CC BY
29
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2017. №2(48)
УДК 861.161.1
ЭТНОС КЕТОВ В КОЛОНИАЛЬНОМ И ПОСТКОЛОНИАЛЬНОМ ДИСКУРСАХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XVIII - начала ХХ вв.
© Валерий Мароши
THE ETHNOS OF KETS IN COLONIAL AND POST-COLONIAL DISCOURSE IN RUSSIAN LITERATURE OF THE 18th - EARLY 20th CENTURIES
Valerij Maroshi
The article explores the ethnic image of one of the Eastern Siberia minorities - the Kets - created in travelogues, ethnographic descriptions and realistic prose of Russian literature from the early 18th to the early 20th centuries. During that period of time they were called "the Yenisei Ostyaks". Among the indigenous peoples of Eastern Siberia, the travelers and ethnographers of the 18th - 19th centuries favored the Tungus (Evenki) as the most numerous and noble ethnicity. The Kets were regarded as a very poor, unsympathetic and marginalized ethnic group. This attitude of ethnographers can be called a perfect colonial one. However, some travelers, especially linguist M. Kastren, highly appreciated their peculiar "innocence" and naivety, trying to find European anthropological features in these people. V. Peredolskiy, a Russian ethnographer of the late 19th - early 20th centuries, became the first true defender of the Kets. He created a dramatic series of fictionalized sketches about their bleak fate. The Kets were portrayed as victims of inhuman Russian traders and priests. Their poverty, hunger and alcohol addiction were attributed entirely to the negative impact of the Russians, who acquired infernal features in Peredolskiy's description.
Keywords: Russian literature, ethnicity, indigenous peoples, Ket ethnicity, colonial, postcolonial.
Статья посвящена исследованию этнообраза одного из самых малочисленных народов Восточной Сибири - кетов - в очерках, травелогах, реалистической прозе русской литературы с начала XVIII века до начала ХХ века. В этот период времени их называли «енисейскими остяками». Среди малых народов Восточной Сибири путешественники и этнографы с XVIII века отдавали предпочтение тунгусам (эвенкам) как самому многочисленному и благородному этносу. Кетам досталась роль самого бедного, несимпатичного и маргинального этноса. Подобное отношение к ним этнографов можно назвать идеальным колониальным аттитюдом. Однако некоторые путешественники, прежде всего лингвист М. Кастрен, все же отмечали их особое простодушие и наивность, старались найти в них европейские антропологические черты. Первого настоящего защитника кеты нашли в лице этнографа конца XIX - начала ХХ века В. Передольского, создавшего серию драматичных беллетризованных очерков, посвященных их безотрадной участи. В них кеты предстают вымирающими жертвами бесчеловечных русских торговцев и священнослужителей. Бедность, голод, алкогольная аддикция кетов объясняются исключительно негативным воздействием русских, которые приобретают в описании В. Передольского инфернальные черты.
Ключевые слова: русская литература, этнос, малочисленные народы, кеты, колониальный, постколониальный.
Во взглядах на соотношение русской литературы и постколониального дискурса существуют две взаимоисключающие точки зрения, которые могут быть сведены к следующим утверждениям: 1) национальная словесность камуфлировала и поэтизировала русский вариант колониализма и империализма [Thompson]; 2) в России преобладала «внутренняя» колонизация русского народа, и в этой ситуации русские писатели и интеллигенция в целом стали «голосом» не только
своей угнетаемой нации, но и всех остальных, лишенных права голоса в имперской культуре [Эткинд], [Кукулин]. Эти две взаимоисключающие точки зрения на дискурсивные стратегии русской литературы стали крайностями, которые мы будем, по возможности, избегать.
В отличие от некоторых других малочисленных народов Сибири этнос кетов не выразил себя в русскоязычной или автохтонной словесности авторского типа, в их истории не было и нет по
сей день тех представителей национальной интеллигенции, которые бы претендовали на роль медиумов или идеологов этнического самосознания. Немногочисленные кетские интеллигенты предпочитают пассивную роль информантов для этнографов и лингвистов. Попытки создания в начале 2000-х гг. новых институций, которые бы остановили процесс утраты языка (общество кет-ской культуры, обучение языку в школе, новые центры изучения), нельзя признать успешными.
