CC BY
208
УДК 39
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2012. Вып. 2
А. Г. Новожилов
ЭТНОГРАФИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ КОЛХОЗНОГО КРЕСТЬЯНСТВА в 1930-1950-х годах
Обращение к этнографическому изучению колхозного крестьянства в 1930-1950-е годы не было случайным ни с точки зрения определения места этнографии в системе советской науки, ни с позиции объективного развития этой дисциплины. С одной стороны, перед этнографами в ходе многочисленных кампаний и совещаний идеологами советской науки ставилась задача участвовать в решении актуальных проблем, стоящих перед обществом. Особенно актуализировалась эта задача после создания Института этнографии АН СССР (ИЭ АН СССР) и введения планирования научной работы. С другой стороны, поиск этнографами новых объектов исследования осуществлялся в условиях «уходящего поля», т. е. постепенного исчезновения (пусть неравномерного и неодновременного) традиционной культуры народов СССР. Именно этим установкам отвечало этнографическое изучение колхозного крестьянства (или, в других формулировках, этнография колхозов, изучение культуры и быта колхозников).
Однако спустя более чем полстолетия мы можем констатировать, что новое направление не прошло проверку временем. Несмотря на многочисленные попытки, колхозная этнография так и не сложилась ни институционально, ни тематически. Для того чтобы понять, почему это произошло, необходимо рассмотреть начальный этап развития этнографического изучения колхозов в 1930-1950-е годы.
Развитие колхозной этнографии в 1930-1950-е годы. Концепция этнографии колхозов зародилась еще в период коллективизации. Однако П. И. Кушнер, возглавивший изучение колхозов после войны, отрицал прямую преемственность, прежде всего методическую, между работами рубежа 1920-1930-х и 1940-1950-х годов [1, с. 170-171]. Тем не менее исследовательские приемы, удачи и недостатки тех и других исследований удивительно схожи.
Важным лозунгом 20-х годов прошлого века, который позволял создать общие основания новой науки на стыке исторического материализма и классических методов полевых исследований, было «осовременивание» этнографии. Именно под этими знаменами выступали различные инициативные группы того времени, обращавшиеся к полевому изучению деревни. Здесь можно отметить и создателей беллетризирован-ных очерков советской деревни [2], и исследователей, работавших в русле социологии крестьянства [3], и участников комплексных научных экспедиций второй половины 20-х годов [4, с. 181-182].
Тематическим направлением осовременивания этнографии 20-х — начала 30-х годов было смещение тематики этнографических работ в сторону социально-экономических исследований, понимаемых как преимущественное изучение хозяйства и материальной культуры крестьян [4, с. 182-183].
Истоки исследования колхозов следует искать и в монографических описаниях сельскохозяйственных артелей и коммун, возникших накануне сплошной коллекти-
© А. Г. Новожилов, 2012
визации [5; 6]. В этих описаниях появляется новая тема — организация коллективного труда и потребления.
Организационно скоординированное изучение этнографии колхозов начинается с формирования Институтом по изучению народов СССР (ИПИН) в 1930 г., в разгар коллективизации, экспедиций в нарождающиеся колхозы и публикации первого сборника статей по итогам полевых исследований [7; 8; 9]. После официального признания этнографии исторической наукой, изучающей, в частности, «формы перехода докапиталистического общества непосредственно к социализму, минуя капитализм... [и] „.строительство культуры национальной по форме и социалистической по содержанию» [10, с. 12-14], обращение к исследованиям современности должно было, по мысли Н. М. Маторина и С. Н. Быковского, стать важнейшим направлением исследований.
Однако парадоксальным образом в 30-е годы тематика современности не получила никакого развития. Если в шести номерах журнала «Советская этнография» за 1931 г. было опубликовано три статьи, которые с натяжкой можно отнести к этнографии современности [11; 12; 13], то в следующем, 1932 г., не появилось ни одной. Затем на протяжении пяти лет (1933-1937) вышло еще две работы, да и то скорее социально-экономического, чем этнографического содержания [14; 15]. Это тем более странно, что в планировании экспедиционной работы ИПИН'а, например на 1932 г., заявлялось изучение «роста социалистической формации» и, более узко, «колхозного строительства» [16].
В 1938 г. в первом сборнике статей «Советская этнография» (пришедшем на смену одноименному журналу) был выделен специальный раздел «Народы СССР после Октября» [17], включивший пять статей и сообщений. Однако во всех последующих сборниках такой раздел не возобновлялся, и статьи на эту тему не публиковались. Во многом это определялось обтекаемой формулировкой задач советской этнографии в отношении современности — «изучение социализма в быту», выдвинутой директором Института этнографии Академии наук СССР (ИЭ АН СССР) В. В. Струве со ссылкой на И. В. Сталина [18].
Таким образом, провозглашавшаяся не единожды борьба с увлечением «живой стариной» за преобладающее изучение современности в 30-е годы фактически и оставалась только декларацией. Подавляющее большинство этнографов продолжало заниматься пережитками родо-племенного строя, этнографией бесписьменных народов и угнетенных классов, народным искусством и другими привычными темами, попутно дискутировало с буржуазными теориями, используя, правда, при этом новую марксистскую терминологию.
