Соцреализм и этнография: изучение и репрезентация советской современности в этнографическом музее 1930-х гг Текст научной статьи по специальности «История и археология»

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ, 2018, №39

СОЦРЕАЛИЗМ И ЭТНОГРАФИЯ: ИЗУЧЕНИЕ И РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ СОВЕТСКОЙ СОВРЕМЕННОСТИ В ЭТНОГРАФИЧЕСКОМ МУЗЕЕ 1930-х гг. Станислав Сергеевич Петряшин

Российский этнографический музей 4/1 Инженерная ул., Санкт-Петербург, Россия [email protected]

Аннотация: Статья поднимает вопрос о влиянии социалистического реализма на практики изучения и репрезентации советской современности в этнографическом музее 1930-х гг. на примере Государственного музея этнографии в Ленинграде. Сопоставление музейной этнографии времен культурной революции и зрелого сталинизма позволяет выделить ряд признаков воздействия на нее эстетики соцреализма. В экспозиции был внедрен советский исторический нарратив, в ряде случаев приближенный к художественной биографии. Типичными объектами полевого изучения и выставочной репрезентации становились не «средние» районы, колхозы и люди, а «передовые» и «знатные». Авангардное художественное оформление экспозиций сменилось соцреалистическим, а обстановочные сцены с живописными задниками заняли положение конструктивной и смысловой доминанты выставок. Социалистическое строительство стали представлять не только бумажным плоскостным материалом (фотографиями, диаграммами, лозунгами и пр.) и производственными коллекциями, но и посредством живописи, графики, скульптуры и предметов народного декоративно-прикладного искусства. Процедура создания экспозиции, удовлетворяющей политическим запросам, подразумевала активное взаимодействие науки и идеологизированного искусства на всех этапах работы, от полевых исследований до выставочного монтажа. В итоге этнографы второй половины 1930-х гг. были вынуждены изучать не современность как таковую, а «ростки будущего в настоящем».

Ключевые слова: социалистический реализм, культурная революция, этнографический музей, история этнографии, этнография современности.

Для ссылок: Петряшин С. Соцреализм и этнография: изучение и репрезентация советской современности в этнографическом музее 1930-х гг. // Антропологический форум. 2018. № 39. С. 143-175. а о т: 10.31250/1815-8870-2018-14-39-143-175

http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/039/petriashin.pdf

ANTROPOLOGICHESKIJ FORUM, 2 018, NO. 39

SOCIALIST REALISM AND ETHNOGRAPHY: THE STUDY AND REPRESENTATION OF SOVIET CONTEMPORANEITY IN ETHNOGRAPHIC MUSEUMS IN THE 1930s

Stanislav Petriashin

The Russian Museum of Ethnography 4/1 Inzhenernaya Str., St Petersburg, Russia [email protected]

Abstract: The paper raises the question of the influence of socialist realism on research and representation of the Soviet contemporaneity in an ethnographic museum in the 1930s using the example of The State Museum of the Ethnography in Leningrad. A comparison of museum ethnography at the times of 'cultural revolution' and mature Stalinism reveals an array of features of the socialist realism impact. The Soviet historical narrative was embedded into expositions, in some cases transformed into fictionalized biography. "Leading" and "distinguished" districts, collective farms, plants and men substituted the "average" ones in their role of typical object of fieldwork study and exhibition representation. Avant-gardistic decoration was replaced by socialist realistic ones, scenes with mannequins and picturesque backdrop became constructive and conceptual dominants of exhibitions. Socialist construction was displayed not only by flat paper materials (photographs, diagrams, slogans, etc.) and industrial collections, but also by paintings, graphics, sculptures, and folk decorative art objects. Making of politically suitable expositions presupposed strong interweaving of science and ideologically inspired art throughout all phases of work: from fieldwork to exhibition assembling. As a result, in the second half of 1930s ethnographers couldn't study contemporaneity as such, but were to investigate "sprouts of future in the present".

Keywords: socialist realism, cultural revolution, ethnographic museum, history of ethnography, ethnography of contemporaneity.

To cite: Petriashin S., 'Sotsrealizm i etnografiya: izuchenie i reprezentatsiya sovetskoy sovremennosti v etnograficheskom muzee 1930-kh gg.' [Socialist Realism and Ethnography: The Study and Representation of Soviet Contemporaneity in Ethnographic Museums in the 1930s], Antropotogicheskijforum, 2018, no. 39, pp. 143-175. doi: 10.31250/1815-8870-2018-14-39-143-175

URL: http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/039/petriashin.pdf

форум

Станислав Петряшин

Соцреализм и этнография: изучение и репрезентация советской современности в этнографическом музее 1930-х гг.

Статья поднимает вопрос о влиянии социалистического реализма на практики изучения и репрезентации советской современности в этнографическом музее 1930-х гг. на примере Государственного музея этнографии в Ленинграде. Сопоставление музейной этнографии времен культурной революции и зрелого сталинизма позволяет выделить ряд признаков воздействия на нее эстетики соцреализма. В экспозиции был внедрен советский исторический нарратив, в ряде случаев приближенный к художественной биографии. Типичными объектами полевого изучения и выставочной репрезентации становились не «средние» районы, колхозы и люди, а «передовые» и «знатные». Авангардное художественное оформление экспозиций сменилось соцреалистическим, а обстановочные сцены с живописными задниками заняли положение конструктивной и смысловой доминанты выставок. Социалистическое строительство стали представлять не только бумажным плоскостным материалом (фотографиями, диаграммами, лозунгами и пр.) и производственными коллекциями, но и посредством живописи, графики, скульптуры и предметов народного декоративно-прикладного искусства. Процедура создания экспозиции, удовлетворяющей политическим запросам, подразумевала активное взаимодействие науки и идеологизированного искусства на всех этапах работы, от полевых исследований до выставочного монтажа. В итоге этнографы второй половины 1930-х гг. были вынуждены изучать не современность как таковую, а «ростки будущего в настоящем».

Ключевые слова: социалистический реализм, культурная революция, этнографический музей, история этнографии, этнография современности.

«Современная Россия, очевидно, до самого верху наполнена странным и новым содержанием . Она меняет свою кожу болезненно и трудно, как старая змея . Но в тусклой чешуе прошлого повсюду пробиваются яркие и причудливые краски обновления», — писал в 1924 г . В . Г . Богораз во введении к сборнику «Старый и новый быт» [Тан-Богораз 1924: 7]. Такой «революционный» взгляд, разделяющий действительность на старое и новое, отсталое и передовое, активно насаждался государственной пропагандой и находил поддержку среди симпатизировавших советской власти ученых В первое послереволюционное десятилетие оформилось особое направление советской этнографии, называвшееся в разное время изучением нового быта, социалистического строительства, культуры и быта колхозников / рабочих, наконец, изучением современности . Под этим обычно понималось исследование новых форм общественной жизни и культуры эпохи социализма, появляющихся под воздействием политики советского

Станислав Сергеевич Петряшин

Российский

этнографический музей, Санкт-Петербург, Россия [email protected]

государства, а также вредных пережитков прошлого для скорейшего их искоренения1 .

Методология изучения современности и формы ее репрезентации на протяжении всей истории советской этнографии были предметом дискуссий, менялись в зависимости от политической обстановки и текущих нужд идеологии По окончании Второй мировой войны произошел очередной подъем интереса к этнографическому изучению современности на фоне широко развернувшейся кампании по «борьбе с космополитизмом» . В это время руководство Института этнографии открыто заявило, что в исследовании современности этнография должна равняться на литературу социалистического реализма В частности, директор Института этнографии С П Толстов в 1949 г призвал этнографов брать пример с таких литераторов, как Т . С . Семушкин и Г .Д . Гулиа, описывавших в своих произведениях советского человека, превозмогающего пережитки прошлого и побеждающего классовых врагов [Алымов 2009: 13]. П . И . Кушнер, ведущий идеолог изучения современности, предлагал взять на вооружение понятие «типичности»: «В отчетном докладе ЦК КПСС на XIX съезде партии Г . М . Маленковым была затронута проблема "типичности" в литературе Выводы, которые он сделал при этом, могут быть применены не только к литературе — во всяком случае, их должны принять и этнографы в своей исследовательской работе Типично то, что с наибольшей полнотой и заостренностью выражает сущность явления» [Кушнер 1953: 24]. Соответственно, «типичными» — пригодными для изучения влияния колхозного строя на культуру и быт населения — признавались передовые колхозы с хорошо поставленным хозяйством, развитой механизацией, условиями для повышения материального уровня жизни колхозников и их культурного развития [Там же].

Первым исследователем, обратившим внимание на связь этнографии с социалистическим реализмом, был Ю . Слезкин [Слезкин 2017: 346—363]. По его мнению, обращение этнографии к соцреализму и современности на рубеже 1940-1950-х гг . было не только политически мотивированным ходом, но и реакцией на кризис этнографии 1930-х гг. : болезненную марксизацию, репрессии против «буржуазных» ученых, превращение этнографии в «теорию первобытного коммунизма» [Слезкин 1993; 2017: 291] (см . также: [Соловей 1998; Новожилов 2012: 91]) . Послевоенная этнография взяла на вооружение

1 В 1920-х гг. изучение нового быта охватывало также влияние революции, Гражданской войны, особое внимание уделялось воздействию города и капитализма на деревню.

сюжет «большого путешествия», который к тому времени уже двадцать лет бытовал в литературе . Сюжет «путешествия» из темного, отсталого и стихийного прошлого в светлое, прогрессивное и сознательное будущее начал определять структуру и содержание этнографических трудов . Народы в работах этого периода, согласно Слезкину, стали аналогами положительных героев соцреалистической литературы [Слезкин 2017: 358].

Исследование М . Хабер посвящено поиску «типичного» русского колхоза П . И . Кушнером и его коллегами [Haber 2014] (см . также: [Алымов 2010]) . Она пришла к выводу, что соцреализм служил инструментом для идентификации, категоризации и упорядочивания объектов изучения . Этнографы видели своей задачей не только описание, но и изменение действительности: они были «социальными инженерами», стремившимися приблизить реальную жизнь колхоза к ее соцреалистическому идеалу, растиражированному в СМИ и художественных произведениях. В этом контексте Хабер прочитывает научный отчет Кушнера об экспедиции 1951 г . как соцреалистический текст с сюжетным конфликтом сознательного ученого-протагониста и культурно отсталых бюрократов-антагонистов, не понимающих важность исследования и чинящих ему препятствия

Таким образом, проблема влияния соцреализма на советскую этнографию ставилась только на материале послевоенной этнографии Социалистический реализм, однако, появился уже в первой половине 1930-х гг. , что заставляет задуматься о возможности такого влияния в более раннее время Обращение к музейной этнографии 1930-х гг. на примере Государственного музея этнографии1 (ГМЭ) в Ленинграде показывает, что интерес Толстова и Кушнера к изучению современности и соцреализму был подготовлен всем ходом развития музейной этнографии довоенного десятилетия . Уже в это время социалистический реализм оказал существенной влияние на практики изучения и репрезентации советской современности в этнографическом музее Когда эстетика соцреализма проникла в музейную этнографию и в чем она проявилась? Как повлияли на музейную этнографию соцреалистические литература и изобразительное искусство? Как изменились полевые исследования и экспозиции ГМЭ по социалистическому строительству в эпоху соцреализма? На эти и другие вопросы призвана ответить настоящая работа

1 С 1902 по 1934 г. — Этнографической отдел Государственного Русского музея, с 1934 г. — Государственный музей этнографии, с 1948 г. — Государственный музей этнографии народов СССР, с 1992 г. — Российский этнографический музей.