Со времени начала русского Просвещения у «инородцев» Сибири и Севера в изображении русских путешественников и литераторов дикость, невежество, грубость, лень, нечистоплотность, пьянство, беззаботность, робость сочетаются с простотой, честностью, добротой, гостеприимством, чадолюбием. Именно влияние концепции Просвещения позволило уже к началу XIX века увидеть «дикарей» скорее несчастными жертвами жажды наживы и даже самого Просвещения: «В таком беззаботном состоянии находились дикари до знакомства с промышленниками. ... познание о вине, о порохе, о картах ...развернули в них различные страсти, и сим только подвинулись они на шаг к просвещению» [Степанов, с.61-62]. Таким образом, контровер-сивное переплетение колониального и антиколониального дискурсов, констатации одновременно цивилизационной отсталости инородцев и пагубного развращения их нравов, гибели слабых этносов, которые несет приход цивилизации, стало основой отношения к «малым народам» в досоветскую эпоху. В отличие от западного колониального дискурса, никто из русских путешественников, администраторов, литераторов ХУШ-Х1Х вв. не идеализировал образ жизни аборигенов: климат и бедность их быта не вызывали ассоциаций с утраченным Эдемом.
А. Н. Радищев первым из русских литераторов дал обобщенную характеристику народов Сибири, не устаревшую до сих пор:
Просты в нравах, застенчивы, гостеприимны, а повсеместная их страсть есть пьянство. Толико они оному преданы, что принуждены были издавна уже совсем запретить продажу горячих напитков в их кочевьях. Они в сем случае не знают ни умеренности и не жалеют ни здравия, ни имения [Радищев, с. 136].
В полном соответствии со своими сентиментально-просветительскими убеждениями он одним из первых представил инородцев жертвами русских торговцев и священников:
Сии зверския ростовщики выманивают у них летом запасенную ими пищу за дешевую цену, а при начале зимы продают им ее же чрезмерно дорого. Таким
образом, нещастные сии бывают жертвою плутовства городских жителей. Другое утеснение бывает им от неистовства священных служителей. Разъезжая по почтовому без платежа прогонов из одного селения в другое, пьют и едят даром и выманивают у сих простяков все, что только можно... [Там же, с. 136-137].
Рассмотрим, как складывалось описание кетов в этнографическом дискурсе в XVIII веке. Первым описывает языковую несовместимость «енисейских остяков» с «обскими» во время путешествия в Мангазею весной-летом 1723 г. Д.-Г. Мес-сершмидт. Тем не менее, до 1920-х гг. кетов будут продолжать называть «остяками», а в художественной литературе эта дезориентирующая, «колониальная» номинация сохраняется и до сих пор. Мессершмидт впервые выдвинул предположение о родстве кетов с финнами, «европеизируя» их [Messersclimidt]. В этом предположении его поддержал швед Ф. И. фон Штраленберг [Strahlenberg]. Эта гипотеза станет впоследствии существенной частью «евроориентированной» гипотезы этнографов, особенно М. А. Кастрена и А. Ф. Миддендорфа:
Кажется, они - последние остатки некогда многочисленного и могущественного племени, которое в борьбе против русского и татарского преобладания уменьшилось до нескольких сот душ. По характеру своему они весьма близко подходят к нам, финнам -это добрый, тихий, мирный, бедный и нисколько не прихотливый народ. В наружности их монгольские черты выступают не так резко, как у самоедов или тунгусов [Кастрен, c.171];
. типичная финская физиономия, с финскими глазами, но монгольским, почти кругообразным очертанием лица [Миддендорф, с. 659].
Языковая исключительность кетов провоцирует и продолжает провоцировать «мифоген-ность» их этногенеза в истории.
В системе этнических противопоставлений уже Д.-Г. Мессершмидт наибольшее внимание уделил соседям кетов - тунгусам, достаточно подробно описав их быт, нравы, приятность языка, талантливость. Эту черту колониального дискурса Д. Спёрр называет «классификацией» [Spurr, c. 61-76] (создание иерархии колонизуемых этносов с акцентированием близости «избранных» к колонизаторам). Однако это было вполне объяснимо и вне «колониализма»: тунгусы встречались в Восточной и Южной Сибири повсеместно, они были на порядок многочисленнее тех же кетов (36 тыс. / 3,5 тыс) и зажиточнее. После появления дневников и описаний Д.-Г. Мессершмидта и Г. Миллера они надолго стали любимым этносом русских путешественников и литераторов, по сути представляя все ос-
тальные сибирские народы: А. Пушкин совсем не случайно поместил именно их на западе империи в своем «Памятнике» («...и ныне дикой // Тунгус...»). Остяки же наряду с самоедами стали париями среди этносов Восточной Сибири.