Данная ситуация сохранялась и в первые послевоенные годы, когда новое руководство Института этнографии ориентировалось на создание историко-этнографиче-ских монографий по разным народам и решение вопросов внедрения марксистских философских идей в этнографию. В полевой этнографии упор делался на изучение традиционной материальной культуры или фольклора Великой Отечественной войны1 [19, с. 21; 20, с. 132-135; 21. с. 135-139].
1 Нельзя не признать, что в 1947-1948 гг., как и в 1930-е годы, публиковались статьи, которые можно отнести к этнографии современности. В частности, в «Советской этнографии» появилось три подобных работы. Это очерки Л. П. Потапова и М. А. Сергеева [27, 28], посвященные социалистическому строительству у малых народов Сибири и небольшая статья о современном (на конец 1940-х годов) традиционном искусстве [29]. Вместе с тем этнография колхозов в этих работах от-
Поворотным, по данным С. С. Алымова, явился 1948 год, когда на сессии по итогам полевых исследований 1947 г. был затронут вопрос об изучении современности. Тогда же было запланировано в качестве одной из важнейших тем изучение социалистической культуры и быта колхозного крестьянства народов СССР. В частности, предполагалось двухлетнее экспедиционное изучение быта национальных колхозов и издание сборника статей по итогам полевых работ [1, с. 171; 22, с. 505; 23].
В 1948 г. уже велись полевые исследования колхозов во всех экспедициях [см., напр., 24, с. 60-63; 25, с. 25-27], а на расширенном заседании Ученого Совета Института этнографии 28-30 октября 1948 г., посвященном анализу научно-исследовательской работы, С. П. Толстов, бывший тогда директором этого учреждения, одной из основных малоизученных тем объявил этнографию современности. Более того, он выступил с критикой понимания этнографии как науки, ориентированной исключительно на «первобытность», и призвал к массированному обращению к колхозной этнографии [26, с.166].
В 1949-1951 гг. развернулась кампания по изучению колхозной этнографии. Она включала дискуссии и выступления на заседаниях Ученых, методических и редакционных советов, публикацию статей в «Советской этнографии» и других изданиях. Однако ее окончание оказалось столь же скоротечным, как и начало. Количество заседаний, на которых поднималась колхозная тема, сократилось, а планировавшийся сборник не вышел.2
Однако лидер нового направления П. И. Кушнер не сдавался. Выход статей послужил основанием для дискуссии об объекте и методах колхозной этнографии, прошедшей в 1951 г. Дискуссия задумывалась как начальный этап массовых исследований, открывающая новое магистральное научное направление, а оказалась лишь собранием небольшой научной группы, сосредоточившейся на изучении колхозов. Между тем выработанные в ходе этой дискуссии общие исследовательские позиции вскоре были неожиданно подвергнуты ревизии. Дело в том, что решения XIX съезда КПСС по вопросам национальной культуры и публикация труда И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» вступили в противоречие с установкой на фактическое отождествление колхозной этнографии и этнографии современности. Политическая директива заключалась в том, чтобы рассматривать культуру каждого этноса (нации или народности) в целом, а не только культуру крестьянства, пусть и колхозного. Эти идеи были декларированы П. И. Кушнером на Координационном совещании по этнографическому изучению социалистической культуры и быта народов СССР в 1952 г. [30, с. 17-20; 31].
Новый подход вызывал к жизни совершенно иные исследовательские направления, например изучение этнографии рабочего класса, общенациональной духовной культуры, сближения города и деревни в культурном и социальном планах и т. д. Оборотной стороной этого процесса стало раздробление колхозной этнографии на отдельные темы. В частности, на совещании было решено первое время разрабатывать две темы, отражающие современные процессы: «Семья и семейный быт» и «Народное жилище», а сам П. И. Кушнер был назначен куратором первой из них [32, с. 11]. Данное решение следует трактовать как отказ от понимания этнографии колхозов в том виде,
нюдь не была объектом исследования. Ниже будет приведено краткое описание подобных исследований.
2 Статьи, подготовленные для него, были опубликованы в журнале «Советская этнография» вразнобой в течение 1949-1951 гг.
в каком ее контуры начали вырисовываться в публикациях рубежа 1940-1950-х годов. Не в последнюю очередь оно было принято под влиянием публикации И. И. Потехина «Новые задачи этнографии в свете труда И. В. Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР"» [33].
После Координационного совещания 1952 г. количество сотрудников, задействованных в изучении колхозной этнографии, естественным образом резко сократилось. Массовая кампания рубежа 40-50-х годов улеглась, и, как следствие, статьи по этой тематике появлялись в печати все реже и реже, пока совсем не исчезли. Большая часть сотрудников академического института, участвовавших в сборе материалов в этот период, быстро охладела к колхозам. Для них отказ от этнографии колхозов обозначал фактический возврат к классической исторической этнографии, изучению «живой старины».3 Отдав дань малоразработанному в методическом и тематическом плане направлению, сотрудники ИЭ АН СССР переключилась на привычные исследования, хотя «ритуальные заявления» о необходимости изучения современной деревни регулярно появлялись в научных отчетах [35].
