CC BY
204
Зарубежный опыт
Эволюция концепции государственного суверенитета в Китае
О.А. Тимофеев
В начале XXI в. в мире продолжаются острые споры о месте и роли государства в современной системе международных отношений, сопровождаемые процессом фактической десакрализации такого краеугольного свойства государства, как суверенитет. Неслучайно, что даже современная Россия, в качестве фундамента своей внутренней политики декларирующая концепцию т.н. суверенной демократии, на международной арене часто приносит принципы государственного суверенитета в жертву политической целесообразности, в одних случаях (Косово) выступая против формального отторжения фактически не контролируемой части территории суверенного государства, а в других (Абхазия и Южная Осетия) — жестко на таком отделении настаивая.
В преддверии вступления России в ВТО весьма значительная часть отечественного политического и экспертного спектра (от Жириновского до Делягина, если не шире) предрекает непоправимый удар по экономическому суверенитету нашей страны после принятия действующих в рамках данной организации правил и процедур. При этом многие вполне справедливо настаивают на неуни-версальности либеральных западных подходов к государству и суверенитету и необходимости учитывать в том числе опыт и других регионов и стран мира.
В связи с вышеизложенным представляется целесообразным объективно и непредвзято проанализировать спектр подходов к категории суверенитета, характерный для такой крупнейшей незападной страны, как Китай.
С момента образования КНР понятие суверенитета неизменно оказывает существенное влияние на внешнеполитический курс Китая в течение уже многих десятилетий. По мнению профессора МГИМО М.М. Лебедевой, неоднократно высказываемому ею на различных научных форумах, Китай, наравне с США и Россией, можно отнести к т.н. вестфальским государствам, в основе международного статуса которых продолжает оставаться принцип суверенитета. Еще в 1954 г., в совместном китайско-индийском коммюнике, подписанном по итогам визита в Дели премьера Госсовета КНР Чжоу Эньлая были впервые зафиксированы «пять принципов мирного сосуществования» (хэпин гунчу-дэ у сян юаньцзэ), которые во многом продолжают формировать внешнеполитический курс современного Китая:
1) взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета;
2) взаимное ненападение;
3) невмешательство во внутренние дела друг друга;
4) равенство и взаимная выгода;
5) мирное сосуществование.
Как видно, среди всех этих принципов суверенитет занимает первую позицию, что традиционно находило свое подтверждение в конкретных действиях Китая на международной арене. Однако существуют и объективные факторы, видоизменяющие его восприятие и подрывающие его незыблемость.
Невозможность определения Китая в качестве классического государства-нации ставит перед исследователями проблему выявления его цивилизационных и стратегических границ в рамках концепции «Большого Китая». К примеру, известный американский дипломат Ч. Хилл среди главных проблем взаимоотношений США с Большим Китаем ставит вопрос о том, какую в этом случае общность (entity) мы можем квалифицировать как государство1.
В различные исторические эпохи к Китаю относили следующие политикогеографические объекты:
1. Исторический (традиционный, ханьский, «застенный») Китай, включавший в себя территорию, ограниченную с севера Великой китайской стеной, а с запада — горами Хэндуаньшань (Сино-Тибетскими горами). Площадь этой территории составляла приблизительно 3,5 млн кв. км. Разумеется, что современный Синьцзян (в древности си юй, т.е. западные земли), Тибет и Северо-Восток (Дунбэй) не включались в данное понятие. В этой связи некоторые западные политики и эксперты иногда ставят под сомнение «историческое право» Китая на эти территории, прежде всего Тибет.
2. Территория Китайской Народной Республики без Тайваня, полностью контролируемая правительством в Пекине.
3. «Большой Китай» как государство (да чжунго), в состав которого включают и т.н. Китайскую Республику на Тайване (чжунхуа миньго) — территории, не подконтрольные правительству КНР и включающие в себя сам остров Тайвань, а также архипелаг Пэнху (Пескадорские о-ва), острова Цзиньмэнь и Мацзу.
4. «Большой Китай» как цивилизационный ареал (да чжунхуа)2, в состав которого включают многочисленные китайские (ханьские) диаспоры (хуа цяо), расселенные практически по всему миру. Кроме того, академик В.С. Мясников первым обратил внимание на используемое во внешнеполитическом дискурсе различие между концептом «ханьский этнос» (ханьцзу) и предложенном еще Сунь Ятсеном концептом «нации всего Китая» (чжунхуа миньцзу), включающей представителей тех малочисленных этносов, которые проживают на территории как Китая, так и некоторых соседних государств3. Данное обстоятельство приобретает существенное значение в связи с тем, что Китай относят не к го-
1 Hill C. US Policy and Greater China // Greater China and U.S. Foreign Policy: The Choice between Confrontation and Mutual Respect / ed. by Thomas A. Metzger and Ramon H. Myers. Stanford: Hoover Institution Press, 1996. P. 115.
