ЭВОЛЮЦИОНИРОВАНИЕ СТАТУСА ПОТЕРПЕВШЕГО В СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ Текст научной статьи по специальности «Право»

УДК 343.122

ББК 67.410.2

со a CJ z

|_Q ^

О _I

^ CD

ЗАШЛЯПИН ЛЕОНИД АЛЕКСАНДРОВИЧ

кандидат юридических наук, преподаватель кафедры уголовно-процессуального права, Северо-Западный филиал Российского государственного университета правосудия, г. Санкт-Петербург e-mail: simple.teacher@outlook.com ORCID: 0000-0002-2502-8216

LEONID A. ZASHLYAPIN

PhD in Law, Lecturer at the Department of Criminal Procedure Law, Northwestern Branch of the Russian State University of Justice, St. Petersburg e-mail: simple.teacher@outlook.com ORCID: 0000-0002-2502-8216

ЭВОЛЮЦИОНИРОВАНИЕ СТАТУСА ПОТЕРПЕВШЕГО В СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

EVOLUTION OF VICTIM STATUS IN THE SOVIET CRIMINAL PROCESS

Аннотация. Актуальность исследования статуса потерпевшего базируется на внимании конституционного законодателя к данной проблематике, актуализации соответствующих исследований в авторитетных изданиях, включая журнал «Legal Bulletin». Отличия статьи от имеющихся публикаций состоит в том, что в ней реализована цель и представлены результаты в аспекте эволюции правового положения (правосубъектности, пра-вообъектности) потерпевшего по УПК РСФСР 1923 г. и УПК РСФСР 1960 г.

Основная цель состоит в исследовании объектной области, в качестве которой выступали нормативные правила, регулирующие положение потерпевшего в период действий УПК РСФСР 1923 г. и УПК РСФСР 1960 г. и синхронные док-тринальные позиции, соответствующие этим периодам. При этом рассматривалась проблема генезиса и эволюционирования процессуального статуса потерпевшего

Методами исследования были моделирование, системный подход, юридико-догматический метод.

В результате сделан вывод, что первоначальный период действия советского закона

Abstract. The relevance of the study of the status of the victim is based on the attention of the constitutional legislator to this problem, the actualization of relevant studies in authoritative publications, including the journal "Legal Bulletin". The difference between the article and the existing publications is that it implements the goal and presents the results in the aspect of the evolution of the legal status (legal personality, legal objectivity) of the victim under the Criminal Procedure Code of the RSFSR of 1923 and the Criminal Procedure Code of the RSFSR of 1960.

The object area was the normative rules governing the position of the victim during the period of the Criminal Procedure Code of the RSFSR of 1923 and the Criminal Procedure Code of the RSFSR of 1960 and the synchronous doctrinal positions corresponding to these periods. The main research methods were modeling, system approach, legal and dogmatic method.

As a result, it is concluded that the initial period of the Soviet law did not allow to construct

со a

cj z

з pi

|_Q ^

О _I

^ CD

не позволял конструировать процессуальный статус потерпевшего, который выступал объектом права. В завершающий период действия советского законодательства возникли тенденции правосубъектности потерпевшего, определяющие возможность формирования процессуального статуса потерпевшего.

Ключевые слова: уголовный процесс, уголовное судопроизводство, участник процесса, субъект процесса, субъект права, потерпевший, правосубъектность, правообъектность, объект права, пострадавший, статус потерпевшего

the procedural status of the victim, who was the object of law. In the final period of the Soviet legislation, there were trends in the legal personality of the victim, which determined the possibility of forming the procedural status of the victim.

Keywords: criminal process, criminal proceedings, participant in the process, subject of the process, subject of law, victim, legal personality, legal object, object of law, victim, status of the victim

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность исследования статуса потерпевшего видится достаточно очевидной. С одной стороны, современный законодатель упоминает данного участника в нормах ст. 52 Конституции Российской Федерации 1993 г. (далее — Конституции РФ), возлагая на органы власти обязанность по обеспечению конституционных прав потерпевшего. С другой стороны, в теории уголовного процесса интерес к данной проблематике поддерживается аргументами, приводимыми современным учеными, например, О. С. Гузеевой в аспекте отношений власти и статуса человека, пострадавшего от уголовного преступления [1, с. 79], С. А. Пичугина, исследовавшего особые статусы потерпевшего, связанные с уголовно-правовыми аспектами его понимания [2, с. 54-62]. Первое указывает на правосубъектность потерпевшего, а второе — на многоаспектность его статуса в уголовном процессе.

В качестве теоретических источников в статье использованы работы советских авторов. Так, в отечественной юриспруденции уже выработан достаточный объем признаков, который можно использовать в определении понятия «Статус потерпевшего». Среди имеющихся позиций выделяется, на-

пример, исследование Г. А. Якимова, указывающего на необходимость учета правовых принципов, определяющих понятие «статус» [3, с. 65]. Принципиальные положения, влияющие на процессуальный статус участников уголовного процесса, в этом случае должны связываться с типами процесса, поскольку они детерминируют и различные конструкции законов, соответствующих состязательному или инквизиционному типу.

