Этнополитическая ситуация в Эстонии накануне провозглашения независимости в конце 1980-х начале 1990-х годов Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 94(474.2)

Зверев Кирилл Александрович

Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова

[email protected]

ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ЭСТОНИИ НАКАНУНЕ ПРОВОЗГЛАШЕНИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ В КОНЦЕ 1980-х - НАЧАЛЕ 1990-х ГОДОВ

Эстонская Республика, восстановив независимость в 1991 г., перестала быть мононациональным государством (коим была в 1920-е - 1930-е гг.), а стала многонациональной страной с преобладанием двух этносов - эстонцев и русских. Уже только поэтому можно констатировать, что реставрация правовой базы I Республики (закон о гражданстве [11], об иностранцах [14], о культурной автономии национальных меньшинств [13]) не могла отвечать изменившейся ситуации в стране (до 1940 г. в Эстонии проживало 92% эстонцев). Положение усугубилось тем обстоятельством, что прогнозы на репатриацию неэстонского населения и сокращение его доли до 20-25% [1] не оправдались.

К сожалению, после распада СССР на постсоветском пространстве возобладала тенденция к строительству национальных государств, когда одной из задач представлялось закрепление приоритета титульной нации во всех областях жизни. В результате, русскоязычное население Эстонии в начале 1990-х оказалось в новых для себя условиях - в независимом государстве, без гражданства, в большинстве случаев без знания языка. Изначально не будучи однородной группой, с течением времени русскоязычное население стало раскалываться на разные подгруппы и не могло консолидироваться для совместного отстаивания своих прав и решения общих проблем в политическом, экономическом и социальном поле.

Ключевые слова: Эстонская республика, независимость, многонациональное государство, многонациональная страна, русскоязычное население.

По данным последней переписи населения СССР, в 1989 г. в Эстонской ССР титульное население составляло 61,5% от всего населения республики (963281 чел. из 1565662). Кроме того, в ЭССР проживало около полумиллиона русских (474834, или 30,3% населения), 48271 украинец (3,1%) и 27711 белорусов (1,8%), оставшиеся менее пяти процентов неэстонского населения составляли татары, евреи, литовцы, латыши и немцы, кроме того, 0,9% не указали свою национальность или дали неопределенный ответ [8, с. 14].

Формирование русскоязычного населения Эстонии связано с советским периодом ее истории. После Второй мировой войны в новую союзную республику прибыли советские партийные и государственные работники, военнослужащие и сотрудники силовых структур, за редкими исключениями не владевшие эстонским языком. Естественно, в соответствующие сферы жизни ЭССР стал активно входить русский язык, обретая прочные ассоциативные связи с советским общественно-политическим строем, а для большинства коренного населения - тесно увязываясь с потерей государственной независимости.

Распределение русскоязычного населения в Эстонии характеризовалось территориальной неравномерностью: в основном оно было сконцентрировано в крупных городах и в промышлен-но развитых северо-восточных регионах страны. Большинство русскоязычных в советский период прибывали в Эстонию для работы на крупных предприятиях промышленности (Таллин, Маарду, Нарва) или в шахтах по добыче горючего сланца (район Ида-Вирумаа: Йыхви, Кохтла-Ярве, Силла-

мяэ). Работая на крупных предприятиях, новоприбывшие получали жильё, входя в число постоянных жителей республики. Уже к началу 1980-х гг. в Эстонии неэстонцы, в основном русские и русскоязычные, среди занятых по разным отраслям народного хозяйства составляли в промышленности 54,4%, (при этом в машиностроении и металлообработке неэстонцы в 1983 г. составляли 63,9% занятых, среди работников ИТР в промышленности - 67,9%), на транспорте - 50,7% и 53,5%, в строительстве - 35,6% и 40,1% [6, с. 112]. Эти диспропорции отмечались эстонским социологом А. Кирхом и его российскими коллегами еще в конце 1980-х гг. [2; 9; 10]. По его данным, удельный вес русских превышал их долю в населении среди рабочих машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности - в 1,19 раза, текстильщиков - в 1,16, строителей - в 1,2, железнодорожников - в 1,45. Русские преобладали на крупных предприятиях союзного значения. Среди металлургов русских было в 2 раза больше, чем эстонцев, среди горняков - в 2,6 раза, а в некоторых отраслях русские преобладают и по абсолютной численности: в машиностроении и металлургии, на железнодорожном и водном транспорте и т. п. Эстонцы же первенствовали в полиграфической, пищевой и в других отраслях местной промышленности, в сфере услуг и, разумеется, в сельском и рыбном хозяйстве [5, с. 115].

