CC BY
24
КОНТЕКСТ: РЕГИОНАЛЬНАЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
Е.А. ЧЕБАНКОВА
ЭТНОТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ РОССИИ: ВОПРОСЫ И ПАРАДИГМЫ
Этнонационализм малых народов России, спорадические заявки на территориально-политическое признание и сопутствующий им экстремизм провоцируют дебаты среди политиков и ученых. Однако в наших подходах к этим вопросам наблюдается концептуальная недостаточность. Идеологические дебаты и предложения задаются целью устранить существующую проблему национализма, разрабатывая различные варианты решений. В данной работе я выдвигаю тезис о том, что этнонационализм является неотъемлемой частью либерально-демократического и модернизационного процесса практически всех многонациональных стран. В этой связи более приемлемым ответом было бы принятие новой морально-нравственной философской парадигмы, позволяющей рассматривать этот феномен не как проблему, поддающуюся решению путем политических технологий и практик, а как данность, которую необходимо принять и интегрировать в политическую реальность.
Существуют три основных подхода к «решению» проблемы этнонационализма: (1) государственный, который базируется на экономическом детерминизме, (2) либерально-универсалистский, продвигающий общечеловеческие ценности и права как основу социально-политической гражданской идентичности, и (3) либерально-этноцентричный, основанный на создании единой общественной культуры на базе русских этнических ценностей и тради-
ций. Следуя философско-политическим работам ряда западных ученых, работавших над теорией и практикой мультикультурных обществ в многосоставных государствах, я ставлю под сомнение состоятельность данных подходов в деле «разрешения» национального вопроса России.
Экономический детерминизм: Философия и практика
Принято считать, что относительная бедность этнических регионов служит причиной национализма малых народов и этнического сепаратизма. Крупные западные лидеры, такие как Джордж Буш, Тони Блэр, Билл Клинтон, Эл Гор, заявляли, что между этнонациональным экстремизмом и бедностью существует прямая зависимость. Эти доводы часто использовались как аргументы в поддержку программ по оказанию помощи развивающимся странам. Российские политики работают в сходной парадигме. Владимир Путин, в частности, утверждал, что «терроризм и экстремизм в национальных республиках питают бедность, безработица, низкий уровень просвещения и образования» [Скабеева, 2011]. Распространено мнение, что, решая проблему бедности, проводя экономическое выравнивание регионов и «создавая современную социальную инфраструктуру» [там же], мы сможем решить комплекс вопросов, связанных с национализмом и преступностью, совершаемой на этнической почве.
Вооружившись этой логикой, политика федерального центра по отношению к проблемным регионам сводится к вливанию средств в национальные республики и надежде на то, что экономический рост сможет постепенно снизить национализм малых народов. Так, за последние десять лет в Северный Кавказ было вложено почти 800 млрд. бюджетных рублей. Инвестиции осуществлялись в форме федеральных целевых программ и адресной помощи регионам.
Политика экономического детерминизма уходит корнями в набор философских идей, которые определяли академический дискурс в течение продолжительного времени. Целый ряд теоретиков модернизма, демократизации, политики переходного периода и се-цессии склонялись к мысли, что именно социально-экономический
контекст является толчком к возникновению, развитию и укоренению националистических движений и экстремизма.
Во-первых, теоретики модернизации либерального крыла полагали, что технический прогресс и развитие сотрет этнические барьеры, a космополитический образ жизни возьмет верх над идеей национальной идентичности [Deutsch, 1953; Huntinton, 1968]. Эти ученые были убеждены, что модернизация укоренит идеалы личностной автономии и заставит людей склониться к свободе выбора профессии, места жительства и образа жизни в ущерб поддержки узкой национальной идентичности, ограничивающей права индивидуума коллективным началом. В национализме данные теоретики видели пережитки традиционализма, являющиеся тормозом прогресса и модернизации. Такие рассуждения были свойственны не только либералам, но и социалистам. Начиная с Маркса [Gleason, 1990] последние были убеждены в том, что экономическое развитие поставит во главу угла классовые интересы, постепенно стирая национальную самоидентификацию. В этом ключе Маркс совершенно оправданно предвидел глобализацию капитала и исчезновение этнических и культурно-нравственных границ у представителей крупного бизнеса. Как показало время, его прогноз не оправдался в применении к рабочим слоям общества, чьи классовые интересы не смогли с той же легкостью преодолеть этнические границы и стать основой новой идентичности.
Во-вторых, теоретики демократизации [Lipset, 1963; Prze-worski, 2000; The global resurgence of democracy, 1996] утверждали, что высокие уровни экономического развития способствуют глубинной демократизации общества, а значит, большей стабилизации политической системы.
В-третьих, ряд теоретиков сецессии утверждали, что, в то время как первобытный инстинкт является первопричиной возникновения национализма, вторичные социально-экономические факторы играют решающую роль в развитии и укоренении националистических движений [Premdas, 1990, p. 22]. Среди основных вторичных факторов данная литература выделяла колониальную эксплуатацию, относительную экономическую депривацию [Horowitz, 1985; Gurr, 1968; Davies, 1962] и недостаточную вовлеченность малых национальностей в общеполитический и экономический процесс многонационального или федеративного государства. Вне
зависимости от деталей аргументации, подобные теории опирались на настоящее или историческое неравенство в экономической сфере как механизм, провоцирующий возникновение националистических движений.
Несомненно, данные работы носят внешнюю теоретическую завершенность и часто используются политиками и политтехноло-гами для продвижения соответствующих экономических программ и реформ. Более того, с практической точки зрения решение экономических проблем отдельных областей России, равно как экономическая и социально-политическая модернизация всей страны, является задачей первостепенной важности. Однако тактика экономического и модернизационного детерминизма вряд ли сможет полностью разрешить проблему национализма на политическом уровне. Дело даже не в том, что политика вливания средств в проблемные регионы и покупка лояльности этнических лидеров и населения путем субсидий недолговечна. Просто мировая практика показывает, что экономические факторы редко играют определяющую роль в стремлении наций к политическому признанию и, как следствие, к территориальному самоопределению.