Социалистический реализм был признан основным направлением советского искусства в 1932 г. , а в 1933—1934 гг . были сформулированы его основополагающие принципы и представлены публике образцовые произведения . Соцреализм пришел на смену культурного плюрализма 1920-х гг. и радикальных экспериментов времен культурной революции (1928—1931 гг . ) [Bullitt 1976; Grays 1992; Паперный 2006]. Вслед за К. Кларк можно сказать, что Советский Союз при Сталине стремился к утопии «эстетического государства» Ф . Шиллера, т . е . государства, в котором граждане руководствуются в своих действиях не внешним физическим принуждением или законами, а чувством прекрасного, общими эстетическими идеалами [Clark 2011: 12]. Пристальное внимание партийного руководства и лично Сталина к культурной политике имело следствием взаимопроникновение идеологии, политики и эстетики . Результатом их слияния и стал социалистический реализм Согласно Е . Добренко, его функция состояла прежде всего в замещении советской реальности ее эстетизированными копиями, выступающими в роли социализма как такового [Добренко 2007]. Эстетическими средствами создавалась иллюзия гармоничного единства всех сфер жизни — идеала тоталитарного государства [Гюнтер 2000].

Эстетика соцреализма при этом имеет определенные узнаваемые черты: тяготение к романтическому героизму, неоклассицизму, фигуративности и т д Сформулированные советскими идеологами принципы соцреализма — партийность, народность, сознательность (и др ) — должны были отделить соцреализм от других направлений в искусстве (буржуазных, безыдейных и пр . ) и вместе с тем стереть границу между искусством и политикой, идеологией . Вследствие этого строгое различение воздействий на музейную этнографию со стороны идеологии и соцреализма проблематично и едва ли возможно . Этнография в музее зависела также от советской музеологии — специфического воплощения и проводника идеологии и эстетических идеалов эпохи [Reid 2001; Jolies 2005]. Тем не менее я считаю возможным в контексте настоящей работы говорить о влиянии социалистического реализма, если наблюдается повышенное внимание этнографов к сфере искусства, эстетизация исследовательской, собирательской и выставочной работы в духе соцреализма

Три раздела статьи посвящены соответственно экспозиционному нарративу, принципам выбора объектов полевых исследований и выставочного экспонирования, художественному оформлению выставок и народному искусству как средству репрезентации советской современности. Каждый раздел выстроен на сопоставлении музейной этнографии времен куль-

турной революции и зрелого сталинизма, что позволяет более четко обрисовать влияние соцреализма .

Исторический нарратив и беллетризированная этнография

Активная советизация музеев и других культурных учреждений началась в 1927 г . Для организации празднования 10-летия Октябрьской революции в разных институциях были созданы специальные комиссии с участием партийных представителей, критический взгляд которых обычно требовал подчинения культурной работы целям политической пропаганды . В Этнографическом отделе Государственного Русского музея (ЭО ГРМ) группа активистов Политпросвета нашла множество недостатков, в первую очередь отсутствие на выставках материалов о достижениях советской власти . Отсутствие необходимых ресурсов и плохое финансирование, однако, позволило отложить задачу реэкспозиции на некоторое время . Изменения коснулись прежде всего экскурсионной работы [Hirsch 2005: 197—204]. В качестве компромисса сотрудники музея продолжали водить экскурсии по экспозициям, разработанным еще до революции и представляющим модели культуры народов СССР на рубеже XIX—XX вв . 1, но при этом рассказывали о тяжелой жизни при царизме и достигнутых успехах советской власти . Чтобы облегчить работу экскурсоводов, на экспозициях рядом с тематическими вещевыми комплексами устанавливали диаграммы, показывающие советские достижения в той же сфере жизни Экскурсия переходила от светца с лучиной к теме электрификации, от сохи и плуга к рассказу о современном развитии сельского хозяйства, от положения женщины в дореволюционное время к таковому в настоящем и т .д . [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 232. Л . 26-27].

Перелом наступил в 1930 г. , когда на I Всероссийском музейном съезде была директивно поставлена задача построения экспозиции на марксистских основаниях Согласно резолюции съезда, музеи должны были стать пропагандистским оружием в борьбе за социалистическую реконструкцию и показывать «диалектический процесс классовой борьбы» [Шангина 1991: 75] Основная цель этнографических музеев при этом определялась как «показ результатов национальной политики диктатуры пролетариата, показ уничтожения неравенства национальностей, индустриализации отсталых районов и расцвета национальных культур» [Милонов 1930: 4-5]. Советским музеям

1 Экспозиция ЭО ГРМ должна была открыться еще в 1914 г., но из-за войны осталась незаконченной. После эвакуации и возвращения части коллекций экспозиция была построена заново и открыта в 1923 г.

следовало отказаться от систематической («вещеведческой») экспозиции в пользу марксисткой, т. е . показывать исторический прогресс и выявлять «классовую сущность» вещей для просвещения широких народных масс .

Как воплощать на практике эти и другие довольно абстрактные установки, было неясно, что обусловило разнообразие подходов к созданию музейных экспозиций . В частности, исторический нарратив как основа экспозиционного плана в то время еще не был общим местом советских музеев . Например, Ленинградский государственный антирелигиозный музей предлагал посетителям познакомиться с историей религиозных представлений (от первобытных верований до современных монотеистических религий) и их социальными корнями . В это же время московский Центральный антирелигиозный музей показывал синхронный срез разных религий и верований с их сравнением и театрализованным разоблачением [Jolles 2005: 446—447; Paine 2009].

В начале 1930-х гг. в ЭО ГРМ были открыты следующие экспозиции: «Украинское село до и после Октября» (1931), «Народы Саяно-Алтая в прошлом и настоящем» (1931), «Белоруссия и БССР» (1933) . Украинская выставка была первым экспериментом коллектива Этнографического отдела в создании марксисткой экспозиции . Каждая тема, по словам Б . Г . Кры-жановского, давалась в «развитии не только производственного процесса, но и в его историческом разрезе» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 315 . Л . 14], т. е . в сравнении дореволюционного и современного Например, сцене с обрядом заклинания урожая на Новый год была противопоставлена фотография химической чистки зерна формалином [Соловьева 1931: 150]. Женский вопрос показывался в дореволюционной части группой нарядных женщин у колодца (манекены), а в современной — щитом с фотографиями, иллюстрирующими партийную и советскую работу с женщинами [Там же: 151]. Такой подход можно считать прямым продолжением опыта сращивания дореволюционной по духу экспозиции с советской пропагандисткой экскурсией в конце 1920-х гг . Таким образом, советский исторический нарратив на украинской экспозиции разбивался на мозаику из множества частных историй, складывавшихся в противопоставление двух синхронных срезов культуры: «до» и «после» .

Вскоре после открытия экспозиция была закрыта: по мнению партийных органов, она идеализировала жизнь сельских жителей, не отражала связь города с деревней и классовое расслоение крестьян [Грусман, Дмитриев 2014: 13]. Коллективизация показывалась на выставке как чисто экономическое предприятие, «техническое преобразование земельной площади» [Соловьева 1931: 151], в то время как ее роль в создании ново-

го человека, социалистической культуры и быта осталась недооцененной Советская современность, показанная через фотографии и диаграммы, сильно проигрывала в сравнении с дореволюционной культурой, представленной при помощи богатых вещевых коллекций и обстановочных сцен

Следующая экспозиция — «Народы Саяно-Алтая в прошлом и настоящем» — была признана более удачной Выставка разворачивалась как историческая смена этапов развития общества от первобытно-коммунистической орды до эпохи социалистического строительства Авторы экспозиции учли ошибки коллег и заострили внимание на классовой борьбе, но в качестве недостатка их работы отмечалось, что раздел социалистического строительства был показан недостаточно полно и в основном плоскостным материалом [Потапов 1932: 95]. Структура всех последующих экспозиций 1930-х гг . повторяла в общих чертах структуру Саяно-Алтайской выставки .

В начале 1933 г . была построена экспозиция «Белоруссия и БССР» Как и украинская выставка, после открытия она была раскритикована и закрыта на реэкспозицию . А в 1934 г. ЭО ГРМ обрел самостоятельность и стал Государственным музеем этнографии . Во второй половине 1930-х гг. были открыты экспозиции «Узбеки» (1935—1936), «Карелия и Кольский полуостров» (1935), «Русское население черноземных областей» (1936), «Эвенки в прошлом и настоящем» (1936), «Чукчи и коряки в прошлом и настоящем» (1938),«Туркмены в прошлом и настоящем» (1938), «История России в XVIII в . »1 (1938), «Евреи в царской России и в СССР» (1939), «Народы Северного Кавказа в прошлом и настоящем» (1939) . В целом выставки второй половины 1930-х гг. благосклонно принимались властями, но летом 1937 г. из-за выявленного ряда просчетов весь музей был закрыт на реэкспозицию и вновь открылся только в конце года и уже под руководством нового директора Посетителям, судя по соотношению критических и хвалебных отзывов, выставки второй половины 1930-х гг . нравились больше, чем таковые начала десятилетия [Баранов 2017].

Большинство экспозиций второй половины 1930-х гг . начиналось с представления эпохи русской колонизации края, феодализма или капитализма пореформенной России Переходными к современности могли быть разделы о революциях 1905 и 1917 гг . , Гражданской войне и интервенции . Заканчивались все экспозиции разделом, посвященным социалистическому строительству

1 Экспозиция историко-бытового отдела ГМЭ. В 1941 г. отдел был расформирован, а его коллекции переданы в Эрмитаж.

