CC BY
58
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 23 (314).
Политические науки. Востоковедение. Вып. 14. С. 29-34.
А. А. Зыков
ЭТНОКУЛЬТУРНЫЙ ФАКТОР ТРАНСГРАНИЧНОГО СОТРУДНИЧЕСТВА
ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА РОССИИ
Рассматривается влияние этнокультурного фактора на развитие трансграничного сотрудничества Дальнего Востока России с сопредельными народами. Оценивается роль демографического паритета в развитии российских страхов инокультурной экспансии.
Ключевые слова: трансграничное сотрудничество, Дальний Восток России, этнокультурный фактор, демографический паритет.
После распада социалистической системы вновь возникшие государства столкнулись с проблемой интеграции в глобальную экономику и определением своего места в новом мироустройстве, одним из аспектов которой стало переосмысление назначения государственных границ. С усилением в конце XX - начале XXI века прозрачности государственных границ и повышением роли цивилизационного единства в образование интеграционных коалиций, модернистские принципы отгораживания наций друг от друга стали серьезным вызовом политико-экономическому потенциалу государств. Ответом на вызов трансформации общественно-политического устройства мировой системы стало приобщение к трансграничному сотрудничеству и его развитие. К сожалению, это окончательно не решило задачу адаптации национального сообщества к активизировавшимся процессам глобализации, но конкретизировало ряд неотложных вопросов практического и исследовательского характера. В частности, какой уровень автономии субнациональных акторов допустим при реализации интеграционного сотрудничества с соседними народами? Где грань между социокультурным самоопределением населения приграничного региона и проявлением сепаратизма? Как извлечь выгоду от трансграничного сотрудничества, не нарушая пограничной безопасности?
Для России необходимо осознавать, что несут за собой экономические и культурные импульсы, получаемые в процессе оживленного приграничного взаимодействия, потому что по суше и морям наша страна непосредственно граничит с 16-ю государствами, имеющими различные и очень контрастные политические системы, - от жестокого коммунистического режима (КНДР) и стран социалистической ориентации (КНР), до президентской республи-
ки (США, бывшие республики СССР, многие бывшие социалистические страны Восточной Европы) и даже конституционной монархии (Япония, Норвегия)1.
Внимание мировой научной и экспертной общественности к этнокультурному фактору в конце XX - начале XXI века обусловлено двумя глобальными трендами: развитием транснационального бизнеса и всплеском всевозможных движений за национальное самоопределение различных этнических меньшинств. Мечты о выгоде от транснациональных экономических проектов породили иллюзию о незначительности этнокультурного фактора: так, либеральные и марксистские мыслители были убеждены в том, что культурные различия носят временный характер. Распад Чехословацкой федерации, межэтнические конфликты на постсоветском пространстве и на территории бывшей Югославии, рост сепаратистских настроений, увеличение миграционных потоков, усиление диаспор по всему миру и, наконец, самопровозглашение независимости Косово заставили задуматься наших современников о «бунтующей этничности».
Зарубежные и отечественные исследователи специфики отношений между различными этнокультурными общностями отмечали, с одной стороны, понижение барьерных функций государственных границ, с другой - всплеск различных традиционалистских и локальных проявлений. Так, профессор С. Хантингтон увидел в активизации глобализации процессов рост противоречий среди акторов международных процессов и предложил для описания предстоящих длительных конфликтных отношений использовать метафору «столкновения цивилизаций»2. Этот автор в первую очередь акцентирует внимание на том, что политические границы все чаще корректируются, чтобы совпасть с культурными, т. е. фиксирует заме-
ну идеологической оси координат «капитализм
- коммунизм» на цивилизационную «Север
- Юг» в современной системе мировой политики. То есть, по сути, происходит крушение старых границ и становление новых - это обратная сторона демократизации международных отношений после крушения биполярной системы, предоставившая возможность национальным элитам окраин бывших великих держав претендовать на государственное самоопределение.
Однако не все ученые согласны с конфликтной интерпретацией происходящих процессов. Профессор К. Калхун утверждает, что к этническим идентичностям чаще всего обращаются тогда, когда группы не ищут «национальной» автономии, а всего лишь стремятся к признанию внутренних или трансгосударственных границ3. Будучи противником силового удержания народов в полиэтническом государстве, философ С. Бенхабиб выдвинула гипотезу, согласно которой оптимальной средой для меж-культурного диалога обладает только либеральная демократия западного образца4. Именно в демократических обществах культуры обретают презумпцию равенства и получают возможность развиваться, базируясь на основе западных стандартов защиты прав и свобод человека.