Во-первых, возникновение националистических движений в развитых демократических странах Запада поставило под сомнение существование причинно-следственной связи между социально-экономической средой и этническим национализмом. Часто приходится наблюдать, что при экономическом росте, развитых либеральных институтах и свободе самовыражения малый этнический национализм продолжает шествие по политическим аренам многих стран. Квебек, Страна Басков и Каталония, Фландрия, Шотландия являются наиболее яркими примерами малого этнического национализма в экономически развитых демократических государствах. Немаловажно и то, что этот национализм выражается не только в требованиях культурного признания, но зачастую в борьбе за территориально-политическое самоопределение. Более того, разница в стандартах уровня жизни между «проблемными» регионами и системообразующими землями не имеет статистически важной значимости и не может рассматриваться как существенная причина возникновения и развития национальных движений [КушНска, 1997].
Во-вторых, не следует забывать эмпирический анализ меж-страновых примеров сецессии, который показывает, что экономически развитые этнические регионы имеют наибольшую склонность к территориально-политическому самоопределению. Хейл [Hale, 2000] связывает это с тем, что данные регионы зачастую несут на себе ответственность за содержание государства и не хотят уступать контроль над экономическими ресурсами надрегиональным структурам. Изучение динамики и сравнительных аспектов сецессии в советском контексте также не позволяет полагать, что коренными причинами распада Союза являлась относительная бедность составляющих его республик. Эмизет и Хесли [Emizet, Hesli, 1995] показывают, что экономически развитые республики возглавили националистические движения и первыми подали заявки на территориальную самостоятельность. Страны Балтии, Грузия, Азербайджан раньше других вышли из состава СССР. Тризман [Triesman, 1997] подтверждает эти выводы на постсоветском примере. Многие российские регионы, сумевшие приобрести экономический потенциал, возможности для экспорта и сырьевые ресурсы, наиболее часто проявляли готовность к территориально-политическому самоопределению.
В-третьих, еще меньшую поддержку теории и практике экономического детерминизма оказывает литература, посвященная изучению социального состава террористических групп в различных временных и страновых контекстах. Данные работы не находят существенной связи между бедностью и вовлеченностью населения в террористические ячейки. Многолетние исследования социального состава террористических группировок ряда стран показали, что террористы и «борцы за свободу», как правило, более образованы и обеспечены, чем основная масса их соотечественников. Многочисленные работы [Lee, 2011; Kruger, Maleckova, 2003], посвященные социальной базе исламского терроризма - от участников движения Хезболла до палестинских террористов и членов Аль-Каиды, - показывают, что данные социальные группы имеют относительно высокий уровень образования и материального достатка. Идентичные результаты показали исследования социальной базы третьей волны терроризма, начавшейся в 70-х годах прошлого века: участники террористических сетей имели более высокий уровень материального достатка и образования, чем со-
циальная среда, из которой они вышли [Lee, 2011, p. 205-206]. В российском контексте тоже можно утверждать, что лидеры чеченских террористических центров ранее занимали уважаемые позиции в советских политических структурах и не являлись выходцами из бедных горных аулов.
В целом эти выкладки коррелируют с наблюдениями многих западных социологов [Verba, Nie, 1972, p. 126; Ingelhart, 1990; Newton, 1999; Uslaner, 2002] о том, что участие в любом политическом процессе - будь то простое голосование, борьба на выборах или пропаганда национализма - требует определенных финансовых, временных и материальных затрат и, как следствие, зависит от социально-экономического положения населения. Политическая активность в современных условиях подразумевает доступ к информации, владение технологиями извлечения данных, что требует не только материальных ресурсов, но и определенного набора навыков и образования.
В том же ключе теоретики-«ревизионисты» модернизации [Lijphart, 1977; Gellner, 1983] утверждают, что улучшение социально-экономической инфраструктуры общества ведет к разрушению прежних патриархальных устоев, улучшает качество информационных потоков, скорость и средства обмена информацией. При этом этнические группы не теряют своей идентичности, но приобретают технологические возможности для лучшего познания укладов жизни друг друга. Зачастую эти процессы порождают соревновательные инстинкты в области экономики, политики, спорта и культуры между существующими этническими группами. Таким образом, модернизация и урбанизация поощряет межэтнические контакты и, как следствие, экономическую, культурно-политическую конкуренцию и национализм [Emizet, Hesli, 1995, p. 495-496].
Некоторые нюансы в нашу дискуссию вносит литература о неоднородности средних слоев населения и зависимости внутриклассовой политической активности от уровня дохода. Эти исследования утверждают, что низшие слои среднего класса, балансирующие на черте бедности, но в то же время познавшие первые плоды экономического роста, являются наиболее нестабильной и склонной к политической агрессии стратой [Клеман, 2006; Дмитриев, 2008; Chhibber, 1997; Lee, 2011, p. 242]. Это связано с ростом экономических ожиданий представителей данной среды и сравни-
тельно небольшими рисками от участия в политической деятельности. Этим людям хочется многого сразу и, одновременно, нечего терять, если их активность не увенчается успехом.
Исследования социально-экономического состава бенгальских националистов, вовлеченных в национально-освободительную экстремистскую деятельность, открывают этнонациональный аспект этого тезиса. Ли [Lee, 2011] утверждает, что экстремистская националистическая активность развернулась в одном из самых экономически обеспеченных и модернизированных штатов Индии и поддерживалась наиболее образованными и экономически состоятельными слоями населения. В то же время он настаивает на детальном изучении уровня и готовности к насилию внутри существующих националистических групп, а не установлении простой статистической связи между политически активными националистическими группами и остальным населением.