Наблюдение Слезкина об этнографических текстах 1950-х гг вполне применимо к рассматриваемым музейным экспозициям Можно сказать, что они воплощали нарратив «большого путешествия» народа, соответствующий «основополагающей фабуле» соцреалистического романа воспитания [Кларк 2002]: протагонист (народ), стихийно склонный к справедливости и полный творческой энергии, борется с антагонистом («царизмом», интервентами, кулаками и пр ), решает под чутким руководством партии трудовые и общественные задачи (реконструкция хозяйства, покорение природы, повышение грамотности и пр ) и в процессе «перековывается» в нового человека (из отсталой народности в социалистическую нацию), преодолевает вредные черты характера («пережитки прошлого») и становится зрелой ответственной личностью, сознательным коммунистом (сохраняя этническую индивидуальность в «национальной форме» культуры, приобретает «социалистическое содержание») . Подтверждением этому служили обстановочные сцены, фотографии, данные статистики и диаграммы, которые сообщали о тяжелой доле и эксплуатации народа при царизме и увеличении поголовья скота, засеваемых площадей и урожайности, строительстве заводов, национально-культурном строительстве, открытии школ, детских садов, домов культуры и т п при социализме Выставленные плановые показатели очередной пятилетки сообщали посетителю о неминуемом светлом будущем народа, уже «прорастающем» в настоящем

Согласно К Кларк, в культуре зрелого сталинизма литературная биография (как реальных, так и вымышленных лиц) была основным способом конструирования и репрезентации национальной истории [Clark 2011: 104]. Канонические произведения соцреалистической литературы, соответственно, выстраивались вокруг биографического нарратива [Кларк 2002]. В связи с этим закономерно, что протагонистом музейного повествования мог выступать и отдельный человек — вымышленный герой, воплощающий в своей биографии судьбу народа в определенную эпоху (типическая личность в типических обстоятельствах) . Во второй половине 1930-х гг. Е . Н . Студенецкая, заведующая отделом народов Кавказа, решила добавить занимательности экскурсии и придала ей беллетризированную форму Первая «фабульная экскурсия» была рассчитана на школьников и называлась «Повесть о маленькой Маисхон» Она рассказывала о трех поколениях узбекских женщин с середины XIX в . до современности: «[М]анекены, изображавшие людей в обстановочных сценах и интерьерах, получали имена и биографии, становились действующими лицами повести» [Крюкова, Студенецкая 1971: 52; АРЭМ . Ф . 2 . Оп. 1. Д . 479. Л . 1—10]. Маисхон — узбекская девочка из семьи бедного кре-

стьянина, родившаяся в середине XIX в . На примере ее личной судьбы показывалась дореволюционная жизнь узбеков Апофеозом царизма выступило восстание 1916 г , во время которого уже пожилую Маисхон убили На контрасте колхозная жизнь ее дочери Халимы и особенно внучки рисовалась светлыми красками: «[Д]евушка Маисхон, внучка старой Маисхон, жившей в феодальной Бухаре, приобретала каждый раз черты непосредственной близости к зрителям; она занималась парашютным спортом, строила Ферганский канал, избирала в Советы, словом, по воле экскурсовода делала все то, о чем особенно важно было рассказать слушателям в текущий момент» [Крюкова, Студенецкая 1971: 52].

Для экспозиции по народам Северного Кавказа Студенецкая разработала экскурсию «Сто лет жизни Ахсара» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1 . Д . 763]. Ахсар, родившийся в дореволюционной Осетии, сталкивается с ужасами царизма и феодального строя на Кавказе: при набеге его, еще мальчиком, берут в плен кабардинские уздени (дворяне) и продают в рабство балкарскому князю, а после освобождения зависимых сословий в 1866 г . эксплуатируют богачи Он страдает от несправедливого суда, а его жена — от бесправия в условиях патриархального осетинского общества Ахсар становится рабочим на Садонских рудниках, знакомится с С М Кировым и разговаривает с ним о проблемах горцев Во время Гражданской войны он — отважный красный партизан При советской власти Ахсар с семьей переселяется с гор на равнину в новое поселение Его сын Чермен становится председателем зажиточного колхоза, а внук Бейбулат работает трактористом

Аналогичные экскурсии разрабатывались и другими сотрудниками ГМЭ, оценившими новый подход Студенецкой Экскурсия «Два детства» Н А Федоровой была рассчитана на экспозицию по русским черноземных областей . Для работы на экспозиции историко-бытового отдела «История СССР в XVIII в . » были подготовлены фабульные экскурсии «Арап Петра Великого» Н Ф Пантюшкиным и «История крепостной семьи» В . Б . Хольцевым [Крюкова, Студенецкая 1971: 52].

Этнография современности в поисках «типичного»

На рубеже 1920-1930-х гг. этнография ускоренно переводилась на «марксистские рельсы» Одним из следствий ее активной советизации стало требование этнографического изучения современного социалистического строительства Под эгидой основанного в 1930 г. Института по изучению народов СССР Академии наук были организованы экспедиции в нарождающиеся колхозы . По итогам полевых исследований вышел ряд

работ в журнале «Советская этнография» за 1931—1932 гг . и изданы два сборника статей «Труд и быт в колхозах» . Этнографы описывали перипетии классовой борьбы и процесс создания колхозов в их зависимости от социально-экономических и географических условий, влияние колхозного строя на мировоззрение, социальные отношения, материальную культуру, повседневный быт крестьян

Среди авторов названных сборников отметим А. К. Супинского и А.Я . Дуйсбург — сотрудников ЭО ГРМ . Исследовательская работа в советских музеях после первого Всероссийского музейного съезда 1930 г . была полностью подчинена экспозиционной работе, поэтому изучение ими колхозов имело не только исследовательский, но и прикладной характер — сбор материалов для планируемой экспозиции «Белоруссия и БССР» . Еще двое авторов — А. Г. Данилин и В . П . Муратхан — через несколько лет после публикации сборников стали сотрудниками ЭО ГРМ / ГМЭ .

Рассмотрим принципы выбора объекта полевого исследования при изучении социалистического строительства, которыми руководствовались авторы этих сборников Выбор определенного района мог обосновываться его типичностью для области или республики . Например, Данилин с коллегами обследовали Боровичский округ, определяемый ими как «средний для Ленинградской области» [Данилин 1931: 9]. А. Н . Бернштам и Ф . Н . Шабуров работали в бедняцких районах около Самарканда и Ашхабада, аналогичных по своим характеристикам другим пригородам крупных городов среднеазиатских республик [Бернштам 1931; Шабуров 1931]. В других случаях намеренно выбирался район вдали от административных центров Так, Супинский и Дуйсбург работали в «наиболее глухой и отсталой части Могилевщины» [Дуйсбург 1931: 179]: при таком подходе, по их мнению, можно было ярче показать классовую борьбу

Выбор конкретных колхозов для исследования также определялся разными принципами Е Р Лепер, В П Муратхан, А. Г . Данилин и Ф . Н . Шабуров изучали множество колхозов, которые должны были служить примерами их основных типов: крупные и небольшие, основанные в бедных и богатых селениях, расположенные близко и далеко от городов, проработавшие несколько лет или только что организованные и т д Вместе они давали усредненную картину по каждому району . Например, Лепер работала в колхозах Подсосенского куста, которые, согласно ее характеристике, были по своему составу и экономическому положению «типичными средними колхозами» для Минецкого района Ленинградской области [Лепер

1931: 81] Другие авторы придерживались монографического подхода и фокусировали внимание на одном колхозе Так, Супинский и Дуйсбург в своих работах остановились на колхозах, выделявшихся обостренной классовой борьбой (колхоз «Ильич») и интернациональным составом (колхоз «Октябрь») Особое положение занимает работа А Н Кондаурова, выбравшего для изучения среди всех колхозов Курган-Тюбинского района Таджикской ССР самый передовой и вместе с тем «типичный» колхоз «Гулистан»: «Интересен этот колхоз тем, что от типичен для переселенческих колхозов данного района, что он один из наилучше организованных и сильных колхозов в районе; это его отличие дает материал для наиболее точных выводов о коллективизации переселенцев» [Кондауров 1931: 75].

Большинство авторов этих сборников в обосновании выбора района и колхоза для полевой работы оказываются близки к исследователям «нового быта» 1920-х гг. В локальных монографических исследованиях (М . Я . Феноменов, А. М . Большаков, М .Д . Голубых и др . ), как правило, объектом изучения также становились самые «обычные» и «типичные» для выбранного региона поселения и коллективные хозяйства [Верняев 2005: 37]. В таком же ключе велась работа и в ЭО ГРМ . Например, экспедиции музея, работавшие в 1932 г . в Ленинградской области, старались охватить в исследовании сразу множество колхозов Гдовско-Чудского и Ефимовского районов, не выделяя среди них самые успешные и сильные [Малиновская 1932]

Вместе с тем были исследователи, которые в выборе мест полевой работы руководствовались теми же принципами, что и А. Н . Кандауров . Так, С . Г . Гринина, приехав в 1932 г. в Петрозаводск, обратилась в Облколхозсоюз, где с местными агрономами и музейными работниками для изучения был выбран Олонецкий район как самый земледельческий в Карелии [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 413 . Л . 1]. В Олонецком районколхоз-союзе Гринину направили в передовой колхоз «Искра», который был премирован в посевную кампанию и на районной ярмарке за экспонаты по огородничеству

Именно такой принцип выбора объекта полевого исследования возобладал в дальнейшем За разными подходами стояло разное понимание типичности В случае исследований современности 1920-х — начала 1930-х гг. типичными обычно считались предметы, среднестатистические для своей категории В марксисткой эстетике и социалистическом реализме типичными признавались не наиболее распространенные представители своего рода, а рельефно выражающие его сущность Литературный персонаж, например, должен был сочетать своеобразие част-

ного лица и общие классовые характеристики . Поскольку сущность социализма телеологически определялась как движение к всеобщему процветанию при коммунизме, то наиболее типичными оказывались самые «зажиточные» и «передовые» (экономически и культурно) колхозы, заводы, люди .

Приведу несколько примеров . В 1934 г. В . С . Дубов был направлен в Карелию для сбора материалов по современности, которые предполагалось включить в готовящуюся экспозицию «Ленинградская область и Карелия» Среди обследованных районов он особое внимание уделил Олонецкому как самому развитому в отношении сельского хозяйства Среди «наиболее крепких карельских колхозов» выбор Дубова пал на колхоз «Дружба», т к он имел переходное красное знамя за подготовку к весеннему севу [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1 . Д . 481 . Л . 1-2].

В 1936 г. состоялась большая двухмесячная экспедиция в Воронежскую область Н П Гринковой с коллегами Сотрудники музея должны были собрать материал по социалистическому строительству для экспозиции «Русское население черноземных областей» Выбор Воронежской области был обусловлен тем, что «эта область в деле социалистического строительства является в РСФСР одной из передовых» [Гринкова 1936б: 120]. Впрочем, другим важным обстоятельством было наличие в музее множества коллекций, характеризующих культуру дореволюционной Воронежской деревни Изучался один из крупнейших в области зерносовхозов — «Воробьевский», известный также своим театром и сильной пионерской организацией Колхоз «Красный Октябрь» Березовского района привлек внимание этнографов хорошо поставленным культурным строительством: образцовой опытной школой, 1-й колхозной музыкальной школой [Там же: 121-122]. Другие колхозы оказались достойны изучения благодаря наличию опытной сельскохозяйственной станции, передового конного завода, ударного свекловичного производства и т п

Тот же самый принцип определял и выбор объекта промышленности . Например, Г .А. Никитин в своей экспедиции 1935 г. в Карелию, помимо обследования двух «лучших вепсских национальных колхозов», собирал материал на шокшинских кварцитовых разработках Выбор этого объекта исследования аргументировался тем, что изделия из шокшинского порфира широко известны: «Из него сделана гробница Наполеона в Париже, шокшинский порфир украшает мавзолей В . И . Ленина» [Потапов 1936: 160].

