CC BY
65
А. А. ПРОНИН
г. Санкт-Петербург
ЕВАНГЕЛЬСКИЙ «СЛЕД» В ЦИКЛЕ ПУТЕВЫХ РАССКАЗОВ И. А. БУНИНА «ТЕНЬ ПТИЦЫ» И ПОЭМА В. А. ЖУКОВСКОГО «АГАСФЕР»
В самом начале последней поэмы В. А. Жуковского «Агасфер», которую П. Вяземский и многие другие современники считали лучшим его произведением, рассказывается о том, как после распятия Христа на Голгофском кресте Агасфер видит чудесное и страшное явление:
Вот наконец, вокруг себя обведши Очи, как полусонный, он со страхом Заметил, что на Мории над храмом Чернели тучи с запада, с востока, И с севера, и с юга, в одну густую Слиявшиеся тьму. Туда упер он Испуганное око; вдруг крест-накрест Там молнией разрезалася тьма, Гром грянул, чудный отзыв в глубине Святилища ответствовал ему, Как будто там разорвалась завеса, Ерусалим затрепетал...1
Это знамение, после которого восстали души умерших и народ «молча» бежал с Голгофы, герой поэмы видел «на Мории», и автор никак не поясняет, что это такое. Агасферу, от лица которого ведется повествование, понятно, почему все произошло именно там и так, что это за «святилище», которое ответствовало «чудным отзывом» небесному грому. Очевидно, хорошо известный и герою, и автору с его современниками объект утратил со временем значение культового и культурного символа.
А между тем речь идет о древнейшем символе Иудеи — Камне Мориа. И находим мы подробные пояснения об истории и значении Камня или Скалы полвека с лишним спустя
©Пронин А. А., 2001
1 Жуковский В. А. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2. М., 1980. С. 412. 460
в другой поэме — путевой, как называл И. А. Бунин цикл своих рассказов «Тень
птицы», написанный по впечатлениям путешествия в Турцию и страны Леванта в
1907—1909 гг. В рассказе «Иудея»2 Иван Бунин посвятил этому камню целую главу, которая при публикации 1931 года стала уже самостоятельным рассказом цикла. Писателя поразил смысл этого символа: «.Камень Мориа, "непрестанно размахивающийся между небом и землей", как бы смешивающий землю с небом, преходящее с вечным», — такое примечание сделал он на полях первого тома своих сочинений, опубликованных издательством «Петрополис»3. Бунин цитирует древние книги Иудеи о Камне-Скале: «В Иерусалиме Бог сказал Скале: ты — основание, от коего начал я создание мира. От тебя воскреснут сыны человеческие из мертвых»4 и приводит слова одной из апокрифических легенд о том, что Иисус, прочел «неизреченные письмена <...> И к нему перешла и сила Камня: "Иисус, воспринявший силу его, творил чудеса этой силой"».
Агасфер Жуковского свидетельствует чудесную силу камня, когда тот находился под сводами храма Соломона. Во времена Бунина, который ввиду жанровых особенностей путевой поэмы является и автором, и героем, и рассказчиком, над камнем Мориа возвышался уже совсем другой храм — мусульманская мечеть Омара. И это обстоятельство рождает историко-философский и сквозной повествовательный мотив времени, изменчивости мира людей. «Что же готовит миру будущее?» (554) — так заканчивается рассказ «Камень», и очевидная риторичность вопроса обеспечивает продолжение дискурса. При этом, повествуя о красотах храма, в котором «тяжко и грубо чернеет дикая морщинистая глыба гигантского камня» (554), автор задается другим, весьма знаменательным вопросом: «Зачем же так первобытно вторглась в этот божественный молитвенный чертог сама природа?» (554). И если ранее указанное нами соотнесение с поэмой Жуковского может показаться случайным, лишенным глубинной взаимосвязи, то характерная для обоих поэтов натурфилософская идея божественного в природе очевидно сближает эти тексты, несмотря на жанровое и
2 Впервые опубликован в сб. «Друкарь» (М., 1910).
3 См.: Бунин И. А. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 3. М., 1965. С. 48.
4 Бунин И. А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 3. М., 1987. С. 554. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы в скобках после цитаты.
461
временное различие. На наш взгляд, все-таки стоит прочесть поэму Бунина, помня о поэме столь любимого им Жуковского, поскольку ответы на заданные Буниным вопросы следует искать, как нам представляется, в самой интенции его путешествия, в том, что он хотел найти и что в конечном итоге нашел.