В этом случае картина получается более тонкой и более экономически зависимой. В то время как лидеры экстремистских националистических движений принадлежат к категориям с высоким уровнем доходов или к верхним слоям среднего класса, непосредственные исполнители актов политического насилия принадлежат к низшим слоям политически активной выборки населения, т.е. к так называемому протосреднему классу, включающему в себя людей с неполным высшим и средним образованием и небольшим уровнем дохода. Ли [ibid., p. 242] настаивает, что «неполное среднее образование может оказаться опасным фактором, а политически подкованный недоучка - человеком, более других угрожающим современному мировому порядку».
Более того, обеспеченные слои населения, сочувствующие националистическим движениям, были менее всего склонны принимать в них непосредственное участие в силу личных политических и экономических рисков. Многие были согласны на кооптацию в правящие элиты и принятие более мягкой риторики. Таким образом, данные исследования показывают, что, с одной стороны, экономическая и социальная модернизация высвобождает ресурсы для вовлечения общества в политику, которая в этнонациональном контексте может принимать формы участия в националистических движениях. C другой стороны, экономический рост может расширить возможности для участия в общенациональных проектах,
продвигаемых правящей элитой, и отвлечь население от участия в рискованных формах политической деятельности [ibid., p. 204].
Либеральный универсализм
Итак, наша дискуссия поставила под сомнение идею экономического детерминизма, рассматривающую бедность и экономическое неравенство как основные факторы, питающие националистические движения и экстремизм. Позволю себе обратиться к либеральному тезису о том, что демократизация и либерализация политической системы может сыграть роль универсального лекарства от тех же болезней. Данные утверждения схожи с экономическим детерминизмом и при детальном изучении вызывают аналогичные сомнения.
В российском контексте, к сожалению, теории либерального универсализма излишне упрощаются и используются в качестве орудия для спекуляций и критики существующей политической системы. Данная политическая риторика и тактика редко сохраняет истинное нравственно-философское ядро либерализма и фокусируется на непосредственных компонентах российской реальности и связанных с ней личностях. Апологеты данной парадигмы утверждают, что, отделив государство от этничности, устранив недостатки политической системы государства и одновременно обеспечив равенство всех граждан перед законом, мы сможем разрешить проблему малого национализма и экстремизма. Однако зачастую такие высказывания сводятся к простой схеме: уберите действующую политическую элиту, и вопрос экстремизма разрешится сам собой.
С этой точки зрения поверхностно и псевдонаучно выглядят выводы отдельных западных праволиберальных политологов, утверждающих, что корень этнического национализма в России кроется в антидемократической сущности путинской политической системы. А. Алексиев утверждает, что причины националистического экстремизма в России «следует искать в антидемократическом и деспотическом режиме, в хищническом сообщничестве связанных общими интересами финансовых олигархов, Кремля и коррумпированного аппарата правоохранительных органов, проявляющих гораздо более высокую квалификацию в роли полити-
ческой полиции, чем в деле борьбы с террористами. Одним словом, коренную причину зовут Владимир Путин» [Алексиев, 2010].
Российские праволиберальные политики не столь категоричны. Тем не менее они поднимают наболевшие политические проблемы, такие как коррупция, рост цен на продовольствие и услуги ЖКХ, отсутствие гражданского сознания. Путем решения этих проблем они надеются устранить сопутствующие этнонацио-нальные конфликты. Бывший сопредседатель партии «Правое дело» Л. Гозман утверждает, что «преступления против нашей страны совершают не таджики, афганцы и вьетнамцы. Преступления против нашей страны совершают те чиновники, которые создали коррумпированную систему, которые за деньги торгуют нашими правами и которые могут продать их каждому, кто может заплатить больше» [Владимир Жириновский и Леонид Гозман, 2010]. Л. Гозман доказывает, что виной событиям на Манежной площади, произошедшим в декабре 2010 г., служит «бесправие, и это бесправие - у всех» [там же].
Для продолжения нашей дискуссии в изначально заданном теоретическом ключе считаю необходимым определить некоторые основные постулаты либерализма, которые будут далее применены к этнонациональной тематике, а затем обратиться к критическому рассмотрению политики либерального универсализма. Итак, отправной точкой либерализма является приоритет свободы личности, соединенный с равенством прав всех без исключения членов общества и равной ответственностью всех без исключения членов общества перед законом. На этом основании либеральные теоретики ХХ века [Taylor, 1994, p. 56; Rawls, 1985; Dworkin, 1978; Ackerman, 1980] пришли к выводу, что либеральное общество не может иметь конечных целей, поскольку определение конечных целей нарушает права отдельных членов общества, не желающих преследовать данные цели.
Более того, либеральное общество не имеет основной идеи добродетели и системообразующей идеологии, преследующей эту добродетель, ибо разные члены общества могут иметь разные идеи и мысли, а создание унифицированной системы добродетели может нарушить права личности на самоопределение. При этом политические институты такого общества должны «ограничить свою деятельность обеспечением того, чтобы все члены общества обра-
щались друг с другом на основе уважения чести и достоинства, а государство относилось к гражданам на основе полного равноправия» [Taylor, 1994, p. 57, 60; Dworkin, 1978]. Тейлор утверждает, что данная философия базируется на постулатах И. Канта [Taylor, 1994, p. 57]. И. Кант считал, что человеческое достоинство берет начало в принципе автономии, т.е. в способности каждого человека определять свое видение порядочной жизни. Если мы ставим идеи добродетели одних членов общества выше других, то мы нарушаем либеральный принцип равенства и теряем уважение к человеческому достоинству.
Нейтральная позиция либерализма по отношению к общественным идеалам во многом является защитной реакцией общества на деспотизм, насилие и политический экстремизм. В этой идеологии кроется глубокий смысл. Дело в том, что преследование «светлых идеалов» и поиск универсальной истины, способной разрешить все моральные проблемы человечества, устранить страдания и несправедливость, как правило, заканчивается новыми страданиями, несправедливостью и кровопролитием. Характерно и то, что универсальная истина, или идея идеального общества, на разных исторических этапах принимала разные формы. Политический католицизм, фашизм, коммунизм и на современном этапе демократия, несмотря на разность подходов и установок, пытаются воссоздать идеал универсального общественного блага и во имя воплощения этого идеала готовы к человеческим жертвам1. В этом смысле либеральная парадигма является естественной защитной реакцией человечества на политический догматизм и сопутствующее ему насилие.