Выбор области или республики для экспедиционной работы обычно определялся профильной для музея задачей изучения и показа некоторого народа или его крупного подразделения,

но дальнейший выбор отчасти делегировался местным чиновникам и работникам культуры Так, стандартная экспедиция начиналась с областного или районного центра, где в разных советских учреждениях1 собирался статистический материал по экономике и демографии исследуемого региона Там же в процессе консультаций и согласований определялись «правильные» (типичные) объекты исследования, которые смогли бы представить область или республику с лучшей стороны

Концентрические круги «типического» шли от района к колхозу и заканчивались уже на отдельных «знатных» людях: ударниках, стахановцах, орденоносцах и т.д . Например, среди основных задач туркменской экспедиции 1937 г . М . В . Сазоновой и А. С . Морозовой были: «1) Наблюдение и записи жизни передовых колхозов Туркменской ССР, отдельных знатных людей в области сельского хозяйства, жизнь основных промышленных предприятий, культурный рост масс, зажиточная жизнь; 2) Фотографирование знатных людей и стахановцев страны, домашней обстановки, характеризующей зажиточность и культурность, клубов, школ, детских садов, яслей, площадок, социалистических городков и поселков и т. п . ; 3) Сбор статистических цифровых материалов по Наркоматам за 2 прошедшие пятилетки и перспективы на 3-ю пятилетку» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп 1 Д 598 Л 60]

Экспедиционные отчеты этнографов второй половины 1930-х гг . в своей поэтике сближались с путевыми очерками в их соц-реалистическом изводе [Балина 2000]. В очерках такого рода путешествие в другое пространство (в границах СССР) темпо-рально раздваивалось: одна часть встреченных вещей и людей воплощала темное прошлое, а другая представляла прогрессивное будущее С отсталым надо было активно бороться, беря в союзники передовое . Точно так же и этнографы, изучая колхозы, вели параллельный учет «пережитков» и «ростков будущего» Хотя экспедиции, согласно утвержденным планам, были нацелены прежде всего на изучение социалистического строительства, перед сотрудниками музея также стояла задача приобретать вещи для заполнения тематических лакун в дореволюционном вещевом собрании Для изучения традиционной культуры могли специально ехать в глухие места вдали от районных центров. Например, экспедиция 1935 г. Н . П . Грин-ковой и Н А Дылевой работала в двух колхозах Пинежского района . Первый колхоз («Сдвиг») был «по указанию районных организаций <...> один из передовых в районе», а второй кол-

Республиканские и областные плановые комиссии, исполнительные комитеты, народные комиссариаты и др.

хоз («им 1 Мая») — «одним из наиболее отсталых» [Гринкова 1936а: 161] Показательно, что в первом изучали в основном социалистическое строительство, а во втором — традиционную культуру

Таким образом, установка многих исследователей времен культурной революции на изучение отсталых, бедных или средних районов и колхозов в рамках эстетики соцреализма была уже недопустима Сталин в известном докладе 1934 г утверждал, что страна «сбросила с себя обличие отсталости и средневековья», «ликвидировала паразитические классы» [Сталин 1951: 306, 334] Понятное нежелание деятелей культуры и науки противоречить вождю породило стремление «лакировать» действительность, т е не рисовать радужные перспективы бедных и колеблющихся крестьян в условиях «классовой войны», а показывать свершившиеся достижения социалистического строительства, сытых и счастливых колхозников

Содержание музейных экспозиций зависело от собранных полевых материалов Именно экспедиция, по словам Т А Крюковой, должна была дать «яркую иллюстрацию, наполнить конкретным, подлинным материалом экспозицию» Вследствие этого ответственность за полноценность и научность экспозиции целиком возлагалась на тех, кто вел полевую работу [АРЭМ . Ф . 2 . Оп. 2 . Д . 131. Л . 3]. В итоге «типичные» объекты полевых исследований становились объектами репрезентации на музейных экспозициях Например, совхозу «Индустрия», обследованному З . П . Малиновской в 1932 г . , был посвящен небольшой подраздел на экспозиции «Карелия и Кольский полуостров» Как самый северный совхоз в Союзе, он воплощал пафос покорения северной природы и успехи советских агрономов и селекционеров [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 496. Л . 20]. На той же экспозиции лесообрабатывающая промышленность Карелии была представлена Кондопожским бумажно-целлюлозным комбинатом, национально-культурное строительство — литературой на карельском языке издательства «Кирья», рыбная индустрия — Мурманской траловой базой и т д

«Знатные» люди как «типичные» советские граждане определенной национальности также становились объектами показа на экспозициях Сотрудники музея собирали их (авто)биогра-фии в поле, а потом цитировали на выставках Например, на выставке «Эвенки в прошлом и настоящем» использовали фотопортреты и письма охотников-стахановцев, в которых они «горячо благодарили Великого Сталина за счастливую жизнь» и рассказывали о том, как охотятся, повышают свой культурный уровень и становятся зажиточными [Краткий путеводитель 1939: 19]

Тема преобразующего социалистического труда, создающего нового человека, также раскрывалась на примере отдельных выдающихся личностей Показательна выдержка из беседы с орденоносцем звеньевым Файзуллой Юнусовым, выставленная на экспозиции «Узбеки в прошлом и настоящем»: «Я хочу, чтобы наши вожди знали, что в колхозе старики помолодели Мне уже 62 года, но я старости не чувствую и работаю лучше молодых Труд я полюбил только в колхозе Разве можно было раньше любить работу, которая тебя мучила, а другим украшала жизнь Наше звено дало урожай в 57 центнеров с га Главный секрет моего звена заключается в том, что мы не выделяем самой важной работы . У нас все работы самые важные» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп. 1 . Д . 479.Л . 68].

«Картинная» этнография и поворот к искусству

Марксистский музей, согласно установкам культурной революции, должен был не просто давать специфические знания посетителям, как это было в дореволюционных музеях, но и преображать их Ориентация на широкие массы требовала новых экспозиционных решений, способных эмоционально воздействовать на публику, впечатлить ее и научить Как писал М Горький, чтобы донести до простых людей достижения советской власти, надо рассказывать «просто, ясно и картинно» [Горький 1930: 3]. В этнографии «дух времени» хорошо выразил директор московского Музея народоведения Б М Соколов в докладе на совещании этнографов 1929 г . Он отметил, что «было время, когда в наших музеях ввести иллюстрацию или фотографию считалось величайшим нарушением музейного дела . Внесение какой-нибудь карты, диаграммы, модели, макета, муляжа, чучела и т д считалось чем-то абсолютно ненаучным» [Арзютов и др . 2014: 347]. В новых условиях, по его словам, музей должен был оставить боязнь перед использованием вспомогательных экспозиционных средств

Эти идеи были общим местом для советской музеологии конца 1920-х гг. Так, К. Э . Гриневич призывал к организации «самоговорящего» музея посредством «вывешивания при входе в музей в начале музейного осмотра плана музейных зал с показанием линией со стрелкой осмотрового маршрута, путем нумерации витрин в порядке их осмотра, путем системы тройного этикетажа <...>, путем привлечения к основной вещественной экспозиции дополнительного иллюстративного материала в виде планов, чертежей, фотографий, диаграмм, плакатов и т д Все это должно сделать музейную экспозицию наглядной и надолго запечатлевающейся в мозгу посетителя» [Гриневич 1929: 97].

Одной из проблем подобных «самоговорящих» музеев стало стремление «освободиться от плена вещей» и заменить их плоскостным бумажным материалом [Станюкович 1978: 200]. Особенно актуально это было при показе социалистического строительства ввиду отсутствия полноценных вещевых коллекций по этой теме у большинства музеев . Н .А. Шнеерсон в своем обзоре этнографических экспозиций Центрального музея народоведения и Московского областного музея критиковал переход от музейного метода показа к «книжному»: «[Н]а стенах (и, как "последнее слово" музейной техники, на потолках) развешиваются плакаты, выдержки из классиков марксизма, фотографии и т . п. материал» [Шнеерсон 1932: 27]. Экспозиции ЭО ГРМ / ГМЭ 1930-х гг . испытывали те же трудности Супинский, осмысляя неудачный опыт белорусской выставки, писал, что музей не обеспечил экспозиционеров нужными вещевыми материалами по советскому быту и допустил «чрезмерное увлечение плоскостным материалом, который, независимо от приемов оформления, в значительной мере снизил ожидавшийся эффект» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 566. Л. 10].

Помимо плоскостного материала для раскрытия темы современности советские музеи выставляли производственные коллекции, изредка — подлинные машины [На новом этапе 1934: 9] Этот ход, однако, был вполне оправдан в музеях техники и промышленности, в соответствующих разделах краеведческих музеев, но не отвечал требованиям к этнографической экспозиции Так, производственные коллекции, выставленные на белорусской экспозиции ЭО ГРМ, не могли, по мнению критиков, показать нового человека, которого стремился создать советский строй: «Авторы этой выставки ошибочно полагают, что для характеристики социалистического уклада в строительстве Советской Белоруссии достаточно показать пуговичные фабрики, трикотажные и т п Они не понимают того, что не самый факт существования таких производств характерен для социалистической Белоруссии, а тот новый быт рабочих и на производстве, и в их общественной жизни, который может существовать только в стране диктатуры пролетариата, строящей социализм» [Там же: 8—9].

Другая проблема советских музеев заключалась в превращении выставок в декоративные конструкции, в которых художественное оформление подавляло музейные экспонаты По мнению Шнеерсона, музеи, уступавшие руководящую роль в экспозиции художникам, неизбежно скатывались на зрелищные приемы показа, «где решающим моментом является внешний эффект, а не научно обоснованный показ классовых отношений» и превращались в «театрально-обстановочные уголки»

[Шнеерсон 1932: 28, 30]. Схожим образом И . М . Зыков критиковал навязчивое «рекламное» декоративное оформление выставки «Гиганты пятилетки» в московском Парке культуры и отдыха, «вязнущее в ухабах формалистических перегибов» [Зыков 1932: 35-38].

На последнем критическом обороте стоит остановиться. Выпады против оформительской работы художников часто были обусловлены присутствием элементов авангарда . В начале 1930-х гг . был открыт целый ряд выставок в Русском музее, Третьяковской галерее, Государственном музее нового западного искусства, целиком посвященных критике авангардного искусства Вместе с тем художественное оформление этих и других современных им выставок во многом наследовало авангардистским принципам дизайна Например, соположение на одной плоскости графики и текста (лозунга), их экспонирование вместе со скульптурой и в сопровождении фильмов выражали конструктивистское представление о синтезе искусств [Jolles 2005: 436; Chlenova 2017].