Очевидно, что базовые положения уголовного процесса актуализируют значение функций для построения законодательства и теоретического толкования норм уголовно-процессуального закона. Вполне обоснованно О. Р. Зарипова в ее контекстуальном определении статуса потерпевшего акцентирует внимание на выполняемой им процессуальной функции [4, с. 18]. Несомненно, что это коррелируется и с принципами уголовного процесса. Нормативные положения, закладываемые законодателем в основу конструкции отраслевого законодательства, предусматривают функциональное позиционирование всех участников внутри этой системы.

Также важно учитывать, что процессуальный статус потерпевшего — это не обособленная нормативная конструкция, а позиция в правовой системе, определяемая соотношением со статусом иных участни-

ков. Как отмечал М. С. Строгович, статус участника правовых отношений — это его действительное положение в правовом пространстве [5, а 30], что надо воспринимать не в качестве горизонтальной конструкции, а как трехмерную систему, элементы которой позиционированы относительно друг друга по несколькими осям координат.

Практика российского уголовного судопроизводства, наука уголовного процесса, уголовно-процессуальный закон должны следовать персоноцентристским установкам Конституции РФ и помещать человека в его различных процессуальных статусах в фокус объектной области своих исследований. При этом правовое положение потерпевшего связывается с самой сутью отечественного уголовного процесса, предназначенного нивелировать социальные конфликты, возникающие в обществе, устанавливать мир между людьми (упорядочивать их отношения друг c другом). Потерпевший же обычно является центром этого конфликта. В связи с этим российская правовая наука объективно имеет потребность формировать предметное знание, гармонично представляющее место данного участника уголовно-процессуальных отношений, соответственно этому месту определяя оптимальный порядок производства по уголовному делу, отвечающий как интересам данного лица, так и интересам всего общества.

Отличие нашей работы от уже имеющихся состоит в обращении к советскому законодательству, регламентирующему правовое положение потерпевшего, эволюция которого привела к современному состоянию и тем проблемам, которые усматриваются в действующем уголовно-процессуальном законе и практике его применения.

ОБЪЕКТНАЯ ОБЛАСТЬ И МЕТОДИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

Правовой статус потерпевшего необходимо исследовать как элемент отечественной

нормативной системы. В этом случае не только субъективные права, юридические обязанности, ответственность данного лица образуют содержание его статуса, но дополняются его процессуальным интересом и реализуемой функцией, взятыми в соотношении с правовым положением иных основных участников. Процессуальный статус потерпевшего, по нашему мнению, это то, что определяется в сравнении с местом и ролью, например, государственного обвинителя, обвиняемого, то есть относительно положения иных субъектов. Объектная область нашего исследования, таким образом, сближается с исследовательскими границами правосубъектности потерпевшего.

Методика исследования, предопределяемая объектной областью изучения, предполагает установленность некоторых элементов юридической догмы, опирается на приведенные выше научные исследования.

Исходя из указанного, методика исследования включает системный подход, моделирование, юридико-догматический метод и аналогию между действующим и недействующим уголовно-процессуальным законодательством.

РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

I. Статус потерпевшего в период действия УПК РСФСР 1923 г.

Нормативные правила, определявшие статус потерпевшего в начальный период формирования советского законодательства, были сосредоточены в Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР 1923 г. (далее — УПК 1923 г.).

1. В начале XX в. советский законодатель устанавливал приоритет процессуального положения прокуратуры (прокурора) над процессуальным положением потерпевшего. Признаком этого являлась частота упоминания данного участника уголовного судопроизводства в законе. Внимания по регулированию положе-

ния потерпевшего уделялось значительно меньшее. Нормативное понятие «потерпевший» в законе отсутствовало, но его существенные признаки можно извлекать из правил п. 6 ст. 23 УПК 1923 г. Преобразовывая эти признаки в формально-логическую конструкцию определения понятия через род и видовые отличия, можно констатировать, что потерпевший (по смыслу придаваемому авторами УПК 1923 г.) — это участник уголовного процесса, относящийся к одной из сторон, деятельность которого ограничена установленными законом, пределами и случаями поддержания им обвинения. Естественно, такая нормативная модель, подтверждая правосубъектность потерпевшего, не могла влечь реальную процессуальную правоспособность рассматриваемого участника.

2. При этом поддержание обвинения потерпевшим связывалось с делами (на современном юридическом языке) частного обвинения о побоях, оскорблении, клевете. Советский законодатель допускал влияние волеизъявления потерпевшего на возбуждение уголовного дела, примирение с обвиняемым, то есть это волеизъявление выступало основным условием принятия процессуального решения (статьи 4, 10 УПК 1923 г.) о начале или прекращении уголовного преследования. Данный случай, указанный в законе, допускал диспозитивное право потерпевшего и реализацию им процессуальной функции обвинения. Именно с полномочиями данного участника связывались моменты возникновения и прекращения действий этой функции.

3. При этом определявшиеся законом процессуальные возможности потерпевшего не являлись гарантированными. В тех случаях, когда прокуратура (прокурор) входил в производство по уголовному делу в защиту публичного интере-

са, властный участник правоотношений полностью замещал потерпевшего и прекращал поддержание им обвинения, исключая его влияние на движение уголовного дела (ч. 2 ст. 10 УПК 1923 г.). Нормативное регулирование, таким образом, представлялось условным, связанным с усмотрением властного участника правоотношений.

