CC BY
21
позволяющего преодолевать стихийность и вносить в развитие производительных сил целенаправленное начало. Как это созвучно размышлениям В.И. Вернадского о взаимоотношениях человека и природы [1, с. 66].
Анализируя исторические процессы в ряде стран мира, Моисеев делает вывод, что, самой острой проблемой наступающего века сделается проблема коэволюции природы и общества. Если до сих пор экологические кризисы носили локальный характер и могли преодолеваться региональными или национальными средствами, то теперь экологический императив приобретает глобальное значение. Дальнейшее развитие цивилизации потребует коллективных общепланетарных действий, т.е. совершенно нового типа кооперации. Одним из проявлений кооперативности, переоценить которое в судьбах человечества невозможно, предстают «вечные истины» и «общечеловеческие ценности». Они рождены Природой, ибо с их помощью формулируется концентрированный опыт жизни Человека: в них прошлое служит будущему. Чем дальше будет развиваться цивилизация, по словам Моисеева, тем большее значение в судьбах популяции Homo sapiens будут иметь эти общечеловеческие ценности.
Список литературы:
1. Моисеев Н.Н. Избранные труды. В 2-х томах. - Т. 2. Междисциплинарные исследования глобальных проблем. Публицистика и общественные проблемы. - М.: Тайдекс Ко, 2003. - 264 с. - ISBN 5-94702-017-3.
2. Лебедев Д.В. Концепция экологической этики Н.Н. Моисеева / Д.В. Лебедев // Экологическое образование. - 2011. - № 4. - С. 3.
ЭВОЛЮЦИЯ ФЕДЕРАТИВНЫХ ВОЗЗРЕНИЙ В ИСТОРИИ РОССИИ
© Мухортов В.В.*
Башкирская академия государственной службы и управления при Президенте Республики Башкортостан, г. Уфа
По настоящее время среди ученых нет единства мнений по поводу органичности федеративного устройства для государственной организации России на протяжении всей истории существования российской государственности. В данной статье рассматриваются политические традиции и противоречия федерализма в истории российской государственности.
Ключевые слова федерализм, протофедерализм, традиции, управление, автономия, централизация.
* Доцент кафедры Государственного и муниципального управления, кандидат философских наук.
На наш взгляд, признаки протофедерализма или конфедерализма в политической организации Киевской Руси (конституционные проекты Н. Муравьева и Н.Н. Новосильцева) вряд ли можно всерьез рассматривать в качестве традиций отечественного федерализма. Федеративные начала никогда не являлись органичным элементом российской государственности. Однако, начиная с XVI века, Русское государство начинает превращаться в империю [4, с. 85], в которой, наряду с сугубо русским по происхождению имперским ядром, таившим в себе черты национальной государственности, все больший удельный вес постепенно приобретали иные этнополитические компоненты.
«В имперской России, в государственном быту, рядом с элементами коронного управления и элементами, всецело подчиненными русскому закону самоуправления, существовали в высшей степени яркие явления, граничащие с государственностью автономии отдельных местностей, входивших в состав Русского государства» [8, с. 279]. Осознание невозможности «управлять одними и теми же способами и учреждениями туркменами и великороссами, сибирскими кочевниками и кавказскими племенами, Финляндией и Польшей» [2, с. 221], и обусловило появление элементов политической автономии в региональной и национальной политике царского правительства.
Империи никогда не бывают сугубо унитарными. Российский император правил Финляндией как Князь Финляндский (то есть конституционный монарх, в отличие от самодержавного русского царя). Завоевание Средней Азии не привело к ликвидации Бухарского эмирата и Хивинского ханства, равно как и к отмене там традиционного исламского права. В единой и неделимой Империи не существовало единого юридического пространства. На ее территории действовало немецкое балтийское право, особое законодательство для Польши, мусульманское право в Средней Азии и некоторых других регионах. Не было и единого денежного пространства: Финляндия вплоть до 1917 года имела собственную монету. А наличие в императорской армии многочисленных и регулярных частей, набираемых по национально-религиозному и территориальному принципам, несколько подрывало идею единства вооруженных сил. Однако основной признак империи - единство политического пространства, единство имперского суверенитета, сфера верховной власти Белого Царя оставался незыблемым [10, с. 9].
