CC BY
82
УДК 811.133.1
Ю.О.Гусакова
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СПЕЦИФИКА РУССКОЙ ЛЕКСИКИ ФРАНЦУЗСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
Гуманитарный институт НовГУ
The article is dedicated to the study the interaction's mechanism of two different semeiotics systems — the language and the culture. The author places high emphasis on cultural connotation, which is typical of an individual as well as of a language community on the whole. This allows to study in detail the important cultural images of different mentalities based on Russian and French languages.
Ключевые слова: семиотические системы, культурная коннотация, языковая ментальность
Разные языки - это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения его.
В. фон Гумбольдт
Проблема взаимосвязи языка и культуры, занимавшая ученых еще в начале XIX столетия, не исчерпала себя и сегодня. Основной постулат концепции В.Гумбольдта — «язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное» [1] — представляет собой аксиому как для зарубежных, так и для отечественных лингвистов. Но именно высказанная Гумбольдтом идея предопределила формирование отдельного направления социолингвистики — лингвокультуроло-гии, главной задачей которой стала не простая констатация факта, но изучение и объяснение механизма взаимодействия двух разных семиотических систем.
Опираясь в понимании языка на духовное начало человека, представители неогумбольдианства описывают его скорее не как «средство обмена, служащее взаимопониманию», а как подлинную «реальность, которую внутренняя работа духа призвана поставить между собою и предметами» [2], что находит отражение и в современных исследованиях. Так, отталкиваясь от определения Й.Л.Вайсгербера, трактующего язык как «промежуточный мир» (буквально Zwischenwelt, «междумир»), О.Г.Почепцов приравнивает языковое представление мира к языковому мышлению. По его мнению, любое представление
мира является прежде всего внутренней интерпретацией человека, осуществленной посредством естественного языка. В основе подобного отражения мира лежит так называемый «принцип пиков» — составляющих мира, «которые представляются говорящему наиболее важными, наиболее релевантными, наиболее полно [его] представляющими» [3].
Нельзя не заметить, что «принцип пиков» По-чепцова перекликается с теорией «окультуренных языковых знаков» В.Н.Телия. Однако в своем исследовании Почепцов не ограничивается выявлением культурных концептов языка и развивает высказанную идею: соотнося определенные участки мира с их представлениями в языке, лингвист выводит понятие «языковой ментальности». Языковая ментальность в свою очередь определяется принадлежностью индивида к определенной социокультурной среде: в рамках страны подобными факторами являются культурные традиции, история, политика, государственное устройство и т.д. Последнее дает ему право утверждать, что язык представляет собой отдельный от окружающего «мир речевых действий человека и его состояний», зависящий от своего создателя и носителя [4]. Выводы Почепцова об особом влиянии социокультурных стереотипов на языковую ментальность, как и на язык в целом, тесно пе-
реплетаются с языковой концепцией этнолингвистов, представляющих язык «зеркалом этноса» [5].
Тем не менее, В.А.Маслова склонна считать, что задача современных лингвокультурологических исследований должна заключаться не в осмыслении общей проблемы взаимосвязи языка и культуры, а в изучении «способов, с помощью которых язык воплощает в своих единицах и транслирует культуру, а также как субъект языка, являясь одновременно и субъектом культуры, понимает и воспринимает культурные смыслы» [6]. Среди выявленных на сегодняшний день способов связи языка и культуры наиболее близкой и обоснованной нам представляется культурная коннотация, которая, в отличие от иных видов прагматической информации, присуща не только отдельно взятому индивиду, но и языковому сообществу в целом, что позволяет детально изучить культурно значимые образы той или иной ментальности.
Как отметил в одной из своих работ В.Л.Щер-ба, каждому языку присуща особая коннотация слова. Так, французская лексема «eau, f.» не соотносится в значении со своим русским эквивалентом «вода»: французское слово имеет специфическое значение «отвара» (например, «eau de ris», «eau d'orge»), чуждое русское языку, представляющему воду как «нечто лишенное содержания», подчеркивая тем самым ее бесполезность в качестве продукта питания. По мнению Щербы, «безусловные исключения составляют только термины: русская вода как химический термин (H2O), конечно, абсолютно тождественна французскому «eau, f.», но как бытовые понятия они не совпадают» [7]. Приведенные примеры служат еще одним подтверждением сосредоточения интересующей нас культурной информации в системе понятий, выражаемых посредством национального языка.