4. Доминирующее внимание в первоначальном законодательстве советской России уделялось преобразованию процессуального положения потерпевшего в процессуальное положение гражданского истца. Как в досудебном производстве следователь, так и судебном производстве председатель в силу закона был обязан разъяснять потерпевшему его право на заявление гражданского иска (статьи 14, 15, 119, 269, 276, 328 и др. УПК 1923 г.). Массив норм, связанных с регулированием именно такой трансформации потерпевшего в гражданского истца, приводит к предположению о том, что законодатель видел более значимым реализацию в уголовном судопроизводстве статуса гражданского истца, чем потерпевшего, что влияло на юридическую технологию представительства потерпевшего адвокатами [6, с. 250]. Как в наших предыдущих работах, так и сейчас мы обращаем внимание на то, что совокупность субъективных прав гражданского истца была объемнее прав потерпевшего, что влекло смешение процессуальной активности в пользу статуса гражданского истца, который был выше (статуснее), если применять иерархическую терминологию, правового положения потерпевшего.

5. Идеологические установки анализируемого в настоящем разделе закона проявлялись в акцентуализации процессуальной активности не потерпевшего, а деятельности властных участников правоотношений. Даже в тех случаях, когда

следователь или председатель устанавливали лишь потенциальную возможность заявления потерпевшим гражданского иска в будущем, при его отсутствии на момент принятия обеспечительного решения, они располагали полномочиями на принятии мер по обеспечению иска, которого нет (статьи 121, 330 УПК 1923 г.). Очевидно, что в этом случае правоспособность и дееспособность невластного участника правоотношений замещалась реализацией полномочий властных участников уголовного судопроизводства. Потерпевший же выступал правообъектным участником (не субъектом, а объектом уголовно-процессуального права).

6. Процессуальные права потерпевшего в рассматриваемом законодательстве определялись весьма скудно. Они сводились к праву на подачу гражданского иска в уголовном деле (статьи 14-15, 269-270, 276, 388 УПК 1923 г.), праву на использование в уголовном судопроизводстве языка, носителем которого он является (права на перевод, ст. 22 УПК 1923 г.), праву на отвод участников уголовного судопроизводства (ст. 278 УПК 1923 г.).

7. Компетенция потерпевшего, позволявшая ему принимать активное участие в производстве по уголовному делу, отстаивать свой процессуальный интерес (помимо материально-правового интереса), могла сводиться лишь к возможности заявления ходатайств, которая проявлялась в позитивном обязывании следователя к удовлетворению ходатайства потерпевшего, например, о проведении допроса свидетеля (ст. 112 УПК 1923 г.), одновременно допуская отказ в удовлетворении этого ходатайства по основаниям, усмотренным следователем (ст. 114 УПК 1923 г.). Процессуальная активность потерпевшего не включала формирования его личной процессуаль-

ной цели и не предусматривала необходимых процессуальных средств реализации этой цели. 8. Из текста закона был очевиден и идеологический фактор, определяющий место потерпевшего в уголовном судопроизводстве. Так, правилами ст. 334 УПК 1923 г. в приговоре должна была указываться классовая принадлежность потерпевшего и его социальное положение. Из этого следовало, что определение процессуального статуса потерпевшего должно производится в соответствии с конституционными нормами, определяющими статус человека в правовой системе, допускало дискриминацию. В Конституции (Основном Законе) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, принятой V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 года, а также в Конституции (основном законе) Союза Советских Социалистических Республик, принятой 31 января 1924 года, статус потерпевшего в уголовном производстве не регулировался (вообще не упоминался).

Из приведенной нормативной базы, позволяющей судить о статусе потерпевшего, следует промежуточный вывод о том, что правосубъектность потерпевшего, в силу того, что он упоминался в законодательстве, предполагалась, но вот процессуальная правоспособность, касающаяся дел публичного обвинения, de jure отсутствовала. Потерпевший не рассматривался активным участником уголовного судопроизводства; функция обвинения на него возлагалась в минимальном объеме и касалась дел частного обвинения; в уголовном преследовании с публичным интересом элементы его статуса были неочевидны, он мог заявлять лишь ходатайства (при условии его признания в качестве потерпевшего, наделении субъективными правами, связываемым с решением властного участника уголовного процесса), удовлетворение которых не было обеспечено.

Доктрина первых десятилетий существования советского законодательства основное внимание концентрировала на значении норм и институтов уголовно-процессуального закона с учетом существовавшей системы идеологических приоритетов. Один из идеологических лидеров науки уголовного процесса того времени А. Я. Вышинский утверждал, что все формируемое советское уголовно-процессуальное право должно обеспечивать классовое господство [7, с. 3]. Естественно, понимание статуса потерпевшего (допущение существования такой теоретической конструкции) оказывалось в зоне усмотрения политической власти и тех интересов, которые она реализовывала в отраслевом законодательстве.

