объясняющих сложившуюся теоретическую ситуацию.
Метатеоретизирование в исполнении Ритцера, Александера, Штомпки и др. представило фрагментацию, раздробленность социологии в позитивном свете: как логичную структуру общего "пространства возможностей", где есть исследовательские ниши для сторонников всех социологических школ и направлений. Но можно видеть ситуацию и совершенно иначе: на рубеже XX — XXI вв. наступила эра "пещерной" социологии. Теперь множество маленьких исследовательских сообществ делают социологию по-разному, но одинаково борются за выживание — за ресурсы для проектов и внимание целевых аудиторий. А в привычную среду обитания социологов вторгаются то чудовища "жесткого" постмодернизма, то агрессивный вид "homo economicus" из теории рационального выбора, то яркие и напористые, хотя и простые до примитивизма порождения глэм-науки из менеджмента и маркетинга.
Постмодернистская теория, созданная М. Фуко, Ж,-Ф. Лиота-ром, Ж. Бодрийяром и предлагающая идеи "децентрации субъекта", "исчезновения человека", "конца социального" и т.п., подводит к выводам об утрате предмета и о симуляционном характере современных социальных наук. Простые и эффектные модели "экономического империализма" и глэм-науки создают впечатление ненужности многословных и недостаточно практичных дискурсов социальных наук. Поэтому в борьбе за существование своей дисциплины социологам приходится производить "цепляющие" внимание целевых аудиторий дискурсы и прибегать к эффективным медиа-решениям. В результате возникает еще одна ипостась метатеоретизирования — концептуальные инновации на основе импорта в социологию эвристичных метафор. В последние два десятилетия метафора "сети" активно внедряется М. Грановеттером, Б. Латуром и М. Кастельсом [5; 23; 24], метафора "потоков" — А. Аппадураи [25], "мобильностей" — Дж. Урри [4], "макдональдизации" — Дж. Ритцером [26], "травмы" — П. Штомп-кой [27] и Дж. Александером [28], "перформанса" — Дж. Алексан-дером [29]. И этот ряд примеров попыток радикально сменить базовые теоретические понятия социологии можно продолжать долго. А среди поисков эффективных медиа-решений, позволяющих социологии быть на уровне мультимедийности и креативности коммуникаций, характерных сейчас для объекта изучения и целевых аудиторий, можно выделить проект визуальной социологии Штомпки [30] и идею Буравого о развитии особой медиа-политики социологического сообщества [6, p. 25].
Таким образом, в тенденциях эволюции социологии на рубеже XX — XXI вв., и в теоретических разработках и в методике исследовательской работы, можно видеть новую определяющую повестку: поддержание конкурентоспособности социологии. Социология сейчас максимально институционализирована, но мало востребована в современном пространстве производства дискурсов и медийных решений. Социологам нужно генерировать медийные события и развивать коммуникации — информацион-
ную связанность как внутри пространства своей дисциплины, так и в трансдисциплинарных пространствах, где и разворачивается конкуренция за внимание целевых аудиторий.
Интегративные парадигмы, ренессансы классиков, метатео-ретизирование в виде рационализации сложившегося положения в теоретической социологии или в виде разработки "решающей" метафоры для изменения положения, поиски новых медийных решений для проведения и представления научных исследований — это разные способы достижения одной и той же цели. Необходимо сделать социологию более структурированной и эффективной в ее внутренних и внешних коммуникациях. Это императив в нынешних условиях, когда рост консьюмериз-ма, виртуализация социальных институтов и упадок социального государства уменьшают численность и степень влияния тех групп и слоев, которые ранее гарантированно были аудиторией, заинтересованной в социологии.