Опасения эскалации конфронтаций и выдвижение консенсусных моделей межкультур-ных взаимодействий обусловлены стагнацией глобального политического влияния западных стран. Незападные центры силы демонстрируют высокие темпы экономического и демографического развития, позволяющие в среднесрочное время кардинально поменять глобальную расстановку сил и, возможно, вызвать силовые притязания на новые территории и ресурсы, закрепление достойного положения на рынке труда и высокий социально-экономический статус. Поэтому западная интеллектуальная и политическая элита старается выработать стратегическую модель, позволяющую сохранить паритет межкультурных отношений.
По нашему мнению, завышенные ожидания гармонизации межкультурных отношений и излишние опасения конфликтов неоправданы, следует избегать крайних оценок. Выдвигаемые демократические модели сосуществования и самоидентификации этнокультурных общностей (мультикультурализм), несмотря на существующие проблемы, являются реальной альтернативой силовому решению вопро-
са, но требуют поэтапного внедрения в практику общественных отношений. Культура неизбежно политична, вне зависимости от характеристики сосуществования (гармоничного или же конфликтного) этнических общностей, граница воспринимается как серьезный психологический (ментальный) барьер между «своим» и «чужим». Этот барьер не исчезает одномоментно по решению властей целесообразно сложившейся политической ситуации. Так, открытие границ России и начало активного многостороннего сотрудничества в конце XX века совпало с эскалацией межнациональных конфликтов и сепаратистских настроений. Представление о границе, отраженной в той или иной национальной культуре, оказалось более важным фактором, чем ее официальный статус.
При этом, как отмечают некоторые исследователи, в ментальном восприятии населения приграничных территорий контактные функции границы сильнее закрепились, нежели барьерные. В связи с этим профессор Л. Б. Вар-домский отмечал, что местные традиции, связи и ментальность населения приграничного региона он относит к институтам, способствующим становлению трансграничного сотрудни-чества5. Культуролог Д. Г. Емченко утверждает, что специфика природно-ландшафтного, историко-социального, производственно-хозяйственного, социокультурного развития территорий, расположенных на границах культурных миров, способствует формированию особой идентификации жителей трансграничного региона, более открытой для межкультурных коммуникаций6. Несмотря на пограничные режимы и ментальные барьеры даже в условиях напряженных отношений или конфликта происходит перманентно протекающий обмен элементами культурных традиций и заимствованиями между разделенными границей социумами.
В отдельных случаях выделяются этнокультурные институты, способствующие развитию трансграничных контактов. Политолог Р. Ф. Туровский, исходя из отечественного опыта международных и внешнеэкономических контактов, выделил ключевую роль этнических общин в развитии трансграничных взаимоотношений, самоорганизующихся по сетевому принципу7. В мировой практике есть удачные примеры сетевой организации трансграничных этнокультурных общин, в частности, китайская диаспора хуацяо в Юго-
Восточной Азии сыграла основополагающую роль в развитии наднациональных институтов, благодаря значительному политико-экономическому влиянию в странах этого региона. В Европе разделенные народы с общей историей и языком также способствовали закреплению в социальной практике трансграничной деятельности, например Бельгии, Швейцарии и т. д.
Дальневосточный сектор российского по-граничья не обладает таким подспорьем, однако некоторые исследователи отмечают интенсивное взаимодействие Амурского и Уссурийского казачества с китайским населением по обе стороны границы. Находившиеся в 60-е годы XIX века в тяжелом материальном положении уссурийские казаки нередко нанимались в батраки к своим китайским соседям. В 70-е годы XIX века с повышением уровня жизни казачества эта практика стала уходить в прошлое, однако казаки по-прежнему в высокой степени зависели от китайского берега Уссури как источника товаров повседневного спроса8. Посещение приграничных районов Китая с целью совершения купли-продажи, отдыха или развлечения оставалось обычным явлением казачьего быта вплоть до 20-х годов XX века. Определенное место в жизни казачества сохраняли и отношения с китайскими работодателями, которые приняли форму оказания услуг по охране и перевозке через границу коммерческих грузов9. Революция поставила все подобные практики в нелегальное положение.