За императором всегда и в полном объеме сохранялся трепит, то есть вся полнота верховной власти при решении вопросов общегосударственного значения. В то же время сама титулатура русских монархов с перечислением всех исторических титулов и всех земель, составляющих Империю, антиунитарна по своей сути. В целом ряде областей, интегрированных в состав Российской империи - в Прибалтике, в Украине, обширных территориях Сибири, в Бессарабии, среди северокавказских народов, в Грузии, Азербайджане, Ереванской и Нахичеванской областях, Средней Азии, Польше и в Финляндии, система управления и правовой регуляции сохраняла ярко
выраженную местную специфику, в том числе этнокультурное происхождение. Наличие специфических территориальных единиц с особым статусом, включающих элементы политической автономии и самоуправления, в высшей степени характерно для территориальных империй. Но это не создает существенных предпосылок для федерализации политико -территориальных отношений. Какой бы широкий характер ни носила автономия отдельных регионов империи, они всегда находятся под суверенным политико--административным надзором и контролем верховной власти, откуда и происходит институт наместников, прокураторов, генерал-губернаторов, пользующихся большой свободой усмотрения.
Во второй половине XIX - начале XX веков, с началом либеральных реформ в России, возникли идеи перестройки государственного устройства страны на федеративных, союзных началах (Кирилло-Мефодиевское братство славян, леворадикальные партии Балтийского края и Литвы), но они не получили широкой поддержки. Все ведущие политические силы страны стояли на позициях сохранения единства и нераздельности Российского государства, понимая под этим сохранение унитарного характера его исторически сложившегося строя, допуская возможность использования принципа областной автономии для ряда нерусских местностей империи, что не имело ничего общего с федерализацией Российского государства. На этих же позициях стояло и большинство национальных движений, даже наиболее радикально настроенных (Польша, Литва, Украина, Балтийский край). Детально исследовавший этот вопрос А.Б. Зубов считает, что общим настроением практически всех народов Российской империи перед революцией была тяга «к сохранению государственного единства» при более широком использовании областной автономии «для ряда наиболее государственно развитых народов, сохранивших собственную правовую традицию и самоуправление, включающее право на использование в местном производстве и образовании коренных языков» [3, с. 38].
После Февральской революции 1917 года вопрос о федерализации государственного устройства России, наряду с вопросами автономии, местного самоуправления, национально-культурной автономии, самоопределения и отделения наций, стал предметом рассмотрения Особой комиссии по составлению проекта основных законов при Временном правительстве, в состав которой вошли многие выдающиеся юристы того времени. Территориальные части нового Российского государства могли претендовать лишь на определенную политическую автономию. Но проектом не предусматривалась автономизация всех территориальных единиц Российского государства. Оно должно было остаться унитарным с наличием политически и административно автономных образований.
Вряд ли стоит обвинять партию большевиков и Октябрьскую революцию в том, что этому проекту не пришлось осуществиться, как это делают
иные авторы. Процесс распада государства и отделение окраинных регионов от России начался задолго до 25 октября 1917 года. В результате неспособности Временного правительства контролировать ситуацию, резкого ослабления центральной власти уже к осени 1917 года национальные государства-республики были провозглашены на многих территориях бывшей Российской империи. К ноябрю 1917 года от прежней империи осталась одна только Великороссия [1, с. 55].
Большевики, пришедшие к власти в конце октября 1917 года, были, как известно, принципиальными противниками федеративного устройства, но допускали возможность образования федерации «при известных особых условиях». Среди них главнейшим выступало «действительное разрешение национального вопроса» [6, с. 109]. Объективный ход событий, прежде всего необходимость восстановления государственного единства и воссоздание суверенного государства на территориях бывшей царской России, заставили большевиков радикально пересмотреть свое отрицательное отношение к федеративному принципу государственного устройства. Однако этот пересмотр носил во многом вынужденный и даже в чем-то конъюнктурный характер. Не стоит его рассматривать исключительно как тактический прием временного характера или политического лицемерия. Это была политическая гибкость и дальновидность, обусловленная обстоятельствами места и времени.
Позднее, объясняя эволюцию взглядов партии большевиков по вопросу федеративного устройства, И.В. Сталин выделял следующие причины: во-первых, то, что ко времени октябрьского переворота целый ряд национальностей России оказались в состоянии полного отделения друг от друга, ввиду чего федерация явилась шагом к их сближению и объединению; во-вторых, сами формы федерации, наметившиеся в ходе советского строительства, стали совсем не противоречащими целям социалистического строительства, как это казалось раньше; в-третьих, путь нового объединения наций и восстановления единого государства оказался гораздо более сложным, чем это могло казаться раньше [9, с. 30].
