CC BY
24
этноспецифическая манифестация КЛЯТВ
и ЗАКЛинАниЙ (на материале карачаево-балкарского языка) Ариука Ибрагимовна Геляева,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и общего языкознания ФГБОУ ВПО «Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х. М. Бербекова»
Джамилят Джамаловна Хучинаева,
кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры иностранных языков ФГБОУ ВПО «Кабардино-Балкарский государственный аграрный университет
им. В. М. Кокова»
В статье впервые на материале карачаево-балкарского языка рассматриваются речевые акты клятв и заклинаний, определяется их базовая модель и на этой основе выявляется специфика их манифестаций как перформативных высказываний.
Ключевые слова: этноспецифическая манифестация, речевой акт, клятва, заклинание, перформатив, перформативное высказывание, иллокуция.
ETHNOSPECIFIC MANIFESTATION OF OATHS AND INCANTATIONS (on the material of Karachay-Balkar language)
A. I. Gelyaeva,
Doctor of Philology, Professor of Russian language and General linguistics chair of Kabardin-Balkar State University named after H. M. Berbekov
D. D. Khuchinaeva,
Doctor of Philology, senior teacher of foreign languages' chair of Kabardin-Balkar State Agrarian University named after V. M. Kokov
The article is devoted to the speech acts of oaths and incantations in Karachay-Balkar language. Their basis model is determined, and in this regard revealed the specificity of their manifestation as performative utterances.
Key words: ethnospecific manifestation, speech act, oath, incantations, performative, performative utterances, illocution.
Обрядовые формулы, в которых реализуется магическая функция языка, издавна используются во многих культурах. Достаточно вспомнить, какая огромная роль отводится произнесенному слову в устном народном творчестве разных народов. Вера в магическую силу слова и в возможность обнажения и приведения этой силы в действие в определенных словесных формулах (заговорах, заклинаниях, клятвах, молитвах и т. д.) заставляла пользоваться ими для достижения различных целей: чтобы отвести беду, привлечь удачу, умилостивить высшие силы, приворожить, клясть, дать слово и т. д. Поэтому неслучаен интерес к воздействующей способности слова у представителей различных областей знаний. В наши дни механизмы воздействия человеческого слова на живые организмы стали объектом присталь-
ного внимания даже естественных наук (например, в результате исследований по теории волновой генетики была открыта способность молекул ДНК реагировать на человеческую речь), в рамках которых экспериментально подтверждена разрушающая и созидающая сила слова.
Исследованием обрядовых формул в различных культурах занимаются в основном фольклористы, которые рассматривают их как ритуальные тексты [3], как «элементы отживших уровней культуры» [7: 54], как единицы, функционирующие «в сакральной ситуации» и в «многокодовом тексте» [2: 25].
Лингвистов данные словесные формулы стали интересовать начиная с 60-х -70-х годов ХХ века с возникновением лингвистической прагматики и теории речевых актов Дж. Л. Остина и Дж. Р. Сёрля [6; 8], изучающих функционирование языка в естественных условиях общения и представляющих коммуникацию как цепь словесных поступков. В рамках теории речевых актов особое внимание было уделено перформативам как самостоятельному классу высказываний. Однако, несмотря на интенсивное исследование вопросов функционирования перформативов в языке как отечественными (Ю. Д. Апресян, Н. Д. Арутюнова, В. И. Карасик, Е. В. Па-дучева, Ю. С. Степанов, И. П. Сусов и др.), так и зарубежными (Э. Бенвенист, А. Вежбицкая, З. Вендлер, Дж. Остин, Дж. Серль) лингвистами, отдельные виды перформативных высказываний до сих пор остаются неизученными. К числу таких перформативных высказываний относятся клятвы и заклинания, которые в карачаево-балкарском языке впервые становятся объектом лингвистического анализа. Указанным обстоятельством определяется актуальность и целевая направленность настоящей статьи.