Как показывает анализ, прохождение через описанные выше пять этапов эволюции привело к появлению в социологии пяти характерных способов теоретизирования:
1) проекты создания социальной науки заново на базе авторского открытия универсального закона мироустройства и развития;
2) организация дефиниций в дисциплинарную матрицу, задающую правила изучения социального и типологии социального;
3) установление объективного порядка — концептуальные модели социальных систем;
4) концептуальное "восстание" во имя субъекта — модели социальных действий;
5) метатеоретизирование — переформатирование и перезагрузка социологии с новым дизайном интерфейса.
Таким образом, создавать интеллектуальный продукт, который будет вкладом в теоретическую социологию сейчас можно разными способами. Но каждый из пяти типов теоретизирования был доминантным в свое время. На современном этапе эволюции социологии доминантным является метатеоретизирование. Реликты, "живые ископаемые" можно встретить в теоретической социологии и сегодня. По-прежнему находятся энтузиасты, декларирующие новые целостные парадигмы — большие теории и гуманистические "повороты", или фундаментально переосмысливающие предмет и метод социологии, или даже предлагающие сформулированные ими законы мироустройства положить в основу науки об обществе. Однако такими работами с каждым разом все труднее всерьез заинтересовать профессиональное сообщество, и особенно новое поколение исследователей, хорошо знакомое с подобными образцами теоретизирования в исполнении классиков двух прошлых столетий. Основное внимание профессионального сообщества и интеллектуальные силы его лидеров теперь сосредоточены на метатеоретизировании, прочерчивающем новые конфигурации уже известных теорий или траектории перспективного теоретизирования [9; 31].
Сейчас метатеоретизирование так востребовано, потому что является движущей силой эпистемологической реконфигурации, которая в последние годы смещает теоретический фокус социологии с разделительной линии "позитивизм — конструктивизм", определявшей эпистемологическую конфигурацию с 1960-х гг. Позитивизм и конструктивизм предполагают два принципиально разных режима существования социальной реальности: объективность институтов, фактичность структур с одной стороны, и интерсубъективность порядков интеракции, социальная конструктивность агентности с другой. Выбор между объективностью и интерсубъективностью социальной реальности определял исследовательскую позицию и стратегию. Все классическое наследие и все актуальные работы встраивались в эту конфигурацию. Противостоящие позиции Дюркгейма с социальными фактами и Вебера со смыслами действий, структурализма и конструктивизма, "количественников" и "качественников", в общем, "первой" и "второй" социологий в терминах Штомпки обозначали рамки того поля, в котором исследователям нужно было позициониро-
вать собственные варианты решения познавательных задач.
В 60-х — 70-х гг. прошлого века конструктивизм был про-тестным движением в эпистемологии. Но сейчас он скорее — консервативная позиция, ограничивающая развитие социологии. Поэтому в поиске новых и эффективных познавательных стратегий и решений продвинутые социологи обращаются к альтернативным режимам существования социальной реальности. [32] Например, Б. Латур под лозунгом "назад — к вещам!' создал теорию, в которой режим существования социальной реальности — интеробъективность сетей [33], являющихся одновременно и социально-метериальными структурами, объединяющими людей и вещи, и формами агентности, превращающими и тех и других в "актантов". Однако в поисках новой объектности концепция сети оказалась лишь частью решения. Сеть дает фиксацию отношений, но не отслеживание процессов. Сеть с характеризующими ее узлами и связями скорее является инфраструктурой исследуемых процессов, а не собственно процессами. Эту концептуальную недостаточность метафоры сети Латур осознает и пытается даже заменить термин "network" неологизмом "worknef, чтобы показать: сеть с ее узлами и связями — это "следы плетения", а предметом должен стать сам процесс — работа по "плетению" [34].
В поисках лучшего концептуального решения продвинутые члены социологического сообщества все чаще руководствуются не лозунгом "назад — к вещам!", а слоганом "вперед — к потокам!'. Концептуализация мобильностей, текучести, потоков, потоковых структур, потоковой аутентичности [4; 24; 25; 35; 36; 37] ориентирует социологию не на позитивистское видение объект-ности как "вещей", то есть фиксированных целостностей, но на исследование темпоральной объектности. Здесь социальная реальность существует в ином режиме. Она трансобъективна: ее реальность переживается только в движении сквозь привычные структуры, через территориальные, институциональные, групповые, культурные и символические границы.