Приведенная аргументация выглядит, на наш взгляд, вполне убедительной и опровергает мнение о том, что большевики заранее рассматривали федерацию как формальность, скрывающую за собой жесткую централизацию, характерную для унитарного государства. Во-первых, централизация как способ управления вовсе не противоречит федерализму, а децентрализация и самоуправление - унитаризму, о чем уже говорилось выше. Во-вторых, форму государственного устройства, как и форму государства в общем, следует рассматривать как политико-правовую модель, в наибольшей степени подходящую для конкретного общества в его конкретной исторической, ментальной, хозяйственной, духовно-культурной и иной данности. При поиске оптимальной модели государственной формы, особенно в пограничной, революционной ситуации, нельзя близоруко и необоснованно противопостав-
лять демократию диктатуре, унитаризм федерализму, централизацию автономии и т.д., что очень наглядно продемонстрировали в свое время «отцы-основатели» США, а позднее и руководство большевистской партии. Оно искало оптимальную форму, способную обеспечить государственное единство и победу в вооруженной борьбе, и нашло ее.
Идея федерации провозглашается в конституционно-правовых документах января 1918 года. Но, провозгласив Россию федеративной республикой, сама Конституция РСФСР, как совершенно точно указывает Е.А. Лукьянова, оставалась, по сути, конституцией унитарного государства. В ней указывается, что съезд Советов «ограничивается установлением коренных начал федерации, предоставляя рабочим и крестьянам каждой нации право принять самостоятельное решение на своем полномочном съезде: желают ли они и на каких основаниях участвовать в федеральном правительстве и остальных федеральных советских учреждениях» [7, с. 33]. То есть Конституция 1918 года вновь ограничилась провозглашением федерации, но не придала ей какой-либо определенной формы. Она не только не закрепила статус субъектов федерации, но даже не определила их круг. Более того, исходя из содержания Конституции РСФСР следует, что само решение вопроса о наличии в составе России этих субъектов («областных союзов»), а, следовательно, и о федеративной форме делегировалось съездам рабочих и крестьян соответствующих наций и народностей.
Не следует также забывать, что и в момент принятия Конституции РСФСР 1918 года, и в момент образования СССР и принятия первой союзной Конституции (1922-1924 годы) основной программной целью РКП (б) были мировая революция и построение на всей земле коммунистического общества. Поэтому федерация рассматривалась советскими лидерами как наиболее подходящая форма перехода к добровольному слиянию наций, сознательному и более тесному единству трудящихся, научившихся добровольно подниматься выше национальной розни. Ими владело убеждение, «что вокруг революционной России все больше и больше будут группироваться отдельные различные федерации свободных наций» [5, с. 287].
Список литературы:
1. Авакьян С.А. Конституционное право России: В 2 т. Т. 2. - М.: Юрист, 2005. - 360 с.
2. Градовский А.Д. Начало русского государственного права. Т. 2. -СПб., 1881. - 420 с.
3. Зубов А.Б. Унитаризм или федерализм: К вопросу о будущей организации государственного пространства России // Политические исследования. - 2000. - № 5. - С. 37-41.
4. Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. - М.: Российская политическая энциклопедия, 2001. - 450 с.
5. Ленин В.И. Заключительное слово перед закрытием III Съезда Советов 18 (31) января 1918 года // Полное собрание сочинений. - Т. 35. - 460 с.
6. Ленин В.И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции // Полное собрание сочинений. -Т. 33. - 490 с.
7. Лукьянова Е.А. Российская государственность и конституционное законодательство в России (1917-1993). - М.: Изд-во МГУ 2000. - 280 с.
8. Нольде Б.Э. Очерки русского государственного права. - СПб.: Правда, 1911. - 390 с.
9. Сталин И.В. Примечания к статье «Против федерализма» // Сочинения. - Т. 3. - 320 с.
10. Фоменко А. Русский мир сосредотачивается // Русский строй: сб. статей по проблемам российской государственности. - М.: ИНТЕЛЛЕКТ, 1997. - 245 с.
