CC BY
64
не «единая», а триединая Европа, не делимая общими интересами и ценностями, судьбой и перспективой нашего старого, доброго континента.
Для России это инновационная историческая задача, однако пока она не сделала окончательного выбора. Поэтому довольно мистики: «В Россию можно только верить». Верить в Россию можно и нужно, но при условии понимания ею своей ответственности за судьбу обновленного СНГ, своих союзников. В конечном счете быть великим - значит давать направление. Ни один приток не велик и не богат сам по себе; его делает таковым то, что он воспринимает и ведет за собой столько притоков. Так обстоит дело и со всем духовно великим.
Глобальный интеграционный вызов не оставляет альтернативы. Если Россия найдет надежных союзников не только в СНГ, но и в Евросоюзе, это будет означать формирование надежной панъевропейской опоры для достижения нового мирового равновесия.
«Свободная мысль», М., 2010 г., № 3, с. 45-58.
Ирина Орлова,
доктор философских наук
(Институт социально-политических исследований РАН)
ЭТНИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Общей тенденцией, характерной для постсоветского исторического знания, является его резкая радикализация. Переписанная «новая» история в национальных республиках приобрела ярко выраженную этническую окраску, в связи с чем мы говорим об этни-зации исторического знания, о сложившемся в 1990-е годы его специфическом ракурсе - этническом историзме, формирующем историческое сознание у граждан постсоветских государств, что имеет далеко идущие социальные и политические последствия. Рассматриваемое постсоветское историческое знание выполняет сервильные функции: оно обслуживает интересы новых властных элит и по-своему понимаемые национальные цели.
Характерной особенностью государств, появившихся на месте разрушенного Советского Союза, является написание ими «новой» истории, а точнее, «новых» историй, «своих», отдельных
для каждого государства. Эти истории в большинстве случаев утрачивают общие черты. Они пересматривают века совместного проживания, по-иному расставляют акценты. Новая идентичность строится на отрицании общей советской идентичности, общих завоеваний, горестей и побед. Классовые, социальные, политические факторы, действующие в истории, отошли на задний план. На первый план вышли факторы этнические. Стало считаться, что только «национальный» историк может создать реальную историю своей страны. При этом «национальный» трактуется как «этнически свой».
«Новая» история призвана сплотить нацию и укрепить государство. Ничто не сплачивает нацию лучше, чем наличие общего врага. Поскольку новые государства получили независимость так просто, буднично, без борьбы, без чьего-либо сопротивления, как вообще никогда не бывало в истории, потребовались мифы о том, что они вырвали свободу у притеснявшей их России и русских, что их собственная история, преодолевающая «окраинный синдром», знатнее и древнее, чем это считалось ранее. Историческое знание выполняет сервильные функции: оно обслуживает интересы новых властных элит и по-своему понимаемые национальные цели. При всей неоднородности и противоречивости в историческом знании в новых независимых государствах можно выделить устойчивые тенденции и характерные особенности.
Первая, и главная, особенность: его этническое основание.
Вторая особенность: антироссийская направленность, поиск образа врага.
Третья особенность: пересмотр галереи великих личностей и памятных дат.
Четвертая особенность: героизация собственного прошлого, удревнение своей истории и поиск корней среди древних цивилизаций.
Отмеченные особенности можно проиллюстрировать конкретными примерами, характеризующими историческое знание в отдельных государствах.
Украина. Наибольшей радикализации историческое знание подверглось на Украине. В середине 1990-х годов в учебной литературе четко сформировалось идеологическое обоснование этно-защитного механизма как основы, на которой строится украинская государственность. Это идеологическое обоснование включает представление о существовании якобы многовековой традиции развития украинской государственности, начиная с Киевской Руси.
Весь исторический процесс рассматривается с позиций борьбы за государственность в терминах «потеря» - «обретение». В этом контексте провозглашение независимости Украины в 1991 г. трактуется как главный итог и главная цель, к которой украинский народ шел почти тысячу лет.
Крайняя степень негативизма характерна для оценок влияния русского языка и русской культуры.
Советская Украина в учебниках приобретает образ колонии. Проводится мысль о том, что прогрессивное развитие Украины и украинцев происходило не благодаря, а в значительной степени вопреки русско-советскому влиянию.