2 Callahan W. Contingent States: Greater China and Transnational Relations. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2004. P. 39-43.
3 Мясников В.С. Договорными статьями утвердили. Дипломатическая история русско-китайской границы XVII-XIX вв. М.: РИО Мособлупрполиграфиздат, 1996. С. 416-418.
сударствам-нациям, а к государствам-цивилизациям, что способствует процессам консервации китайской (ханьской) идентичности у мигрантов, проживающих в других странах. Иные измерения «большой китайской цивилизации» включают в себя такие понятия, как «экономическая сфера большого Китая» (да чжунхуа цзинцзи цюань), «китайский экономический регион» (чжунхуа цзинцзи цюй), «экономико-культурная сфера большого Китая» (да чжунхуа цзинцзи вэньхуа цюань) и т.д.
С другой стороны, в процессе расширения участия Китая в глобальных экономических процессах возрастает роль другой компоненты «пяти принципов» — принципа взаимной выгоды. Очевидно, что принципы уважения суверенитета и взаимной выгоды вступают в неизбежное противоречие друг с другом, что вносит существенные коррективы в реализацию национального (вестфальского) суверенитета КНР. Масштаб и степень таких корректив как раз и являются предметом дискурса. Взгляды современных китайских политологов на проблемы суверенитета можно в целом свести к двум основным позициям.
1. Теория ослабления государственного суверенитета (гоцзя чжуцюань жохуа лунь). Ряд исследователей полагает, что под влиянием процессов глобализации государственный суверенитет уже не имеет такого абсолютного и непререкаемого характера, как раньше. При этом, однако, суверенитет никуда не исчезает и не становится анахронизмом, а продолжает играть основную роль как во внутриполитической жизни, так и в международной деятельности государства.
По мнению Чжан Юнцзиня и Чжэн Юнняня, глобализация приводит к переосмыслению (reinvention) общей концепции государства посредством внутренних институциональных изменений и инноваций, без чего невозможен переход к полностью рыночной экономике4. Еще дальше идет один из ведущих советников китайского правительства в области проведения политической реформы Юй Кэпин. Он выдвигает гипотезу о близком финале монополии государства на суверенитет, отмечая, что в современном мире происходит существенная диффузия суверенитета к широкому спектру негосударственных акторов: от ТНК и институтов гражданского общества до межправительственных организаций. По словам ученого, например, укрепление власти международных организаций и ослабление национального суверенитета — две стороны одного и того же процесса. При этом глобализация отнюдь не приводит к тотальной гомогенизации и ликвидации самостоятельности (цзычжусин), а следовательно, и суверенности, а лишь наполняет эту самостоятельность новым смыслом: происходит ее переход с уровня государства на уровень общества.
Суверенитет Китая как развивающейся страны, по мнению Юй Кэпина, в наибольшей степени подвергается разрушительному воздействию глобализации. Поэтому выводы из анализа современных процессов мировой политики должны быть двояки. С одной стороны, необходимо понимать, что глобализация и тот вызов, который она создает для государственного суверенитета, носят неизбежный характер. Ни одна страна, проводящая политику внешней открытости (дуйвай кайфан), не может уклониться от этих вызовов и вынужде-
4 Zhang Yongjin. China Goes Global. London: Foreign Policy Center, 2005; Zheng Yongnian. Globalization and the Transformation of the Chinese State. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
на адаптироваться к процессу изменения характера (синчжи), элементов (яосу) и форм (фанши) реализации национального суверенитета. С другой стороны, очевидно, что именно западные страны являются лидерами процессов глобализации и формируют их правила, а развивающиеся страны выступают в пассивной роли, в связи с чем как раз их национальный суверенитет становится особенно уязвимым. Единственным выходом для них должно стать более активное участие в процессах глобализации, а не пассивное сопротивление и изоляционизм5.
2. Теория диффузии государственного суверенитета (гоцзя чжуцюань до-юань лунь). Ее сторонники настаивают на том, что хотя в эпоху глобализации государственный суверенитет и продолжает существовать, однако его субъект все более смещается в двух направлениях: на внутригосударственный и надгосударственный уровни.
По мнению профессора Шань Вэньхуа, в настоящее время мы можем говорить о реализации Пекином «двухуровневой» (double-layer) концепции государственного (вестфальского) суверенитета6.