«В теме» остались только те, кто заинтересовался колхозной этнографией всерьез, они-то и возглавили постоянные экспедиции Института этнографии, проходившие в содружестве с местными этнографическими учреждениями. Были сформированы постоянные авторские коллективы, нацелившиеся на изучение отдельных колхозов, которые географически локализовались в Центрально-Черноземном районе РСФСР, Таджикистане, Узбекистане, Киргизии, Казахстане и Латвии. По итогам деятельности инициативных групп помимо статей появились книги, которые можно отнести к жанру монографического описания локальной группы — колхоза. Публикация этих монографий отнюдь не стимулировала развития данного направления, а, наоборот, стала символом его исчерпанности. Вышедшая в 1960 г. работа Л. Н. Терентьевой [36], посвященная латышским колхозам, выглядела уже «белой вороной» на фоне издававшейся в это время этнографической литературы.
Попытки продолжить этнографическое изучение колхозов предпринимались и в 60-е и 70-е годы, но они носили несистематический, спорадический характер.4 А развивавшиеся в это время социология села и этносоциология заняли нишу колхозной этнографии в структуре научных исследований АН СССР.
И все же массовое обращение к колхозной этнографии необходимо признать уникальным научным явлением в этнографическом изучении современности. Во-первых, на рубеже 40-50-х годов в исследованиях были задействованы мощные организационные, научные и финансовые ресурсы, что делало их более полномасштабными по сравнению с работами 30-х годов. Во-вторых, общеинститутское научное планирование, высокая степень обязательности выполнения планов и высокий, фактически директивный авторитет Института этнографии в местных научных центрах создавали эффект массовости исследования, чего безусловно не было в последующие годы.
3 Показательно для настроения большинства исследователей, дистанцировавшихся от подобных кампаний, высказывание из письма Е. Э. Бломквист к Е. П. Бусыгину: «Сейчас ставка делается на монографическое описание колхозов. Вот недавно прошла у нас так называемая "колхозная" сессия, приезжали москвичи, выступали с докладами. Может быть, это и хорошо. Но, к сожалению, этнография по сравнению с "трудоднями" и экономикой отступает на задний план. Этого допустить нельзя» [34. с. 129].
4 Исследования продолжались в Прибалтике [37], на Украине [38] и в Калининской области [39].
Общее количество работ, выпущенных в рамках этой кампании, значительно. Только в журнале «Советская этнография» за 1948-1951 гг. была напечатана 21 статья о современном колхозном быте, 15 из которых представляют собой краткие монографические описания колхозов. Целый ряд публикаций появился в других академических изданиях [см., напр.: 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49]. Параллельно публиковались программы полевого изучения колхозной деревни [50; 51; 52], а также материалы дискуссии 1951 г. и совещания 1952 г.
Помимо публикационной деятельности в рамках этого обширного проекта защищались кандидатские диссертации [53; 54; 55] и собирались полевые материалы. Но наиболее фундаментальным итогом исследования колхозной этнографии необходимо признать вышедшие на протяжении 50-х годов в Институте этнографии АН СССР и республиканских академических организациях монографические исследования колхозного села (7 монографий и 1 сборник объемных статей).
Необходимо обратить внимание на то, что далеко не все этнографические работы, в которых упоминалось колхозное крестьянство, можно отнести к категории «этнография колхозного крестьянства». Например, статья В. Фалеевой и М. Каменской представляет собой классическое этнографическое исследование традиционного народного искусства на примере узорной вязки и ковроткачества [29]. Тот факт, что материалы собирались уже после коллективизации, позволил авторам акцентировать внимание именно на колхозной принадлежности мастеров. Но мастера так трудились и до появления колхозов, потому подобные публикации невозможно отнести к «этнографии колхозного крестьянства» [56; 57; 58].
Работы, в которых исследуются именно культура и быт колхозников, можно разделить на две категории. Во-первых, это статьи, посвященные развитию малых народов в условиях социализма и, в частности, в условиях коллективизации крестьянства, а во-вторых, монографические описания колхозов (одного или нескольких), представляющих один из народов СССР. В первом случае описание колхозного крестьянства подчинено описанию истории перехода от феодальных и патриархальных отношений к социализму. Оценка экономических и культурных преобразований имеет социально-политический характер и относится ко всем слоям населения, а не только к колхозникам [27; 28; 59; 60]. Отличие объекта исследования выводит эти работы за пределы собственно этнографии в сферы политэкономии и исторического материализма.
Мы сосредоточимся на анализе работ, написанных в жанре монографического описания национальных колхозов. Данный жанр был выбран в качестве магистрального направления колхозной этнографии еще на стадии научного планирования экспедиционной и публикационной деятельности [26, с. 166; 61 с. 82-83]. Это также подтверждается данными о неопубликованной статье П. И. Кушнера, сведения о которой приводит С. С. Алымов, датируя ее 1948-1949 гг. [1 с. 173; 22, с. 505]. Не противоречит данному положению и тематика большинства публикаций рубежа 40-50-х годов.