Схожих взглядов придерживался и М. А. Чельцов-Бебутов, рассматривавший уголовно-процессуальный закон в качестве результата классовой борьбы, ориентированной на укрепление государственной власти, представляющей единственную социальную группу [8, с. 18]. Автор подчеркивал «вымирающий» характер института частного обвинения и вместе с этим невозможность усматривать в нем наличие сторон в силу доминирования обвинительной власти, преследующей публичный (вероятно, классовый) интерес в уголовном процессе. Фактически М. А. Чельцов-Бебутов дистанцировался от понимания сторон, хотя они и предполагались из имевшейся системы юридических норм, возможности отнесения потерпевшего к стороне обвинения в делах частного обвинения. Очевидно, что статусность процессуальной позиции потерпевшего в такой теоретической интерпретации исключалась. Более того, указанный ученый писал о том, что человек в уголовном процессе «пребывает как ... объект судебного исследования (здесь и далее в цитатах курсив наш. — Л. З.)» [8, с. 18]. Логично, в связи с этим придание автором монопольного процессуального права на обвинение и статуса прокуратуре

как участнику уголовного судопроизводства [8, с. 54]. Потерпевший в такой теоретической конструкции получал ограниченную возможность реализации своего личного процессуального интереса, исключающую функциональный признак из статуса, а для законодателя — необходимость легитимизации для реализации функции соответствующих процессуальных полномочий (субъективных прав и юридических обязанностей) потерпевшего.

Понимая процессуальный статус в тесной корреляции с процессуальной правосубъектностью, мы обратили внимание на существовавшие предпосылки определения статуса потерпевшего в теории советского государства и права исследуемого периода. Основным концептом того времени, который необходимо транслировать и на отраслевую науку уголовного процесса, являлась точка зрения, сформулированная С. А. Голунским и М. С. Строговичем, по мнению которых «субъектом права называется лицо, участвующее или могущее участвовать в правоотношении» [9, с. 274]. Позиция данных ученых, в отличие от взглядов М. А. Чельцова-Бебутова, видится более либеральной. Эти авторы, полагаем, писали от том, как должно быть сконструировано уголовно-процессуальное законодательство. Относительно темы нашего исследования необходимо подчеркнуть, что потерпевший, хотя и упоминался в отраслевом процессуальном законодательстве, в связи с этим он был правосубъектен, однако реальное участие потерпевшего с активной процессуальной функцией в делах публичного обвинения было невозможным, а в делах частного обвинения ограничивалось. Правовой реализм М. А. Чельцова-Бебутова в этом случае был более уместным, демонстрирующим реальность правопонимания статуса потерпевшего, сущность которого была не в правосубъектности, а в правообъектности.

Теоретические подходы периода начального уголовно-процессуального законода-

тельства детерминировалось идеологией и политикой. Соответственно, исследование исходного статуса (начальной точки эволюционирования) потерпевшего оказывалось под воздействием этих же социальных факторов. М. П. Коваленко, например, сущность уголовного процесса в таком понимании сводил к розыску виновного в преступлении лица и определению размера его уголовной ответственности [10, с. 4]. Потерпевший в этом случае оказывался на периферии научного интереса. Основным мог рассматриваться процессуальный статус властных участников, которые реализо-вывали функцию обвинения в публичном интересе.

II. Статус потерпевшего в период действия УПК РСФСР 1960 г.

В Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР 1960 г. (далее — УПК 1960 г.) правосубъектность потерпевшего была более очевидной, чем в УПК 1923 г. Данный участник уголовного процесса в последнем советском законе упоминался значительно чаще, что являлось знаком большего внимания законодателя к его правовому положению. Прежде всего, это проявлялось в том, что законодатель регулировал положение потерпевшего в разделе кодекса о субъектах уголовного судопроизводства, что отсутствовало в предыдущем законе. Конечно же, количественный фактор сам по себе не имел существенного значения для выявления статуса потерпевшего, но дело в том, что увеличение нормативного массива в сравнении с предыдущим законом влекло увеличение нормативных корреляций на горизонтальном и вертикальных уровнях. Положения рассматриваемого закона содержали признаки, позволяющие сконструировать модель нормативной дефиниции (часть 1 ст. 53 УПК 1960 г.). Согласно ей, потерпевший — это гражданин СССР, признанный потерпевшим в силу вступления в силу процессуального решения (постанов-

ления), принятого следователем, судьей или лицом, осуществляющим дознание по уголовному делу. Данная модель утратила признаки стороны и функциональности, но приобрела свойства гражданства и порядка приобретения процессуального положения.

Естественно, что наличие в последнем советском законе контекстуального понятия (совокупности существенных признаков) является знаком прогрессивного развития уголовно-процессуального права. Негативными моментами являлась концентрация законодателя в понимании правового положения потерпевшего на статусе гражданина СССР в качестве потерпевшего. Одновременно в норме ч. 1 ст. 53 УПК 1960 г., посвященной данному участнику уголовного процесса, прежде всего, упоминалось лицо (без его привязки к институту гражданства). Также законодатель поступал в правиле п. 5 ст. 228 УПК 1960 г. о предании суду. Однако в других в нормах, например, ч. 2 ст. 50 данного закона термин «лицо» замещен термином «гражданин». В положениях ст. 136 УПК 1960 г. прямо используется термин «гражданин», в отношении которого выносится постановление о признании в качестве потерпевшего. Аналогичное регулирование мы видим в ч. 4 ст. 27 УПК 1960 г., устанавливающего полномочия прокурора на защиту прав гражданина, являющегося потерпевшим, но неспособного самостоятельно осуществлять свои права, и в ч. 3 ст. 29 УПК 1960 г., допускающем замещение прокурором гражданина, являющегося потерпевшим, при предъявлении гражданского иска.