Во-первых, традиционная доктрина, основанная на приоритете и неизменности суверенитета, относится прежде всего к политической сфере, которая регулируется с применением механизмов т.н. абстрактного суверенитета (abstract sovereignty), содержательной стороной которого является признание абсолютного государственного контроля в вопросах внутренней политики и одинакового с другими государствами международного статуса. Иными словами, по мнению ученого, единственный императив этого измерения суверенитета заключается лишь в стремлении занять подобающее место в международном сообществе. Китай не может допустить нарушения, разделения или перераспределения своего абстрактного суверенитета, поскольку в противном случае будут разрушены политические основания существования КНР как суверенного государства, и оно окажется на пороге распада.
Китайские исследователи традиционно считают, что с учетом специфики политического развития страны в течение последних десятилетий суверенитет в своем традиционном и абсолютном виде сохранился в таких сферах, как гуманитарное вмешательство, права человека и целостность территории. Вместе с тем не все столь однозначно и здесь. Так, например, по мнению Чжан Юнцзи-ня, позиция Пекина по отношению к гуманитарным интервенциям существенно отличается от «классического» подхода, заложенного вестфальской системой измерения7.
Права человека также традиционно являются камнем преткновения в затрагивающих проблему государственного суверенитета дискуссиях между странами Запада и Китаем. Характерна в данной связи дихотомия «права человека» (жэньцюань) vs «суверенитет» (чжуцюань), которая в наиболее острой форме
5 Юй Кэпин. Цюаньцюхуа шидай-дэ гоцзя чжуцюань (Государственный суверенитет в эпоху глобализации) // Вэньхуэй бао. 15.11.2004.
6 Shan Wenhua. Redefining the Chinese Concept of Sovereignty // China and the New International Order / ed. by Wang Gungwu, Zheng Yongnian. New York: Routledge, 2008. Р. 71-72.
7 Zhang Yongjin. Understanding Chinese Views of the Emerging Global Order // China and the New International Order / ed. by Wang Gungwu, Zheng Yongnian. New York: Routledge, 2008. P. 161.
актуализируется в политических дискуссиях между странами Запада и Китаем. При этом данная дихотомия проявляется в том числе и на лексическом уровне — оба слова заканчиваются одним и тем же иероглифом цюань (власть, право), хотя и обладающим в каждом из случаев разными значениями (рис.1).
Суверенитет Права человека
і + ft Л + ft
хозяин власть человек право
Рис. 1. Соотношение лексических компонентов китайских понятий «суверенитет»
и «права человека»
В КНР главенствует принцип приоритета суверенитета над правами человека. Нажим со стороны зарубежных правительств и НПО часто интерпретируется как «лексическое право» Запада в отношении КНР. Вместе с тем Пекин в последние годы осуществляет либерализацию некоторых специфических аспектов проблемы прав человека: например, все более активно присоединяется к международным конвенциям, а также вовлекается в двусторонние и многосторонние диалоги.
Такой же смешанный подход проявляется и в отношении принципа территориальной целостности. Так, в частности, одной из основных целей внешней политики КНР неизменно было достижение освобождения/воссоединения Тайваня, т.е. восстановления полного суверенитета страны. При этом Пекин неизменно требовал, чтобы международное сообщество и отдельные страны относились к Тайваню исходя из формулы «трех нет»:
1) отсутствие официальных дипломатических отношений с островом;
2) неучастие Тайваня в деятельности международных организаций, членством в которых могут обладать лишь независимые государства;
3) отказ от поставок на Тайвань вооружений.
Та модель, которую китайские власти предлагают для будущего объединения с Тайванем, может быть определена как «Сянган (Гонконг) плюс...» в том смысле, что в качестве ее основы должны быть приняты положения имеющего конституционное значение Основного закона «Об Особом административном районе Сянган», к которому добавляется ряд пунктов, сужающий степень суверенных полномочий центрального правительства над Тайванем, в частности предоставление острову иметь собственные вооруженные силы.
При этом и сам Сянган представляет собой модель отхода Китая от доктрины абсолютного суверенитета, включающего в себя все его измерения: внутреннее, международно-правовое и вестфальское (исключающее влияние внешних акторов на внутреннюю конфигурацию власти8. Известный американский специалист в области современных трансформаций суверенитета С. Краснер,
8 Об измерениях государственного суверенитета см.: Krasner S. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999. P. 9; Тимофеев О.А. Современная политическая наука о соотношении понятий «государство» и «власть» // Проблемный анализ и государственно-управленческое проектирование. 2010. № 3. С. 15.
например, отмечает, что Сянган (Гонконг) обладает полным внутренним суверенитетом (имея, помимо прочего, даже собственный визовый режим), частичным международно-правовым суверенитетом (являясь членом множества межправительственных организаций), однако у него полностью отсутствует вестфальский суверенитет9.