Методические основания этнографических исследований колхозного крестьянства. В становлении методического аппарата колхозной этнографии большую роль сыграли традиции монографического описания села. Это научное направление, аккумулировавшее методы и материалы различных наук — от этнографии, экономики и агротехники до гигиены и медицины — имело дореволюционные корни и бурно развивалось в 1920-е годы [3, с. 29-31, 35].
В монографических описаниях села четко определялся малый размер объекта исследования — отдельное поселение или группа населенных пунктов, а это вполне совпадало с принципами описания колхозов, которые до 1960-х годов имели небольшие размеры.5 Максимально возможный охват в локальных исследованиях деревни — отдельная волость или сельский район (после районирования 1927-1929 гг.) [6, с. 28-31], после коллективизации — колхозы одного района [36; 62].
Исследователи села 1920-х годов стремились к комплексному исследованию количественных показателей и качественных характеристик различных сторон экономической и социальной жизни деревни. Главным преимуществом локальных описаний по сравнению со сплошным статистическим описанием крупных регионов было базирование на источниковой базе, включавшей богатые и разнообразные материалы, собранные на месте. В наиболее фундаментальных монографиях проявилось стремление к «сквозному» исследованию локальной истории на основе комбинирования этнографических данных и исторических источников [3, с. 37, 39-48].
Еще одной характерной чертой описаний 20-х годов прошлого века является стремление авторов рассматривать исследуемый объект как замкнутую систему, с минимальным обзором внешних связей.6 То же самое демонстрировали исследователи колхозов, обращая внимание на постановления ЦК ВКП (б) и Совнаркома (Совмина) по стране в целом или по отдельным регионам, но в большинстве случаев игнорируя местные вертикальные (с районом или областью) и горизонтальные (с соседними колхозами, городским населением) связи. Исследователи 1940-1950-х годов делали упор на исследовании трансформаций традиционной культуры данной локальной группы в ходе коллективизации и культурной революции. При таком рассмотрении (ракурсе) традиционная культура была явлением эндогенным, а ее изменения порождены влияниями экзогенного характера. Такой подход носил сугубо идеологический характер, ибо ярче очерчивал реальные сдвиги в построении социализма.
Важный аспект методической преемственности исследований 20-х и 40-50-х годов — исследовательское целеположение. И. И. Верняев охарактеризовал цель монографических описаний деревни как получение наиболее дифференцированного представления о российской деревне в целом и особенностях процессов, протекающих на селе в различных регионах страны в 20-е годы [3, с. 36].
Особняком среди работ этого времени стоят монографические описания артелей и коммун [5; 64; 65]. По мнению И. И. Верняева, монографический метод исследования коллективных хозяйств позволил, во-первых, изучить те формы организации хозяйства и распределения, которые стихийно вырабатывались крестьянами, а во-вторых, наметить пути исследования отношений коллективного и индивидуальных хозяйств в артелях и коммунах [3, с. 49-50].
Продолжая изучать коллективные хозяйства, авторы двухтомника «Труд и быт в колхозах», бесспорно, подготовили локальное исследование [7; 8]. Из десяти статей, опубликованных в этом сборнике, только одна была посвящена влиянию родовых
5 Даже после укрупнения колхозов 1949-1951 гг. новые хозяйства в Нечерноземной полосе редко включали более трех деревень, а на черноземах, как правило, объединялись несколько колхозов одного села.
6 Некоторое исключение составляет работа В. И. Алексеева, который обратил внимание на влияние общей инфраструктуры региона на хозяйственное развитие исследуемой деревни. Но эти связи не стали предметом специального исследования [63, с. 19].
отношений на колхозное строительство у туркмен в целом. Остальные представляли собой монографическое описание одного или нескольких колхозов.
Редактор сборника Н. М. Маторин подчеркивал определенную преемственность с наиболее авторитетными исследователями доколхозной деревни — Я. Яковлевым, М. Я. Феноменовым, А. М. Большаковым, хотя его оценки не однозначны: он хвалит сотрудника агитпропа Я. Яковлева (будущего первого наркома земледелия СССР), а А. М. Большакова и М. Я. Феноменова критикует за эклектичность и описательство [7; с. 5]. В этом не только сказывалось идеологическое единство, но и находила отражение общность в методических подходах партийных публицистов, применявшихся ими при описании деревни. Эти приемы заключались, во-первых, в лозунговом, по сути газетном стиле изложения, во-вторых, в броском описании отдельных явлений, процессов и личностей, как якобы типичных и, в-третьих, в подчеркивании «личного присутствия» и партийного отношения автора к описываемым феноменам (например: «Достаточно отъехать несколько верст от Курска, чтобы почувствовать дыхание гражданской войны» [2, с. 7], «Колхозом руководит правление по мере сил и умения» [7, с. 186] и т. д.).
