CC BY
336
М. С. Родионов
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ БУЛГАКОВА
(К ВОПРОСУ ОБ ИСТОКАХ ОБРАЗА ИЕШУА ГА-НОЦРИ)
Среди произведений русской литературы XX века одним из наиболее "странных" и загадочных является роман М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита". Практически все в этом произведении великого писателя, от попыток определения жанра и приоритета идей до интерпретации отдельных образов, вызывает неоднозначные, противоречивые оценки, порождает многочисленные споры литературоведов. Особый интерес в романе представляет центральный образ Мастера - Иешуа Га-Ноцри. Проблема заключается в том, насколько в его создании Булгаков шел за текстами Библии и опирался ли на них вообще, если принимать во внимание слова Воланда, сказанные Берлиозу: "... ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило на самом деле никогда .,.". Казалось бы, автор устами одного из своих главных героев дистанцируется от возможного первоисточника, отрицает всякую связь с каноническими христианскими текстами, да и изложенная им история последнего дня Христа вовсе не похожа на ту, что мы знаем по книгам Священного Писания. Впору в литературоведческий обиход вводить такое понятие, как Евангелие от Булгакова.
Но действительно ли между четырьмя Евангелиями и романом Мастера нет связи? На первый взгляд кажется действительно нет Складывается впечатление, что у Булгакова все не то: иная сюжетная схема, иное наполнение образов, другое имя у главного героя и даже его родным городом назван не Назарет, а Гамала. Но представляется, что это ложное впечатление, проистекающее от поверхностного сопоставления канонических текстов с текстом романа. Решение проблемы, очевидно, кроется в ответе на три вопроса:
1. В какой степени Булгаков в процессе создания образа Иешуа Га-Ноцри отталкивался от евангельских текстов?
2. Какое из четырех Евангелий (от Матфея, от Марка, от Луки, от Иоанна) было использовано как отправная точка?
3. В какой степени каждое из Евангелий повлияло на созданный Булгаковым образ Иешуа?
Последние два вопроса тем более важны, что евангелисты дают нам разные аспекты изображения Христа, несколько моделей его поведения. Рассмотрим подробнее.
Евангелие от Матфея, открывающее Новый Завет и служащее связующим звеном между ним и Ветхим Заветом, носит не столько исторический, сколько дидактический, поучительный характер. Мат-
фей изображает "говорящего", философствующего Христа, и фактически все содержание первого Евангелия составляют пять больших речей Иисуса: Нагорная проповедь (Новый закон), Апостолат, Царствие Небесное, Порицание фарисеев и книжников, эсхатологическая речь, состоящая из нескольких частей. Центральной здесь, несомненно, является знаменитая Нагорная проповедь, где Христос излагает основы своего учения, возвещает новый закон Царства Божия и устанавливает пути достижения истинной справедливости.
Иной характер изображения Иисуса Христа мы видим в Евангелии от Марка (очевидно, самом древнем из четырех канонических). Здесь нет того высокого величия, которое придает речам Иисуса Матфей. Евангелие от Марка больше производит впечатление рассказа очевидца, который со скромной простотой предается личным воспоминаниям. В отличие от Матфея, изображающего (и это особенно подчеркнуто в тексте его Евангелия) "говорящего" Христа, Марк рисует Иисуса действующим. Автор древнейшего Евангелия ставит своей целью показать со всеми драматическими подробностями победное шествие своего героя в мире.
Автор Евангелия от Луки стремится подчеркнуть человеческую сторону Христа, отсюда и его ключевое слово: "Сын Человеческий", тогда как Евангелие от Иоанна акцентирует внимание на божественной стороне Иисуса (ключевое слово: "Сын Божий").
Итак, мы видим, что образ Иисуса Христа в четырех канонических Евангелиях неоднороден, каждый раз подчинен определенному авторскому замыслу. Так от кого же отталкивался Булгаков, создавая своего Иешуа? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо вывести что-то вроде "общей формулы" рассматриваемого образа. Иешуа Га-Ноцри - это прежде всего человек, философ, носитель высоких гуманистических идей, своего рода просветитель; человек, боящийся боли и смерти, сила которого состоит в величии его духа, в идеалах любви, добра и правды, которые он исповедует. Нужно также отметить, и это принципиально важно, что трагическая история последнего дня жизни этого героя рассказана нам очевидцем - Воландом.