Один из критиков ХХ в. К. Шмитт [McCormick, 1997, p. 44; Meier, 1995, p. 92] считал, что нейтрализация ценностей, продвигаемая либерализмом, возникла не случайно, а в течение трехсот-
1 В этом смысле либеральная идея создания общества, толерантного к разным идеологиям и не имеющего конкретной общей цели, также преследует конкретную и «конечную» общественную цель. Поэтому с практической точки зрения этот постулат является утопией. Э. Вогелин [Ус^е1т, 2000, р. 185-196] пишет, что человечеству свойственно видеть конечное предназначение своей истории в создании «идеальной» и справедливой формы общественного порядка и путем мистификации государства, в то время как конечное назначение мирской истории нам неизвестно.
летнего процесса. К. Шмитт утверждает, что либерализм возник как исторический ответ континента на кровавые религиозные войны XVI в., которые создали необходимость постепенной деидеологиза-ции общества и сокращения политического насилия. К. Шмитт [см. Meier, 1995, p. 92] пишет: «Ситуация, в которой мы находимся на данном этапе, характеризуется тем, что исторический процесс трехсотлетней давности наконец-то пришел к своему завершению. Эпоха, в которой мы живем, - это эра нейтрализации и деполитизации. И деполитизация является не только случайным результатом современного развития, но и его изначальной целью. Движение, в котором дух современного развития достиг своего апогея - либерализм, - характеризуется отрицанием политического».
Исходя из этого теоретического вступления национализм изначально выглядит идейным антитезисом либерализма. Во-первых, он продвигает конечную общественную цель, а именно обеспечение политико-культурных преференций для определенной этнической группы. Во-вторых, он является идеологией, на основе которой может происходить политическая мобилизация и которая гарантирует «светлое будущее» при достижении конечных целей политической борьбы. В-третьих, он нарушает незыблемый постулат либерализма о всеобщем равенстве перед законом, требуя законодательные и политические преференции для отдельных групп, определенных по этнонациональному признаку. В этом ключе предоставление преференций отдельным этническим регионам, а также расам, народностям, гендерным и другим социальным группам, является прямым ударом по принципу либерального равенства [Taylor, 1994, p. 37-38; Kymlicka, 1995, p. 4].
Именно в этом контексте либеральный универсализм рассматривался как одно из основных средств для подавления «болезней» национализма. В этнонациональном контексте его идея заключается в том, что гарантия основных прав и свобод человека может по умолчанию обеспечить этнокультурные права и равенство малых народов [Claude, 1955, p. 211; Kymlicka, 1995, p. 3; Taylor, 1994, p. 38-39, 60-61].
Теоретики либерального универсализма полагали, что на практическом уровне полностью применить принципы равенства всех членов общества, независимо от групповой этнической принадлежности, мы сможем только отделив государственную поли-
тику от национального вопроса. Н. Глейзер [Glazer, 1975, р. 25] назвал эту тактику «благотворным невмешательством» (benign neglect), при котором люди имеют право практиковать свои культурно-этнические традиции, а государство игнорирует эту социально-политическую динамику, не поддерживая, но и не запрещая подобные проявления общественной активности.
В этом вопросе данные ученые использовали аналогию отделения церкви от государства, в результате которой религия переместилась из общественной сферы в частную, а универсальное право на свободу совести и вероисповедания гарантировало ее неприкосновенность [Kymilicka, 1995, р. 4; Kymlicka, 1997, р. 21; Taylor, 1989; Taylor, 1994, р. 62; Siedentop, 1989, р. 308]. М. Уолцер [Walzer, 1994, р. 101] приводит пример Соединенных Штатов, где отсутствие официального государственного языка с теоретической точки зрения отстраняет американское государство от вопроса эт-ничности. По мнению М. Уолцера, в США все нации находятся под «равновеликой» угрозой исчезновения, и ни одна нация не получает официальной поддержки государства в деле самосохранения и выживания.
Основной тактикой отделения государства от этничности является создание гражданской нации или гражданского национализма. В отличие от этнического национализма, гражданский национализм основан на групповой приверженности общим правам человека, идеалам равенства и гражданского участия в общеполитической жизни страны. Этнический национализм, напротив, использует этнорасовые признаки для включения индивидуума в гражданскую общность [Breton, 1988; Smith, 1998, р. 212; Kymlicka, 1997, р. 27]. Совершенно очевидно, что большинство многосоставных государств преследовали политику укоренения гражданского национализма и многие из них добились определенных положительных результатов. Советский Союз, в частности, преуспел в политике создания советской гражданской идентичности.
Какая бы критика ни была выдвинута в адрес национальной политики СССР, то, что идентичность большинства его граждан двойственно и практически равновелико распределялась между советской - гражданской и республиканской, территориально-этнической, остается бесспорным фактом [Brown, 1996, p. 252306]. Ряд других стран также сумел с определенным успехом до-
биться появления гражданской идентичности: жители США, Канады и других стран часто и особенно в международных контекстах идентифицируют себя на основе гражданского национализма. На данном этапе нам приходится наблюдать политический «проект века» по созданию европейской гражданской идентичности внутри Европейского Союза.
В современной России гражданский национализм требует построения российской идентичности и ее постепенного преобладания над русской, татарской, чеченской и любой другой этнической идентичностью. В. Тишков [Тишков, 2008] утверждает, что российская гражданская идентичность существовала в царской России и определялась как русская гражданская идентичность. На современном этапе В. Тишков настаивает на введении непосредственно российской идентичности и ее государственной поддержке с помощью телевидения, национальных праздников и других элементов гражданской культуры. Постепенное внедрение гражданской идентичности, как полагает В. Тишков, является единственным приемлемым способом для России решить проблему этнического национализма и его экстремальных проявлений.