На рубеже XIX-XX веков большую роль в приграничных контактах Дальнего Востока играли диаспоры соседних народов. Процесс освоения края происходил при активном участии зарубежных компаний и иностранной рабочей силы. В условиях нехватки рабочих рук для хозяйственного освоения дальневосточных земель российское правительство не только мирилось с присутствием китайцев и корейцев, но и поощряло их приток в Приморье. После поражения России в Русско-японской войне отношение к миграции из азиатских стран приобрело негативный характер. Доклад С. Д. Меркулова «Желтая опасность. Русское дело на Дальнем Востоке» спровоцировал дискуссии по поводу слабости позиций России и необходимости ограничения численности китайцев и корейцев10. Само массовое присутствие представителей азиатских этносов на российском Дальнем Востоке стимулировало формирование в сознании дальне-
восточников образа «желтой опасности». Эта угроза экономического, культурного, а затем и политического поглощения российских территорий Китаем активно насаждалась в регионе в дореволюционное и в советское время.
По мере развития политической ситуации менялось отношение властей к трансграничным контактам и мигрантам. Утверждение позиций советской власти и установление тоталитарного контроля над обществом пресекло развитие трансграничного сотрудничества. В условиях напряженной международной обстановки этнические группы, потенциально способные послужить опорой сепаратистских провокаций, были депортированы из приграничных регионов, был ужесточен пограничный режим. Например, после принятия в августе 1937 года постановления Совета народных комиссаров Союза ССР и Центрального Комитета ВКП (б) «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края» в Казахстан и Узбекскую ССР около 170 тыс. человек были депортированы. Позиция власти по этому вопросу изменилась только в конце 1980-х - начале 1990-х годов, стали формироваться общественные объединения советских корейцев. Положения Закона РФ «О реабилитации репрессированных народов» и Постановления Верховного Совета РФ «О реабилитации российских корейцев» создали юридическую основу для восстановления прав и предоставления льгот реабилитированным корейцам. Весной 1993 года администрация Приморского края разработала план мероприятий по выполнению Постановления Верховного Совета РФ, который предполагал оказание помощи по обустройству переселенцев, предоставление льготных кредитов, выделение в аренду земельных участков для строительства и ведения хозяйства, а также возрождение культурных традиций российских корейцев11.
Репатриация граждан корейской национальности из стран Средней Азии в Приморский край в начале 1990-х годов совпала с увеличением потока китайских торговцев и рабочих в регионе. На фоне того кризиса, который переживало Приморье, произошел всплеск опасений инокультурной экспансии. Сегодня в Приморском крае проживает примерно 20000 граждан корейской национальности, которые в своих культурных и ценностных предпочтениях ориентируются на Республику Корея, эмиссары которой ведут среди них активную работу. Генеральное консульство Республики
Корея во Владивостоке с канцелярией в Южно-Сахалинске выделяется из действующих на Дальнем Востоке консулов в работе со своими соотечественниками. Линия южнокорейского правительства на поддержку диаспоры преследует определённые экономические и политические цели, проводится последовательно, акцентированно, имеет хорошую финансовую базу. По частоте и масштабам культурных мероприятий, а также по количеству зарегистрированных организаций лидируют корейцы среди других нетитульных этнических общностей Дальнего Востока. Ряд протестантских течений в Приморском крае и на Сахалине находится под сильным влиянием Южной Кореи. В 90-е годы южнокорейские миссионеры апеллировали к национальным чувствам потенциальных прихожан - российских корейцев. Протестанты открывали курсы корейского языка, организовывали поездки в Республику Корея, поставляли оттуда благотворительную помощь12.
Несмотря на то, что выводы отдельных исследователей свидетельствуют об отсутствии политического влияния и сепаратистских настроений среди корейского социокультурного сообщества13, тем не менее, прослеживается очевидное стремление пока еще только академических кругов Республики Корея доказать средствами археологической науки корейские истоки средневекового государства Бохай. Подобная ситуация (в долгосрочной перспективе) чревата далеко идущими политическими последствиями. История Бохая (располагавшегося на территории современного Приморского края, северо-востоке Китая и северо-западе нынешней КНДР) стала политическим инструментом в отношениях между государствами Дальнего Востока. В определенной ситуации этот инструмент может быть использован в качестве аргумента в отстаивании своей позиции одной из сторон в ходе решения территориальных споров. Китайские и южнокорейские учёные опубликовали много работ по этой теме, перевели их на английский и другие языки, каждая сторона стремится доказать, что Бохай является частью именно её истории14. Многочисленные претензии и упреки соседствующих стран Северо-Восточной Азии (между Китаем и Японией, Японией и Южной Кореей, Россией и Японией и т. п.) не вызвали крупномасштабного конфликта, пока стремление обеспечить сохранение статус-кво на международном уровне оказалось сильнее эмоций и амбиций.