Как видим, при таком подходе общая связь романа Мастера и Библии прослеживается достаточно четко. Остается разобраться в том, какова степень влияния каждого из Евангелий. Несомненно, что идеи, высказанные Иешуа в разговоре с Пилатом, своими корнями уходят в Евангелие от Матфея, точнее в Нагорную проповедь Христа, где и были впервые высказаны те гуманистические ^ысли, которые затем прозвучали на допросе у прокуратора Иудеи: "А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас"1. В романе Булгакова эта идея трансформировалась в утверждение Иешуа о том, что "злых людей нет на
свете". Действительно, ведь сама христианская идея спасения предполагает, что возможно через покаяние и страдание очистить душу и таким образом обеспечить себе царствие Небесное. Не есть ли это признание того, что человек изначально, по своей природе существо гармоничное и совершенное, а его пороки и грехи - это результат влияния порочного общества, живущего по порочным законам? Кстати, и сам первородный грех может рассматриваться как результат такого неблагоприятного внешнего воздействия. Тогда идея Царства Божия - это не что иное, как утопическая модель справедливого общества, управляемого совершенными законами. Той же схеме соответствует и мировоззрение Иешуа, не признающего, что человек порочен изначально и воспринимающего пороки любого человека как явление временное, преходящее, чуждое его природе. Показателен в этом отношении диалог арестанта с прокуратором:
А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобо-ем, - он - добрый?
- Да, - ответил арестант, - он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств.
Иисус в Евангелии от Матфея силой своего слова прокладывает дорогу новой вере, именно слово, произнесенное им, меняет людей, заставляет их иначе взглянуть на свою жизнь, пересмотреть нравственные и ценностные ориентиры. Иешуа Булгакова характеризуется тем же. Именно страх перед силой его слова заставляет Кайфу требовать смертного приговора, да и сам Пилат вынужден признать опасность идей бродячего философа для системы, которой служит прокуратор. "Я полагаю, - отозвался Пилат, - что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я". В романе есть примеры того, как слова Иешуа меняют человека. Левий Матвей, сборщик податей, бросивший после разговора с ним деньги на землю, - тому наглядное подтверждение, да и сам Понтий Пилат уже не тот после разговора с Га-Ноцри.
Кстати говоря, очевидно, следует разобраться и с выбором Булгаковым имени ученика Иешуа. Левий Матвей (Матфей) - это явное указание на Евангелие от Матфея, ведь его автор известен в Библии под двумя именами: сам себя он называет Матфеем ("...Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: еле-
7
дуй за Мною. И он встал и последовал за ним". ), тогда как другие евангелисты, Марк и Лука, называют его Левием ("Проходя, увидел Он Ле-вия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за мною. И он, встав, последовал за ним".3). К тому же Булгаков сохраняет своему персонажу и библейскую "специальность" - сборщика податей. Очевидно, что единственный в романе ученик Иешуа носит имя Левия Матфея
не случайно. Таким образом, Булгаков, наверное, хотел подсказать, какое из четырех Евангелий имело для него определяющее значение, но в то же время автор стремится подчеркнуть, что образ Иешуа Га-Ноцри связан со всеми евангельскими текстами, отсюда и двойное имя героя.
Итак, нет никакого сомнения, что "говорящий" Иисус Евангелия от Матфея послужил отправной точкой при создании образа Иешуа Га-Ноцри, поскольку герой романа Булгакова также изображен говорящим, проповедующим, философствующим, но не действующим.
Что касается Евангелия от Марка, то его влияние прослеживается в выборе характера повествования: рассказ об Иешуа имеет форму свидетельства очевидца - Воланда.
Евангелие от Луки с его трактовкой Христа также непосредственно связано с образом Га-Ноцри. И в том, и в другом персонажах акцент сделан на их человеческой стороне.
Булгаков подчеркивает человеческую природу своего героя во всем, начиная с его внешнего облика. Мы можем сравнить имеющиеся представления о том, как выглядел Христос, с портретом, нарисованным Булгаковым. Отцы церкви, Климент Александрийский, Ориген, Тертул-лиан, отталкиваясь от библейского текста, оставили свое видение внешности Христа. Так, например, Климент Александрийский пишет: "Красота Его была в его душе, по внешности же Он был худ". А вот точка зрения Оригена: "Тело Его было мало, худо сложено и неблагообразно". "Его тело не имело человеческой красоты, тем менее небесного великолепия", -пишет Тертуллиан. Сравним эти описания с текстом Булгакова: "Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба... Под левым гла-,зом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора". Перед нами действительно человек, сильный духом, но слабый телом, который боится боли и приходит в ужас от того, что оговорка в беседе с игемоном может привести к новым побоям ("Я доб... - тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился..."), который боится смерти ("А ты бы меня отпустил, игемон, - неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, - я вижу, что меня хотят убить".).