Характерной чертой современного исторического знания на Украине стала тенденция подмены понятий классовых, социальных, политических - на этнические. Обвиняются не политические режимы - тоталитаризм, коммунизм, - а «русские», якобы несущие ответственность и за «духовный Чернобыль», и даже за неблагоприятную демографическую ситуацию на Украине.
Необходимо отметить, что в местах компактного проживания русских на Украине, например в Крыму, иногда до сих пор в школах сохраняются прежние «умеренные» учебники истории начала 1990-х годов.
Казахстан. Особенностью историографии постсоветских государств является установка, что только «национальный» историк может создать реальную историю своей страны. При этом «национальный» трактуется как «этнически свой». История Казахстана до недавнего времени писалась «неказахами». Читаем: «Все письменные источники по истории древнего и средневекового Казахстана - это взгляд людей, почти всегда не принадлежащих к этим народам... Это не дает возможности сравнить... события с восприятием непосредственных участников или лиц, полностью разделявших те культурно-бытовые ценности либо ведущих тот образ жизни, который вели кочевники».
Несмотря на то что вклад российской востоковедческой школы в создание истории Казахстана признается как исключительный (труды Н.А. Аристова, Б. Бартольда, В.В. Вельяминова-Зернова, С.П. Владимирцева, Н. Красовского, А.И. Левшина, А.Ф. Рязанова и др.), их трактовки носят «экстраспективный» характер. В общественном мнении бытует убеждение, что «настоящая» история казахов раскрыта не до конца либо она имеет не всегда правильную трактовку. Как пишет казахский исследователь, сегодня «эмоциональное начало в освещении конкретных истори-
ческих событий преобладает над основами научного поиска. С распадом СССР начался процесс формирования «своей», независимой истории. Он был замешан на преодолении некоего «комплекса» кочевничества, осознания того, что в прошлом мы были какими-то не такими, как все. Уникальность кочевничества в массовом сознании порой ассоциировалась с «варварством», «отсталостью». И нам во что бы то ни стало надо было доказать, что мы не такие, что у нас вполне респектабельное прошлое, насыщенное проявлениями массового гуманизма. «Доказательством» активно занялись представители всех социальных и гуманитарных наук: в середине 1990-х годов в Казахстане распространенной темой диссертационных работ была история кочевничества, трактуемая не иначе как история «номадической цивилизации».
Историческое знание в современном Казахстане представляет собой достаточно пеструю палитру: от мифологем, в которых обосновывается, что саки являются прямыми предками казахов и что Чингисхан был именно казахом (К. Данияров), до сохраняющейся «старой» советской профессиональной исторической школы. Столь же неоднозначно и массовое историческое сознание, отражающее неоднородность современного казахстанского общества. Исследователь пишет, что «отношение казахского коренного населения к истории Российской империи варьируется от резко отрицательного... до полного безразличия». (Примечательна авторская шкала оценок: не от отрицательного к положительному, а от отрицательного к безразличному.) «Русскоязычная часть населения в большей степени идентифицирует себя с общероссийской историей».
Советский период также оценивается по-разному. Для казахов «эти годы наполнены страданиями и жертвами и одновременно связаны со сменой культурно-хозяйственного уклада, обретением пусть мнимой, но государственности». Для казахстанских русских «это период не только массовых репрессий и господства командно-административной системы, но и период, когда они принадлежали к так называемой титульной нации, когда у них не возникало проблем с языком, а было ощущение национального комфорта». Мы не комментируем оценки цитируемого автора, которые не всегда отличаются корректностью, нам важно показать, как сегодня оценивают ситуацию сами казахстанские историки. Галерея великих исторических личностей в Казахстане также претерпела изменения. Она пополнилась именами казахских ханов, баев, деятелей партии «Алаш», представителями репрессирован-
ной казахской интеллигенции. Антигероями стали атаман Ермак, советские партийные деятели Ф. Голощёкин и Г. Колбин. Единственное, что не подверглось ревизии, это отношение к Великой Отечественной войне, и в этой связи сохранение Дня Победы в числе государственных праздников, что, как мы знаем, характерно не для всех постсоветских государств.