После путешествий по тем же маршрутам Восточной Сибири десять лет спустя, в 1734— 1735 гг. и 1739 г., Г. Ф. Миллер составил «Описание сибирских народов», в котором приоритет был отдан тунгусам как наиболее цивилизованным. Об остяках он отозвался скорее нейтрально, сравнивая их с ближайшими соседями: Душевный характер остяков сам по себе хороший. Они не причиняют несчастий друг другу, но не столь щедры, как тунгусы» [Миллер, с. 187]. Тем не менее им впервые была отмечена необычная сложность кетского языка, опять-таки в сравнении с тунгусским: Остяки на реке Кети говорят, что по свидетельству и мнению всех соседних народов их остяцкий язык труднее всех остальных. Тогда как тунгусский язык, напротив, считается очень легким [Там же, с. 61]. Таким образом, уникальность и сложность языков уже со второй половины XVIII века стали причиной особого отношения этнографов к кетам и родственным им еще более малочисленным народам (аринам, ассанам, котам, югам, пумпоколам).
Своего первого настоящего исследователя и защитника кеты обрели в лице финского лингвиста, шведа М. А. Кастрена. В 1858 году он первым опубликовал грамматику и словарь кет-ского и коттского языков («Versuch einer jenissei-ostjakischen und kottischen Sprachlehre») и его диалектов. Правда, с его подачи кетов до конца XIX века стали ошибочно считать финно-угорским народом: уж очень хотелось финскому лингвисту найти побольше этнических «родственников». Но все-таки главной его целью было спасение уникального вымирающего языка:
На этом пути я намерен заняться еще языком, о котором никто не знает, что он такое. По мнению одного известного русского писателя, он принадлежит особому корню языков, который близок цели всего человеческого - к смерти и забвению [Кастрен, с.109].
Таким образом, на первое место в отношении к кетам вышел их уникальный язык и возможная близость к европеоидам. В своих путевых записках (1846) М. Кастрен еще отчетливее противопоставил друг другу остяков и тунгусов как маргинальный и доминирующий этнос соответственно. Так, он отмечает «ловкость тунгусов» [Там же, с. 149] и «. неуклюжесть, неповоротливость остяков в оленьих или заячьих шубах» [Там же, с.170], совершенно разную манеру вести себя и одеваться тех и других:
Тунгусы - красивый, нарядный и щеголеватый народ, их по справедливости можно было бы назвать дворянством Сибири. Они придумывают возможные способы и средства к украшению своей наружности, содержат себя довольно чисто и опрятно ... рядятся в разные фантастические костюмы [Там же, с. 150];
Тунгусский князь был разряжен во вкусе своего народа; остяцкий ж - в простой шубе с прожженным задом [Там же].
Тунгусы и остяки у М. Кастрена образуют пару «хитрецы» / «простаки»: тунгус несколько хитер и расчетлив, остяк же, напротив, про-стее и добродушнее [Там же]. Ср.: «сердечная простота» [Там же, с.152] (остяка - В.М.). Позже «простота» остяков будет общим местом в описаниях и тех, кто вовсе будет не склонен относиться к ним сентиментально: .в натуре остяка есть много простосердечия, несмотря на его наклонность к обману, развивающемуся в нем преимущественно от нужды, лени и тяготеющих на нем казенных долгов [Третьяков, с. 172]. М. Кастрен отдал предпочтение бесхитростным детям природы перед хитрыми и более развитыми тунгусами, другие путешественники выберут наиболее «храбрых воинов», к которым, по общему мнению, тоже относятся тунгусы: С пылкостью характера тунгусы соединяют в себе редкие между инородцами черты - неустрашимость, отважность, ловкость, простосердечие и сострадательность» [Там же, с. 163]. Итак, привилегированный этнос был назначен «колонизаторами», для кетов же были оставлены «простота» и «сложный язык», не вписывающиеся ни в одну типологию.
«Колониальный дискурс» наиболее всего проявился в этнографических описаниях кетов второй половины XIX века. Однако начало пренебрежительному отношению к остякам было положено в этнографическом обзоре первого енисейского губернатора А. П. Степанова, которому не понравились и манера одеваться остяков, и выражения их лиц: Остяки и в праздники, и в будний день всегда одинаковы: запачканы, оборваны и неловки [Степанов, с. 76]; Мужчины имеют пасмурное лицо; у женщин разливаются в физиономии томность и страдание [Там же, с. 77].