В то же время доля неэстонцев среди инженерно-технических работников в промышленности была равна их проценту в составе населения республики, а среди руководителей предприятий и их подразделений русские были, наоборот, «не-допредставлены» (0,56% от доли русских в насе-

© Зверев К.А., 2015

Вестник КГУ им. H.A. Некрасова М- № 1, 2015

53

лении). Подобное соотношение характеризовало долю неэстонцев среди научных работников, преподавателей, учителей (0,69), работников искусства (0,33). В Эстонии в 1989 г. на 10 тыс. занятого населения (в городах) приходилось среди эстонцев 94 работника управления, среди русских, живущих в Эстонии, - 43, научных работников, соответственно, 172 и 41, работников литературы и искусства - 193 и 42, учителей - 353 и 231, рабочих же тяжелой промышленности 1 586 и 3 606 (данные рассчитаны Л. Остапенко) [5, с. 116].

Это отвечало общесоюзным тенденциям. За последние 10-15 лет существования СССР в союзных республиках стало заметно снижаться представительство русских во многих профессиях квалифицированного труда, прежде всего в сфере управления. В конце 1980-х гг. (по материалам Всесоюзной переписи населения 1989 г.) только в Белоруссии и Узбекистане русские были представлены в органах власти республик в соответствии со своей долей в составе населения. В других республиках, в том числе в Эстонии, в органах власти преобладали лица титульной национальности. Напротив, в милиции в Риге, Вильнюсе и Таллине к 1991 г. более 80% милиционеров были русскими [6, с. 100]. Также много русскоязычных было в прокуратуре, судебных органах, пожарной охране и т. д.

В послевоенные десятилетия степень культурной адаптации русских в советской Эстонии была невысока. Доля знающих эстонский язык составляла 10%, в культурных ориентациях - литературных интересах, музыкальных вкусах, информационных запросах, многих нормах повседневного поведения - неэстонцы в большинстве своем были ориентированы на русскую культуру. Но одновременно их социальная и трудовая адаптация в Эстонии, как и в других бывших советских республиках, была довольно высока. Как показал анализ результатов опросов русских жителей Таллина в 1991 г., 50% работающих были удовлетворены своей трудовой деятельностью, а совсем не удовлетворены -лишь 16%. Эта удовлетворённость была выше, чем у русских во многих других республиках, в том числе и в РСФСР. На отсутствие перспектив в карьере указывали всего 10% работающих; но среди высококвалифицированных специалистов их было вдвое больше, так как занятие высших руководящих должностей блокировалось принципом предпочтительности «национальных кадров» (хотя дискриминируемые в своем большинстве принадлежали к народу, официально считавшемуся «старшим братом» всех прочих народов СССР).

Русские в Эстонии, как и в других прибалтийских республиках, в основном работали на создававшихся при советской власти больших предприятиях союзного подчинения [6, с. 99] (завод «Двигатель», Таллинский электротехнический завод имени Ханса Пегельмана, «Punane RET»,

Кренгольмская мануфактура, «Силмет» и др.). По этой причине русскоязычное население формировалось исключительно как городское, причем в некоторых городах (Нарва, Кохтла-Ярве, Силламяэ) оно составляло подавляющее, до 90%, большинство. В столице Таллине неэстонское население составляло 52,6% населения [8, с. 69], преобладало на городских окраинах, где возводились новые жилые районы. В университетском центре Тарту, где преобладали эстонцы (72,3%) [8, с. 71], сложилась авторитетная среда русскоязычной гуманитарной интеллигенции, известная далеко за пределами СССР.