Следует отметить, что Бунин любил странствовать, говоря, что ему присуща «тоска всех стран и народов». Начиная с 1900 года он путешествует по Европе, живет некоторое время в Константинополе, и это отражается в лирике и рассказах тех лет. «Тень птицы» — одна из двух чисто «путевых поэм» и, как справедливо отмечал А. В. Громов-Колли, она «конкретно вписывается в традицию паломнических текстов, восходящую к игумену Даниилу, основателю жанра древнерусских хожений»5. Жанр этот со временем и с развитием форм повествования превратился, по словам того же исследователя, «из сакрального, экстатического рассказа в экзотический очерк, пронизанный мотивами воспоминания об ушедшей древности»6. И искусство «серебряного века», который искал свою первооснову — «век золотой», имело в качестве интенции своих путешествий именно «путь в прошлое». Италия, Греция, африканское побережье Средиземного моря, даже экзотическая Мексика — таковы маршруты путешествий Зайцева, Розанова, Белого, Бальмонта, Муратова и других писателей. Характерно, что происходили они в ситуации глубочайшего кризиса культуры и гуманизма и, в сущности, были попытками осмысления исторических судеб России, человечества путем «погружения» в минувшие цивилизации.
На первый взгляд, цикл Бунина, созданный по впечатлениям путешествия 1907— 1909 гг., органичен общему пафосу литературных путешествий «серебряного века», от которого он в те годы сознательно не дистанцировался. Главной задачей автора кажется, как отмечает в своей рецензии П. М. Бицилли, «показать посещенный им Восток так, как если бы он "в самом деле" был нам показан»7. И поэтика путевых поэм с их «предельно насыщенными» яркими описаниями природы, зорко подмеченными деталями быта,
5 Громов-Колли А. В. «Путевые поэмы» И. А. Бунина (проблематика, жанр, поэтика) // И. А. Бунин и русская литература ХХ века. М., 1995. С. 37.
6 Там же.
7 Бицилли П. Ив. Бунин. «Тень птицы» // Современные записки. № ХЬУП. С. 493.
нравов и уклада жизни, с органично вмонтированными в повествование цитатами, с аллюзиями и реминисценциями — все это свидетельствует о действительно талантливой литературной реконструкции легендарных времен.
Однако, на наш взгляд, замысел и сюжет «путевых поэм» тем самым не исчерпываются. Уже цитируемый нами П. Бицилли утверждал, что, путешествуя по следам Христа, автор «Христа не нашел»8. По причине отсутствия основательных исследований цикла (кроме указанной работы А. В. Громова-Колли и некоторых замечаний в известной книге Ю. Мальцева) эта мысль как аксиома кочует из статьи в статью, из монографии в монографию, хотя она, как нам представляется, вовсе не бесспорна. Более того, мнение рецензента простейшим способом включает бунинскую «путевую поэму» в контекст литературных путешествий «серебряного века», лишая ее толкование и художественного, и философского своеобразия. Да, «Италия Грифцова, Зайцева и Муратова пронизана ощущением канувшей Атлантиды»9, Белый в северо-африканских странах ищет другой, не римско-эллинский путь развития мира, а Бальмонт готов увидеть романтический вариант этого пути в цивилизации ацтеков Мексики. И так же, как Розанов в Италии, Бунин тоже не испытывает иллюзий, он прекрасно видит обнищание народа и культуры — все это так. Но есть в бунинской поэме и совершенно другой, «внутренний маршрут» путешествия по следам Христа, который, как нам кажется, позволяет ему найти эти следы и тем самым выйти за рамки традиции «горьких» поисков минувшего «золотого века».
В рассказах «Иудея», «Камень», «Пустыня дьявола» и «Геннисарет» Бунин следует евангельским мотивам и сюжетам как доминанте собственного повествования. Зрительные образы необычайно выразительны, пластически осязаемы: «.эти черные, курчаво-седые старики семиты с обнаженными бурыми грудями, в своих пегих хламидах и бедуинских платках; эти измаилитянки в черно-синих рубахах, идущие гордой и легкой походкой с огромными кувшинами на плечах; эти нищие, хромые, слепые и увечные на каждом шагу — вот она, подлинная Палестина <...> земных дней Христа!» (540); «темя Иудеи»; «тяжкие, вросшие в землю храмы над Гробом и Голгофой» (543) и т. д. Изображение современности переплетается с цитатами из соответствующих
8 Там же.
9 Громов-Колли А. В. Указ. соч. С. 39.