Еще более усилят эту негативную оценку, добавив еще и характерологии, путешественники и авторы описаний Енисейского края. Порой создается впечатление, что авторы как будто цитируют друг друга: Беззаботливость, вспыльчивость, хвастливость, лень - вот отличительные черты остяка [Третьяков, с. 171]; Беззаботность, хвастливость, беспечность и лень - вот отличительные черты характера этого ино-
родца. Есть у него достаточно корму - он не двинется на работу, точно так же, если и голодает, то лежит и спит, пока крайняя нужда не заставит приняться за работу [Лыткин, с. 133]; ... остяки добросердечны, редко отказываются от уплаты долгов своих отцов, хотя плутовство и обманы развиваются между ними вследствие их крайне безотрадного положения и нищеты. Как мужчины, так и женщины неряшливы и нечистоплотны и крайне ветрены [Там же, с. 134]; Женщины, усвоив наследственную лень, грубость, нечистоплотность, столько же ветрены, как и мужчины [Третьяков, с. 172]; .в пьяном виде остяк дик и безобразен до отвращения [Там же, с. 195]; ...привыкнув тунеядни-чать, постоянно одолжаются казенным хлебом [Там же, с. 229].
Если судить по травелогам, бедность кетов только усиливается на протяжении XIX века, это самый бедный народ Восточной Сибири: ...хуже всех живут так называемые остяки [Кастрен, с. 161]; Во всей Сибири я не видел таких жалких кочевников, как Остяков у Бахтинского поселения [Миддендорф, с. 659]; ...посреди поразительной нищеты [Третьяков, с. 229]; Вообще положение остяков крайне тяжелое и безотрадное; они живут в большинстве в плохих чумах и представляют из себя, за не многими исключениями, жалких нищих, притом находящихся в полной кабале и зависимости у местного русского населения [Лыткин, с. 131].
Итак, к концу Х1Х века кеты в наибольшей степени стали претендовать на роль париев колониального дискурса, но и тем самым - «отверженных» сентиментально-интеллигентского, антиколониального дискурса. Самым яростным защитником кетов и, соответственно, обличителем русских угнетателей стал этнограф В. В. Передольский, который побывал у остяков три раза - в 1894, 1895, 1898 гг. Правда, до сих пор остается неясным, каких именно енисейских остяков он описывает: упоминаемые им в молитвах персонажей имена богов указывают скорее на селькупов, которых, чтобы отличить от кетов, называли тогда остяками-самоедами. Его очерки стали первым беллетризованным описанием безотрадной участи этого народа. Хотя автор сам постоянно подчеркивает отсутствие вымысла («все очерки мои - это картины действительности, не изменены даже имена» [Передольский, с .VIII]), но в то же время он не чуждается повествовательных эффектов вроде постоянного нагнетания crescendo разного рода ужасов, описывающих нищету и страдания остяков, и, соответственно, жестокости и хитрости русских. Вот как в романтическом стиле изображается им, например,
духовное превосходство шамана над православным священником:
Снова смотрит шаман на батьку — да уж другими глазами; не бегут теперь из них слезы: страшный огнь, что сверкнул вдруг из-под нависших бровей, -высушил их. Жжет очами своими батьку шаман. Съежился тот, даже рукой заслонился и пятится, пятится к лодке: корежит его, как бересту в огне. А шаман все стоит. Высоко поднял старую голову и сам вдруг будто выше стал. Грозно светятся очи из-под всклокоченных белых волос, тихо подымается вверх рука шамана.. .[Там же, с. 60].
В отличие от всех предыдущих авторов В. Передольский полностью игнорирует признаки дикости нравов или неустроенности быта остяков. Он всецело и всегда на их стороне, склонен оправдывать остяков в любой ситуации и обвинять во всем русских: енисейский остяк жить без хлеба теперь не может, потому что у него нет оленей, а оленей у него нет потому, что их выманил себе русский торгаш, споив инородца водкой [Там же, с. VII]. В действительности же, большинство кетов находилось на гораздо более архаичной стадии развития, чем окружающие их народы, поэтому в своей повседневной жизни они привыкли обходиться без оленей, заменяя их собаками.