Уязвимой стороной этого метода была поверхностность самой исследовательской процедуры. Недаром А. М. Большаков критиковал «партийных товарищей» за кратковременность полевых исследований и, как следствие, ограниченность круга рассматриваемых вопросов [3, с. 35-36]. Эту критику вполне можно распространить и на статьи, опубликованные в сборнике «Труд и быт в колхозах».
Необходимо отметить, что работы 30-х годов, сохранив комплексность подхода, игнорировали и даже отрицали историческую его составляющую. В исследованиях же, появившихся в конце 40-х — в 50-х годах, в пору расцвета историко-этнографических исследований, идея М. Я. Феноменова о «вертикальных разрезах... деревенского прошлого» получила зримое воплощение в обязательных исторических очерках, предварявших все крупные монографические описания колхозов [66; 67; 68; 69; 70].
Показательно, что Н. М. Маторин настаивал на принципиальных идеологических расхождениях с монографическими описаниями села 20-х годов, «последними работами по истории деревни как таковой». Цель изучения села он определял как изучение «перехода-перелома» от «старого» (дореволюционного, традиционного, «деревенского») к «новому» (коллективному, опирающемуся на индустриализацию и механизацию). Из этого вытекал интерес авторов отдельных статей к рассмотрению различных аспектов ломки быта и мировоззрения крестьян, поиск примеров напряженной классовой борьбы [7, с. 5, 118; 8, с. 43, 85 и др.]. Другими словами, задача была противоположна задачам исследователей 1920-х годов, ориентированных на регионально обусловленное многообразие. Для «маторинцев» главным было показать, что во всех концах СССР происходят одни и те же процессы, несмотря на исходные различия.
Эти работы нельзя назвать этнографическими в собственном смысле слова. Ибо в них — проводившихся прямо по горячим следам коллективизации, преобладал пафос сопереживания свершающемуся процессу, а не анализ. Поскольку степень изменений в традиционной культуре в тот момент была минимальной, авторы статей естественным образом перешли к описанию примеров классовой борьбы, экономических успехов коллективных хозяйств и зачатков культурной революции в деревне.
Работы конца 40-50-х годов объективно отличались от работ 20-30-х годов, что определялось прежде всего общетеоретическими и идеологическими причинами. Сначала рассмотрим идеологические причины.
Когда лидер колхозной этнографии 50-х годов П. И. Кушнер отрицал связь задуманных им колхозных исследований со сборником «Труд и быт в колхозах» и игнорировал опыт краеведов, он, конечно же, в первую очередь ориентировался на ситуацию в деревне. Нет необходимости обосновывать факт укоренения колхозного строя на протяжении 30-40-х годов. Следовательно, перед сотрудниками П. И. Кушнера стояла задача показать успехи колхозного строя в сфере традиционно-бытовой культуры, в отличие от предшественников ориентировавшихся на «слом старого». Кроме того, исследователям рубежа 40-50-х годов претил публицистический стиль 20-30-х годов, ориентированный на агитационно-пропагандистские задачи. Научное изложение стало теперь более академичным. Наконец, П. И. Кушнер отрицал опыт исследовательской кампании, возглавлявшейся Н. М. Маториным, еще и потому, что последний был репрессирован как зиновьевец [69, с. 148-149, 179-182]. П. И. Кушнер это безусловно знал и, следовательно, опасался нападок на свой проект с этой стороны.
В теоретическом плане отличия были обусловлены выбором стратегии исследования на более фундаментальной основе. Во-первых, цели и задачи этнографии в рамках советской системы исторических наук были определены куда четче, чем в 30-е годы. Это значило, что этнографы старались касаться только тех тем, которые отвечали «этнографическому описанию». Важно было и то, что навыки работы по этим темам тщательно апробировались, что давало возможность стандартизировать программы исследования. Во-вторых, исследователи конца 40-50-х годов организовывали более длительные (иногда в несколько выездов) командировки в одни и те же хозяйства, старались избегать беллетристики даже в частных биографиях и проводить исследования по максимальному количеству направлений «этнографического описания», по крайней мере, пока это не вступало в противоречие с идеологическими задачами.
Отличались работы конца 40-50-х годов и географическим охватом объектов исследования. Если в монографических описаниях деревни 20-х годов фигурируют исключительно регионы, населенные русскими, то описания колхозов в сборнике «Труд и быт» охватывают и колхозы союзных республик (Белоруссии, Украины, Узбекистана, Туркменистана, Таджикистана и Армении). При этом только в рамках кампании, возглавленной П. И. Кушнером, охват различных национальных колхозов стал плановым. Работа организовывалась по региональным отделам, что позволило охватить колхозы как крупных этносов Европейской части СССР и Средней Азии, так и малых коренных народов Севера или Памира.