На экспозиции ЭО ГРМ по Белоруссии большой зал, посвященный социалистическому строительству, был оформлен в конструктивистском ключе, что стало одним из поводов для критики Например, при входе в зал был отгорожен угол из фанерных щитов: «Левая сторона его — грязно-багрова; она занята фотографиями деятелей контрреволюции и снимками, иллюстрирующими преступную работу белобандитов Задняя сторона — черна: на траурном фоне наклеены фотографии жертв белого террора и революционной борьбы Правая сторона — красна; она посвящена Красной армии БССР» [Гаген-Торн 1934: 67]. Авторы этой экспозиции были не одиноки в своем стремлении сделать актуальное и модное художественное оформление Подобные опыты отмечены и в других этнографических музеях, что вызвало жесткую критику со стороны И К Луппола Он считал, что увлечение конструктивистским и футуристическим оформлением этнографических экспозиций приводит к разрыву между содержанием и формой, режущему глаз и не способствующему эффективному восприятию материала [Луппол 1932: 13]. В 1932 г. , когда готовилась экспозиция по Белоруссии в Русском музее, произошел стилевой перелом и конструктивизм был раскритикован во всех видах искусства . На смену стилистическому многообразию 1920-х гг . пришел социалистический реализм В этом смысле художественное оформление выставки уже к ее открытию (начало 1933 г. ) устарело и было обречено на критику

Обретя самостоятельность в 1934 г. , ГМЭ развил активную экспедиционно-собирательскую работу и начал строить новые

экспозиции. В 1935-1936 гг. была открыта экспозиция «Узбеки», которая охватывала три исторических этапа: феодальный, «колониальный» и социалистический При показе современности авторы выставки сделали акцент на бытовой стороне жизни. Было построено множество обстановочных сцен, показывающих производственный быт колхозников на хлопковом поле, рабочих на серных рудниках Шорсу и текстильном комбинате в Ташкенте Домашний и общественный быт представляли жилище колхозника и красная чайхана Для оформления экспозиции привлекли художников, которые разработали оригинальный проект, построенный на живописных диорамах и панно для обстановочных сцен Масштабные и красочные работы художников (А. В . Кручинин, А. И . Заколодин-Митин и др ) были весьма эффектны, хотя плоскостной материал также присутствовал [Крюкова, Студенецкая 1971: 42]. В работе над экспозицией сотрудники музея опирались на опыт выставки Музея антропологии и этнографии «Восточная Бухара под властью эмирата» [Станюкович 1978: 208].

Экспозиция «Узбеки» была признана успешной, и выработанный принцип оформления повторялся с некоторыми вариациями на всех последующих экспозициях 1930-х гг . Идея привлечения художников-оформителей была новаторской по отношению к выставочной работе 1920-х гг . и делала новые экспозиции более яркими и понятными для рядовых посетителей [Крюкова, Студенецкая 1971: 19]. Живописные диорамы и панно (спорадически использовались картины и скульптура), в особенности посвященные социалистическому строительству, были выдержаны как стилистически, так и тематически в духе соцреализма Для примера можно рассмотреть сцену лесоразработок на экспозиции «Карелия и Кольский полуостров», открытой в конце 1935 г . (проект художественного оформления Г . Н . Траугота и И .А. Короткова) . На сцене располагались два манекена, изображавшие лесорубов, карела и финна-канадца, они держали в руках американский топор и лучковую пилу — «новейшие орудия пилки и рубки леса» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 496. Л . 13]. Финн-канадец стоял, опираясь на топор, карел склонился над поваленным деревом Задник сцены — живописное панно за авторством В . В . Пакулина . Художник изобразил погрузку лесоматериалов на автомобиль при помощи деррик-кранов и автолежневую дорогу, пролегающую по величественному сосновому лесу Картина отчетливо выражает идею технического покорения природы и прокладывания пути в светлое будущее Панорамный вид, уходящий в бесконечность, создает эффект возвышенного, а отстраненный взгляд сверху наводит на мысль о воплощении в произведении рационального проективного мышления, идеологии «высокого модернизма» [Скотт 2005]

Экспозицию «Евреи в царской России и в СССР» 1939 г. можно считать кульминацией развития описанного выше принципа художественного оформления Впервые основу декоративного оформления экспозиции составили не панно и диорамы, а стенная живопись, также широко использовались графика, скульптура, станковая живопись [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 5 . Д . 48. Л 13] Методичка для росписи центральной части зала, посвященного Еврейской автономной области, формулировала задачу художника следующим образом: «Отобразить современную жизнь и быт Ев Авт Области Дать типизирующее впечатление о Ев . А. О . на основании этюдов, документальных зарисовок и личных наблюдений Роспись должна отобразить наиболее характерные черты и особенности природы и быта Ев А О , передавая с наибольшей конкретностью естественные богатства и жизнь Области и добиваясь реалистической трактовки в изображении людей» [АРЭМ . Ф . 9 . Оп . 3 . Д . 4 . Л . 85]. Установки на типичность, реализм, репрезентацию богатства, прописанные в методичке, позволяют говорить о сознательном желании авторов выставки получить от художника соцреали-стические произведения

Для создания выставленных и использованных в оформлении панно, диорам, макетов, картин, рисунков, скульптур было привлечено не менее восемнадцати художников [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 5 . Д . 48 . Л . 13-14]. Особое положение среди них занимал С . Б . Юдовин, известный советский художник, по эскизам которого делались многие элементы декоративного оформления, макеты и обстановочные сцены . Вместе с сотрудниками ГМЭ он входил в комиссию по приемке живописных работ и макетов, выступал консультантом . На выставке экспонировалось около десяти гравюр и рисунков Юдовина, в том числе выдержанных в стилистике социалистического реализма, например «Крейсер "Аврора"», «На Неве в октябрьские дни 1917 г. », «Вручение акта на вечное пользование землей» [Иванов 2010].

Участие художников в жизни музея не ограничивалось лишь оформлением экспозиций . Они нередко участвовали в полевых этнографических исследованиях, во время которых делали натурные зарисовки и эскизы, общались с людьми Например, художники Г Н Траугот и И А Коротков в составе экспедиции музея ездили на Кольский полуостров в 1935 г . За два с половиной месяца, проведенных там, ими было сделано около ста этюдов и зарисовок [Потапов 1936: 159].

Во второй половине 1930-х гг. сотрудники музея решили разбавить довольно скучные бумажные материалы и производственные коллекции в советских разделах экспозиций произ-

ведениями современного народного декоративно-прикладного искусства Соответственно если в начале десятилетия в экспедициях для репрезентации современности собирали в основном стенгазеты, афиши, трудовые книжки и предметы, отражающие цикл промышленного производства, то к его концу фонды стали комплектоваться лаковой миниатюрой, кружевными панно, глиняной игрушкой, продуктами косторезного промысла, коврами и т п Среди таких вещей особое внимание сотрудников музея привлекали предметы с «советской тематикой»: портретами Ленина, Сталина, руководителей партии и правительства, изображениями герба СССР, серпами и молотами, пятиконечными звездами, сценами из колхозной жизни и т . п . Считалось, что такие предметы отражают новую зажиточную жизнь и являются выражением «любви, доверия и благодарности» народа по отношению к своим «вождям» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп. 2 . Д . 142 . Л . 21]. Для раскрытия темы народного искусства приобретали также костюмы коллективов художественной самодеятельности

Предметы современного народного декоративно-прикладного искусства экспонировались в советских разделах постоянных экспозиций и на временных выставках: «Образцы народного искусства чуваш и марийцев» (1939), «Образцы грузинского народного искусства» (1940), «Художественные промыслы русского Севера» (1940) и др . [Крюкова, Студенецкая 1971: 89—90]. В первые годы после Великой Отечественной войны, когда постоянные экспозиции были разобраны, временные выставки также посвящали народному искусству [Баранов 2011: 415—417]. Все они строились на обычном для ГМЭ противопоставлении дореволюционного и советского

Чем был вызван этот поворот к народному искусству? При показе современности с помощью бумажных материалов и производственных коллекций разделы, представлявшие жизнь разных народов при социализме, мало отличались друг от друга [Крюкова, Студенецкая 1971: 48]. Предметы народного декоративно-прикладного искусства были намного аттрактив-нее, не устаревали от одной пятилетки к другой, прекрасно укладывались в формулу «национального по форме и социалистического по содержанию», позволяли эстетизировать жизнь советских людей и представлять ее как прекрасную и лишенную каких-либо противоречий и вредных «пережитков» . Таким образом, проблема вещевого наполнения экспозиций отчасти решалась за счет «уклонения от этнографического профиля музея в сторону чистого искусствознания» [АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1 . Д . 964. Л . 10], что можно расценивать как кризис музейной репрезентации [Баранов 2011: 418].

К народному искусству подталкивал и общий политико-культурный контекст . В 1934 г. М . Горький в своем докладе на Первом съезде советских писателей легитимизировал изучение и популяризацию фольклора и, шире, «народного творчества» как произведения трудовых масс Народное искусство стало первобытно-коммунистическим прообразом советского искусства социалистического реализма [Юстус 2000]. В качестве образцового собрания современного фольклора общественности была предложена книга «Творчество народов СССР» под редакцией М . Горького и Л. Мехлиса 1937 г. Сборник включал разнообразный новый советский фольклор: сказы, здравницы, песни и пр про Ленина, Сталина, революцию, старую и новую жизнь Кроме текстов в книге было множество фотографий произведений народного декоративно-прикладного искусства (ковры, вышивки, кружева и др ), на которых фигурировали изображения Ленина, Сталина, советская атрибутика и т п в окружении традиционных орнаментов [Горький, Мехлис 1937].

Заключение

Выставочная работа музеев времен культурной революции была лабораторией, в которой испытывались разные методы и подходы к созданию марксисткой экспозиции Большинство элементов, из которых складывалась музейная этнография эпохи соцреализма, можно найти в этнографии и музеологии начала 1930-х гг : исторический нарратив в основе экспозиции, полевое изучение «передовых» колхозов, яркое художественное оформление выставок Эти принципы, однако, сосуществовали с другими и заняли доминирующее положение только к середине 1930-х гг . Искомое влияние соцреализма на музейную этнографию проявилось прежде всего в их специфическом развитии Исторический нарратив сблизился с литературной биографией, к колхозам и заводам как «типичным» объектам полевого изучения и показа добавились «новые люди» (стахановцы, орденоносцы), авангардное оформление экспозиций сменилось соцреалистическим, искусство вышло за пределы выставочных декораций и оказалось объектом экспонирования

Основой экспозиционного языка ГМЭ стали обстановочные сцены Они были известны и раньше, но только во второй половине 1930-х гг . стали главными конструктивными элементами и смысловыми ядрами всех важнейших тематических подразделов выставок Вместе с тем из ряда обстановочных сцен выстраивался исторический нарратив (от интерьера крестьянской избы к интерьеру жилища колхозника и т п ) В глазах посетителей такая сцена должна была представать слепком некоего типичного фрагмента реальности, воссозданного в му-

зейном пространстве с научной точностью и художественной убедительностью . Претензия на документальную достоверность, эстетическая привлекательность и понятность для широких масс позволяли обстановочной сцене выполнять дидактические функции просвещения и пропаганды . Впрочем, процедура создания этих сцен — от полевых исследований до экспозиционного монтажа — подразумевала настолько тесное переплетение науки и идеологизированного искусства, что заставляет говорить о музейной этнографии тех лет как о «соц-реалистической науке»1 . Из этой перспективы обстановочные сцены могут быть описаны как соцреалистические инсталляции из этнографических и квазиэтнографических «готовых объектов» (ready-made), антропологических манекенов и живописных задников . Музейные этнографы, как носители научного этоса, вряд ли согласились бы с таким подходом, но художникам, работавшим над экспозициями 1930-х гг. , подобная интерпретация, возможно, была бы близка .