Подобно украинским историкам, казахские вбрасывают в массовое сознание мифологемы о том, что якобы в сталинский период целенаправленно истреблялась только казахская национальная интеллигенция, что голод 1932-1933 гг. был «специально» организован с целью полного уничтожения казахского этноса. Собственный сюжет - целинный - также трактуется негативно: освоение целинных и залежных земель якобы не дало никаких значимых экономических выгод, но привело к полному выветриванию плодородной почвы на обширных территориях и что центр намеренно проводил политику сохранения экономической отсталости Казахстана, развивая только сырьевые и добывающие отрасли экономики.
Общей чертой для постсоветских государств является также то, что официальная власть активно влияет на развитие исторической науки, считая ее одной из главных составляющих идеологического воздействия на население. Как пишет казахский исследователь, с точки зрения правителей, «история представляет собой все-таки в большей степени некий прикладной инструмент, нежели независимую отрасль знания». Но поскольку изменились задачи, стоящие перед властью, то и в историческом знании стали преобладать новые категории: вместо классовой борьбы и пролетарского интернационализма - национальная независимость, государственность, национальные интересы; вместо формации -«номадическая цивилизация» и т. д. И хотя президент Н. А. Назарбаев еще в начале 1990-х годов провозгласил принцип «центризма» как исторической позиции, призвал «хранить память, крепить согласие» для сохранения единства неоднородного казахстанского общества, - в официальной историографии и в массовом историческом сознании «центризм» достигается пока с трудом.
Грузия. Антироссийская и антирусская риторика современной официальной истории сочетается с возвеличиванием национального культурно-исторического опыта и подчеркиванием его «мирового значения». Утверждается, что «начавшееся вхождение Грузии в лоно международной политики» в качестве самостоятельного субъекта основано на том вкладе, который внесла страна
«в сокровищницу общечеловеческой культуры». При этом исторические и культурные достижения России оцениваются как гораздо менее значимые, на фоне которых виден «очевидный приоритет» Грузии и грузин «как страны и народа с более древними традициями государственности».
История, трактуемая в соответствии «с текущим моментом», питает современную официальную грузинскую идеологию, использующую для обоснования избранного руководством страны западного вектора развития антисоветизм и явную русофобию. Все это меняет профессиональное историческое знание, ведя его по пути десциентизации.
Армения. Практически полное отсутствие русофобии и рос-сиефобии является отличительной особенностью сегодняшнего состояния исторического знания в Армении. Пожалуй, еще только в Белоруссии мы встречаем эту же редкую особенность. Среди тем, преобладающих в армянском историческом знании, - четыре основные: древность и исключительность армянской истории и культуры, первородство армянского христианства, геноцид армян 1915-1922 гг. и, конечно, карабахский конфликт.
Белоруссия. В Белоруссии есть некоторое число историков, для которых характерно негативное прочтение истории российско-белорусских отношений, что, кстати, свидетельствует о наличии свободы слова в стране. Присутствуют темы критики «москвоцен-тричной истории» встречается попытка «удревнить» историю белорусской государственности и начать ее с Полоцкого княжества как якобы самостоятельного и независимого от Киевской Руси государства. Но это лишь единичные публикации. В отличие от других государств, здесь это не тенденция. Белорусские учебники по истории, как правило, дают сбалансированную оценку российско-белорусских отношений. Исключительно уважительное отношение сохраняется к совместной борьбе белорусов и русских (а чаще - всего советского народа) в годы Великой Отечественной войны. В отличие от многих других постсоветских государств, в Белоруссии нет никакой войны с памятниками и могилами. В отношении советской эпохи преобладают взвешенные оценки, с признанием для Белоруссии существенных приобретений, в том числе территориальных. В целом лицо современного исторического знания в Белоруссии определяет умеренность критического настроя, компромиссность в оценках проблемных ситуаций и самодостаточность белорусского этнического самосознания, не нуждающаяся для самоутверждения в поиске врага.
Молдавия. В Молдавии сегодня изучают не собственную историю, а историю румын. Общих постулатов несколько: все, что связано с Румынией и румынами, идеализируется, с Россией же -негативизируется. Все трактуется в соответствии с этой примитивной схемой. Например, маршал Антонеску, которого Гитлер лично благодарил за радикальное решение еврейского вопроса, оказывается большим либералом и демократом. Вторая мировая война препарируется соответствующим образом. Так, в учебнике «История румын. Новейшее время» сказано, что молдаване из Трансни-стрии (так называют Приднестровье в Кишиневе) подвергались «гнету русских». Румыния оказалась в одной связке с Гитлером, «находясь между двумя империями, лишившись поддержки западных стран. Таким образом, она становилась возможным объектом нападения как со стороны СССР, так и со стороны других соседних стран, территориальной целостности стала угрожать реальная опасность».