Из приведенного выше можно полагать, что аналогичные УПК 1923 г. идеологические факторы имелись и в период действия УПК 1960 г. В силу такого воздействия статус потерпевшего, получивший развитие, был ориентирован лишь на часть людей, дискриминируя апатридов и иностранцев. Это, скорее всего, было связано с дефектом общеправового статуса человека в со-

ветской правовой системе. Лицо, пострадавшее от преступной деятельности, но не являющееся гражданином СССР, могло не призваться потерпевшим, и имело в связи с этим ограниченную правосубъектность.

Несмотря на характеристику типа уголовного процесса по УПК 1960 г. как следственного, в анализируемом законе можно выделять элементы, указывающие на эпигенез имманентной потерпевшему функции. Прежде всего, признаки этого, как и в УПК 1923 г., усматриваются в возможности поддержания потерпевшим обвинения (ч. 3 ст. 53 УПК 1960 г.) и участия в прениях (ч. 2 ст. 195 УПК 1960 г.). Это касалось дел частного обвинения о побоях, клевете и оскорблении, то есть очень узкой категории уголовных дел. Однако и в делах публичного обвинения потерпевший мог представлять доказательства (ч. 2 ст. 70, ст. 245 УПК 1960 г.), что могло относиться к обвинительным доказательствам, но указанные признаки не образовывали процессуальную правоспособность и дееспособность, необходимые для состязательного типа процесса, и de jure не являлись элементом уголовно-процессуальной функции обвинения.

В советском законе конца XX в. можно выявлять также признаки, которые могли образовывать статус потерпевшего, состоящие в нормативных зачатках признания его особого процессуального интереса. Они присутствуют, например, в возможности примирения потерпевшего с обвиняемым по некоторым делам (п. 6 ст. 5, ч. 1 ст. 27 УПК 1960 г.). Условия этого примирения подразумевались как соответствующие личному процессуальному интересу потерпевшего. Аналогично, факт уведомления потерпевшего о прекращении уголовного дела на этапе окончания предварительного расследования и на стадии предания обвиняемого суду мог связываться, прежде всего, с наличием иного интереса (отличного от интереса лица, осуществляющего уголовное преследование и предание суду) по-

терпевшего, который должен признаваться как личный (ч. 3 ст. 209, ст. 234 УПК 1960 г.). Схожее толкование не исключалось и в случае принятия судом решения о возможности продолжения судебного разбирательства в случае неявки потерпевшего, основой которого является необходимость защиты законных интересов потерпевшего (ч. 1 ст. 253 УПК 1960 г.). Стремление законодателя обеспечить интерес потерпевшего подтверждает признание наличия этого интереса в уголовном судопроизводстве.

Указанное также позволяет фиксировать прогресс развития в анализируемом законе признаков статуса потерпевшего, но это развитие мы обозначили как эпигенез или зачатки. Прямо утверждать о наличии у потерпевшего личного процессуального интереса в уголовном судопроизводстве невозможно. Дело в том, что потерпевший, как и все иные участники, должен был следовать цели достижения истины в уголовном деле, присущей всем участникам, а не собственного интереса, который мог отличаться от публичного. Указанное образовывало горизонтальный уровень связей между участниками, ограничивая статусные выделения невластных участников по вертикали.

Анализируемый закон равно расширил возможность для теоретического конструирования статуса потерпевшего, предав ему необходимые субъективные права.

Помимо права на жалобу, являющуюся поводом для возбуждения дела частного обвинения и частно-публичного обвинения, права на примирения с обвиняемым в делах частного обвинения, имевшихся и в УПК 1923 г., последний советский закон предоставил потерпевшему право на дачу показаний, представление доказательств, ознакомление с материалами уголовного дела и т. д. в предварительном расследовании (ч. 2 ст. 53 УПК 1923 г.), формально уравнял потерпевшего с обвинителем в судебном разбирательстве (ст. 245 УПК 1960 г.), соответственно наделив его про-

цессуальной возможностью участия в допросах подсудимого, свидетелей, эксперта и др. субъективными правами (статьи 280, 283, 289 УПК 1960 г.).

В этом случае можно фиксировать существенный прогресс в конструкции закона. Аналогичного каталога процессуальных прав у потерпевшего в УПК 1923 г. мы не нашли. Однако статус, а к этому периоду как раз относится развитие общетеоретических исследований этой тематики, связывается, по нашему мнению, с положением участника, в нашем случае — потерпевшего, относительно других участников уголовного процесса (вертикальных отношений).

В анализируемом законе ограничение права потерпевшего создавало дисбаланс в пользу властных участников правоотношений в уголовном судопроизводстве. Так, например, в УПК 1960 г., как и в УПК 1923 г., не предусматривалась возможность прекращения уголовного дела частно-публичного обвинения (об изнасиловании, о нарушении авторских прав) ввиду примирения потерпевшего с обвиняемым (ч. 3 ст. 27 УПК 1960 г.). Подобное являлось привычной моделью нормативного регулирования, присутствующей и в действующем уголовно-процессуальном законе России. Эта модель является типичным знаком публичной отрасли, в которой статус властного участника довлел над правовым положением невластного участника. По правилам УПК 1960 г. прокурор обладал как правом на инициирование уголовного преследования (статьи 3, 112), так и правом на прекращение производства по уголовному делу (статьи 25, 214 УПК 1960 г.). Статусность прокурора, таким образом, превалировала над статусом потерпевшего. При этом, в анализируемом законе мы наблюдаем и тенденцию некоторого сокращения различий (в сравнении с УПК 1923 г.) между правовым положением данных участников на горизонтальном уровне их процессуальных связей.