Следует также отметить, что первые два Евангелия используются Булгаковым как источник идей при создании образа Иешуа. Сюжетно же они никак не повлияли на роман, в том числе и на сцену допроса, поскольку и у Матфея, и у Марка Иисус не только не полемизирует с Пилатом, но и вообще отказывается что-либо отвечать ("И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился".4). Несколько ближе по сюжету к роману Булгакова эпизод допро-
са, изложенный в Евангелии от Луки. Здесь четко отражается попытка Пилата снять с Иисуса обвинение. Сравним два текста:
Евангелие от Луки (23:14) "Мастер и Маргарита"
Пилат же, созвав первосвященников и начальников и народ, сказал им: вы привели ко мне Человека Этого, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел Человека Этого виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его. ... в светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел. В частности, не нашел ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно.
Есть и другие совпадения. Понтий Пилат в романе Булгакова в разговоре с Каифой, как известно, трижды предпринимает попытку спасти жизнь Иешуа. В Евангелии от Луки прокуратор также трижды предлагает народу отпустить Иисуса. В рассматриваемом тексте Священного Писания мы можем найти и еще одну очень важную деталь. В обвинительном списке в числе прочих преступлений Иисуса здесь называется и преступление против кесаря ("Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю...".5). В сцене допроса в "Мастере и Маргарите" такое обвинение также фигурирует, но вся разница в том, что у Луки Пилат не придает ему большого значения, а у Булгакова именно этот факт служит основой смертного приговора.
И, наконец, Евангелие от Иоанна. Оно интересно тем, что в сцену допроса Иисуса здесь включен философский спор об истине и основах учения Христа. В ходе его Пилат спрашивает Христа: "Что есть Истина?"6 Евангелие оставляет вопрос без ответа, а Булгаков по сути пишет своеобразное продолжение этой сцены, развивая ее в философском ключе. Кроме того, здесь мы также видим троекратную попытку со стороны прокуратора спасти обвиняемого, причем Иоанн подчеркивает напряженность этих поисков и особо отмечает, что причиной этого стал интерес Пилата к мыслям Христа: "Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал меня тебе. С этого времени Пилат искал отпустить Его"7
И, наконец, последнее. Требует объяснения и семантика самого имени Иешуа Га-Ноцри, казалось бы, так непохожего на библейский прототип. Однако непохожесть эта мнимая. Иисус - греческий фонетический вариант древнееврейского имени Иешуа, так что Булгаков гораздо ближе к оригиналу, чем кажется. Что касается прозвища, то его толкование мы найдем в книге английского историка и богослова епископа Фридерика Фаррара "Жизнь Иисуса Христа" (1873 г.), который объясня-
ет, что упоминаемое в Талмуде одно из имен Христа - Га-Ноцри означает Назарянин, что соответствует и библейской версии. С Назаретом Фаррар связывает город Эн-Сарид, упоминаемый и Булгаковым, включившим в сон прокуратора образ "нищего из Эн-Сарида". Что касается города Гамалы, который сам Иешуа называет местом своего рождения, то здесь очевидно влияние французского писателя Анри Барбюса, назвавшего этот город в книге "Иисус против Христа"8, с которой Булгаков был знаком. Окончательное же место рождения бродячего философа просто не было выбрано автором романа в виду того, что сам он не успел завершить его окончательную правку и таким образом сделать свой выбор. Но в целом не вызывает сомнения общий вывод: в основе образа Иешуа Га-Ноцри лежат образы Христа всех четырех Евангелий.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Матфей, 5:44.
2 Матфей, 9:9.
3 Марк, 2:14.
4 Матфей, 27:14.
5 Лука, 23:2.
6 Иоанн, 18:38.
7 Иоанн, 19:11,12.
8 Барбюс Анри Иисус против Христа. М , 1928.
А.И. Лазарев
СИЛА НЕЖНОСТИ
( О СВОЕОБРАЗИИ СТИЛЯ РУСТ AMA ВАЛЕЕВА )
Рустам Валеев - писатель интересный и чисто уральский. Здесь, на Каменном Поясе, и раньше и теперь дружной семьей живут представители различных национальных культур, и появление художника, родившегося и выросшего в татарской среде, а приобщившегося к литературе на русском языке, вполне закономерно и естественно. Здесь бывали ведь и прямо противоположные случаи. Например, С.К. Власова, писательница глубоко русская, так вошла в мир татаро-башкирского языка и фольклора, что некоторые читатели, воспринимая ее сказы, были уверены - она из рода Салавата Юлаева. Думаю, что такие явления в нашей культуре - свидетельство реального существования и развития "новой исторической общности людей", внутри которой идет живительный процесс взаимообогащения наций - во всех областях, в том числе и в сфере художественной.
Рустам пишет на русском языке, ставшим для него родным, но вчитайтесь в строки его произведений, вглядитесь в создаваемый им художественный мир, и вы поймете: это что-то особенное, восточное, ко-