В ходе сопоставительного анализа отдельно взятых концептов русского языка, как то добро/зло, правда/ложь, уверенность/сомнение, с их французскими аналогами, М.К.Голованивская разъясняет, чем обусловлено различие в коннотации одного и того же понятия в двух разных языках. По ее мнению, коннотация сопровождает понятие с момента его «рождения», формируясь параллельно с ним, при этом «связь вещественной коннотации с историей развития понятийной системы языка, а следовательно, и менталитета отнюдь не прямолинейна, некоторые связи теряются, некоторые слова переходят из языка в язык со своим специфическим набором коннотаций, не находящим никакой мотивированности в том языке, куда осуществлено заимствование» [8]. Так, русское «испуг» и французское «frayeur» отличны по происхождению: русская лексема представляет собой результат звукоподражания крику птицы, а именно совы (испуг — от пуг-пуг), в то время как в основе французского существительного лежит форма латинского аккузативаfragorem (fragor), в дословном переводе «очень громкий внезапный шум», но при различии словообразования две лексические единицы связаны общей коннотацией, в основе которой лежит физиологическое проявление: «испуг, как и страх, сковывает, парализует, леденит кровь» [9]. Тем не менее, стоит признать, что факты схожей коннотации
не так многочисленны: например, русское понятие «ум» специфично в силу отсутствия во французском языке соответствующего аналога со значением «инструмента для получения нового знания». Выражая лишь одну из сторон процесса познания («intelligence» — понимание, «esprit» — дух, остроумие), ни одна из французских лексем не в силах передать присущую русскому языку коннотацию [10].
Приведенные примеры доказывают, что вещественная коннотация позволяет выявить специфическую трактовку понятия, присущую тому или иному языку, так как существует в рамках подсознания не одного отдельно взятого индивида, а целого коллектива, народа, этноса, что дает право говорить о культурной коннотации. Проявления культурной коннотации наиболее интересны с точки зрения лингвокультурологического анализа, целью которого является извлечение из образа его культурной значимости: «образ, с одной стороны, определяется семантикой имени, а с другой — сам обуславливает ее, т.е. именно в этом и проявляется идея взаимодействия и взаимовлияния языка и культуры» [11].
Предметом подобного рода исследования может послужить процесс заимствования лексической единицы одного языка другим. Например, обратившись к опыту французского языка, мы заметим, что положительная оценка понятия «друг», характерная для русского языка, может быть выражена иначе, а именно сравнением с одним из самых неблагородных животных — со свиньей: «ami, -e 1. m, f 1). друг, подруга; приятель, -ница; хороший знакомый, -ая; [...] ♦ ~s comme cochons закадычные друзья; [...]» [12]. Согласно исследованию Н.А.Рындиной, «слово cochon в выражении amis comme cochons («близкие друзья») является искаженной формой старого существительного soçon («товарищ», «спутник»), и, следовательно, ничего общего не имеет со значением «свинья» [13]. Интересен тот факт, что французское выражение послужило впоследствии основой для словообразования русской лексемы «амико-шон», которой в русском языке уже не существует, зато остались следы ее употребления в виде таких производных, как «амикошонство», «амикошонский» и «амико-шонствовать». Согласно «Толковому словарю русского языка» Д.Н.Ушакова: «АМИКОШОНСТВО, а, мн. нет, ср. [от фр. ami — друг и cochon — свинья] (разг.) Бесцеремонное, излишне фамильярное обращение»; «АМИКОШОНСКИИ, ая, ое (разг.) прил. к амикошонство»; «АМИКОШОНСТВОВАТЬ; твую, твуешь, не-сов. (разг.) проявлять амикошонство» [14]. В предложенном определении обращает на себя внимание слово «излишне (фамильярное)», говорящее как об отсутствии взаимных дружеских отношений, так и о наличии негативной оценки со стороны говорящего. Из этого следует, что французское заимствование утратило значение «близких отношений, основанных на взаимном доверии, привязанности, общности интересов» [15], а возможно, и вовсе не употреблялось в таковом, что находит подтверждение и в словообразовании.
Если сама лексема «амикошон» была образована слиянием двух корней французского происхождения (ami + cochon), то ее производные являются уже результатом адаптации заимствованного слова в
лексиконе языка-реципиента. Наиболее интересен в этой связи суффикс -еств-(-ств-), служащий, как правило, для образования существительных со значением объединения лиц, которые названы в исходном слове (например, начальство, юношество) или же отвлеченного признака (например, богатство, изящество). Последнее дает нам право утверждать, что производное от «амикошон» существительное было образовано не случайно, а для наименования социального явления или процесса, имевшего место в русском обществе той поры. Доказательством наших слов может послужить отрывок из записок Д.С.Ли-хачева: «Когда в 1918 году всюду стали говорить друг другу вместо господин и госпожа (на юге — мадам) товарищ, это производило такое впечатление: А. Амикошонство. Человек, обращавшийся к незнакомому товарищ, казался набивающимся в друзья, в собутыльники» [16]. На основании всего вышесказанного мы можем заключить, что русский язык не только трансформировал исходное лексическое значение французского фразеологического оборота, но и значительно расширил его, доведя до обозначения отдельно взятого явления в жизни общества.