Латвия, Эстония, Литва. Согласно программе, утвержденной Министерством образования и науки Латвии, Россия рассматривается лишь в контексте мировой истории и «очень фрагментарно». При описании времени, предшествующего Второй мировой войне, акцент в учебниках делается не на Мюнхенских соглашениях, а на пакте Молотова - Риббентропа. Период с 1940 по 1991 г. называется в книге «оккупационным», а легионеры СС объявлены «борцами за свободу своей страны». Восемь столетий отношений между Эстонией и Россией в учебниках рисуются как постоянная череда войн и нашествий, в которых маленькая Эстония всегда выступала стороной страдающей. За перечислением сожженных городов, убитых крестьян, разоренных хозяйств в сознании эстонского школьника вырисовывается многовековой конфликт и формируется убеждение, что геополитические и культурные корни этого конфликта никуда не исчезли. Естественным выводом, целенаправленно сформированным в мозгах людей, усвоивших такую историю, является требование призвать к ответственности «эту ужасную Россию». На это с готовностью реагируют власти. Так, правительство Латвии готовится выставить России счет за годы коммунизма. Для подсчета «ущерба» создана специальная комиссия с ежегодным бюджетом в 200 тыс. латов (400 тыс. долл.). К 2010 г. они должны определиться с суммой. Пока же называется предварительная сумма в 60-100 млрд. долл., в то время как весь государственный бюджет Латвии составляет в долларовом эквиваленте примерно 5 млрд. долл. Претензии других прибалтийских
стран оказались скромнее. Литва требует от РФ 20 млрд. долл. компенсации «за ущерб, нанесенный советской оккупацией». Эстония ограничилась 4 млрд.
Переписана вся история не только постсоветских государств, но и постсоциалистических. История Польши пересмотрена начиная с ее объединения с Великим княжеством Литовским в конфедеративную Речь Посполиту в 1596 г. Переосмыслены и недавние времена: так, считается, что перелом во Второй мировой войне наступил благодаря участию польского воинского контингента на Западном фронте. Восточный театр военных действий был не более чем вспомогательным. А весь послевоенный период преподносится как тяжелейшее и черное время советской оккупации. Причем гитлеровская оккупация уже трактуется как время тяжелое, но не безнадежное, ни в какое сравнение не идущее с вероломством советской оккупации. И ни одним словом не упоминается о том, что, не освободи Красная армия Польшу, до 85% населения этой суверенной страны было бы попросту уничтожено в полном соответствии с гитлеровскими планами.
Азербайджан. В очередь за компенсациями от России встал и Азербайджан. Депутаты азербайджанского парламента в точности следуют примеру прибалтийских стран и предлагают создать комиссию для подсчета суммы компенсации, которую Россия должна выплатить Азербайджану «за ущерб», нанесенный во времена СССР и даже Российской империи. Называют сумму в 1 млрд. долл. Депутатов поддерживают и местные политологи, считающие, что Россия должна расплатиться и за бакинскую нефть, «благодаря которой СССР выиграл Великую Отечественную войну».
Приведенные примеры переписывания истории показывают использование постсоветскими государствами целого ряда методических приемов и технологий, безотказно действующих на население: школьников, читателей, зрителей, слушателей. Среди них -избирательное отношение к историческим фактам, гиперболизация и манипуляция цифрами, фальсификация, демонизация и дегуманизация оппонента и прямая ложь. Возможно, все это отражает своего рода «болезнь роста» новых государств, которые не в состоянии самоутвердиться и консолидировать свои общества иными способами. Формирование собственной идентичности у них строится на отрицании целого пласта общей истории и отталкивании от общей для всех советской идентичности.