Целью исследования является определение глубинной базовой модели клятв и заклинаний в карачаево-балкарском языке и на этой основе выявление специфики их манифестации как перформативных высказываний, репрезентирующих единство слова и действия. Поставленная цель предполагает выявление структурно-семантических особенностей перформативных высказываний и этноспецифических способов создания перформативности в клятвах и заклинаниях.
В карачаево-балкарском языке клятвы и заклинания выступают как клишированные знаки, функционирующие для выражения целенаправленной деятельности говорящего и имеющие определенную коммуникативную интенцию. При рассмотрении клятв и заклинаний в рамках данной статьи, с одной стороны, как стереотипных словесных формул, с другой - как перформативных высказываний, представляется целесообразным обращение к лингвистическим источникам для определения понятий «клятва», «заклинание», «перформатив». Так, клятва в Словаре русского языка определяется как: «1. Торжественное уверение в чем-л., торжественное обещание, подкрепленное упоминанием чего-л. священного для того, кто уверяет, обещает. 2. Устар. Проклятие» [9: 62]. Его эквивалент в карачаево-балкарском языке ант толкуется как «Къаргъаныусёз, бирзатныэтерючюнберилгенсёз» [10: 159] (Клятвенное слово, слово, которое даётся для выполнения чего-то). Слово заклинание определяется как: «1. Действие по знач. глаг. заклинать, то есть суеверное стремление воздействовать на кого-л., что-л., подчинить кого-л., что-л. силой
заклинаний (по 2 знач.). 2. Словесная формула, обычно сопровождающаяся особыми действиями, которая, по суеверным представлениям, обладала магическими свойствами. 3. Страстная мольба, просьба» [9: 527-528]. В карачаево-балкарском языке по объему выражаемого смысла эквивалентами русского слова заклинание выступают тилек «1) просьба, мольба, 2) молитва, заклинание, 3) желание, цель» [4: 634] и дууа в значении «религиозно-мистическое обращение к богу с просьбами о чем-л.» [10: 694].
Не трудно заметить, что слова клятва, клясть, клясться, проклятие, заклинание в русском и къаргъан «клясться», къаргъаныу «клятва», къаргъа «проклинать», къаргъыш «проклятие» в карачаево-балкарском языках являются однокоренными. Это не является случайностью, а объясняется, на наш взгляд, общим их концептуальным основанием. Базовая модель этих словесных формул отражает наивную картину мира древнего человека и его философию бытия и связана с базовым понятием «желание». Произнося эти словесные формулы, человек старался добиться определенной цели: а именно, уверить кого-либо в чем-либо и упросить сделать что-либо. Исходя из этого, все приведенные единицы можно охарактеризовать как перформативы, т. е. «высказывания, эквивалентные действию, поступку» [5: 372]. Словесная формула клятвы или заклинания уже есть действие, поскольку без озвучивания (произнесения) невозможны ни клятва, ни заклинание. Интересной представляется словарная дефиниция слова ант в карачаево-балкарском языке. В толковании актуализируется то, что клятва есть слово, даваемое как обещание, как уверение выполнить что-то. Этим толкованием лишний раз подчеркивается единство слова и действия в клятвах и заклинаниях как перформативах.
Другое понятие, актуальное для настоящего исследования, - перформатив определяется в лингвистических источниках как (от ср.-лат. perform - действую) «высказывание, эквивалентное действию, поступку» [5: 372]. В работах Дж. Остина и Н. Д. Арутюновой получило осмысление само понятие перформативности. Этими авторами выявлены речевые акты, самим произнесением которых совершается определенное речевое действие и вид этого действия «звучит» в самом акте речи [1; 6].
Яркими примерами таких речевых актов являются исследуемые нами клятвы и заклинания. Кроме равнозначности действию, клятвы и заклинания обладают всеми чертами, которые, по мнению ученых, характеризуют перформативные высказывания. Это аутореферентность, совпадение с моментом речи, при наличии в структуре высказывания перформативного глагола использование его в форме 1-го лица, единственного числа, настоящего времени, соответствие «конвенциональной процедуре» (ритуалу) [6].