Приводимые данные свидетельствуют, что накануне предоставления Эстонии независимости русские не были, как это часто утверждалось в балтийской публицистике периода борьбы за независимость, «низами» балтийских обществ, «га-старбайтерами», выполняющими непрестижную, неприятную и низкооплачиваемую работу. Р. Ми-сиюнас и Р. Таагепера пишут: «В балтийском массовом представлении об иммигрантах на первом плане находится фигура необразованного и некультурного русского рабочего-строителя. Но статистика говорит, что средний образовательный уровень русских и украинцев в балтийских республиках был даже несколько выше, чем у самих балтийских народов». Но они не были и «верхушкой» советских балтийских обществ, народом господ, подобно предшествовавшим завоевателям-«мигрантам» в Балтии - немцам.

Не занимая в Эстонии, как в обществах других прибалтийских стран, какой-либо особой социальной ниши, за исключением относительно небольшой группы «досоветских» русских, русскоязычное население Эстонии не составляло и особой социально-культурной группы, тем более маргинальной. Однако на фоне ситуации в центральных регионах Российской Федерации можно говорить об отдельных чертах своеобразия, связанного с гораздо меньшей долей сельского населения, гуманитарной интеллигенции, а также с большим числом рабочих и инженеров, работавших на предприятиях союзного значения, потерявших таковое в условиях независимой Эстонии [6, с. 101]. С культурной точки зрения эти люди были носителями ценностей советского образа мыслей и жизни - репрезентативными представителями советской культуры, отрицаемой в новом эстонском государстве [6, с. 101]. Серьезную проблему составляла конфигурация языковой ситуации: по данным 1989 г. среди русского населения республики эстонским владели только 14,9%, а среди эстонцев свободно владели русским 34,5% [6, с. 102].

В складывающихся диспропорциях могли быть заключены предпосылки будущих этнических конфликтов. В Эстонии, как и в ряде других регионов бывшего СССР, взаимоотношения различающихся

54

Вестник КГУ им. H.A. Некрасова ¿j- № 1, 2015

по социальному составу, но близких по образованию и социально-культурному потенциалу этнических групп приводили к конкуренции, создавая одну из причин межэтнической напряженности [5, с. 85-105].

Ее основные потенциальные линии формировались неравномерно и существенно различались по глубине противоречий. Таковых практически не было на селе, где русские старообрядцы веками уживались с эстонскими селянами, несмотря на различие языков, вероисповеданий и культур. В органах власти и управления основной водораздел проходил не по национальному признаку, а по отношению к экономической, а затем и политической самостоятельности Эстонии. В культурном поле эстонцы и русскоязычные сосуществовали параллельно, соприкасаясь, пожалуй, только в области официальной (признанные в СССР эстонские писатели Ю. Смуул и Я. Кросс и пр.), массовой (певцы Я. Йоала и Т. Мяги и др.), а также элитарной (тартуский кружок Ю.М. Лотмана, театр в Виль-янди). В религиозном отношении конфликтным полем не могло быть православие, которое исповедует часть эстонцев.

Во времена Советского Союза в Эстонии существовала двуязычная система образования, состоявшая из школ с эстонским языком обучения (русский язык изучался в обязательном порядке), школ с русским языком обучения (эстонский язык изучался в обязательном порядке) и небольшим количеством школ со смешанным языком обучения (и эстонский, и русский). В профессиональном и высшем образовании республики также применялось в основном два языка обучения: русский и эстонский. К 1991 г. доля учеников, обучающихся на русском языке в дневных общеобразовательных учреждениях, составляла 36,7% по Эстонии и 54,5% по Таллину от всех обучающихся [4, с. 176].

После школы большинство выпускников-неэстонцев продолжали своё обучение в профессиональных учебных заведениях и вузах в основном на русском языке. Например, в 1987 г. при общей доле русскоязычного населения более 38% и при 30% доле выпускников русских школ от общей численности (выпускников) процент обучающихся на русском языке в вузах Эстонии составлял лишь около 20% [3, с. 40]. Но это было вполне обычным явлением для СССР и других стран, где большинство получало среднее профессиональное образование. Таким образом, в Советской Эстонии можно было получить полный курс образования - от дошкольного до послевузовского - на двух языках: эстонском или русском.

Кроме того, мы бы хотели обратить внимание на более высокий уровень образования неэстонцев в 1989 г. по сравнению с этническими эстонцами (из 100 неэстонцев в среднем 14 имели высшее образование, против 12 среди эстонцев) [4, с. 184],

что служит ещё одним доказательством несостоятельности теории о привлечении в Советскую Эстонию неквалифицированной русскоязычной рабочей силы.