Изменение принципов выбора объекта полевого изучения отразило сдвиги в представлениях о предметной области этнографии В дореволюционной этнографии, как правило, работали в «медвежьих углах», удаленных от городов и дорог, что соответствовало установке на исследование прошлого в настоящем — «живой старины» . Эта установка долгое время господствовала и в зарубежной антропологии [Fabian 1983]. Этнографы, занимавшиеся новым бытом и социалистическим строительством 1920-х и начала 1930-х гг. , взяли на вооружение принцип среднестатистической типичности и стремились работать в средних колхозах или охватывать весь спектр колхозов разных типов (как бедных, так и богатых) . В этот период этнография современности была погружена в настоящее, в текущий момент, например считалось, что классовой борьбы в колхозах не было в прошлом и не будет в будущем . К середине 1930-х гг . этнографы стали руководствоваться соцреалистическим принципом типичности и работать в «передовых» колхозах и на «передовых» заводах, общаться со «знатными» людьми Подобно художникам и литераторам, сотрудники музея должны были «писать должное как действительное» [Синявский 2003: 165]. Таким образом, на этом этапе основным предметом этнографии современности стало будущее в настоящем

В этом ракурсе можно говорить об отрыве музейной этнографии от академической в 1930-е гг. В рамках последней сотрудники музеев (относящихся как к Наркомпросу, так и к Академии наук)

1 Такая характеристика не предполагает, что этнографические исследования советской современности, полевые материалы и собранные музейные коллекции 1930-1950-х гг. не имеют научной ценности.

занимались преимущественно историей бесписьменных народов и докапиталистическими пережитками Параллельно в музейной деятельности они работали над показом социалистического строительства в СССР или империалистического колониализма за рубежом [Станюкович 1978: 194—217]. В основных разделах журнала «Советская этнография» («Статьи» и «Материалы») мы практически не найдем этнографии соцстроительства Вместе с тем в разделах «Хроника» и «Экспедиции» эта тема регулярно поднималась в экспедиционных отчетах и обзорах экспозиционной работы Таким образом, изучение современности в 1930-е гг по отношению к академической этнографии пребывало на периферии — в музейных экспозициях и кратких журнальных сообщениях, напечатанных мелким шрифтом Но для рядового обывателя, как, впрочем, и для партийного начальника, именно музейная экспозиция с ее смысловым акцентом на современности была лицом этнографии

Описок сокращений

ЭО ГРМ — Этнографический отдел Государственного Русского музея

ГМЭ — Государственный музей этнографии

АРЭМ — Архив Российского этнографического музея

Архивные материалы

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 232. Протоколы заседаний бюро этнографической ячейки . 1927 г. АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1 . Д . 315 . Протоколы заседаний этнографической ячейки . 1930 г .

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 413 . Отчет о поездке С . Г. Грининой в Карелию для собирания этнографического материала для выставки «Ленинградская область и Карелия» . 1932 г. АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 479 . Статьи, заметки, копии документов, собранные к экспозиции «Узбеки в прошлом и настоящем», тезисы к экспозиции . 1934—1935 гг. АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 481. Отчет В . С . Дубова о командировке в Карелию для изучения национально-культурного строительства . 1934 г

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1 . Д . 496. Краткий путеводитель по выставке Карелия

и Кольский полуостров 1935 г АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 566 . Доклад о положении в этнографической науке с обзором экспозиционной деятельности этнографического музея 1937 г АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 598. Протоколы научных совещаний и заседаний

Ученого Совета. 1937—1938 гг. АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1 . Д . 763. Методическая разработка Е . Н . Студенецкой по теме «Сто лет жизни Ахсара» по выставке «Народы Северного Кавказа в прошлом и настоящем» . 1939 г .

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 1. Д . 964. Материалы (планы, протоколы, отзывы) по экспозиции «Народное искусство и национальная одежда славянских народов» . 1947—1948 гг.

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 2. Д . 131 . Очерк Т .А. Крюковой по народному творчеству Воронежской области . 1936 г.

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 2 . Д . 142 . Этнографические очерки Т.А. Крюковой «Липецкая глиняная игрушка», А. С . Морозовой «Новая тематика в Туркменских коврах» и др . 1938 г.

АРЭМ . Ф . 2 . Оп . 5 . Д . 48 . «Из опыта строительства экспозиции "Евреи в царской России и в СССР"» (статья, авторы И . М . Пуль-нер, М . И . Шахнович) . 1940 г.

АРЭМ Ф 9 Оп 3 Д 4 Тексты, описания макетов, обстановочных сцен и другие материалы к тематико-экспозиционному плану «Евреи в царской России и в СССР» . 1938—1939 гг .

Источники

Арзютов Д.В., Алымов С.С., Андерсон Д.Дж. (ред . ) . От классиков к марксизму: совещание этнографов Москвы и Ленинграда (511 апреля 1929 г. ) . СПб . : МАЭ РАН, 2014 . 511 с .

Горький М. От редакции // Наши достижения. 1930 . № 1. С . 1—4 .

Горький М., Мехлис Л. (ред . ) . Творчество народов СССР. М . : Правда, 1937 . 534 c .

Краткий путеводитель по выставке «Эвенки в прошлом и настоящем» Л . : ГМЭ, 1939 . 22 с .

Сталин И.В. Сочинения . М . : Гос . изд-во политической литературы, 1951 . Т . 13 . 423 с .

Библиография

Алымов С. Космополитизм, марризм и прочие «грехи»: отечественные этнографы и археологи на рубеже 1940-1950-х годов // Новое литературное обозрение . 2009 . № 3 (97) . С . 7—36 .

Алымов С. Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» и обратно // Новое литературное обозрение . 2010 . № 1 (101) . С . 109-129 .

Балина М. Литература путешествий // Гюнтер Х. , Добренко Е . (ред . ) . Соцреалистический канон СПб : Академический проект, 2000 С . 896-909 .

Баранов Д.А. Образ советского народа в репрезентативных практиках Государственного музея этнографии народов СССР во второй половине ХХ в // Антропология социальных перемен: Сб . статей к 70-летию В .А. Тишкова. М . : РОССПЭН, 2011. С 414-428

Баранов Д.А. «А где же новый быт?» (Книги отзывов в экспозиционных залах 1930-х гг Этнографического отдела Русского музея) // Этнокультурные процессы в многонациональном государстве (к 100-летию Революции 1917 года в России): Мат-лы XVI Меж-

дународных Санкт-Петербургских этнографических чтений СПб . : ИПЦ СПГУТД, 2017 . С . 379-386.

Бернштам А.Н. Туркменский род и колхозы // Труд и быт в колхозах: из опыта изучения колхозов Л : АН СССР, 1931 Сб 2: Колхозы Советского Востока (Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Армения) . С . 7-41.

Верняев И.И. Локальные монографические исследования деревни 1920-1930-х годов: цели, методики, результаты // Кривоше-ев Ю . В . (ред . ) . Историческое регионоведение . СПб . : Изд-во СПбГУ, 2005 С 29-64

Гаген-Торн Н.И. Белорусская выставка Этнографического отдела Русского музея в Ленинграде // Советский музей . 1934. № 1. С 65-68

Гриневич К..Э. Краеведный музей, его задачи, структура и принципы экспозиции // Краеведение . 1929. № 2 . С . 95-109 .

Гринкова Н.П. Экспедиция Государственного музея этнографии в Северный край // Советская этнография . 1936а . № 1 .С . 160-165.

Гринкова Н.П. Экспедиция Гос музея этнографии в Воронежскую область (1936 г. ) // Советская этнография. 1936б. № 6 . С . 117-129 .

Грусман В.М., Дмитриев В.А. Из истории Российского этнографического музея: к 80-летию обретения самостоятельности // Музей, традиция, этничность . 2014. № 1 . С . 6-24 .

Гюнтер Х. Тоталитарное государство как синтез искусств // Гюнтер Х . , Добренко Е (ред ) Соцреалистический канон: Сб статей СПб : Академический проект, 2000 С 7-15

Данилин А.Г. Первые шаги колхозов бывш . Боровичского округа // Труд и быт в колхозах: из опыта изучения колхозов Л : АН СССР, 1931. Сб . 1: Из опыта изучения колхозов в Ленинградской области, Белоруссии и Украине С 9-71

Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М . : НЛО, 2007. 592 с .

Дуйсбург А.Я. Из жизни интернационального колхоза «Октябрь» Про-пойского района БССР // Труд и быт в колхозах: из опыта изучения колхозов. Л . : АН СССР, 1931 . Сб. 1: Из опыта изучения колхозов в Ленинградской области, Белоруссии и Украине С . 179-188 .

Зыков И.М. К вопросу о принципах выставочной экспозиции (выставки Парка культуры и отдыха) // Советский музей . 1932 . № 4 . С . 31-40 .

Иванов А.И. «Евреи в царской России и в СССР» — выставка достижений еврейского хозяйственного и культурного строительства в Стране Советов // Новое литературное обозрение . 2010 . № 2 (102) . С . 158-182.

Кларк К Советский роман: история как ритуал . Екатеринбург: Изд-во Уральского гос . ун-та, 2002. 262 с .

Кондауров А.Н. Переселенческий колхоз в Таджикистане // Труд и быт в колхозах: из опыта изучения колхозов . Л . : АН СССР, 1931 . Сб 2: Колхозы Советского Востока (Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Армения) С 69-84

Крюкова Т.А., Студенецкая Е.Н. Государственный музей этнографии народов СССР за пятьдесят лет советской власти // Очерки истории музейного дела в СССР . М . : Советская Россия, 1971 . С . 9-120 .

Кушнер П.И. (Кнышев). Об этнографическом изучении социалистической культуры и быта народов СССР // Советская этнография . 1953 . № 1 . С . 10-26 .

Лепер Е.Р. Ломка быта и мировоззрения под влиянием коллективизации в отсталой деревне // Труд и быт в колхозах: из опыта изучения колхозов. Л . : АН СССР, 1931 . Сб. 1: Из опыта изучения колхозов в Ленинградской области, Белоруссии и Украине . С. 73-118 .

Луппол И.К. Год работы (о перестройке музейной экспозиции) // Советский музей . 1932. № 1 . С . 3-13 .

Малиновская З. Научные командировки Этнографического отдела Гос . Русского музея в 1932 г . в Ленинградскую область // Советская этнография. 1932. № 5-6 . С . 232-234.

Милонов Ю. Целевые установки музеев различного типа // Первый Всероссийский музейный съезд: Тезисы докладов . М . ; Л . : ОГИЗ, 1930 . С. 3-11 .

На новом этапе музейного строительства // Советский музей 1934 № 1 . С.7-13 .

Новожилов А.Г. Этнографическое изучение колхозного крестьянства в 1930-1950-х годах // Вестник СПбГУ. Сер . 2 . 2012. Вып . 2. С . 90-101.

Паперный В.З. Культура Два . М . : НЛО, 2006 . 408 с .

Потапов Л.П. Саяно-Алтайская выставка (Ленинград) // Советская этнография. 1932. № 3 . С . 93-96 .

Потапов Л.П. Экспедиции Государственного музея этнографии (Ленинград) // Советская этнография. 1936 . № 1. С . 158-160 .