Помимо сдвига в сторону новых режимов существования социальной реальности — интеробъективности и трансобъективности, в последние годы происходит еще и сдвиг в направлении новых режимов знания. В 60-х — 70-х гг. прошлого века позитивистской модели знания как фактов, как репрезентации реальности активно противопоставлялась конструктивистская модель знания как дискурса как символического утверждения реальности. Теперь наблюдается движение к перформативности знания [38]. Знание как практическое исполнение, как действие, как продукт совместных усилий исследователей и целевых аудиторий — это модель, разрабатываемая теми же продвинутыми членами социологического сообщества, которые заняты поисками новой объектности [34; 37; 39].
Однако знанием не становятся автоматически все практики социологов и их соакторов. И принятие принципа перформатив-ности как определяющего для социального знания с необходимостью ведет к концепции трансформативного знания [39, p. 352]. Знание проявляется в трансформации: в потоках коммуникаций, инициированных социологами, но идущих за пределами научного сообщества; в общественных движениях, использующих социологические идеи и данные; в реализации социально-экономических и культурных проектов. Социологические теории остаются лишь заявкой на знание, пока они только системы представлений, речевые практики или рабочие инструменты в руках исследователей. По-настоящему знанием социологические теории становятся, когда они — трансформеры, то есть гибкие, подвижные машины, работающие в разных режимах реальности и меняющие реальность, превращаясь то в факты, то в дискурсы, то в исследовательские практики, то в социальные движения и реализацию проектов. Такой способ создания и существования знания Б. Латур назвал "сетью", а М. Каллон — "социотехни-ческим устройством" (socio-technical agencement). Но "трансфор-мер" — более сильная метафора для так называемой сильной версии социологии знания.
Для различных аудиторий знание может быть ценно по-разному: как представление реальности, как конструирование реальности или как исполнение реальности. Но для несоциологов, которых в этом мире подавляющее большинство, социологическое знание по-прежнему может быть ценным, если оно является опытом трансформации реальности. Именно как трансформативное знание социология проектировалась Контом, и именно принцип трансформативности знания позволяет продолжить эпистемологическое движение, выраженное в линии "позитивизм — конструктивизм — перформативность". Принцип транс-формативности знания позволяет также ответить на вопросы "для чего исследуется?" и "для кого исследуется?" более современным языком, нежели К. Маркс, сужавший тезис об изменении мира до революционной миссии пролетариата, или М. Буравой, адресующий "публичную социологию" традиционному гражданскому обществу, все более вытесняемому клиентскими сообществами, формируемыми государственной бюрократией и корпоративным бизнесом. Сегодня трансформативное знание — это знание тех, чей образ жизни — общественные изменения. Трансобъективность социальной реальности возникает и артикулируется в потоковых структурах, образуемых прорывными проектами на стыках бизнеса и культуры, протестными движениями на грани политики и поп-арта, потребительскими трендами на стыке высоких технологий и повседневного быта, исследовательскими инициативами на грани глобального академизма и локального активизма и т.п.
Если социологи научатся создавать трансформативное знание — гибкое, подвижное, эффективное и эффектное, изоморфное и синхронное потоковым структурам современности, то станет возможным эволюционный скачок из эры "пещерной" социологии в эру социологических "трансформеров". Тогда даже небольшие исследовательские сообщества в условиях множественности теоретико-методологических подходов смогут быть конкурентоспособными, востребованными и создавать актуальную социологию, то есть своевременную и действенную. Но тогда же должна будет смениться рабочая повестка, и возможно определяющей для возникновения новых форм теоретизирования станет проблема этичности социологии, становящейся эффектной и эффективной, но за счет утраты привязанности к традиционной социальности, до сих пор отождествляемой с солидарностью территориальных сообществ и с нормативностью национальных институтов.