С прагматической точки зрения главным при описании речевых актов клятвы и заклинания является выявление соответствующей коммуникативной интенции. Такой интенцией клятв является взятие на себя обязательств по выполнению чего-либо, а заклинаний - воздействовать на адресата просьбой, мольбой сделать что-либо. Однако эта интенция не всегда находит эксплицитное выражениев речевом акте клятвы или заклинания. Более того, перформативные глаголы къаргъаныргъа
«клясться», сёзберирге «обещать», ийнандырыргъа «уверять», жалбарыргъа «заклинать», тилерге «просить, умолять», выражающие данную интенцию, редко используются в структуре речевого акта клятвы и заклинания. Их появление в языковой структуре маркирует торжественность ситуации.Чаще речевые акты клятвы, обещания, уверения, а также заклинания, просьбы или мольбы в карачаево-балкарском языке реализуются особыми клишированными языковыми единицами, в большинстве своем представляющими устойчивые сочетания. Например: Тейри, келмейкъалмам! «Ей-богу, приду (Клянусь, приду)!»; Аллах-файхамбархакъына, айтханынгы этерликме «Клянусь богом и пророком (букв.: Во имя Аллаха и пророка), сделаю, что ты просил»; Динимхакъына, менитерслигимжокъду «Клянусь своей верой (букв.: Во имя той веры, которую я исповедую), я не виноват»; Олла-хий, бараллыкътюйюлме! «Ей-богу (клянусь), не смогу поехать!»; Аллах бир, кёр-мегенме! «Ей-богу (букв.: Бог един) не видел!»; «Аллахючюн, ангабиркёз-къулакъ бол «Ради бога (букв.: Во имя Аллаха), присмотри за ним» и др. Поскольку иллокутивный смысл выделенных устойчивых сочетаний прочитывается однозначно даже вне контекста, их можно назвать семантическими перформативами.
Интенция клятвы и заклинания подкрепляется упоминанием в структуре речевых актов имени чего-либо или кого-либо, жизненно важного, священного для говорящего или адресата, что делает невозможным нарушение клятвы или неподчинение мольбе: Анамыжаныючюн, сенденбукъдургъанымжокъду «Клянусь матерью (букв.: Клянусь душой моей матери), ничего от тебя не скрываю»; Буашныкъ-ачына, кертиайтама «Клянусь этой едой (букв.: Во имя этой еды, уважая эту еду), я говорю правду»; Ичгенсютюмхарамболсун, айтханэсем! «Пусть молоко матери будет мне не впрок, если я сказал (это)»; Атамы-анамысаукёрмейим, ангабир хатам жетгенэсе! «Да не увидеть мне живыми моих родителей, если я причинил ему зло (вред)»; Атамы-анамыбетинкёрмейим, ангабир хатам жетгенэсе!«Да не увидеть мне лица моих родителей, если я причинил ей зло»; Ёлгенимекелигиз, мен ангабирамансёзайтханэсем «Да прийти Вам на мою кончину, если я сказал ей хотя бы одно недоброе слово»; Аллах блатилейме, алагъабирболуш «Ради бога (Богом прошу), помоги им»; Аллахныхакъына, тийме! «Ради бога (букв.: Во имя Аллаха), не трогай!»
Анализ данных словесных формул позволяет констатировать, что их глубинные концептуальные основания связаны со спецификой имяупотребления, то есть с упоминанием имени кого-либо, которое является порукой необходимости выполнения того, о чем сообщается. Это к тому же подтверждается буквальными переводами некоторых формул, например, «во имя Аллаха!», «во имя той веры, которую исповедую», «во имя этой еды».