Синявский А.Д. Что такое социалистический реализм // Синявский А. Д . Литературный процесс в России . М . : РГГУ, 2003 . С . 139-175 .

Скотт Дж. Благими намерениями государства: почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни . М . : Университетская книга, 2005 568 с

Слезкин Ю. Советская этнография в нокдауне: 1928-1938 // Этнографическое обозрение . 1993 . № 2 . С . 113-125 .

Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера М : НЛО, 2017 . 512 с .

Соловей Т.Д. От «буржуазной» этнологии к «советской» этнографии: История отечественной этнологии первой трети XX века . М . : ИЭА РАН, 1998 . 258 с .

Соловьева В. К вопросу о национальных этнографических выставках // Советская этнография. 1931. № 1-2 . С . 149-152.

Станюкович Т.В. Этнографические музеи и наука. Л . : Наука, 1978 . 286 с

Тан-Богораз В.Г. Старый и новый быт // Тан-Богораз В . Г. (ред . ) . Старый и новый быт: этнографические экскурсии июля-сентября 1923 года. Л . : Гос . изд-во, 1924. С . 5-25 .

Шабуров Ф.Н. К вопросу о колхозном строительстве в Узбекистане // Труд и быт в колхозах: из опыта изучения колхозов . Л . : АН СССР, 1931 . Сб . 2: Колхозы Советского Востока (Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Армения) . С . 43-68 .

Шангина И.И. Этнографические музеи Москвы и Ленинграда на рубеже 20-30-х гг . XX в . // Советская этнография . 1991. № 2 . С . 71-81 .

Шнеерсон Н.А. Музейная экспозиция или театральная постановка? // Советский музей . 1932. № 4 . С . 25-30 .

Юстус У. Возвращение в рай: соцреализм и фольклор // Гюнтер Х . , Добренко Е . (ред . ). Соцреалистический канон: Сб . статей . СПб . : Академический проект, 2000 . С . 70-86 .

Bullitt M. Toward a Marxist Theory of Aesthetics: The Development of Socialist Realism in the Soviet Union // The Russian Review. 1976 . Vol . 35 . No . 1. P . 53-76.

Chlenova M. Soviet Museology During the Cultural Revolution: An Educational Turn, 1928-1933 // Histoire@Politique . 2017 . No . 33 . <http://www . histoire-politique . fr/documents/33/dossier/pdf/ HP33_Dossier_MashaChIenova_def. pdf> .

Clark K. Moscow, the Fourth Rome: Stalinism, Cosmopolitanism, and the Evolution of Soviet Culture, 1931-1941. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2011. 432 p .

Fabian J. Time and the Other: How Anthropology Makes Its Object . New York: Columbia University Press, 1983 . 205 p .

Groys B. The Total Art of Stalinism: Avant-Garde, Aesthetic Dictatorship, and Beyond . Princeton, NJ: Princeton University Press, 1992 . 126 p .

Haber M. Socialist Realism and the Study of Rural Life, 1945-1958 // The Soviet and Post-Soviet Review. 2014 . Vol. 41 . No . 2 . P. 194-219 .

Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union . New York: Cornell University Press, 2005 . 367 p .

Jolles A. Stalin's Talking Museums // Oxford Art Journal. 2005 . Vol . 28 . No 3 P 431-455

Paine C. Militant Atheist Objects: Anti-Religion Museums in the Soviet Union // Present Pasts . 2009 . Vol. 1 . No . 1. P . 61-76 .

Reid S. Socialist Realism in the Stalinist Terror: The Industry of Socialism Art Exhibition, 1935-41 // The Russian Review. 2001. Vol . 60 . No . 2 . P. 153-184.

Socialist Realism and Ethnography: The Study and Representation of Soviet Contemporaneity in Ethnographic Museums in the 1930s

Stanislav Petriashin

The Russian Museum of Ethnography 4/1 Inzhenernaya Str . , St Petersburg, Russia s-petryashin@yandex . ru

The paper raises the question of the influence of socialist realism on research and representation of the Soviet contemporaneity in an ethnographic museum in the 1930s using the example of The State Museum of the Ethnography in Leningrad. A comparison of museum ethnography at the times of 'cultural revolution' and mature Stalinism reveals an array of features of the socialist realism impact. The Soviet historical narrative was embedded into expositions, in some cases transformed into fictionalized biography . "Leading" and "distinguished" districts, collective farms, plants and men substituted the "average" ones in their role of typical object of fieldwork study and exhibition representation . Avant-gardistic decoration was replaced by socialist realistic ones, scenes with mannequins and picturesque backdrop became constructive and conceptual dominants of exhibitions . Socialist construction was displayed not only by flat paper materials (photographs, diagrams, slogans, etc . ) and industrial collections, but also by paintings, graphics, sculptures, and folk decorative art objects Making of politically suitable expositions presupposed strong interweaving of science and ideologically inspired art throughout all phases of work: from fieldwork to exhibition assembling. As a result, in the second half of 1930s ethnographers couldn't study contemporaneity as such, but were to investigate "sprouts of future in the present"

Keywords: socialist realism, cultural revolution, ethnographic museum, history of ethnography, ethnography of contemporaneity

References

Alymov S . , 'Kosmopolitizm, marrizm i prochie "grekhi": otechestvennye etnografy i arkheologi na rubezhe 1940-1950-kh godov' [Cosmopolitism, Marrism and Other "Sins": Soviet Ethnographers and Archeologists in Late 1940s — Early 1950s], Novoe literaturnoe obozrenie, 2009, no . 3 (97), pp . 7—36 . (In Russian) . Alymov S . , 'Nesluchaynoe selo: sovetskie etnografy i kolkhozniki na puti "ot starogo k novomu" i obratno' [The Nonrandom Village: Soviet Ethnographers and Collective Farmers on the Way "from Old to New" and Back], Novoe literaturnoe obozrenie, 2010, no . 1 (101), pp . 109-129 . (In Russian) .

Balina M . , 'Literatura puteshestviy' [Travelogues], Gunther H . , Dob-renko E . (eds . ), Sotsrealisticheskiy kanon [The Socialist Realism Canon]. St Petersburg: Akademicheskiy proekt, 2000, pp . 896—909. (In Russian) .

Baranov D . A. , 'Obraz sovetskogo naroda v reprezentativnykh praktikakh Gosudarstvennogo muzeya etnografii narodov SSSR vo vtoroy polovine XX v . ' [The Image of the Soviet People in Representational Practices of State Museum of Ethnography of the Peoples of the USSR in Second Half of the 20th Century], Antropologiya sotsialnykh peremen [Anthropology of Social Changes]: Collection of Papers in Honour of the 70th Anniversary of V . A. Tishkov . Moscow: ROSSPEN, 2011, pp . 414-428. (In Russian) .

Baranov D . A. '"A gde zhe novyy byt?" (Knigi otzyvov v ekspozitsionnykh zalakh 1930-kh gg . Etnograficheskogo otdela Russkogo muzeya)' ["Where Is the New Lifestyle?" (Guestbooks on Permanent Exhibitions of the Ethnographic Department of the Russian Museum in the 1930s)], Etnokulturnye protsessy v mnogonatsionalnom gosudarstve (k 100-letiyu Revolyutsii 1917goda v Rossii) [Ethnocultural Processes in Multinational State (to the 100th Anniversary of the 1917 Revolution in Russia]: Materials of 16th International Saint Petersburg's Ethnographic Session. St Petersburg: St Petersburg State University of Industrial Technologies and Design Press, 2017, pp 379-386 (In Russian)

Bernshtam A. N . , 'Turkmenskiy rod i kolkhozy' [Turkmen Clan and Collective Farms], Trud i byt v kolkhozakh: iz opyta izucheniya kolkhozov [Labour and Lifestyle in Collective Farms: The Study of Collective Farms]. Leningrad: Academy of Sciences of the USSR Press, 1931, vol . 2: Kolkhozy Sovetskogo Vostoka (Uzbekistan, Turkmenistan, Tadzhikistan, Armeniya) [Collective Farms of Soviet East (Uzbekistan, Turkmenistan, Tajikistan, Armenia)], pp. 7-41 . (In Russian)

Bullitt M . , 'Toward a Marxist Theory of Aesthetics: The Development of Socialist Realism in the Soviet Union', The Russian Review, 1976, no . 1, pp . 53-76.

Chlenova M . , 'Soviet Museology During the Cultural Revolution: An Educational Turn, 1928-1933', Histoire@Politique, 2017, no . 33 . <http://www . histoire-politique . fr/documents/33/dossier/pdf/ HP33_Dossier_MashaChlenova_def. pdf> .

Clark K . , The Soviet Novel: History as Ritual. Chicago: University of Chicago Press, 1981, 293 pp .

Clark K . , Moscow, the Fourth Rome: Stalinism, Cosmopolitanism, and the Evolution of Soviet Culture, 1931—1941. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2011, 432 pp .

Danilin A G . , 'Pervye shagi kolkhozov byvsh Borovichskogo okruga' [First Steps of Collective Farms of Former Borovichi District], Trud i byt v kolkhozakh: iz opyta izucheniya kolkhozov [Labour and Lifestyle in Collective Farms: The Study of Collective Farms]. Leningrad: Academy of Sciences of the USSR Press, 1931, vol . 1: Iz opyta izucheniya kolkhozov v Leningradskoy oblasti, Belorussii i Ukraine

AHTPOnO^OrMHECKMM OOPYM 2018 № 39

172

[The Study of Collective Farms in Leningrad Oblast, Belorussia and Ukraine], pp . 9—71 . (In Russian) .

Dobrenko E . A. , Political Economy of Socialist Realism. New Haven, CT: Yale University Press, 2007, XXI+386 pp.

Duysburg A . Ya . , 'Iz zhizni internatsionalnogo kolkhoza "Oktyabr" Propoyskogo rayona BSSR' [Glimpces of the Life of International Collective Farm "Oktyabr" of Propoisk District of BSSR], Trud i byt v kolkhozakh: iz opyta izucheniya kolkhozov [Labour and Lifestyle in Collective Farms: The Study of Collective Farms]. Leningrad: Academy of Sciences ofthe USSR Press, 1931, vol. 1: Iz opyta izucheniya kolkhozov v Leningradskoy oblasti, Belorussii i Ukraine [The Outlines of the Research of Collective Farms in Leningrad Oblast, Belorussia and Ukraine], pp . 179—188 . (In Russian) .

Fabian J . , Time and the Other: How Anthropology Makes Its Object. New York: Columbia University Press, 1983, 205 pp.

Gagen-Torn N . I. , 'Belorusskaya vystavka Etnograficheskogo otdela Russkogo muzeya v Leningrade' [Belorussian Exhibition of the Ethnographic Department of the Russian Museum in Leningrad], Sovetskiy muzey, 1934, no . 1, pp . 65—68 . (In Russian) .

Grinevich K. E . , 'Kraevednyy muzey, ego zadachi, struktura i printsipy ekspozitsii' [Local Museum, Its Goals, Structure and Exposition Principles], Kraevedenie, 1929, no . 2, pp . 95—109 . (In Russian) .