Российские регионы
Не только в новых независимых государствах этнический историзм занял господствующее место в современном историческом знании. То же самое можно сказать и о многих национальных республиках, находящихся в пределах России. Нужды политики и этнического самосознания способствовали тому, что основными темами для работ профессиональных историков стали поиск исторических корней, этногенез, удревнение собственной истории, воспевание своих реальных и мифических героев и обязательно поиски «врагов». Так, в работах национальных историков принципиально изменилась оценка вхождения народов в состав Российского государства. Как экспансионистская представлена рядом башкирских историков политика России в Башкирии. Последствия этой политики оцениваются исключительно как негативные, пишется, что включение башкир в состав Российского государства поставило их перед серьезными испытаниями за право существования как этноса, а проводником «имперской политики» являлся «русский народ, движимый ненасытным захватническим духом». Объективности ради необходимо отметить, что наряду с «новыми» подходами в историографии сохраняются и «старые», трактующие присоединение, например, башкир к русскому государству как глубоко прогрессивное событие.
В историографии Татарстана подчеркивается, что борьба за независимость Казанского ханства, стремление отстоять «суверенное государство» явилось «поистине высочайшим образцом проявления силы духа наших предков, достойным всяческого восхищения и подражания». День взятия Казани Иваном Грозным в 1552 г. стал в последние годы отмечаться в Татарстане как «День памяти» татарского народа (15 октября), когда проводятся траурные мероприятия в честь тех, «кто погиб в борьбе за свою независимость». Примечательно, что историки в национальных республиках нередко даже формально включены в политическую деятельность. Так, историк, бывший советником президента Республики Татарстан по политическим вопросам, в своей книге писал, что «миф о якобы добровольном присоединении народов к российскому государству годится для простодушных и наивных людей, живущих не реалиями, а иллюзиями».
Особого внимания заслуживает стремление властей Татарстана «доказать» древность своей столицы. В исторической науке принято датировать города по упоминанию о них в летописях.
Первой бесспорной датой упоминания Казани в русских летописях считается 1391 г. Но эта дата «не подошла» по политическим соображениям. Нужно было искать новую. Вся аргументация «уд-ревнения» построена на археологической находке в конце 90-х годов керамики, отнесенной учеными к периоду X - начала XI в., а также чешской свинцовой монеты X в. и еще одной монеты арабского происхождения, тоже датированной X в. «Таким образом, мы предположили, что Казани может быть 1000 лет», - сказал руководитель Казанской археологической экспедиции. Историки выполнили политический заказ и «нашли» так необходимые исторические свидетельства. К определению даты рождения Казани была привлечена вся административно-политическая мощь республики. Начиная с 1996 г. к работе ученых Института истории по изучению вопроса о дате основания Казани подключился казанский Совет народных депутатов. Город финансировал исследовательские проекты. Для этих целей в 1998 г. в аппарате Совета народных депутатов был создан специальный отдел социологических и исторических исследований. Спонсировалось около сотни грантов, организовывались научно-практические конференции, приглашались зарубежные ученые, а свои отправлялись в иностранные архивы и библиотеки.
Поволжье и Урал. Для исторического знания в национальных регионах с конца 90-х годов стало характерным предъявление счета России во всех ее исторических модификациях, и СССР в особенности. Нормативный характер приобрела трактовка политики советской власти, при которой якобы все нерусские народы оказались на грани этнического исчезновения, а их национальная культура, язык, школа, религия - в тяжелейшем состоянии. И в то же время в текстах об истории и этногенезе народов, например Поволжья и Урала, отмечается, что все усилия «ассимиляторов» не дали ожидаемых результатов, и все тюркские и финно-угорские народы от Оки до Тобола сохранились до начала XX в., а с определенными изменениями до конца ХХ в. Ученые Поволжья, специализирующиеся на этнической истории, в текстах называются «чувашеведы», «татароведы», «мароведы». Между этими группами ученых идет настоящая битва в стремлении доказать, что именно их народ самый древний из проживающих на этой территории, или самый культурный, или находится в прямом родстве с народами, представляющими древнейшие цивилизации: этрусками, шумерами, даже древними греками. И вообще, что тюркские
народы жили в Европе издревле, что они ниоткуда не пришли, а жили здесь всегда.