Не менее интересен следующий пример: лексема «галёрка» — результат иноязычного заимствования — с конца XVIII в. используется в русском языке для обозначения как «верхнего яруса в театре, цирке и т.п.», так и «зрителей, занимающих такую часть театра, цирка и т.п.» [17]. При должном внимании к словообразованию названной лексической единицы очевидно, что характерный для русского языка суффикс -к-(галёр-к-а) наряду с уменьшительным, увеличительным и ласкательным значениями имеет еще один оттенок — пренебрежительный. Доказательством может послужить отрывок из рассказа А.П.Чехова: «Однажды, стоя у театральной кассы и расплачиваясь за билет, Скворцов увидел рядом с собой маленького человечка с барашковым воротником и в поношенной котиковой шапке. Человечек робко попросил у кассира билет на галёрку и заплатил медными пятаками». Интересен и тот факт, что на сегодняшний день пейоративная окраска лексемы «галёрка», выраженная в указании на дешевизну зрительских мест в верхнем ярусе театра, со специальной пометкой «фам.» (фамильярное) официально закреплена только в лексикографических источниках русского языка: «ГАЛЁРКА, и, ж. (разг. фам.) Верхний ярус в театре с дешевыми местами; то же, что галерея во 2 знач. Купили места на галерке. Сидеть на галерке. || перен., только ед. Публика, сидящая на этих местах. Только г. хлопала и вызывала артистов. ◊ На галерке (разг. фам. шутл.) — перен. где-н. очень далеко, назади (сидеть, находиться, помещаться)» [18]. Последнее дает нам полное право утверждать, что своей пейоративной окраской лексема «галёрка» обязана только русскому языку, что в свою очередь подтверждает факт лексической трансформации слова в рамках заимствующего языка, а как следствие — и разнящуюся коннотацию понятия.
Современное (кулинарное) значение русского слова «безе» — «легкое пирожное из взбитых яичных белков и сахара» [19] — не отражено в языке заимствования, во французском. Французской лексической
единице соответствуют две грамматические категории — глагол и существительное, чьи значения далеки от определения русского слова. Глагол «baiser v. tr. Donner un baiser à. => embrasser. Baiser les mains de qqn.» [20] дословно переводится как: «1). целовать; ~ sur la bouche целовать в губы». Производное от глагола существительное «baiser n. m. ■ Action de poser ses lèvres sur (qqn...), en signe d’affection, de respect. — loc. Baiser de Judas, perfide» [21] естественным образом обозначает «поцелуй; ~ de Judas перен. поцелуй Иуды» [22]. Как же объясняется разница в трактовке понятия в рамках двух языков? Ответ прост: название любимого многими пирожного представляет собой не что иное, как метафору, результат ассоциативного мышления русского человека. Очевидно, вкус воздушного десерта мог сравниться в воображении русских гурманов лишь со сладостью ни к чему не обязывающего поцелуя, искусно описанного во французских романах XIX в. И «безе» обрело второе, кулинарное значение, впоследствии вытеснившее исходное из активного словаря носителей русского языка. Таким образом, мы имеем полное право говорить о трансформации лексического значения слова «безе» в рамках русского языка, превратившего французский поцелуй в сладкие грезы о вечной любви.
Приведенные примеры показывают, что не все заимствуемые слова сохраняют присущий им набор коннотаций в рамках языка-рецепиента, выражающего свойственные ему национальное мировидение и миропонимание.
1. Гумбольдт В. Избр. тр. по языкознанию. М., 1984. С.68.
2. Там же. С.171
3. Почепцов О.Г. // Вопросы языкознания. 1990. №6. С.111.
4. Там же.
5. Копыленко М.М. Основы этнолингвистики. Алмааты, 1995. С.19.
6. Маслова В. А. Homo lingualis в культуре: Монография. М., 2007. С.242.
7. Щерба В.Л. Опыт теории лексикографии // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1940. №3. С.113.
8. Голованивская М.К. Французский менталитет с точки зрения носителей русского языка. М., 1997. C.28
9. Там же.
10. Там же. С.30.
11. Маслова В.А. Указ. соч. С.251.
12. Гак В.Г., Ганшина К. А. Новый французско-русский сло-
варь. 5-е изд., испр. М., 2000. С.40.
13. Рындина Н.А. Паронимические смешения как способ образования устойчивых оборотов (на материале французского языка) // Доклад в рамках «Дня науки»: секция «Филология», подсекция «Французское языкознание». М.: МГУ,
2008 — http://lomonosov.econ/msu.ru/2008/22_8.pdf
14. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н.Ушакова. М., 1935. Т.1. С.35.
15. Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 57000 слов / Под ред. Н.Ю.Шведовой. 18-е изд., стереотип. М., 1986. С.155.
16. Лихачев Д.С. Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет. М., 1989. С.269.
17. Новый словарь русского языка / Под ред. Т. Ф.Ефремовой. М., 2000. С143.
18. Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т.1. С.432.
19. Ожегов С.И. Словарь русского языка. С.37.
20. Le Robert de poche — 2006. Dictionnaires Ье Robert-Sejer.
Р., 2006. Р.64.
21. Ibid.
22. Гак В.Г., Ганшина К.А. Указ. соч. С.96.