Grinkova N . P . , 'Ekspeditsiya Gosudarstvennogo muzeya etnografii v Severnyy kray' [Expedition of the State Museum of Ethnography to the Northern Krai], Sovetskaya etnografiya, 1936, no . 1, pp . 160— 165 (In Russian)

Grinkova N . P . , 'Ekspeditsiya Gos . muzeya etnografii v Voronezhskuyu oblast (1936 g . )' [Expeditions of the State Museum of Ethnography to Voronezh Oblast (1936)], Sovetskaya etnografiya, 1936, no . 6, pp . 117-129 . (In Russian) .

Groys B . , The Total Art of Stalinism: Avant-Garde, Aesthetic Dictatorship, and Beyond. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1992, 126 pp .

Grusman V. M . , Dmitriev V. A. , 'Iz istorii Rossiyskogo etnograficheskogo muzeya: k 80-letiyu obreteniya samostoyatelnosti' [Glimpses of the History of the Russian Museum of Ethnography: The 80 th Anniversary of Gaining Independence], Muzey. Traditsiya. Etnichnost, 2014, no 1, pp 6-24 (In Russian)

Günther H . , 'Totalitarnoe gosudarstvo kak sintez iskusstv' [Totalitarian State as a Synthesis of Arts], Günther H . , Dobrenko E . (eds . ), Sots-realisticheskiy kanon [The Socialist Realism Canon]: Collection of articles . St Petersburg: Akademicheskiy proekt, 2000, pp . 7-15 . (In Russian)

Haber M . , 'Socialist Realism and the Study of Rural Life, 1945-1958', The Soviet and Post-Soviet Review, 2014, vol. 41, no . 2, pp. 194-219 .

Hirsch F . , Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making ofthe Soviet Union. New York: Cornell University Press, 2005, 367 pp .

Ivanov AI . , '"Evrei v tsarskoy Rossii i v SSSR" — vystavka dostizheniy evreyskogo khozyaystvennogo i kulturnogo stroitelstva v Strane

Sovetov' ["Jews in Imperial Russia and in the USSR" — Exhibition of Achievements of Jewish Economic and Cultural Construction in Soviet State], Novoe literaturnoe obozrenie, 2010, no . 2 (102), pp . 158-182. (In Russian) .

Jolles A. , 'Stalin's Talking Museums', Oxford Art Journal, 2005, vol . 28, no . 3, pp . 431-455 .

Kondaurov A. N . , 'Pereselencheskiy kolkhoz v Tadzhikistane' [Migrant Collective Farm in Tajikistan], Trud i byt v kolkhozakh: iz opyta izucheniya kolkhozov [Labour and Lifestyle in Collective Farms: The Study of Collective Farms]. Leningrad: Academy of Sciences of the USSR Press, 1931, vol. 2: Kolkhozy Sovetskogo Vostoka (Uzbekistan, Turkmenistan, Tadzhikistan, Armeniya) [Collective Farms of Soviet East (Uzbekistan, Turkmenistan, Tajikistan, Armenia)], pp . 69-84. (In Russian)

Kryukova T . A. , Studenetskaya E . N . , 'Gosudarstvennyy muzey etnografii narodov SSSR za pyatdesyat let sovetskoy vlasti' [The State Museum of Ethnography of USSR Peoples for 50 Years of Soviet Authority], Ocherki istorii muzeynogo dela v SSSR [Essays on the History of Museum Work in the USSR]. Moscow: Sovetskaya Rossiya, 1971, pp . 9-120 . (In Russian) .

Kushner P . I . (Knyshev), 'Ob etnograficheskom izuchenii sotsialisticheskoy kultury i byta narodov SSSR' [On Ethnographic Research of Socialist Culture and Lifestyle of the Peoples of the USSR], Sovetskaya etnografiya, 1953, no 1, pp 10-26 (In Russian)

Leper E . R. , 'Lomka byta i mirovozzreniya pod vliyaniem kollektivizatsii v otstaloy derevne' [Changes in the Lifestyle and Worldview under the Influence of Collectivization in a Backward Village], Trud i byt v kolkhozakh: iz opyta izucheniya kolkhozov [Labour and Lifestyle in Collective Farms: The Study of Collective Farms]. Leningrad: Academy of Sciences of the USSR Press, 1931, vol . 1: Iz opyta izucheniya kolkhozov v Leningradskoy oblasti, Belorussii i Ukraine [The Study of Collective Farms in Leningrad Oblast, Belorussia and Ukraine], pp . 73-118 . (In Russian) .

Luppol I . K . , 'God raboty (o perestroyke muzeynoy ekspozitsii)' [One Year of Work (On Reconstruction of Museum Exposition)], Sovetskiy muzey, 1932, no . 1, pp . 3-13 . (In Russian) .

Malinovskaya Z . , 'Nauchnye komandirovki Etnograficheskogo otdela Gos . Russkogo muzeya v 1932 g . v Leningradskuyu oblast' [Scientific Expeditions of the Ethnographic Department of the State Russian Museum in 1932 to Leningrad Province], Sovetskaya etnografiya, 1932, no . 5-6, pp . 232-234. (In Russian) .

Milonov Yu . , 'Tselevye ustanovki muzeev razlichnogo tipa' [The Policy of Different Types of Museums], Pervyy Vserossiyskiy muzeynyy syezd [The First All-Russian Museum Congress]: Theses of the reports . Moscow; Leningrad: OGIZ, 1930, pp . 3-11 . (In Russian) .

'Na novom etape muzeynogo stroitelstva' [A New Phase of Museum Construction], Sovetskiy muzey, 1934, no . 1, pp . 7-13 . (In Russian) .

Novozhilov A G , 'Etnograficheskoe izuchenie kolkhoznogo krestyanstva v 1930-1950-kh godakh' [Ethnographic Research of Collective

Farmers in 1930s—1950s], Bulletin of St Petersburg State University, series 2, 2012, no . 2, pp . 90—101. (In Russian) .

Paine C . , 'Militant Atheist Objects: Anti-Religion Museums in the Soviet Union', Present Pasts, 2009, vol. 1, no . 1, pp . 61—76 .

Paperny V . , Architecture in the Age of Stalin: Culture Two. New York: Cambridge University Press, 2011, 400 pp .

Potapov L . P . , 'Sayano-Altayskaya vystavka (Leningrad)' [Sayan-Altai Exhibition (Leningrad)], Sovetskaya etnografiya, 1932, no . 3, pp . 93—96 . (In Russian) .

Potapov L. P ., 'Ekspeditsii Gosudarstvennogo muzeya etnografii (Leningrad)' [Expeditions of the State Museum of Ethnography (Leningrad)], Sovetskaya etnografiya, 1936, no . 1, pp . 158—160. (In Russian) .

Reid S . , 'Socialist Realism in the Stalinist Terror: The Industry of Socialism Art Exhibition, 1935—41', The Russian Review, 2001, vol. 60, no . 2, pp . 153-184.

Scott J . C . , Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven, CT: Yale University Press, 1998, 445 pp

Shaburov F . N . , 'K voprosu o kolkhoznom stroitelstve v Uzbekistane' [On the Issue of Collective Farms' Construction in Uzbekistan], Trud i byt v kolkhozakh: iz opyta izucheniya kolkhozov [Labour and Lifestyle in Collective Farms: The Study of Collective Farms]. Leningrad: Academy of Sciences of the USSR Press, 1931, vol . 2: Kolkhozy Sovetskogo Vostoka (Uzbekistan, Turkmenistan, Tadzhikistan, Armeniya) [Collective Farms of Soviet East (Uzbekistan, Turkmenistan, Tajikistan, Armenia)], pp 43-68 (In Russian)

Shangina I . I . , 'Etnograficheskie muzei Moskvy i Leningrada na rubezhe 20-30-kh gg . XX v . ' [Ethnographic Museums of Moscow and Leningrad in Late 1920s — Early 1930s], Sovetskaya etnografiya, 1991, no, 2, pp 71-81 (In Russian)

Shneerson N .A. , 'Muzeynaya ekspozitsiya ili teatralnaya postanovka?' [Museum Exposition or Theatrical Staging?], Sovetskiy muzey, 1932, no 4, pp 25-30 (In Russian)

Sinyavskiy A. D . , 'Chto takoe sotsialisticheskiy realizm' [What Is Socialist Realism], Sinyavskiy A. D . , Literaturnyy protsess v Rossii [Literary Process in Russia]. Moscow: Russian State University for the Humanities Press, 2003, pp . 139-175 . (In Russian) .

Slezkin Yu . , 'Sovetskaya etnografiya v nokdaune: 1928-1938' [Soviet Ethnography in Knockdown: 1928-1938], Etnograficeskoe obozrenie, 1993, no . 2, pp . 113-125 . (In Russian) .

Slezkin Yu . , Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples ofthe North . Ithaca: Cornell University Press, 1994, 476 pp

Solovey T . D . , Ot "burzhuaznoy" etnologii k "sovetskoy" etnografii: Istoriya otechestvennoy etnologii pervoy treti XX veka [From "Bourgeois" Ethnology to "Soviet" Ethnography: History of Russian Ethnology of the First Third of the 20th Century] Moscow: Institute of Anthropology and Ethnography Press, 1998, 258 pp (In Russian)

Solovyeva V. , 'K voprosu o natsionalnykh etnograficheskikh vystavkakh' [On the Issue of National Ethnographic Exhibitions], Sovetskaya etnografiya, 1931, no . 1—2, pp . 149—152.

Stanyukovich T . V. , Etnograficheskie muzei i nauka [Ethnographic Museums and Science]. Leningrad: Nauka, 1978, 286 pp . (In Russian) .

Tan-Bogoraz V. G . , 'Staryy i novyy byt' [Old and New Lifestyle], Tan-Bogoraz V. G . (ed. ), Staryy i novyy byt: etnograficheskie ekskursii iyulya-sentyabrya 1923 goda [Old and New Lifestyle: Ethnographic Excursions in July-September 1923]. Leningrad: Gosudarstvennoe izdatelstvo, 1924, 144 pp . (In Russian) .

Vernyaev I . I . , 'Lokalnye monograficheskie issledovaniya derevni 1920— 1930-kh godov: tseli, metodiki, rezultaty' [Local Monographic Investigation of the Village in the 1920s—1930s: Aims, Methods, Results], Krivosheev Yu . V . (ed . ), Istoricheskoe regionovedenie [Historical Area Studies]. St Petersburg: St Petersburg State University Press, 2005, pp . 29—64. (In Russian) .

Yustus U . , 'Vozvrashchenie v ray: sotsrealizm i folklor' [Return to Paradise: Socialist Realism and Folklore], Gunther H . , Dobrenko E . (eds . ), Sotsrealisticheskiy kanon [The Socialist Realism Canon]: Collection of articles . St Petersburg: Akademicheskiy proekt, 2000, pp . 70—86 . (In Russian)

Zykov I . M . , 'K voprosu o printsipakh vystavochnoy ekspozitsii (vystavki Parka kultury i otdykha)' [On the Issue of the Principles of Exhibition (Exhibitions of The Park of Culture and Leisure)], Sovetskiy muzey, 1932, no . 4, pp . 31-40 . (In Russian) .