В то же время практика показывает, что построение гражданской идентичности не в состоянии полностью подавить этнический национализм, и при определенных обстоятельствах последний становится доминантным, проявляясь в идеях сецессии и борьбы за самоопределение. Это происходит от того, что при практическом применении либеральный универсализм оказывается не в состоянии обеспечить адекватную политическую защиту культур и традиций малых народов, а разделение государства и этничности оказывается мифом, терпящим крушение при детальном изучении. Труды ряда западных философов [Kymlicka, 1997; Kymlicka, 1995; Taylor, 1994; Habermas, 1994] пытаются объяснить, почему предшествующие теоретики либерального универсализма были не в состоянии предсказать возникновение национальных движений в либерально-демократическом контексте, и почему либерализация общества зачастую способствовала развитию и укоренению этно-национализма.
Во-первых, даже самые либеральные государства, преданные идее универсализма и прав человека, не могут быть полностью нейтральны в национальном вопросе. А значит, создание
гражданской идентичности, как правило, проходит на базе мажоритарной этноидентичности, ущемляя права и возможности малых этносов. У. Кимлика [Kymlicka, 1997, p. 23-26] детально объясняет, что так или иначе, государства создают определенную общественную культуру, базирующуюся на едином языке. А язык, как пишет У. Сафран [Safran, 2004, р. 1], является «основой этнической идентичности, инструментом выражения определенной культуры, источником национального единства и инструментом политической общности». Более того, государственная политика в состоянии регулировать (и активно регулирует) общенациональные праздники, которые являются напоминаниями о культурно-исторических вехах, образовательные стандарты, на основании которых мы получаем сведения о национальных исторических процессах, а также миграционные процессы, определяющие этническую композицию регионов. На этом основании Тейлор [Taylor, 1994, р. 37-39] делает вывод, что непрямая поддержка мажоритарных групп населения в любом случае нарушает принцип либерального равенства.
Во-вторых, политика признания этнокультурных прав и дифференциации, равно как и политика универсализма, имеют один и тот же либеральный корень. Обе доктрины преследуют равенство всех членов общества, даже если в первом случае это равенство достигается путем предоставления преференций отдельным группам. Малые народы логически аргументируют стремление к признанию и преференциям априорным существованием неравенства «по умолчанию» и невозможностью полного разделения государства и этничности, которое мы обсудили выше. Значит, как замечает Тейлор [Taylor, 1994, р. 42-44], политика признания и либерального универсализма органически взаимосвязаны, и первая логически вытекает из второй. Приверженность либеральной среды ценностям индивидуальной свободы неизбежно распространяется на культурно-этнический аспект и ведет к развитию малого национализма. Таким образом, при последовательном проведении политики универсализма в многонациональном государстве мы неизбежно столкнемся с возникновением политики признания, выражающейся в требованиях преференций для миноритарных этнокультурных групп.
В конечном итоге, не следует забывать психологический компонент данной дискуссии. Почему либерализация общества,
которая подразумевает создание более широкой личностной автономии, чаще склоняет людей к желанию поддерживать свое культурное наследие, a не принятию и культивации гражданского национализма и идентичности? Большинство философов [Dworkin, 1995, p. 231, Kymlicka, 1997, p. 34-39, Habermas, 1994, p. 128-129, Taylor, 1994, p. 29-36] объясняют это глубиной психологической связи между этнической культурой и информированным выбором жизненных стратегий. Помимо самостоятельно приобретенных навыков, почерпнутых из наднациональной среды, мы определяем ценность жизненного опыта через постоянный диалогический контакт с прошлыми поколениями. Инструментом передачи данных служит язык, а институтом - культурно-этническая среда общения [Habermas, 1994, p. 129]. Традиции данной среды, практика, морально-нравственные установки позволяют нам составить информативную картину окружающего мира и сделать соответствующий стратегический выбор.
Поскольку в либеральной среде наш выбор является относительно свободным, мы часто принимаем стратегии гражданской этничности в сфере профессионально-экономической деятельности и останавливаем свой выбор на этническом аспекте идентичности в сфере культурно-нравственного личного выбора. Поэтому национальная идентичность неизбежно сосуществует с гражданской, часто принимая тонкие формы поддержки лингвистических особенностей и традиций. В российском контексте русские, татары, ингуши, чеченцы - все имеют одинаковые устремления к профессиональному, личностному и экономическому развитию. Оперируя в российской государственно-институциональной среде, представители этих народов рационально делают выбор в пользу гражданской идентичности. Однако их различают партикулярные предпочтения сохранять принадлежность к определенной лингвистической и культурно-религиозной среде, поддерживая таким образом существование этнической идентичности.
Эмпирическое изучение внутриполитической динамики миграционных диаспор западных стран хорошо иллюстрирует эту динамику. В частности, анализ выходцев из Китая и Индонезии, проживающих в Нидерландах, Великобритании и Австралии [Ang, 1993, p. 12-14], показывает, что изначально большинство мигрантов проходят этап добровольного отрицания своей культуры (са-
моотрицания). Однако через определенный промежуток времени, а иногда через поколение они изъявляют желание вернуться к своим корням и в разных формах поддерживать тонкий культурно-исторический слой, оставшийся в их распоряжении. Структура либерального государства, признающая возможность равного выражения культурно-нравственных предпочтений, предоставляет им такую возможность.
Таким образом, полный либеральный универсализм является политической утопией, а при детальном и практическом применении ведет к партикулярным требованиям этнонационального признания и возрождению этнонационализма. В этом ключе У. Кимлика [КушНска 1997, р. 44] повторяет высказывание Э. Геллнера: «Вопрос не в том, почему либерализация общества способствовала развитию и укреплению этнонациональных движений, а в том, почему их до сих пор так мало».