«Титаническая сила природы», «мощь Енисея» в композиции книги контрастны убыванию сил остяцкого народа (См. название очерка «Все равно погибать»): один за другим гибнут борцы за остяцкий народ, стареет и теряет жену Са-воська, спиваются даже те, кто пытался сопротивляться тяге к водке. Весь цикл представляет собой сочетание жанров плача, инвективы и этнографического очерка. В конечном счете автором и персонажами обвинение предъявляется всему русскому этносу: . остяк гибнет, и гибель его тяжелым упреком ложится на русского и не только на того русского, который непосредственно гнетет остяка на дальних окраинах Азии, но и на русского вообще, так как он, ограждая себя от вредного элемента в своей среде, безжалостно отбрасывает таковой в среду беззащитных дикарей [Там же, с. VII]; ... костенеющим языком шаман роняет свое последнее слово: «Берегитесь... русских... не верьте... русским... вся погибель... от них [Там же, с. 66-67]. Купцы, рыбопромышленники, священник («батька»), любой русский поселенец у В. Передольского предстают абсолютно законченными в своей жестокой бесчеловечности.
После беспрецедентной книги В. Передольского кеты по-прежнему будут представлять интерес для уже советских этнографов и лингвис-
тов, но язык их описания будет выстроен в духе научного объективизма и автоцензуры всего того, что могло причинить вред репутации «малого народа». Предпосылки к этому возникли еще в дореволюционное время, книга В. Передольского стала образцом будущего воинствующего постколониализма. Такой антиколониализм неизбежно начал принимать русофобский характер, хотя он и оговаривался авторами как необходимость «коренизации» управления, образования, административного и культурного отделения от русских.
Список литературы
Кастрен М. А. Сочинения. В 2-х т. Т.2. Путешествие в Сибирь (1845-1849). Тюмень, изд. Ю. Мандри-ки, 1999. 352 с.
Кукулин И. «Внутренняя постколонизация»: формирование постколониального сознания в русской литературе 1970-2000 годов // Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России: Сб. статей / под ред. А. Эткинда, Д. Уффельман-на, И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2012. 960 с. С.846-910.
Лыткин Н. В. Енисейская губерния, ее прошлое и настоящее / очерк Н. В. Лыткина, чл. Имп. Рус. геогр. о-ва. С.-Петербург : тип. и лит. В. А. Тиханова, 1892. [2], II, IV, 467 с.
Миддендорф А. Ф. Путешествие на север и восток Сибири. Ч. 2. Север и восток Сибири в естественно-историческом отношении. Вып. 7, отд.6. Коренные жители Сибири (Окончание всего сочинения). Спб.: изд-во имп. Акад.наук,1878. III, С. 619-833,\Ш+ил. С.657-660.
Миллер Г. Ф. Описание сибирских народов./ Пер. с нем. А. Х. Элерт. М,: Пам. истор. мысли, 2009. 256 с.
Передольский В. В. По Енисею: Быт енисейских. остяков: С рис. по фот. автора. Санкт-Петербург: А. Ф. Девриен. 1908. VIII. 182 с.
Радищев А. Н. Описание Тобольского наместничества // А. Н. Радищев. Полное собрание сочинений. М.;Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1938-1952. Т. 3 (1952). С. 133-142.
Степанов А. Енисейская губерния. Ч.2. СПб., тип. К. Венгебера, 1835. 456 с.
Третьяков П. И. Туруханский край, его природа и жители / [Соч.] П. И. Третьякова. Санкт-Петербург : тип. В. Безобразова и К°, 1871. [6]. 316 с.
Эткинд А. Русская литература, XIX век: Роман внутренней колонизации // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/ 2003/59/etk.html (дата обращения: 10.04.17).
Messersclimidt D. G. Forschungsreise durch Sibirien. 1720-1727. Teil 2. Tagebuchaufreichungen Januar 1723. Mai 1724. Berlin, 1964. S. 64-67.
Spurr David. The Rhetoric of Empire: Colonial Discourse in Journalism, Travel Writing, and Imperial Ad-
ministration. Durham: Duke University Press, 1993. 212 p.
Strahlenberg Philipp Johann Tabbert. Das Nord- und Ostliche Theil von Europa und Asia. Stockholm: Verlegung des Autoris, 1730. 438 p.
Thompson, Ewa M. Imperial Knowledge. Russian Literature and Colonialism. Westport, CT. Greenwood Press., 2000. 248 p.