Нельзя исключать и того, что статус потерпевшего в советском праве — понятие условное, что мы подчеркнули выше термином «теоретическое». Дело в том, что согласно положениям ч. 1 ст. 75 УПК 1960 г. прокурор обладал полномочием на вызов потерпевшего, последний же был носителем юридической обязанности явиться по требованию прокурора. Направленность правоотношений, таким образом, подчеркивала статусность прокурора, а не потерпевшего. Правовая позиция властного участника правоотношений была выше положения невластного участника - потерпевшего. Схожий аргумент мы находим и в нормах п. 2 ст. 120 УПК 1960 г., согласно которым потерпевший лишь извещался лицом, осуществлявшим дознание, об окончании предварительного расследования, что являлось пассивной формой его участия в судопроизводстве.

Конечно же, советский законодатель придавал правовому положению потерпевшего некоторые элементы статуса: эпигенез функциональности, некоторое количество субъективных прав и т. д. Потерпевший по УПК 1960 г. был носителем и юридических обязанностей. Это, очевидно, следует, например, из положений ч. 5 ст. 25 УПК 1960 г., нормы которой устанавливали обязательность постановлений прокурора для граждан, участвующих в уголовном процессе. Естественно, это относилось и к потерпевшему. Упомянув выше юридическую обязанность потерпевшего являться по вызовам прокурора, здесь можно подчеркнуть и детализацию этой юридической обязанности. Последний советский уголовно-процессуальный кодекс содержал обязанность потерпевшего ответить на вопросы прокурора (ч. 1 ст. 75 УПК 1960 г.), он стал источником доказательственной информации.

В советской теории уголовного процесса периода действия УПК 1960 г. относительно рассматриваемой темы сформировались следующие подходы.

со a

CD z

3 i

|_Q

о _I

^ CD

Во-первых, исследователи, контекстуально определяя интересующее нас понятие, стали указывать в своих трудах на признак «участник уголовного процесса» [11, с. 40], который может быть ближайшим родовым понятием. Это проявляло и правосубъектность, создавая перспективы для теоретического конструирования статуса потерпевшего. Потерпевший, как участник уголовного процесса, рассматривался в науке необходимым для производства по уголовному делу субъектом.

Во-вторых, уголовно-процессуальная наука конца XX в. определяла само понятие «потерпевший». Так, В. П. Божьев в первом диссертационном исследовании на эту тему указал, что потерпевший — это «дееспособный гражданин, которому преступлением непосредственно причинен или мог быть причинен ... вред» [12, с. 6]. Такой подход был достаточно распространенным, но в нем можно усмотреть проблему для определения уголовно-процессуального статуса данного участника уголовного судопроизводства, которая связывается с ограничением правоспособности потерпевшего (им могло быть не всякое лицо, а лишь то, которое является гражданином СССР и не признанное недееспособным). Фактически же потерпевшим (лицом, пострадавшим в результате правонарушения) мог быть и апатрид, иностранец или гражданин СССР, лицо, являющееся недееспособным. Сужение объема понятия ставило под сомнение и наличие статуса. Одновременно возникающая связь с уголовным правом позволяла говорить о статусе для лица, пострадавшего от преступного деяния, как системном правовом элементе. При этом системность, требуя от потерпевшего качества дееспособности, тем самым должна была ориентироваться на самостоятельную процессуальную активность потерпевшего.

Важно также то, что в отличии от предыдущего периода науки уголовного процес-

са, во время действия УПК 1960 г. понятие «потерпевший» признавалось основным, понятие же «гражданский истец» было оттеснено от эпицентра сосредоточения основных участников [13, с. 29]. Доктрина, таким образом, включала потерпевшего в процедуры разрешения вопроса об уголовной ответственности, а не в производство о возмещении вреда, основанного на гражданском-правовом требовании.

Приведенное выше — знак прогресса уголовно-процессуального закона, который явно отмечался в работах советских ученых как следствие демократизации социальной жизни [12, с. 3; 13, с. 21]. Исследователи подчеркивали, что потерпевший, согласно положениям УПК 1923 г., для периода действия данного закона был пассивным участником производства по уголовному делу, а УПК 1960 г. придал ему характеристику активного участника судопроизводства [13, с. 20, 21; 14, с. 4]. Говорить о доминирующей правообъектности потерпевшего в период действия УПК 1960 г. нет никаких оснований. Расширение правосубъектности создавало тенденцию для формирования статуса.

Последнее же активизировало обоснование в науке принадлежности потерпевшему уголовно-процессуальной функции. Об этом, например, писали В. П. Божьев, В. А. Дубривный, В. М. Савицкий, И. И. Поте-ружа [12, с. 9; 11, с. 47; 13, с. 23], связывая это с функцией обвинения. Как мы отмечали выше, закон такого правила не содержал. Вероятно, этим задавалась тенденция эволюционирования законодательства до современного его состояния. Понимание потерпевшего как участника уголовного процесса, выполняющего функцию обвинения, приближало его к статусу прокурора, влекло возникновение функциональной связи между ними.

Таким же положительным моментом в доктрине являлась фиксация личного интереса потерпевшего при осуществлении им уголовно-процессуальной деятельности.