Либеральный этноцентризм
Либеральный этноцентризм во многом схож с универсализмом. Однако кардинальная разница заключается в том, что для построения гражданской нации либеральный этноцентризм исходит из идеологии этнического, а не гражданского национализма. Это значит, что опорной культурой для построения гражданской нации выбирается доминантная нация многосоставного государства, а ее социально-лингвистическая культура становится системообразующей. При этом либеральный этноцентризм не замалчивает существование «опорной» нации, а наоборот, подчеркивает необходимость и инструментальность ее культуры, ее цивилизационную сущность и просвещенческую функцию. Одновременно упор делается на «благонравное безразличие» государственной политики к разнообразию народов, населяющих данное государство и на их фактическое равенство перед законом.
В российском контексте апологетом данной политики часто выступает В. Жириновский, который предлагает упразднить этно-территориальное деление страны. В то же время В. Жириновский предлагает рассматривать русский этнос как имеющий системообразующее цивилизационное начало. Проводя такую политику, можно достичь формального политического равенства между
субъектами Федерации и придать федеративному устройству России полностью симметричный вид, но на основе корневой русской культуры. Характерно высказывание С. Пантелеева, директора Института русского зарубежья: «Русские составляют 80% населения, вместе с белорусами и украинцами - 83%... Русская тема не должна быть сведена к этничности. Русские - это культурное и цивилизационное начало. Если хорошо русским, то хорошо и другим»1. Такой подход напоминает теорию и философию американского либерального этноцентризма, который основан на диффузии мажоритарной англосаксонской культуры как культуры системообразующей нации и построении на ее основе общенациональной общественной культуры.
М. Уолцер, праволиберальный идеолог американского этноцентризма, пишет: «Большинство либерально-демократических стран, таких как Норвегия, Франция, Нидерланды, ведут себя так, как Квебек, а не как остальная Канада. Их правительства заинтересованы в культурном выживании основной нации. Они не клянутся в нейтральности к языку, литературе, истории, календарю и даже к основным морально-нравственным устоям большинства. Наоборот, всему этому они оказывают видимую общественно-политическую поддержку. Но они доказывают свою приверженность либерализму толерантным подходом к религиозным, культурным и этническим меньшинствам, наделяя их равной свободой выражения культурных ценностей и воспроизводства уклада жизни в гражданской и частной сферах. Все государства-нации пытаются воспроизвести определенный тип человека: норвежца, француза, голландца и т.д.» [Walzer, 1994, p. 100-101].
Данная идеология уходит глубоко корнями в либеральные теории XVIII-XIX вв. У. Кимлика проводит анализ истории либеральной мысли в этнонациональном контексте. Позволю себе выделить основные моменты. Политические мыслители того времени были заняты разработкой путей построения государства-нации, а либералы настаивали на обеспечении внутри- и внешнеполитической стабильности и безопасности. Данные цели являлись основным приоритетом. В данном ключе ради обеспечения безопасно-
1 Дебаты Л. Гозмана с В. Жириновским на передаче «Поединок» 20 января 2011 г. - Режим доступа: http://poedinok.net/vladimir-zhirinovskij-i-leonid-gozman/
сти всех народов интересы национального государства рассматривались как высшие ценности, а на мажоритарную нацию, как правило, была возложена обязанность обеспечения «безопасности данного государства и стабильности его институтов, зачастую даже за счет уничтожения культур малых народов и насаждения насильственной гомогенизации общества» [Kymlicka, 1995, р. 57].
В современном контексте такое мышление может быть истолковано как экстремизм. Однако принятым убеждением среди либералов и социалистов того времени было то, что существует ряд корневых, системообразующих наций, у которых должно быть право на суверенитет, территориальное самоопределение и построение на своей основе государства-нации. Системообразующие нации получали право быть таковыми на основе их способности нести просвещение, цивилизацию, новые технологии и модерни-зационный прогресс остальным народам, чье развитие в данных областях было не столь продвинуто. Позаимствую цитату Дж.С. Милля у У. Кимлики: «Шотландскому горцу было бы намного лучше стать частью Великобритании, а баску - частью Франции, чем сидеть в обиде на своих скалах в полудиких остатках прошлого... без желания и интереса к участию в развитии мира» [ibid., р. 53]. Социалисты, в частности Ф. Энгельс, высказывали аналогичные мысли, формируя таким образом идею насильственной ассимиляции малых народов как естественный компонент политической философии.
Рассматривая данную доктрину в современном контексте, можно найти много плюсов. Такой подход часто служит инструментом создания равных возможностей для наций и народов, входящих в состав многонационального государства. У. Кимлика [Kymlicka, 1997, p. 28-31] пишет, что создание единой общественной культуры на базе системообразующей нации может преследовать благочестивые цели. К таковым относятся поддержка единого образовательного стандарта, единой системы ведения административного и экономического учета, технологических параметров и прочих аспектов, необходимых для жизнедеятельности данного общества. В конечном итоге, такая стандартизация сможет обеспечить равенство и прозрачность прав при приеме на работу, а также гарантировать равенство возможностей для всех членов общества.
В то же время либеральный этноцентризм может быть обвинен даже в самых демократических государствах, в нарушении естественных прав малых народов, в невнимании к их традициям и в конечном счете в колониальном великодержавном подходе. С этой точки зрения, даже при демократическом режиме и отсутствии колониальной эксплуатации в прямом смысле, малым народам наносится серьезная психологическая травма. Тогда их ощущение эксплуатации и пренебрежения зачастую берет верх, а исторические обиды подпитывают национализм и сепаратистские требования. Здесь интересен тезис Хетчера [Hechter, 1975] о внутри-колониальных государствах. Хетчер утверждает, что существует ряд многонациональных стран, в которых в силу тех или иных исторических причин одна нация возымела культурно-политическое превосходство. В результате культурно-политического давления основная нация установила свои языковые и культурные традиции на всей территории государства. В историческом аспекте данная ситуация вызывает борьбу подчиненных народов за культурное признание, даже если современные модели доминирования не носят прямо выраженных черт. Хетчер рассматривает эту динамику на примере кельтского «пояса» в Великобритании. Стремление кельтов к культурному признанию, лингвистическому возрождению и территориальному самоопределению во многом объясняется пси-хо-историческими аспектами, рассматриваемыми данной теорией. Эта парадигма применима и к России, которая по классификации Хетчера также является внутриколониальной страной.