Что касается межличностных контактов эстонцев и русских в Эстонской ССР, то они имели ограниченный характер. Данные контакты ограничивались в основном публичной сферой - профессиональная деятельность, работа, учеба - и редко переходили во что-то большее. В качестве примера здесь можно привести смешанные браки. В советской Эстонии смешанные браки поощрялись властями и достигали 16%, а в больших городах даже 30% от общего числа [7] (официальная статистика по смешанным бракам в Эстонии отсутствует). Социолог Клара Халлик утверждает, что большинство смешанных браков не были прочными и распадались в течение первых 10 лет совместной жизни по причине разного менталитета, традиций и др. [7]. Согласно исследованиям Академии наук ЭССР, 70-80% детей из смешанных семей учились на эстонском языке, а дети пополняли число эстонцев (подобная же ситуация сохраняется и в настоящее время). Но с провозглашением независимости из-за роста национализма, межнациональных противоречий число смешанных браков сократилось до 5-10% и остаётся на этом уровне вплоть до настоящего времени. Столь низкий показатель смешанных браков, на наш взгляд, можно объяснить не только различием традиций и менталитета, но и боязнью как эстонцев (в советский период), так и русских (в период независимой Эстонии) потерять свою национальную идентичность, ассимилироваться. В целом слабые межнациональные контакты на личностном уровне прослеживались в Эстонии в советский период. В качестве примера здесь можно привести данные о количестве русских, свободно владеющих эстонским языком: по одним данным, в 1989 «свободно» и «активно» владели эстонским 22%, а уже в 1991 г. - 27%, по другим, «хорошо знали эстонский и говорили с эстонцами на нём» в 1990 г. 7%, в 1995 г. -25% [6, с. 117]. Не владея в достаточной степени эстонским языком, невозможно претендовать на сколько-либо тесные контакты с эстонцами на личностном уровне.

Можно констатировать, что уже к концу 1980-х в силу исторических причин и культурных различий в Эстонской ССР сложилось разделение общества на эстонскую и неэстонскую части. В условиях провозглашения независимости, роста национализма и наступления на права русскоязычного меньшинства это межнациональное разделение послужило предпосылкой к глубокому расколу общества по этноязыковому признаку.

Разделение общества подразумевает, что у каждой его части существует своя идентичность. В условиях Советского Союза русскоязычное населе-

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова М- № 1, 2015

55

ние Эстонской ССР не выделяло себя каким бы то ни было образом: существовали прочные контакты с РСФСР и другими республиками, русский язык имел статус государственного; и в психологическом плане русские и русскоязычные ассоциировали СССР со «своей страной», с Россией. С началом «перестройки», ростом национализма и сепаратизма в союзных республиках, с нарастанием экономических и политических проблем ситуация стала меняться. Всё больше русскоязычного населения Эстонской ССР начало поддерживать идею независимости республики. Согласно опросу, проведенному в Эстонии в мае 1990 г., за Эстонию как союзную республику в составе СССР были 0% эстонцев и 21% русских, за независимое государство в составе конфедерации - 1% и 46%, за полностью независимое государство вне СССР - 96% и 26% [12, с. 91]. В марте 1991 г. в Эстонии проводился референдум о восстановлении независимости. В нём участвовали 82,86% избирателей. За независимость - 77,83% участвовавших, против - 21,43% (17,77%) [6, с. 105]. Но, учитывая, что эстонцы составляли 61,5% населения, становится очевидным, что подавляющее большинство неэстонцев высказались против независимости. Например, в Нарве, где эстонцев 4%, за независимость высказалось 25% (подобные же цифры и в Силламяэ) [6, с. 105]. Таким образом, можно констатировать, что за полную независимость Эстонии от СССР выступали лишь около 20-22% русскоязычных жителей Эстонии. По нашим предположениям, эти 20-22% включали в себя коренных русских (живших в Эстонии до 1940 г.), выходцев из смешанных семей и хорошо интегрированных русских, которые и далее, на протяжении 1990-х - 2000-х гг., во всех социологических исследованиях и опросах будут занимать позицию эстонцев. Таким образом, уже с конца 1980-х - начала 1990-х обозначается неоднородность русскоязычного меньшинства, которая далее, с течением времени, будет лишь углубляться.