Список литературы
1. Sztompka P. Focus on Everyday Life: a New Turn in Sociology // European Review. 2008, Vol. 16, No1
2. Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. Cambridge, 1984
3. Bourdieu P. Practical Reason: on the Theory of Action. Stanford, 1998
4. Urry J. Sociology beyond Societies. Mobilities for the Twenty-First Century. London and New York, 2000
5. Latour B. On actor-network theory. A few clarifications // Sociale Welt.1996, Vol. 47, No 4
6. Burawoy M. For Public Sociology // American Sociological Review. 2005, Vol. 70 (February)
7. Иванов Д. В. Глэм-капитализм и социальные науки // Журнал социологии и социальной антропологии. 2007, Т. X, № 2
8. Ritzer G. Sociology: A Multiple Paradigm Science. Boston (MA), 1980
9. Ritzer G. Metetheorizing in Sociology // Sociological Forum. 1990, Vol.5 , No 1
10. Sztompka P. Sociological Dilemmas: Toward a Dialectic Paradigm. New York, 1979
11. Alexander J. Theoretical Logic in Sociology. London, 1982
12. Alexander J. Twenty Lectures: Sociological Theory Since World War II. New York, 1987
13. Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994
14. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998
15. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000
16. Marx K., Engels F. Werke. B. 3. Berlin: Dietz Verlag, 1969
17. Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. 2nd ed. Chicago, 1970
18. Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Frankfurt am Main, 1981
19. Habermas J. Modernity versus Postmodernity // New German Critique. 1981, No 22
20. Гайденко П. П., Давыдов Ю. Н. История и рациональность: Социология Макса Вебера и веберовский ренессанс. М., 1991
21. Weinstein D., Weinstein M. Postmodern(ized) Simmel. London, 1993
22. Alexander J. (Ed.) Neo-Functionalism. Newbury Park, 1985
23. Granovetter M. The Strength of Weak Ties: A Network Theory Revisited // Sociological Theory, 1983, N 1
24. Castells M. The Rise of the Network Society. Second Edition. Oxford, 2000
25. Appadurai A. Disjuncture and Difference in the Global Cultural Economy // Global Culture: Nationalism, Globalization, and Modernity. London, 1990
26. Ritzer G. The McDonaldization of Society. Thousand Oaks,
1993
27. Sztompka P. Cultural Trauma: The Other Face of Social Change // European Journal of Social Theory. 2000, Vol. 3, No 4
28. Alexander J. The Meanings of Social Life: A Cultural Sociology. New York, 2003
29. Alexander J. Cultural Pragmatics: Social Performance between Ritual and Strategy // Sociological Theory, 2004, Vol. 22, No 4
30. Штомпка П. Визуальная социология. М., 2007
31. Ritzer G. Explorations in Social Theory: From Metatheorizing to Rationalization. London, 2001
32. Асочаков Ю. В. Социология знания и социологическая теория // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 12: Психология. Социология. Педагогика. 2013. № 3
33. Latour B. On Interobjectivity // Mind, Culture, and Activity. 1996, Vol. 3, N 4
34. Latour B. Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network Theory. Oxford, 2005
35. Lash S., Urry G. Economies of Signs and Spaces. London,
1994
36. Bauman Z. Liquid Modernity. Cambridge, 2000
37. Knorr Cetina K., Preda A. The Temporalization of Financial Markets: From Network to Flow // Theory, Culture & Society, 2007, Vol. 24 (7-8)
38. Дудина В. И. Эпистемологическая реконфигурация социального знания: от репрезентации к перформативности // Журнал социологии и социальной антропологии. 2011, № 2
39. Callon M. What does it mean to say that economics is performative? // Do economists make markets? / Ed. by D. MacKenzie, F. Muniesa, L. Siu. Princeton, 2007