Что дальше?
Итак, вне зависимости от принятой доктрины и тактики, национализм малых народов и сопутствующие ему требования территориально-политического самоопределения остаются компонентами политики большинства многосоставных государств. Практика ас-симетричного федерализма, базирующаяся на доктрине экономического детерминизма, либеральный универсализм и этноцентризм показали свою неспособность «решить проблему» не только в России, но и в других странах мира. Скорее всего, обществу и политикам придется признать это как данность и, вместо попыток ис-
коренить проблему, искать пути ее включения в политический процесс.
Западные теоретики развернули интеллектуальную дискуссию по этому поводу. Тейлор предлагает три основных варианта: (1) разумные уступки; (2) культурное признание; (3) дифференциация базовых и вторичных прав. Последнее предложение заслуживает особого внимания. Тейлор показывает необходимость проведения морально-этического и философского водораздела прав человека на базовые и второстепенные. К базовым мы можем отнести фундаментальные права, которые составляют основу жизни и не могут быть отозваны по необходимости политического момента. К таким относится право на жизнь, собственность, свободу совести. К вторичным правам принадлежат партикулярные права этнических групп на самовыражение в культурном и лингвистическом аспектах. Эти права, такие как право подписывать документы или устанавливать знаки дорожного движения на языке конкретного этноса, принадлежащего к определенной территориальной единице, могут быть отозваны при требованиях политического момента.
Ю. Хабермас [Habermas, 1994, p. 128-135] видит выход в многофункциональном развитии гражданской сферы (public sphere). Гражданская сфера является основной средой диалогической передачи данных о культуре, языке, традициях и морально-этических принципов отдельных народов. Более того, это - центральный элемент гражданского общества. Поэтому интенсивность ее развития может способствовать сохранению культур и их встраиванию в общеполитический процесс многонационального государства. Однако, как правильно замечают критики Ю. Хабер-маса [Fraser, 1990, p. 66-70; Mckee, 2005, p. 140-142; Taylor, 1995, p. 279-280; Landes, 1998], необходимо добиться построения множественных «вложенных» гражданских сфер, в которых разные ассоциативные элементы идентичности и критерии принадлежности будут переплетаться друг с другом, образуя сложную сеть единой общенациональной гражданской сферы.
Разработка конкретных политических предложений на этот счет в применении к российской реальности не является целью данной статьи. Смысл этой работы заключается в том, чтобы предостеречь от увлечения мифами о том, что «проблему» малого на-
ционализма можно разрешить политическими доктринами и экономическими средствами. Более того, данная работа предлагает пересмотреть политическую парадигму, с которой мы подходим к этнонациональному вопросу. Уместно было бы считать национализм малых народов не проблемой, а одной из форм самовыражения и выбора, с которым нам надо считаться и к которому надо относиться с определенным уважением. Здесь я говорю не об открытых проявлениях ненависти и экстремизма, а о разумных умеренных, а значит легитимных, желаниях малых народов сохранить свою культуру и самобытность. Но механизмы, с помощью которых мы сможем проводить политику разумного встраивания на-ционализмов малых народов в общеполитический процесс, довольно сложны и требуют серьезного философского анализа.
ЛИТЕРАТУРА
Алексиев А. Кремль и коренные причины терроризма («National Review», США). 5 апреля 2010. - Режим доступа: http://www.inosmi.ru/politic/20100405/159024326. html (Дата обращения: 27 июля 2011.)
Владимир Жириновский и Леонид Гозман // Телепередача «Поединок». - 20 января 2011. - Режим доступа: http://poedinok.net/vladimir-zhirinovskij-i-leonid-gozman/ (Дата обращения: 27 июля 2011.)
Дмитриев М. На полпути к богатству // Эксперт. - Москва, 2008. - 24 марта, № 12. - Режим доступа: http://expert.ru/expert/2008/12/na_polputi_k_bogatstvu/ (Дата обращения: 27 июля 2011.)
Клеман К. Подъем гражданских протестных движений в закрытой политической системе: Потенциальный вызов господствующим властным отношениям? // Институт Коллективного Действия. - Москва, 2006. - Режим доступа: http:// www.ikd.ru/node/78 (Дата обращения: 27 июля 2011.)
Малева Т.М., Овчарова Л.Н. Российские средние классы на различных этапах экономического развития. - Москва: ИНСОР, 2009. - (Аналитические материалы по проекту «Формирование и развитие среднего класса в России»). 2009.
Скабеева О. На Северном Кавказе планируют создать 400 тысяч рабочих мест. -21 января 2011. - Режим доступа: http://www.vesti.ru/doc.html?id=422302 (Дата обращения: 27 июля 2011.)
Ackerman B. Social justice in the liberal state. - New Haven: Yale univ. press, 1980. -464 p.
Ang I. To be or not to be Chinese: Diaspora, culture and postmodern ethnicity // SouthEast Asia journal of social science. - L., 1993. - Vol. 21, N 1. - P. 1-17.
Breton R. From ethnic to civic nationalism: English Canada and Quebec // Ethnic and racial studies. - L., 1998. - Vol. 11, N 1. - P. 85-102.
Brown A. The Gorbachev factor. - Oxford: Oxford univ. press, 1996. - 444 p.
Chhibber P. Who voted for the Bharatiya Janata party // British journal of political science. - Cambridge, 1997. - Vol. 27, N 4. - P. 631-639.
Claude I. National minorities: An international problem - Cambridge, Mass.: Harvard univ. press, 1955. - 248 p.
Davies J. Toward a theory of revolution // American sociological review. - N.Y., 1962. - N 27. - P. 5-19.
Deutsch K.W. Social mobilisation and political development // American political science review. - Los Angeles, 1961. - Vol. 55. - P. 493-515.
The global resurgence of democracy / Diamond L., Plattner M. (eds.). - Baltimore; L.: The John Hopkins univ. press, 1996. - 432 p.