Этноспецифическая манифестация клятв и заклинаний в карачаево-балкарском языке обусловлена тем, что в формировании их концептуальных оснований большую роль играли языческие верования карачаевцев и балкарцев. Существует мнение, что прототипами этих речевых жанров были заклинания жрецов [см., напр., 2], связанные с верой в магическую силу слова. Если прагматической основой исследуемых формул как знаков естественного языка является желание уверять в чем-
либо, упросить сделать что-либо, то концептуальная их основа представлена объектами желания, а также теми силами, которые могут осуществить это желание. Не случайно в их структуре содержатся такие смысловые компоненты, как Тейри «название верховного божества в карачаево-балкарском языческом пантеоне», Аллах «Бог», дин «вера, религия», файхамбар «пророк», сау «живой, невредимый, здоровый, целый», ата «отец», ана «мать», жан «душа», къач «честь, уважение», аш «еда, пища», сют (ананы) «материнское молоко», бет «лицо» и др. При кажущемся различии этих компонентов они объединяются тем, что связаны с материальными и морально-нравственными устоями жизни человека. Нам представляется, что клятвы и заклинания имеют единое концептуальное ядро - «жизнь». Поскольку эти знаки языка появились и закрепились в сознании человека в отдаленные эпохи, когда был велик страх человека перед стихийными необъяснимыми силами, они произносились как магические формулы с целью противодействия этим силам. Поэтому так много формул с названиями языческих божеств, мусульманского бога и пророка, которые могли бы воспрепятствовать им. Кроме того, во многих словесных формулах содержатся компоненты ёлме «не умирай», сау «живой, здоровый», которые также подтверждают единое концептуальное ядро этих формул, связанное с жизнью: Атанг-анангёлмесин, айтмакишиге! «Заклинаю тебя жизнью твоих родителей, не говори никому (букв.: Пусть не умрут твои родители, не говори никому)!»; Барыбыз да ёлмейик, къайтырлыкъма! «Клянусь жизнью всех нас, вернусь (букв.: Пусть все мы не умрём, я вернусь)!»; Мажмудинсаукелсин, сабийникелтир-ликме! «Клянусь Мажмудином (букв.: Пусть Мажмудин вернётся живым, здоровым), приведу сюда ребёнка!» и др.
С точки зрения структурной организации и лексического наполнения многие клятвы и заклинания не отличаются друг от друга. Развести данные речевые акты возможно, лишь учитывая то, к кому они обращены - лицу говорящему или второму лицу. Например, отнесенность высказывания Атамыжаныючюн, мен кёрмеген-ме! «Клянусь отцом (букв.: Клянусь душой моего отца), я не видел!» к речевому жанру «клятва» зависит от оформления слова, называющего кого-либо священного для говорящего, притяжательным аффиксом первого лица (ата-м-ы «моего отца»), тогда как при его оформлении аффиксом второго лица (ата-нг-ы «твоего отца») высказывание выступает как заклинание: Атангыжаныючюн, барма ары! «Заклинаю тебя душой твоего отца (умоляю), не ходи туда!» Словесные формулы могут выступать как клятвы и как заклинания в зависимости от коммуникативного намерения говорящего. Если его коммуникативная цель связана с уверением кого-либо в чём-либо, то реализуется речевой акт клятвы, если целью говорящего является воздействие на кого-либо просьбой или мольбой, то словесная формула выступает как заклинание. Сравни, например: Каплийнижаныючюн, этерме! «Клянусь Ка-плий (букв.: Клянусь душой Каплий), сделаю!» и Каплийнижаныючюн, кетме!«Заклинаю тебя душой Каплий, не уходи!»; Жазыкъныжаныючюн, келирме! «Клянусь беднягой (умершим) (букв.: Клянусь душой бедняги), приду!» и Жазыкъныжаныючюн, урушмаанга! «Заклинаю тебя душой бедняги (умершего), не ругай его!».