Такая позиция усматривается в работах В. П. Божьева, В. М. Савицкого, И. И. По-теружи, Л. Д. Кокорева [12, с. 9; 13, с. 27; 14, с. 9]. Такой подход видится совершенно верным. Предоставленные данному участнику субъективные права, связанные с возможностью обвинительной деятельности, и через это привлечение лица к уголовной ответственности (мотивации к достижению соответствующего результате уголовного судопроизводства) указывает на вполне очевидный процессуальный интерес потерпевшего в уголовном деле, который отличается от процессуального интереса гражданского истца, определяемого желанием компенсировать полученный потерпевшим моральный или материальных вред.

Очевидно, что теоретические взгляды ученых-процессуалистов относительно правового положения потерпевшего в уголовном процессе как позиция de lege ferenda позволяли им усматривать признаки статуса. Однако, отсутствие в законе соответствующих нормативных положений ограничивало перспективу такого правопонима-ния, представляя простор консервативным интерпретациям.

Так, Н. Я. Калашникова выступала против предоставления потерпевшему права на участие в прениях по уголовным делам публичного обвинения [15, с. 259]. Основанием такого суждения для данного автора являлась его позиция о потенциальной возможности понижения публичной эффективности выступления прокурора в прениях. Властный участник правоотношений, реализующий функцию обвинения ex officio, вероятно, считался носителем эталонного правового сознания, правовой культуры и т. д. Этого, в принципе, нельзя отрицать. Однако и версия о том, что предоставление официальной «судебной трибуны» невластному участнику правоотношений могло влечь понижение рейтинга авторитетности властного участника правоотношений вполне обоснованна. Упоминание статуса потерпевшего в

юридической литературе, соответствующей периоду действия начальной редакции УПК 1960 г. нами не было обнаружено. При этом термин «статус» применительно к правовому положению властного участника уголовного процесса в юриспруденции допускался [16, с. 46-47]. Эволюционирование правового положения потерпевшего объективно происходило под воздействием консервативных факторов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ двух периодов, образуемых действием УПК 1923 г. и УПК 1960 г., позволяет фиксировать эволюционные изменения правового положения потерпевшего в уголовном судопроизводстве. Первый и последний советский уголовно-процессуальные законы демонстрируют изменение нормативных правил о правовом положении потерпевшего.

Во время действия УПК 1923 г. потерпевший имел ограниченную правосубъектность. Он фактически лишь упоминался в уголовно-процессуальном законе. Потерпевший не рассматривался в качестве носителя функции обвинения. Позднее, в период действия УПК 1960 г., потерпевший получил больший объем процессуальных прав, обеспечивающих его активность в уголовном процессе. Теория уголовного судопроизводства в этот же период, опережая законотворчество, толковала потерпевшего в качестве носителя функции обвинения, допускала реализацию им личного процессуального интереса.

Из этого можно полагать, что прогрессивная эволюция процессуального положения от вступления в силу УПК 1923 г. и до начала действия УПК 1960 г. очевидна. При этом, скорее всего, нельзя утверждать об эволюционировании процессуального статуса. Последний,являясь теоретической конструкцией, не позволял и фактически не констатировал даже условного равенства потерпевшего и следователя (прокурора)

в реализации функции обвинения. Вероятно, в этот период допускалась статусность процессуальной позиции властных участников правоотношений, потерпевший же, как невластный участник правоотношений в вертикальной системе уголовного процесса был ниже следователя; лица, осуществляющего дознание; прокурора.

Для статусности положения потерпевшего, вероятно, необходимо было определение положения человека в правовой системе как полноправного субъекта. Пра-

восубъектность (с ее элементами правоспособности, дееспособности), приближающая потерпевшего к прокурору (государственному обвинителю) в части реализации функции обвинения, позволяла говорить о статусе потерпевшего (например, в сравнении с процессуальным статусом государственного обвинителя) лишь в определенных правоидеологических условиях, которых в период действия УПК 1923 г. и УПК 1960 г. еще не было.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Гузеева О. С. Права и обязанности государства как участника уголовно-правового отношения // Legal Bulletin. - 2023. - Т. 8, № 4. - С. 76-93. - EDN GRNONA.

2. Пичугин С. А. Общественный деятель как потерпевший в составе преступления, предусмотренном ст. 277 Уголовного кодекса Российской Федерации: вопросы определения и квалификации // Legal Bulletin. - 2021. - Т. 6, № 3. - С. 54-62. - EDN KURNAS.

3. Якимов Г. А. Правовой статус личности: проблемы природы и элементного состава // Российский юридический журнал. 2008. № 2 (59). - С. 62-67. - EDN JTCEPP.

4. Зарипова О. Р. Правовой статус потерпевшего и проблемы его реализации в уголовном судопроизводстве : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. СПб, 2011. - 29 с. - EDN QHPPCT.

5. Права личности в социалистической обществе / Отв. ред. В. Н. Кудрявцев, М. С. Строгович. М., 1981. - 272 с.

6. Зашляпин Л. А. Основные компоненты теории адвокатского мастерства в уголовном судопроизводстве. - Екатеринбург, 2007. - 576 с. - EDN QXMXLJ.

7. Вышинский А. Я. Уголовный процесс СССР. М., 1927. - 59 с.

8. Чельцов-Бебутов М. А. Советский уголовный процесс. Вып. II. Харьков, 1929. - 337 с.

9. Голунский С. А., Строгович М. С. Теория государства и права. М., 1940. - 304 с.