Эстонская Республика, восстановившая независимость в 1991 г., уже не была мононациональным государством, как в 1920-е - 1930-е гг., а являлась многонациональной страной с преобладанием двух этносов - эстонцев и русских. Уже только поэтому можно констатировать, что реставрация правовой базы I Республики (закон о гражданстве [11], об иностранцах [14], о культурной автономии национальных меньшинств [13]) не могла отвечать изменившейся ситуации в стране (до 1940 г. в Эстонии проживало 92% эстонцев). Положение усугубилось тем обстоятельством, что прогнозы на репатриацию неэстонского населения и сокращение его доли до 20-25% [1] не оправдались.

После распада СССР на постсоветском пространстве возобладала тенденция к строительству национальных государств, когда одной из задач

представлялось закрепление приоритета титульной нации во всех областях жизни. В результате, русскоязычное население Эстонии в начале 1990-х оказалось в новых для себя условиях - в независимом государстве, без гражданства, в большинстве случаев без знания языка. Изначально не будучи однородной группой, с течением времени русскоязычное население стало раскалываться на разные подгруппы и не могло консолидироваться для совместного отстаивания своих прав и решения общих проблем в политическом, экономическом и социальном поле.

Библиографический список

1. Григорьев М.Демократия по-эстонски // Взгляд. - 2006. - 28 июня.

2. Кирх A.B., Ярве П.Э., Хаав K.P. Этносоциальная дифференциация городского населения Эстонии // Социологические исследования (Социс). -1988. - № 3.

3. Лукьянов А. Высшее образование на русском языке: история и проблемы // Труды русского исследовательского центра в Эстонии. Вып. 2 / сост. В. Бойков. - Таллинн: INGRI, 2003. - 236 с.

4. Проблемы прав национальных меньшинств Латвии и Эстонии / под ред. В.В. Полещука. - М.: ФИП, Русская панорама, 2009. - 244 с.

5. Тишков В.А. Русские как меньшинство: пример Эстонии // Эстония: контуры этнополитической эволюции, 1988-1992. - М., 1994. - Т. 1. - С. 85-105.

6. Фурман Д., Задорожнюк Э. Социальные проблемы российского зарубежья. Притяжение Балтии: балтийские русские и балтийские культуры // Страны Балтии и Россия: общества и государства. - М.: Референдум, 2002. - 556 с.

7. Хегельберг Т., Эрнитс П. Я люблю русскую // Молодёжь Эстонии. - 1999. - 8 мая. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.moles.ee/99/ May/08/8-1.html (дата обращения: 20.12.2013).

8. 2000. aasta rahva ja eluruumide loendus. II, Kodakondsus, rahvus, emakeel ja voorkeelte oskus = 2000 population and housing census. II, Citizenship, nationality, mother tongue and command of foreign languages / Statistikaamet; [koostanud Kristina Kand, Merit Langi, Riina Leinbock ... jt.] - Tallinn: Statistikaamet, 2001. - 347 l.

9. Kirsh A., Kirsh M., Tuisk T. A Non-Esrtonian Population today and tomorrow. A Sociological Overview. - Tallinn, 1992.

10. Kirch A. Russians in contemporary Estonia -different strategies of the integration into the NationState // The Baltic states at historical crossroads: political, economical and legal problems in the context of international cooperation on the doorstep of the 21st century/ Ed. by dr. Talavs Jundzis. - Riga: Academy of Sciences of Latvia, 1998. - P. 581-594.

11. Kodakondsuse seadus (Закон о гражданстве 1938/1992) // Riigi Teataja. - 1992. - № 7. - Ст. 109.

56

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ¿j- № 1, 2015

Компьютерное 3D-моделирование в исследованиях по исторической урбанистике..,

12. The return to the Western World: cultural and political perspectives on the Estonian post-communist transition / ed. by M. Lauristin. - Tartu: Tartu University Press, 1997. - 309 p.