По нашему мнению, нюансы международных отношений являются причиной периодических обострений страхов о геополитической катастрофе российских властей. Население приграничных регионов больше беспокоит угроза инородной экспансии российской территории, основной причиной опасений является перекос демографических потенциалов с южными соседями (в первую очередь Китаем). Проблема демографического паритета между различными секторами трансграничного региона одинаково болезненно воспринимается российской властью и населением, потому что в условиях колоссальных цивилизационных различий потенциал сочетания культурных ценностей снижается, а при количественном возрастании одного из социумов повышается вероятность вытеснения и замещения одних культурных норм другими. Демографическая ситуация за последние 20 лет могла только подогревать эти страхи, так как за период 19912010 годов дальневосточный регион потерял 1780 тыс. чел., или 22,1 % населения, в том числе 225,5 тыс. чел. (12,7 %) составила естественная убыль и 1554,5 тыс. (87,3 %) - миграционный отток15. В то время как в пограничных с Россией провинциях Северо-Восточного Китая численность населения и его прирост на конец 2005 года составили: Ляонин - 42,21 млн чел. (прирост 0,97 млн чел.), Цзилинь - 27,16 млн (2,57 млн чел.), Хэйлунцзян - 38,20 млн (2,67 млн чел.)16. Современная демографическая ситуация других ближайших стран Северо-Восточной Азии складывается также не в пользу России: КНДР - 24,46 млн чел. на 2011 год, Республика Корея - 50 млн чел на 2010 год, Япония - 126,4 млн чел на 2010 год.
Резкий поворот в начале 1990-х годов к интенсивным международным контактам бывшего ранее закрытым Дальнего Востока России привел к тому, что население и власть оказались не готовы к прибытию сразу большого количества представителей разных этнических групп. Одномоментное появление в массовом количестве выходцев из иной социокультурной общности вызывает большую настороженность у населения приграничных регионов. Не подготовленные к приему сотен тысяч иностранцев административные и правоохранительные органы скоро оказались не в состоянии ни контролировать их, ни даже вести их учет17. Впоследствии это вызвало сознательное торможение трансграничных интеграционных процессов, ужесточение федерального контро-
ля и ограничение региональных инициатив. Введения в 1994 году визового порядка пересечения границы и ужесточения мер федеральных и местных властей, касающихся въезда и пребывания иностранцев на российской территории (последняя из них - фактическое изгнание с местных рынков иностранных/китайских торговцев с 1 апреля 2007 года), оказалось недостаточно, чтобы повлиять на жизнеспособность мифа «желтой опасности»18.
Юг Дальнего Востока за последние 20-25 лет неоднократно испытал всплеск алармистских настроений. В 2006-2008 годах увеличивалась доля иностранных работников из стран Средней Азии в Приморском крае, особенно выросла численность выходцев из Узбекистана (в 6,3 раза). Часть региональных экспертов высказывала мнение, что мигранты - выходцы из стран СНГ представляют социальную угрозу для дальневосточников, так как они в большей степени, чем китайцы, пополняют теневой рынок труда19. При этом общее прошлое с выходцами из бывших республик СССР не способствовало их интеграции в российский социум. Профессор А. М. Кузнецов объясняет такое настроение тем, что после крушения СССР там начались процессы, которые нас в значительной степени обособили20. Также одна из проблем заключается в том, что общности, которые составляют основу населения Дальнего Востока, отличаются от вновь прибывших общностей по степени внутренней консолидации. Эти опасения характерны не только для Дальнего Востока, но и актуальны для всей России. Так, политолог М. Ремизов уверен, что необходимо упорядочить миграционные процессы, потому что Россия сегодня проходит точку невозврата, при которой массы эмигрантов формируют свое параллельное общество21.
Непосредственно соседствующие социумы объединены необходимостью адаптации к условиям их естественной среды сосуществования, происходит постепенное скрещивание культурных и цивилизационных квалификаций и компетенций. В целом сами этнокультурные отличия не являются причиной возникновения той или иной угрозы, но служат удобным аргументом, обостряющим межэтнические отношения в случае эксцесса. Постепенно у населения восточных территорий России накапливается опыт плодотворного сотрудничества с представителями других народов, закрепляются новые стратегии социального поведения, ориентированные на условия трансграничного региона.
Так, наблюдается медленный рост российской диаспоры на территории КНР во 2-й половине 2000-х годов, обеспечиваемый увеличением числа пенсионеров, переезжающих из Благовещенска в Хайхэ, и т. п. Обратной стороной такого поведения являются опасения властей о неконтролируемом встраивании приграничного сообщества в экономическое, а потенциально и в культурное, пространство (сферу влияния) одного из центров силы мировой политики. Поэтому считающаяся вершиной развития сетевая форма трансграничного сотрудничества в условиях Дальнего Востока России обладает низкими перспективами реализации. Так как без сильных отечественных корпораций, способных стать направляющей силой глобальной экономики, российское руководство вынуждено тормозить развитие трансграничной инициативы «снизу» (базирующейся на политико-экономической активизации населения Дальнего Востока и консолидации регионального интереса).