С прагматической точки зрения, таким образом, клятва и заклинание реализуют речевые акты обещания, уверения, просьбы, мольбы, связанные с базовой формулой желания добиться определенного результата. Одна и та же словесная формула, кардинально не меняя своей структурной организации, в зависимости от иллокутивных целей может выступать как речевой акт заклинания (просьбы) (1), клятвы (2) и даже проклятия (3): 1. Ичгенсютюнгхарамболсун, эгечингблажарашмасанг! «Пусть молоко матери будет тебе не впрок, если ты не помиришься с сестрой!». 2. Ичгенсютюмхарамболсун, эгечингблажарашмасам! «Пусть молоко матери будет мне не впрок, если я не помирюсь с твоей сестрой!». 3. Ичгенсютюнгхарам-болсун! «Пусть молоко матери будет тебе не впрок!».
Итак, этноспецифическая манифестация клятв и заклинаний в карачаево-балкарском языке, во-первых, обусловлена тем, что в актуализации их инвариантного интенционального смысла принимают участие имена объектов, важных для использующего данные речевые акты, а также тех сил, к которым в качестве поруки осуществления желания апеллирует говорящий. Во-вторых, с точки зрения структуры, речевые акты клятв и заклинаний могут быть реализованы различными по степени иллокутивной силы, распространенности и эксплицитности языковыми средствами. Наряду с перформативными глаголами, в клятвах и заклинаниях используются так называемые семантические перформативы, которые в данных речевых актах выступают как устойчивые сочетания с закрепленной за ними функцией равнозначности произнесения и действия.
литература
1. Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. М.: Наука, 1976.
2. Белицкий М. Забытый мир шумеров. М., 1980.
3. Бесолова Е. Б. Особенности ритуала и текста осетинских бранных формул и проклятий // Известия СОИГСИ. Владикавказ, 2007. Вып. 1 (40).
4. Карачаево-балкарско-русский словарь / под ред. Э. Р. Тенишева и Х. И. Суюн-чева. М.: Русский язык, 1989.
5. Лингвистический энциклопедический словарь / под ред. В. Н. Ярцевой. М.: Советская энциклопедия, 1990.
6. Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 17. Теория речевых актов. Сборник / общ. ред. Б. Ю. Городецкого. М.: Прогресс, 1986. С. 22-129.
7. Санникова О. В. Польская мифологическая лексика в структуре фольклорного текста // Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал. М.: Наука, 1994.
8. Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 17. Теория речевых актов: сборник / общ. ред. Б. Ю. Городецкого. М.: Прогресс, 1986а. С. 151-169.
9. Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1981-1984.
10. Толковый словарь карачаево-балкарского языка: в 3 т. Нальчик: Эль-Фа, 1996.
references
1. ArutyunovaN. D. The sentence and its meaning. M.: Nauka, 1976.
2. Belitskii M. forgotten world of the Sumerians. M., 1980.
3. Besolova E. B. Features of ritual and text Ossetian abusive formulas and curses // SOIGSI News. Vladikavkaz, 2007. Issue 1 (40).
4. Karachay-Balkar-Russian dictionary / Ed. E. R. Tenisheva and H. I. Suyuncheva. M.: Russian language, 1989.
5. Linguistic encyclopedic dictionary / Ed. V. N.Yartsevoy. M.: Soviet Encyclopedia, 1990.
6. Austin J. L. Word of the action // New in foreign linguistics: Vol. 17. The theory of speech acts: collection / obsch. red. B. Yu. Gorodetskogo. M.: Progress, 1986. P. 22-129.
7. Sannikov O. V. Polish vocabulary mythological structure of folklore texts // Slavic and Balkan folklore: Beliefs. Text. Ritual. M.: Nauka, 1994.
8. Searle Dzh. R. Chto a speech act? // New in foreign linguistics: Vol. 17. The theory of speech acts: collection / obsch. red. B. Yu. Gorodetskogo. M.: Progress, 1986a. P. 151-169.
9. Russian dictionary: in 4 t. / ed. A. P. Evgenevoy. M.: Russian, 1981-1984.
10. The Explanatory Dictionary of Karachai-Balkar language: in 3 t. Nalchik: El Fa, 1996.