Сложнее была ситуация методической преемственности. П. И. Кушнер отрицал и ее [1, с. 170-171]. Но, по сути дела, с этнографической точки зрения, деревня рубежа 40-50-х годов (но не колхоз) в ее материальной и духовной культуре мало чем отличалась от деревни эпохи коллективизации. Потому, в конкретных полевых сугубо этнографических методиках, ориентированных на изучение одежды и жилища, семейных отношений и жизненного обрядового цикла и т. д., послевоенные исследователи не могли уйти далеко от своих предшественников.7 И объект (компактная группа),
7 Это положение, бесспорно, требует доказательств, но выходит за рамки темы данной статьи, к тому же значительно увеличило бы ее объем. Тем не менее заметим, что хотя в социально-экономическом плане колхозный строй за 30-40-е годы «устоялся» и стал органической частью общественного и хозяйственного уклада советской деревни, но изменения за столь короткий срок еще не коснулись базовых основ материального быта, семейных отношений, ритма трудовой и праздничной жизни колхозников. В хозяйственном и материальном отношении советская деревня 50-х годов была
и контекст (переход к социалистическим формам жизни), и методы социально-экономического анализа (выведение на первый план работы с колхозными документами и экспертного опроса колхозной элиты по сравнению с опросом остальных групп населения — избирательность непосредственного наблюдения) остались теми же, что и в начале 30-х годов.
Итак, хотя исследования рубежа 40-50-х годов, конечно же, отличались от работ 20-30-х годов, в них синтезировались идеи предшествовавшего периода. Авторы, трудившиеся на ниве колхозной этнографии, брали некоторые приемы и от исследователей 20-х годов: исторический («сквозной») подход, широкое использование географических данных (от ландшафтов до пространственных связей), этнографическую скрупулезность; от исследователей начала 30-х годов они взяли интерес к колхозным преобразованиям, внимание к отдельным судьбам, иллюстрирующим и оживляющим этнографические схемы (по сути — кейсы). В целом от работ 20-30-х годов была взята комплексность исследования (цифры, подробные опросы, непосредственное наблюдение).
Таким образом, с одной стороны, мы можем четко выделить явные этапы в локальных исследованиях аграрных сообществ: 1) монографические описания села 20-х годов; 2) колхозная этнография начала 30-х годов; 3) колхозная этнография 40-50-х годов. С другой стороны, выстраивается методическая преемственность в изучении деревни Российской империи и СССР: от дореволюционных статистических описаний через этнографо-экономические работы 20-х годов и научно-публицистические труды эпохи коллективизации к монографическим описаниям колхозов 1940-1950-х годов.
Тем не менее, несмотря на методическую преемственность с научной традицией, масштабность и плановость полевых и камеральных работ, а также широкую теоретическую и организационную их поддержку со стороны руководства ИЭ АН СССР, исследования этнографии колхозного крестьянства («колхозной этнографии») конца 1940-1950-х годов так и не получили должного резонанса среди ученых. Почему так произошло, мы попытаемся проанализировать в следующей статье.
Источники и литература
1. Алымов С. С. П. И. Кушнер и развитие советской этнографии в 1920-1950-е годы. М.: Ин-т этнологии и антропологии (ИЭА) РАН, 2006. 257 с.
2. Яковлев Я. Деревня как она есть. Очерки Никольской волости. М: Красная Новь, 1924. 149 с.
3. Верняев И. И. Локальные монографические исследования деревни 1920-1930-х годов: цели, методики, результаты // Историческое регионоведение. Сб. статей / под ред. Ю. В. Кривошеева. СПб.: Изд-во С. -Петерб. ун-та, 2005. С. 29-64.
4. Соловей Т. Д. Власть и наука в России. Очерки университетской этнографии в дисциплинарном контексте (XIX — начало XXI в.). М.: Прометей, 2004.
5. Голубых М. Д., Широковский П. Хозяйство, труд и быт сельскохозяйственной артели «Новый путь» (Опыт монографического исследования сельскохозяйственной артели «Новый путь» Ирбитского округа уральской волости). Свердловск: Статсектор Уралплана, 1930. 317 с.
очень далека от агрофабрик, семейный быт менялся крайне медленно, а приверженность крестьян религиозным традициям от Русского Севера до Средназиатского Юга была дежурной темой антре-лигиозной литературы. Кроме объективно медленных темпов изменения традиционной культуры большое влияние на консервацию натуральной системы жизнеобеспечения оказала Великая Отечественная война.
6. Большаков А. М. Краеведческое описание деревни. Л.; М.: Работник просвещения, 1930. 176 с.
7. Труд и быт в колхозах. Из опыта изучения колхозов. Сб. 1. Из опыта изучения колхозов в Ленинградской области, Белоруссии и Украине. Л.: Изд-во АН СССР, 1931. 210 с.
8. Труд и быт в колхозах. Из опыта изучения колхозов. Сб. 2. Колхозы Советского Востока (Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Армения). Л.: Изд-во АН СССР, 1931. 133 с.
9. Данилин А. Г. Институт по изучению народов СССР (ИПИН) //Советская этнография.
1932. № 1-2. С. 157-162.
10. Резолюция Всероссийского археолого-этнографического совещания 7-11 мая 1932 года. (По докладам С. Н. Быковского и Н. М. Маторина об археологии и этнографии) // Советская этнография. № 3. 1932. С. 4-14.
11. Тан-Богораз В. Г. Классовое расслоение у чукоч-оленеводов // Советская этнография. 1931. № 1-2. С. 93-116.