13. Vahemusrahvuse kultuuriautonoomia seadus (Закон о культурной автономии национальных меньшинств) // Riigi Teataja I. - 1993. - № 71. -Ст. 1001. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://www.riigiteataja.ee/akt/24535 (дата обращения: 17.01.2013); русский перевод закона: Закон о культурной автономии национальных меньшинств // ESTLEX. Систем. требования:

Adobe Acrobat Reader. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.estlex.com/tolked/9791.pdf (дата обращения: 17.01.2013).

14. Valismaalaste seadus (Закон об иностранцах) // Riigi Teataja. - 1993. - № 44. - Ст. 637; русский перевод закона: Закон об иностранцах // Justiitsministeerium (Сайт Министерства юстиции ЭР). Систем. требования: Adobe Acrobat Reader. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.just.ee/orb.aw/class=file/action=preview/ id=49469/Valismaalaste+seadus.pdf (дата обращения: 17.01.2013).

УДК 930

Бородкин Леонид Иосифович

доктор исторических наук, профессор Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

[email protected]

компьютерное 3D-MОДЕЛИРОВАНИЕ в исследованиях по исторической урбанистике: новые источниковедческие подходы1

В статье рассматриваются источниковедческие вопросы, возникающие в задачах создания виртуальной реконструкции исторической городской застройки с помощью технологий компьютерного 3D-моделирования. Разработка этих технологий дала импульс появлению нового направления исторической урбанистики, связанного с изучением эволюции городской среды, которая во многом определяется изменениями городской застройки. В этом процессе нередко изменяется облик зданий, улиц и площадей; иногда они исчезают с карты города - в ходе радикальных перестроек или в результате войн, пожаров и т.д. В данной работе обсуждаются проблемы реконструкции исторической городской застройки центра Москвы на примере Страстной площади, возникшей в XVII веке вокруг Страстного девичьего монастыря, который был уничтожен в 1930-х гг. Анализ эволюции рассматриваемой пространственной инфраструктуры проводится на основе комплекса источников, характеризующих объекты реконструкции на нескольких временных срезах. Использование в ходе построения виртуальной реконструкции методов 3D-моделирования требует новых источниковедческих подходов, ориентированных на синтез разнотипных источников, к тому же относящихся к различным периодам времени, в течение которых происходила эволюция изучаемой исторической застройки. Немаловажным аспектом такой работы является и обеспечение верификации создаваемой виртуальной реконструкции.

Ключевые слова: 3D-моделирование, виртуальная реконструкция, историческая урбанистика, синтез источников, историко-культурное наследие, Страстной монастырь.

Историческая урбанистика («городская история») как отдельная область исторической науки формировалась с 1960-х гг.; в 1970-х гг. она развивалась преимущественно в рамках социальной истории, когда в центре внимания работ этого направления находились вопросы изучения городских социальных групп, сетей и структур [1, с. 33; 6]. Как отмечает С. Биттнер, в соответствии со сложившейся практикой историческая урбанистика изучает в основном историю не столько городов, сколько живших в городах людей и события, которые там происходили [1, с. 33]. По мнению американского историка, уход от «биографий городов» в сторону социальной истории обладал целым рядом неприятных последствий, наиболее существенным из которых является то, что «слишком часто стремление историков к обобщениям затемняло пространственную и географическую специфику конкретных городов» [1, с. 33]. В результате исследования подобного рода (анализ архитектуры, городского планиро-

вания, эволюции застройки и т.д.) были «отнесены на периферию городской истории, а иногда и вовсе вынесены за ее пределы» [1, с. 33]. И даже Ч. Тилли, признававший значение изучения городского пространства, утверждал, что городская история в основе своей является социально-историческим направлением и что историки-урбанисты, следовательно, «должны двигаться к самым смелым горизонтам социальной истории» [10, с. 704; 1, с. 33].

Новый импульс развитию этой области исторической урбанистики дало появление новых компьютерных 3D-технологий, на основе которых стало возможным создавать виртуальные реконструкции исторической городской застройки в ее эволюции, в ходе которой нередко изменяется облик зданий, улиц и площадей; иногда они исчезают с карты города - в ходе радикальных перестроек или в результате войн, пожаров и т.д. [3]. Использование в процессе построения виртуальной реконструкции методов 3D-моделирования требует новых источниковедческих подходов, ориентированных

© Бородкин Л.И., 2015

Вестник КГУ им. H.A. Некрасова М- № 1, 2015

57