Dworkin R. A matter of principle. - Harvard, Mass: Harvard univ. press, 1985. - 436 p.
Dworkin R. Liberalism // Public and private morality / Hampshire S. (ed.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 1978. - P. 113-145.
Emizet K., Hesli V. The disposition to secede. An analysis of the Soviet case // Comparative political studies. - N.Y., 1995. - Vol. 27, N 4. - P. 493-536.
Fraser N. Rethinking the public sphere: A contribution to the critique of actually existing democracy // Social text. - North Carolina, 1990. - N 25/26. - P. 56-80.
Gellner E. Nations and nationalism. - Ithaca, NY: Cornell univ. press, 1983. - 208 p.
Glazer N. Affirmative discrimination: Ethnic inequality and public policy. - N.Y.: Basic Books, 1975. - 272 p.
Gleason G. Federalism and nationalism. The struggle for republican rights in the USSR. - San Francisco; L.: Westeview press, 1990. - 170 p.
Gurr T. Psychological factors in civil violence // World politics. - Cambridge, 1968. -Vol. 20. - P. 245-278.
Habermas J. Struggles for recognition in the democratic constitutional state // Multicul-turalism. Examining the politics of recognition / Gutmann A. (ed.). - Princeton, New Jersey: Princeton univ. press, 1994. - P. 107-149.
Hale H. The parade of sovereignties: Testing theories of secession in the Soviet setting // The British journal of political science. - Cambridge, 2000. - Vol. 30, N 1. -P. 31-56.
Hechter M. Internal colonialism: The Celtic fringe in British national development. -Berkley: Univ. of California press, 1975. - 390 p.
Horowitz D.L. Ethnic groups in conflict. - Berkley: Univ. of California press, 1985. -711 p.
Huntington S. Political order in changing societies. - New Haven: Yale univ. press, 1968. - 512 p.
Inglehart R. Culture shift in advanced industrial society. - Princeton: Princeton univ. press, 1990. - 504 p.
Krueger A., Maleckova J. Education, poverty and terrorism: Is there a causal connection? // Journal of economic perspectives. - Pittsburgh, 2003. - Vol. 17, N 4. -P. 119-144.
Kymlicka W. Multicultural citizenship. - Oxford: Oxford univ. press, 1995. - 296 p.
Kymlicka W. States, nations and cultures. Spinoza lectures. - Amsterdam: Van Gorcum, 1997. - 72 p.
Landes J. The public and the private sphere: a feminist reconsideration // Feminism: The public and the private / Landes J. (ed.). - Oxford: Oxford univ. press, 1998. -P. 135-164.
Lee A. Who becomes a terrorist? Poverty, education and the origins of political violence // World politics. - Cambridge, 2011. - Vol. 63, N 2. - P. 203-245.
Lijphart A. Political theories and the explanation of ethnic conflict in the Western world // Ethnic conflict in the Western world / Esman M.J. (ed.). - Ithaca, NY: Cornell univ. press, 1977. - P. 46-64.
Lipset S.M. Political man. - N.Y.: Mercury Books, 1963. - 477 p.
McCormick J. Carl Schmitt's critique of liberalism: Against politics as technology. -Cambridge: Cambridge univ. press, 1997. - 368 p.
McKee A. The public sphere: An introduction. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2005. - 280 p.
Meier H. Carl Schmitt and Leo Strauss: The hidden dialogue. - Chicago: Univ. of Chicago press, 2006. - 156 p.
Newton K. Social and political trust in established democracies // Critical citizens: Global support for democratic government / Norris P. (ed.). - Oxford: Oxford univ. press, 1999. - P. 169-188.
Premdas R. Secessionist movements in comparative perspective // Secessionist movements in comparative perspective / Premdas R., de Samarasinghe S.W.R., Anderson A.B. (eds.). - N.Y.: McGraw-Hill, 1990. - P. 12-29.
Przeworski A. Democracy and development: Political institutions and well-being in the world, 1950-1990. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2000. - 336 p.
Rawls J. A theory of justice // Philosophy and public affairs. - Princeton, 1985. -Vol. 14. - P. 223-251.
Safran W. Introduction: The political aspects of language // Nationalism and ethnic politics. - L., 2004. - Vol. 10. - P. 1-14.
Siedentop L. Liberalism: The Christian connection // Times literary supplement. - L., 1989. - 24-30 March. - P. 308.
Smith A.D. Nationalism and modernism. - L.: Routledge, 1998. - 272 p.
Taylor C. Liberal politics and the public sphere // Philosophical arguments / Taylor C. (ed.). - Cambridge, MA: Harvard univ. press, 1995. - P. 257-289.
Taylor C. The politics of recognition // Multiculturalism. Examining the politics of recognition / Gutmann A. (ed.). - Princeton, NJ: Princeton univ. press, 1994. - P. 25-75.
Taylor C. The Rushdie controversy // Public culture. - N.Y., 1989. - Vol. 2, N 1. -P. 118-122.
Tishkov V. The Russian people and national identity: Ways to form a civic nation // Russia in global affairs. - Moscow, 2008. - Vol. 6, N 3. - P. 172-180. - Mode of access: http://eng.globalaffairs.ru/number/n_11287 (Дата обращения: 27 июля 2011.)
Triesman D. Russia's 'ethnic revival'. The separatist activism of regional leaders in a post-communist order // World politics. - Cambridge, 1997. - Vol. 49, N 1. - P. 212249.
Uslaner E. The moral foundations of trust. - Cambridge, UK: Cambridge univ. press, 2002. - 316 p.
Verba S., Nie N.H. Participation in America: Political democracy and social equality. -N.Y.: Harper and Row, 1972. - 452 p.
Voegelin E. Modernity without restraint. - Missouri: Univ. of Missouri press, 2000. -352 p.
Walzer M. Comment // Multiculturalism. Examining the politics of recognition / Gutmann A. (ed.). - Princeton, NJ: Princeton univ. press, 1994. - P. 99-105.