463
мест Евангелия, «Песни песней» Соломона, Книги пророков, множества легенд, включает многочисленные аллюзии — так повествователь ведет нас от одного памятного места к другому. От древней Иудеи через всю ее страшную историю к Вифлеему Христа, «стране Геннисаретской, где прошла вся молодость его, все годы благовествования». И важнейшим мотивом бунинского повествования становится евангельский мотив «искушения».
Рассказывая в «Пустыне дьявола» и «Стране содомской» об истории сорока дней Иисусовых в пустыне, Иван Бунин переживает и собственное искушение — как физическое ощущение:
Я сам себе кажусь призраком, ибо я весь в этом знойном, хрустально-звенящем полусне, который наводит на меня дьявол Содома и Гоморры (567).
От него избавляется он в конце концов евангельским восклицанием: «Отойди от меня, Сатана!». Пустыня и сады Иерехона, «прелестью которых дьявол искушает Сына Божия», — самое большое и сильное впечатление Бунина: «Думаешь об
иерихонских бальзамах Клеопатры, о термах Ирода — и опять возвращаешься к искушению Иисуса от дьявола...» Это впечатление обращает нас к мотиву времени. Повествователь вновь приходит к риторическому вопросу, что сменяются века, царства и народы — «и опять, опять воцаряется он, древний бог пустыни!». Вечное и преходящее, земля и небо — все смешивается изначальной силой Основы — Камня-Скалы Мориа. Прелесть, красота мира и безмолвие пустыни; изящное великолепие храмов и первобытная грубость «самой природы» — эти антиномии, кажется, непостижимы, а потому не оставляют возможности «найти Христа» в неуловимом, меняющемся мире. В этом смысле Бицилли прав: слишком мал человек в понимании Бунина, чтобы найти в толще времени следы «сына Божия». Не находит он его и в храмах, столь же смертных, как и человек. Где же этот след?
Рассказ «Пустыня дьявола» начинается словами Иоанна Предтечи: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези ему.» Далее об этих стезях говорится: «Сладостным ветром было и пришествие в мир Иисуса» (566). Итак, ветер: «легкий», «сильный», «теплый» — неизменно присутствует в светлой природе дня. В стране Геннисаретской, глядя на галилелян, Бунин вспоминает евангельские строки: «Дул сильный ветер и море
464
волновалось.» И сразу за тем: «Да, да, это было здесь! Он дышал этим мягким, сильным, благовонным ветром!» (584). В этом смысле вовсе не парадоксальным оказывается утверждение повествователя о том, что страна Иисуса «совсем не сохранила зримых следов его. Но <...> нигде так не чувствуется он!» Иисус пришел в этот мир после молний и грома, как сладостный ветер, и остался в нем вечным ветром:
Как сладок, как ласков здесь изредка набегающий, теплый от дыхания затуманенных зноем гор, сильный южный ветер! <...> Как долго, как дремотно кланяются после него кипарисы и шелестят вайи пальм, напоминая о Египте, сохранившем Его драгоценную жизнь в младенчестве! (586)
Бунин нашел Христа в дыхании живой природы, которую обожествлял всю свою жизнь, и не случайно в финале рассказа «Геннисарет», венчающего весь цикл, сидя на овеваемом ветром берегу, он берет в руки книгу. Это Евангелие, «развернутое как раз на тех страницах, что говорят о море Галилейском. Теперь оно предо мной». Таким образом, путешествие по следам Христа завершено, тождество достигнуто10.
И здесь мы еще раз вернемся к Жуковскому, к его поэме «Агасфер». Один из любимейших поэтов Ивана Бунина, родственную, вернее родовую связь с которым он всегда особо подчеркивал, в сущности, тоже следует по евангельскому пути — пути «вечного жида» Агасфера. И среди прочих философских выводов приходит к такому:
Природа — врач, великая беседа Господняя развернутая книга, Где буква каждая благовестит Его Евангелие11.
Очевидная перекличка текстов, указывающая на следование Буниным иной традиции, нежели узко понимаемая интенция ностальгических путешествий «серебряного века». В духе поэтической натурфилософии Бунин не нашел Христа в изменчивом мире людей и их трагической истории, но еще раз, вслед за Жуковским, открыл Спасителя в природе. Тем самым автор поэтической поэмы «Тень птицы» осуществил цель своего путешествия.
10 Ранее, говоря об известном восклицании Соломона: «Восстань, возлюбленная моя!»,
понимаемом обычно как обращение к церкви, Бунин вопрошает: «Но не ко всей ли земле обращен этот зов?»
11 Жуковский В. А. Указ. соч. С. 448.