12. Маркелов М. Т. О пережитках родового строя в современном быту удмуртов // Советская этнография. 1931. № 3-4. С. 59-69.
13. Абрамзон С. М. Современное манапство в Киргизии // Советская этнография. 1931. № 3-4. С. 43-59.
14. Сластухин Ф. Социалистическая перестройка кочевого аула // Советская этнография. Л.,
1933. № 1. С. 68-97.
15. Лекомцев И. М. Социалистическое строительство среди народов Поволжья // Советская этнография. 1937. № 2-3. С. 3-14.
16. Вяткина К. Экспедиции ИПИН // Советская этнография. 1932. № 3. С. 91-93.
17. Советская этнография. Сб. статей. Вып. I. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938. С. 12-79.
18. Струве В. В. Советская этнография и ее перспективы // Советская этнография. Сб. статей. Вып. II. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1939. С. 1-10.
19. Толстов С. П. Советская школа в этнографии // Советская этнография. 1947. № 4. С. 8-28.
20. Чичеров В. И. Работа института этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР в 1947 г. // Советская этнография. 1948. № 3. С. 132-135.
21. Левин М. Г. Полевые исследования института этнографии в 1947 г. // Советская этнография. 1948. № 3. С. 135-139
22. Алымов С. С. Павел Иванович Кушнер: между наукой и идеологией // Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX века / сост. Д. Д. Тумаркин; отв. ред. В. А. Тишков. Д. Д. Ту-маркин. М.: Наука, 2004. С. 475-516.
23. Алымов С. С. Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» и обратно // http://magazines.russ.rU/nlo/2010/101/alk.7/html (дата обращения: 1.01.2012).
24. Василевич Г. М. Эвенкийская экспедиция (предварительные итоги) // Краткие сообщения Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая (КСИЭ). Вып. V. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 54-63.
25. Стратанович Г. Г. Экспедиция к дунганам ошской группы // КСИЭ. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 20-27.
26. Жданко Т. А. Обсуждение научно-исследовательской работы Института этнографии АН СССР // Советская этнография. 1949. № 1. С. 163-175.
27. Потапов Л. П. Опыт изучения социалистической культуры и быта алтайцев // Советская этнография. 1948. № 1. С. 107-138.
28. Сергеев М. А. Малые народы Севера в эпоху социализма // Советская этнография. 1947. № 4. С. 126-158.
29. Фалеева В. А., Каменская М. Искусство эстонских колхозников Ленинградской области // Советская этнография. 1948, № 3. С. 114-119.
30. Кушнер (Кнышев) П. И. Об этнографическом изучении социалистической культуры и быта народов СССР (К итогам дискуссии) // Советская этнография. 1953. № 1. С. 10-26.
31. Старцева Л. Координационное совещание по этнографическому изучению социалистической культуры и быта народов СССР // Советская этнография. 1953. № 1. С. 173-180..
32. Резолюция Координационного совещания по этнографическому изучению социалистической культуры и быта народов СССР // Советская этнография. 1953. № 1. С. 180-182.
33. Потехин И. И. Новые задачи этнографии в свете труда И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» // Советская этнография. № 2. 1953. С. 10-20.
34. Полвека полевой этнографии (С Е. П. Бусыгиным беседует В. А. Тишков) // Этнографическое обозрение. 1996. № 1. С. 117-131.
35. Левин М. Г. Полевые исследования института этнографии в 1952 году // Советская этнография. 1953. № 2. С. 194-197.
36. Терентьева Л. Н. Колхозное крестьянство Латвии // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая сер. Т. LIX. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 371 с.
37. Семья и семейный быт колхозников Прибалтики / отв. ред. Л. Н. Терентьева, Н. В. Шлыги-на // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая сер. Т. LXXVII. М.: Изд-во АН СССР, 1962. 159 с.
38. Кравец Е. М., Кувенева А. Ф. Основные проблемы изучения общественного и семейного быта колхозного крестьянства Украины // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук (Москва, август, 1964). М.: Наука, 1964. 8 с. [Отдельный оттиск].
39. Анохина Л. А., Шмелева М. Н. Культура и быт колхозников Калининской области / отв. ред. Крывелев И. А. М.: Наука, 1964. 354 с.
40. Белицер В. Н. Этнографические работы в Эстонской ССР в 1949 г. // КСИЭ. Вып. XII. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 118-129.
41. Василевич Г. М. По колхозам джугдырских эвенков // Известия Всесоюзного географического общества (ИВГО). Л., 1952. Т. 82. Вып. 2. С. 163-173.
42. Вайнштейн С. И. Культура и быт кетского колхоза имени Сталина // КСИЭ. XI. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 60-69.
43. Жданко Т. А. Быт колхозников-переселенцев на вновь освоенных землях древнего орошения Кара-Калпакии (этнографические работы в Кырккызском аулсовете) // Труды Хорезмской археолого-этнографической экспедиции. Т. 2. Археологические и этнографические Хорезмской экспедиции 1949-1953 / под ред. С. П. Толстого и Т. А. Жданко. М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 705-760.
44. Корбе О. А., Махова Е. И. Экспедиция в Казахстан // КСИЭ. XIV. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 39-52.