10. Коваленко М. П. Основы советского уголовного судопроизводства. Вступительный очерк и законодательные материалы. Л., 1925. - 128 с.

11. Дубривный В. А. Потерпевший на предварительном следствии в советском уголовном процессе. Саратов, 1966. - 100 с.

12. Божьев В. П. Потерпевший в советском уголовном процессе: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 1963. - 17 с.

13. Савицкий В. М., Потеружа И. И. Потерпевший в советском уголовном процессе. М., 1963. - 171 с.

14. Кокорев Л. Д. Потерпевший от преступления в советском уголовном процессе. Воронеж, 1964. -138 с.

15. Калашникова Н. Я. Расширение прав потерпевшего в уголовном судопроизводстве // Вопросы судопроизводства и судоустройства в новом законодательстве Союза ССР. М., 1959. -С. 241-278.

16. Стремовский В. А. Участники предварительного следствия в советском уголовном процессе. Ростов-на-Дону, 1966. - 260 с.

| i REFERENCES

1. Guzeeva O. S. Prava i obyazannosti gosudarstva kak uchastnika ugolovno-pravovogo otnosheniya

° ^ [Rights and obligations of the state as a participant in criminal legal relations // Legal Bulletin. — 2023,

I 1 T. 8, No. 4, S. 76-93.

co 2. Pichugin S. A. Obshhestvenny^j deyateP kak poterpevshij v sostave prestupleniya, predusmotrennom

H I st. 277 Ugolovnogo kodeksa Rossijskoj Federacii: voprosy^ opredeleniya i kvalifikacii [A public figure as

= 2 a victim in a crime under Art. 277 of the Criminal Code of the Russian Federation: issues of definition

| | and qualification] // Legal Bulletin. — 2021, T. 6, No. 3, Pp. 54-62.

5 ^ 3. Yakimov G. A. Pravovoj status lichnosti: problemy^ prirody^ i e^lementnogo sostava [Legal status of

s the individual: problems of nature and elemental composition] // Rossijskij yuridicheskij zhurnal.

§ s 2008. No. 2 (59), Pp. 62-67.

= pz 4. Zaripova O. R. Pravovoj status poterpevshego i problemy^ ego realizacii v ugolovnom sudoproizvodstve

§ S [Legal status of the victim and problems of its implementation in criminal proceedings]: avtoref. dis.

| = ... kand. yurid. nauk. SPb, 2011, 29 p.

^ ^ 5. Prava lichnosti v socialisticheskoj obshhestve [Personal rights in a socialist society] / Otv. red.

1= V. N. Kudryavcev, M. S. Strogovich. M., 1981, 272 p.

£ ee 6. Zashlyapin L. A. Osnovny^e komponenty^ teorii advokatskogo masterstva v ugolovnom

s g sudoproizvodstve [The main components of the theory of advocacy in criminal proceedings] —

| =e Ekaterinburg, 2007. — 576 s.

g 7. Vy^shinskij A. Ya. Ugolovny^j process SSSR [Criminal process of the USSR]. M., 1927, 59 p.

^ 8. Cherczov-Bebutov M. A. Sovetskij ugolovny^j process [Soviet criminal process]. Vy^p. II. Xafkov,

I 1929, 337 p.

CD

£ 9. Golunskij S. A., Strogovich M. S. Teoriya gosudarstva i prava [Theory of State and Law]. M., 1940. —

304 p.

10. Kovalenko M. P. Osnovy^ sovetskogo ugolovnogo sudoproizvodstva. Vstupitefny^j ocherk i zakonodatePny^e material [Fundamentals of Soviet criminal proceedings. Introductory essay and legislative materials]. L., 1925, 128 p.

11. Dubrivny^j V. A. Poterpevshij na predvaritePnom sledstvii v sovetskom ugolovnom processe [Victim during the preliminary investigation in a Soviet criminal trial]. Saratov, 1966, 100 p.

12. Bozh^ev V. P. Poterpevshij v sovetskom ugolovnom processe [Victim in Soviet criminal proceedings]: avtoref. dis. ... kand. yurid. nauk. M., 1963, 17 p.

13. Saviczkij V. M., Poteruzha 1.1. Poterpevshij v sovetskom ugolovnom processe [Victim in Soviet criminal proceedings]. M., 1963, 171 p.

14. Kokorev L. D. Poterpevshij ot prestupleniya v sovetskom ugolovnom processe [Victim of a crime in Soviet criminal proceedings]. Voronezh, 1964, 138 p.

15. Kalashnikova N. Ya. Rasshirenie prav poterpevshego v ugolovnom sudoproizvodstve [Expanding the rights of the victim in criminal proceedings] // Voprosy^ sudoproizvodstva i sudoustrojstva v novom zakonodatePstve Soyuza SSR. M., 1959, Pp. 241-278.

16. Stremovskij V. A. Uchastniki predvaritePnogo sledstviya v sovetskom ugolovnom processe [Participants of the preliminary investigation in the Soviet criminal trial]. Rostov-na-Donu, 1966, 260 p.

Статья поступила в редакцию 21.05.2024; одобрена после рецензирования 12.06.2024; принята к публикации 20.06.2024. Автор прочитал и одобрил окончательный вариант рукописи.

The article was submitted 21.05.2024; approved after reviewing

12.06.2024; accepted for publication 20.06.2024 .

The author read and approved the final version of the manuscript.