В последние годы интересы экономического развития, детерминирующие все более активное участие Китая в процессах глобализации, заставляют иногда в определенной степени поступаться принципом территориальной целостности в отношении Тайваня. Наиболее яркий пример представляет собой согласие на вступление в ВТО Тайваня в 2001 г. на той же сессии, что и КНР (принцип экономической выгоды, по мнению одного из руководителей Китайской академии современных международных отношений профессора Ян Боцзяна, высказанному в беседе с автором, оказался более важным, чем принцип территориальной целостности).
Во-вторых, экономические и политические измерения суверенитета можно отнести к специфической суверенной власти, или «конкретному суверенитету» (concrete sovereignty). Его можно разделять, распределять, передавать или делегировать трансграничным акторам. Ключевым при этом является не принцип верховенства суверенитета, а соотношение между издержками и прибылью (cost-benefit).
К такому же выводу приходит и известный американский китаевед К. Ли-берталь, полагающий, что активная интеграция Китая в мировую экономику «налагает серьезные ограничения на его поведение» (place heavy constraints on its behavior) 10. Китайское руководство уже приняло окончательное решение о либерализации части своего национального экономического суверенитета в обмен на расширение торговли, а также возможность привлечения иностранных инвестиций, производственных и менеджерских технологий.
Начиная с 1990-х гг. Китай стал соглашаться на включение в двусторонние соглашения об инвестициях пунктов об обязательности решений международного арбитража при возникновении спорных ситуаций. Пекин весьма охотно передает часть своих суверенных полномочий международным организациям, прежде всего Многостороннему агентству по гарантиям инвестиций (МАГИ) и Международному центру по урегулированию инвестиционных споров (МЦУИС). На данный факт как на показатель согласия добровольно ограничивать собственный суверенитет указал и директор Всемирной торговой организации П. Лами в посвященном экономическому развитию КНР выступлении на состоявшемся в январе 2011 г. Давосском форуме. По его словам, принятие правил и процедур ВТО и прежде всего признание решений Комиссии по урегулированию споров явилось наиболее серьезной уступкой Китая в деле отстаивания национального суверенитета11.
9 Krasner S. Varieties of Sovereignty: A Foreword // The Future of United States, China, and Taiwan Relations / ed. by Cheng-Yi Lin and Denny Roy. New York: Palgrave Macmillan, 2011. P. XII.
10 Lieberthal K. China as a Global Player // China and the World Economy Workshop. The Atlantic Council Conference Summary. December 7, 2005. www. acus. org/docs/051207-061206-China_World_Economy_ Workshop. pdf.
11 Lamy P. China’s Impact on Global Trade and Growth. Presentation at the World Economic Forum in Davos. January 27, 2011 / http://www. weforum. org/s?s=pascal+lamy.
Вместе с тем даже в этих случаях сохраняется и тенденция к укреплению суверенитета. Так, заключая международные соглашения, в определенной степени ущемляющие национальный суверенитет, Китай одновременно резервирует за собой и право выхода их этих соглашений, а также настаивает на осуществлении определенного контроля за процессом их имплементации. Другим примером является стремление Пекина играть ключевую роль в деятельности тех международных организаций, в которых он состоит. Этим, в частности, объясняется скепсис китайской стороны в отношении участия страны в саммитах «Большой восьмерки». Так, сотрудник Института американских исследований КАСМО Сунь Жу полагает, что в случае своего немедленного вступления в «Группу восьми» Китай, подобно России, стал бы третьесортным членом этой организации. В качестве аргумента он приводит вынужденное согласие России принимать участие в обсуждении чеченской проблемы на совещании министров иностранных дел «Восьмерки» в декабре 1999 г.12 Подобный скепсис проявляется даже в отношении «расширенного» формата неофициальных встреч лидеров G8 с руководителями наиболее крупных развивающихся стран. Так, например, в 2009 г. председатель КНР Ху Цзиньтао под предлогом необходимости возвращения на родину в связи с антиправительственными выступлениями в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая воздержался от участия в саммите «Восьмерки» в Италии, хотя накануне совершил визит в эту страну. Гораздо больший интерес Китай проявляет к образованному в 2008 г. формату «Большой двадцатки», одним из создателей которой он изначально являлся.
Таким образом, в Китае концепция государственного суверенитета подвергается в последние годы существенной многогранной трансформации. Основными факторами, влияющими на данный процесс, становятся интересы экономического развития, тесно связанные с более активным участием страны в процессах глобализации.
12 Линь Лиминь и др. Баго цзитуань юй Чжунго (Группа восьми и Китай) // Сяньдай гоцзи гуаньси, 2003. № 6. С. 46.