References
Etkind, A. (2003). Russkaia literatura, XIX vek: Roman vnutrennei kolonizatsii [Russian Literature, 19th Century: The Novel of Internal Colonization]. Novoe lit-eraturnoe obozrenie, No. 59. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2003/59/etk.html (accessed: 20.04.17). (In Russian)
Kastren, M. A.(1999). Sochineniia. V 2-h t. T.2. Puteshestvie v Sibir' (1845 - 1849) [Works. In Two Volumes. Vol.2. A Journey to Siberia (1845 - 1849)]. 352 p. Tiumen', izd. IU. Mandriki. (In Russian)
Kukulin, I. (2012). "Vnutrenniaia postkolonizaciia": formirovanie postkolonial'nogo soznaniia v russkoi literature 1970-2000 godov ["Internal Postcolonization": The Formation of Postcolonial Consciousness in Russian Literature of 1970-2000]. Tam, vnutri. Praktiki vnutrennei kolonizacii v kul'turnoi istorii Rossii. Sb. statei / Pod red. A. Etkinda, D. Uffel'manna, I. Kukulina. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, pp. 846-910. (In Russian)
Lytkin, N. V. (1892). Eniseiskaia guberniia, ee proshloe i nastoiashchee [The Yenisei Province, Its Past and Present]. Ocherk N. V. Latkina, chl. Imp. Rus. geogr. o-va. St. Petersburg, tip. i lit. V. A. Tihanova. [2], II, IV, 467 p. (In Russian)
Messersclimidt, D. G. (1964). Forschungsreise durch Sibirien. 1720-1727 [A Journey through Siberia. 17201727]. Teil 2. Tagebuchaufreichungen Januar 1723. Mai 1724, pp. 64-67. Berlin. (In German)
Middendorf, A. F. (1878). Puteshestvie na sever i vostokSibiri [A Journey to the North and East of Siberia]. Ch.2. Sever i vostok Sibiri v estestvenno-istoricheskom otnoshenii.Vyp. 7, otd.6. Korennye zhiteli Sibiri. (Okon-chanie vsego sochineniia). III, pp. 619-833.VIII+il., pp. 657-660. St. Petersburgb, Izd-vo imp. Akad.nauk. (In Russian)
Miller, G. F. (2009). Opisanie sibirskih narodov [A Description of the Siberian Peoples]. Per. s nem. A. H. Ehlert. 256 p. Moscow, Pam. istor.mysli. (In Russian)
Peredol'skii, V. V. (1908). Po Eniseiu: Byt eniseiskih. Ostiakov [Along the Yenisei: The Life of the Yenisei Ostyaks]: S ris. po fot. avtora. VIII. 182 p. St. Petersburg, A. F. Devrien. (In Russian)
Radishchev, A. N. (1952). Opisanie Tobol'skogo namestnichestva [A Description of the Tobolsk Viceger-ency]. A. N. Radishchev. Polnoe sobranie sochinenii. T. 3, pp. 133-142. Moscow, Leningrad, Izd-vo Akademii Nauk SSSR. (In Russian)
Spurr, David. (1993). The Rhetoric of Empire: Colonial Discourse in Journalism, Travel Writing, and Imperial Administration. 212 p. Durham, Duke University Press. (In English)
Stepanov, A. (1835). Eniseiskaia guberniia [The Yenisei Province]. Ch. 2, 456 p. St. Petersburgb, tip. K. Vengebera. (In Russian)
Strahlenberg, P. J. T. (1730). Das Nord- und Ostliche Theil von Europa und Asia [The Northern and Eastern Parts of Europe and Asia]. 438 p. Stockholm, Verlegung des Autoris. (In German)
Thompson, Ewa M. Imperial Knowledge. Russian Literature and Colonialism. (2000). Westport, CT. Greenwood Press. 248 p. (In English)
Tret'iakov, P. I. (1871). Turuhanskij kraj, ego priroda i zhiteli. [The Turukhansk Region, Its Nature and Inhabitants]. Soch. P.I. Tret'iakova. 316 p. St. Petersburg, tip. V. Bezobrazova i K°. (In Russian)
The article was submitted on 02.06.2017 Поступила в редакцию 02.06.2017
Мароши Валерий Владимирович,
доктор филологических наук, профессор,
Новосибирский государственный педагогический университет, 630126, Россия, Новосибирск, Вилюйская, 28. [email protected]
Maroshi Valerij Vladimirovich,
Doctor of Philology, Professor,
Novosibirsk State Pedagogical University, 28 Viliujskaia Str.,
Novosibirsk, 630126, Russian Federation. [email protected]