45. Стельмах Г. Ю. Формування нових звичаiв в украшському колгоспному селi // Народна творчкть та етнографiя. Кшв, 1957. Книга 1. Очень-березень. С. 90-97.
46. Кувеньова О. Радяньска свято Врожаю // Народна творчкть та етнографiя. Кшв, 1957. Книга 1. Очень-березень. С. 98-106.
47. Овезбердыев К. Материалы по этнографии туркмен-сарыков Пендинского оазиса // Труды института истории, археологии и этнографии. Т. VI. Сер. этнографическая. Ашхабад: Изд-во АН ТуркССР, 1962. С. 111-182.
48. Сабитов Н. Культура и быт казахского колхозного аула // Вестн. Академии наук Казахской ССР. 1950. № 10 (67). С. 51-60.
49. Сабитов Н. Об этнографической экспедиции 1949-1950 гг. по изучению культуры и быта казахского колхозного аула // Изв. Академии наук Казахской ССР. Сер. историческая. 1950. № 77. С. 71-76.
50. Ворорбьев Н. И. Программа для сбора материалов по изучению современного быта колхозной деревни и истории ее формирования у народностей Среднего Поволжья // Советская этнография. 1951. № 4. С. 180-198.
51. Корбе О. А. Программа этнографического изучения казахского колхозного аула // КСИЭ. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. № 6. С. 37-46.
52. Кушнер (Кнышев) П. И. Программа для сбора сведений по этнографическому изучению культуры и быта колхозного крестьянства в республиках Советской Прибалтики // КСИЭ. Вып. XII. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 130-135.
53. Винников Я. Р. Социалистическое переустройство хозяйства и быта туркмен Марыйской области: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1950. 27 с.
54. Витухновская Л. А. Опыт монографического исследования социалистической культуры абхазской колхозной деревни (по материалам Гудаутского района): автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1950. 15 с.
55. Ежова В. Современная культура и быт мордовского населения Теньгушевского района Мордовской ССР: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1954. 15 с.
56. Корбе О. А., Махова Е. И. Декоративное искусство колхозниц Казахстана // КСИЭ. Вып. XI. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 44-59.
57. Крюкова Т. А. Современная женская одежда народов Поволжья (удмуртов, мордвы) // Советская этнография. 1950. № 2. С. 77-92.
58. Студенецкая Е. Н. Из опыта изучения современного жилища колхозников (По материалам Кабардинской АССР) // КСИЭ. Вып. XIV. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 53-62.
59. Потапов Л. П. Шорцы на пути социалистического развития // Советская этнография. 1950. № 3. С. 123-136.
60. Потапов Л. П. Социальное переустройство культуры и быта тувинцев // Советская этнография. 1953. № 2. С. 76-102.
61. Культура и быт колхозов народов СССР // Вестник Академии наук СССР. 1949. № 8. С. 82-83.
62. Муратхан В. П. Деревня Советской Армении на социалистических путях // Труд и быт в колхозах. Из опыта изучения колхозов. Сб. 2. Колхозы Советского Востока (Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Армения). Л.: Изд-во АН СССР, 1931. С. 85-133.
63. Алексеев В. Н. Деревня Курово. (Из итогов аграрной работы) / под ред. и с предисл. И. П. Степанова. М.: Моск. губ. выст. ком. [Московский губернский выставочный комитет], 1923. 68 с.
64. Большаков А. М. Коммуна «Кудрово» (Ленинградская область). Л.: [Б.и.], 1930. 150 с.
65. Соколов А. Коммуна «Колос». М.; Л: [Б.и.], 1929. 94 с.
66. Абрамзон С. А., Антипина К. И., Васильева Г. П., Махова Е. И., Сулайманов Д. Быт колхозников киргизских селений Дархан и Чичкан // КСИЭ. Новая серия. Т. XXXVII. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 334 с.
67. Ершов Н. Н., Кисляков Н. А., Пещерева Е. М., Русяйкина С. П. Культура и быт таджикского колхозного села. (По материалам колхоза им. Г. М. Маленкова Ленинабадского района Ленина-бадской области Таджикской ССР) / под общей ред. Н. А. Кислякова // Труды института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. XXIV. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954. 301 с.
68. Село Вирятино в прошлом и настоящем. (Опыт этнографического изучения русской колхозной деревни) / отв. ред. П. И. Кушнер // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 279 с.
69. Симоненко I. Сощалктичш перетворення в побут трудящих села Нереснищ, Закарпатсько! область Кшв: Видавництво АН УРСР, 1957. 135 с.
70. Сухарева О. А., Бижанова М. А. Прошлое и настоящее селения Айкыран. Опыт этнографического изучения колхоза имени Сталина Чартакского района Наманганской области. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1955. 237 с.
71. Решетов А. М. Трагедия личности: Николай Михайлович Маторин // Репрессированные этнографы: Вып. 2 / сост. и отв. ред. Д. Д. Тумаркин. М.: Восточная литература, 2003. С. 147-192.
Статья поступила в редакцию 29 декабря 2011 г.