Остается надеяться на чуткое внимание ответственных лиц, стимулирующих общее развитие восточных окраин страны, на их способность задействовать селективный механизм, отбирающий только полезное и определяющий глубину проникновения одной культуры в другую. В условиях соседства России с народами, чьи культурные традиции имеют богатую многовековую историю, жизненно необходимо демонстрировать собственные достижения не только прошлого, но и реальные инновационные проекты.
Примечания
1 См.: Бакланов, П. Я. Экономико-географическое и геополитическое положение Тихоокеанской России / П. Я. Бакланов, М. Т. Романов. Владивосток : Дальнаука, 2009. С. 36.
2 См.: Хантингтон, С. Столкновение цивилизаций / пер. с англ. Т. Велимеева. М. : АСТ, 2003. 603 с.
3 См.: Калхун, К. Нации имеют значение. Культура, история и космическая мечта // Полит. наука. 2008. № 1. С. 200.
4 См.: Бенхабиб, С. Притязания культур. Равенство и разнообразие в глобальную эру / под ред. В. Л. Иноземцема. М. : Логос, 2005. 350 с.
5 См.: Вардомский, Л. Б. Российское порубежье в условиях глобализации. М. : ЛИБРОКОМ, 2009. С. 99.
6 См.: Емченко, Д. Г. Трансграничный регион как социокультурный феномен: дальневосточ-
ная модель: автореф. ... канд. культурологии. Челябинск, 2011. С. 12.
7 См.: Туровский, Р. Ф. Субнациональные регионы в глобальной политике (на примере России) // Полит. исслед. 2011. № 2. С. 99-117.
8 См.: Киреев, А. А. Специфика дальневосточной границы России : теория и история // Ойкумена. 2009. № 2. С. 75.
9 См.: Иванов, В. Д. Взаимоотношения уссурийских казаков с приграничным населением сопредельных территорий (вторая половина XIX - начало XX в.) // Многонациональное Приморье : история и современность. Владивосток : ДВГМА, 1999. С. 80.
10 См.: Траякова, Т. Г. Миграция через российско-китайскую границу (на примере Приморского края) // Региональное измерение трансграничной миграции в России / науч. ред. С. В. Голунов. М. : Аспект Пресс, 2008. С. 170.
11 См.: Траякова, Т. Г. Попытки создания компактных поселений (на примере корейских мигрантов Приморского края // Региональное измерение трансграничной миграции в России. М. : Аспект Пресс, 2008. С. 234.
12 См.: Волкова, Т. В. Российские корейцы : к вопросу о самоидентификации // Этногр. обозрение. 2004. № 8. С. 34.
13 См.: Козлов, Л. Е. Диаспоры в региональных политических процессах Дальнего Востока России // Россия и АТР. 2010. № 1. С. 132.
14 См.: Ким, А. А. Северокорейские ученые об этническом составе государства Бохай // Россия и АТР. 2012. № 3. С. 112.
15 См.: Мотрич, Е. Нас становится меньше // Дальневост. капитал. 2011. № 6. С. 14.
16 См.: Региональные изменения трансграничной миграции в России / науч. ред. С. В. Голу-нов. М. : Аспект Пресс, 2008. С. 105.
17 См.: Ларин, А. Г. Китайские мигранты в России. История и современность. М. : Вост. кн., 2009. С. 147.
18 См.: Гарусова, Л. Н. Проблемы этнокультурного взаимодействия в АТР (на примере Российского Дальнего Востока) // Российский Дальний Восток в азиатско-Тихоокеанском регионе на рубеже веков. Вып. 2. Владивосток : ВГУЭС, 2008. С. 176.
19 См.: Ващук, А. С. Сотрудничество России с другими государствами-участниками ШОС в миграционной сфере и его значение для Российского Дальнего Востока // Россия и АТР. 2009. № 4. С. 93.
20 См.: Мультикультурализм : риторика и практика (интервью с А. М. Кузнецовым) // Ойкумена. 2012. № 3. С. 71.
21 См.: Аналбаева, А. Падал прошлогодний снег [Электронный ресурс] / А. Аналбаева, К. Аракелян, Е. Ермакова // Взгляд. 2.01.2013. иЯЪ : http://www.vz.rU/politics/2013/1/2/610571.html.