Особый предмет спора - о том, кто является «настоящим» прямым потомком древнего государства Волжской Булгарии, на территории которой ныне проживают многие поволжские народы. Чувашеведы считают, что «чуваши - это прямые потомки волжских булгар» и что попытки отождествления булгар с татарами явно ошибочны и тенденциозны. Для татароведов аксиомой является обратное: у предков чувашей вообще не было никакой государственности, и к булгарам они никакого отношения не имеют. Для них абсолютно ясно, что Булгарское государство, которое было великой и могучей державой мира, переросло в Казанское ханство, поэтому только казанские татары являются прямыми наследниками булгар. Мароведы также вносят свою лепту в дискуссию, но ограничиваются предположением, что вряд ли удастся найти точный ответ на то, откуда и когда произошли марийцы и кто был их предком. Чувашеведы вынуждены признать, что этногенез их народа остается для историков одной из сложнейших тем, поскольку письменных источников по его истории до середины XVI в. почти не сохранилось.
Все эти точки зрения разработаны историками, отвечающими на социальный заказ, даваемый региональными властями и местными этноэлитами. В этой связи говорить о независимости академического научного знания не приходится. Работы национальных историков обсуждаются не только и даже не столько в научной среде, они выплескиваются в местную прессу, в СМИ, с ними знакомятся самые широкие круги населения региона.
Северный Кавказ. Исследователи современной историографии Северного Кавказа приводят данные о том, что работы местных авторов нередко «исполнены мании этновеличия», иногда доходящей до абсурда. Национальные историки соседних республик с «фактами» в руках доказывают диаметрально противоположные идеи, невзирая на противоречия и перехлесты. «Свобода от партийной цензуры обернулась несвободой от национальных элит». В северокавказских республиках, как и в других национальных российских регионах, в постсоветские годы происходила переоценка рейтинга выдающихся исторических деятелей. На место прежних - в основном большевистских и революционных лидеров, героев Гражданской войны, партийных и государственных деятелей советских лет - выдвигались новые. Обязательным критерием для занятия места в новом списке стала этническая принадлеж-
ность. Поэтому те исторические персонажи, которые даже имеют реальные заслуги перед конкретным этносом, но к нему не принадлежащие, в список не вошли.
В большинстве северокавказских республик центральным историческим персонажем стал имам Шамиль, двухсотлетний юбилей которого широко отмечался в 1997 г. Повелитель горцев Шамиль стал культовой фигурой, он, как создатель Имамата, был официально провозглашен национальным героем. Его чествование отразило тенденцию к мифологизации его образа. Наряду с Шамилем на Северном Кавказе к числу культовых исторических деятелей были отнесены и другие яркие, но не столь масштабные персоны из числа религиозных деятелей, просветителей, идеологов национализма. Пересмотр исторических позиций отразился и на топонимике региона. Начавшееся в 90-х годах массовое переименование улиц, площадей, городов продолжается до сих пор. Городу Орджоникидзе вернули название Владикавказ. Прежнее историческое имя, символизирующее «владение Кавказом», желаннее для осетинского города, чем фамилия грузинского большевика. Чеченцы изменили даже название своей республики, не говоря уже о названиях площадей, улиц. Досталось и памятникам. Так, в Чеченской Республике был уничтожен памятник генералу Ермолову.
На Северном Кавказе легализовалось преподавание исламской догматики в мектебах и медресе. В преподавании истории в региональной школе наряду с общефедеральными учебниками, утвержденными Министерством образования РФ, согласно закону об образовании 1992 г. предусматриваются и свои собственные по курсу национальной истории, географии родного края, литературе и родному языку (в Дагестане, например, преподавание семи национальных языков). В школах Адыгеи есть предмет «Адыгейский этикет», изучаются национальная музыка, народные промыслы, изобразительное искусство. В школах Кабардино-Балкарии преподается «Этикет народов Кавказа», в Дагестане - «Культура и традиции народов Дагестана». В Чечне вообще отказались от общефедерального учебника истории и утвердили собственный, со своей трактовкой чеченской и российской истории.
«Ныне подавляющему большинству региональных исследователей присуща безапелляционность, не подкрепленная (за редким исключением) серьезными доказательствами. Им свойственна также склонность к тотальной негативизации прошлого. Суждения о жестокой экспансионистской политике, колониальном гнете, ас-
симиляции, русификации, христианизации и геноциде заслоняют или крайне искажают реальную, гораздо более неоднозначную картину российско-кавказской истории... Опасный вирус этноцентризма проник в исторические труды, снижая и без того невысокий их уровень: сказались разрыв научных связей, финансовые проблемы гуманитарных наук, массовый отток кадров. Забвение богатых традиций исторического кавказоведения (в первую очередь дореволюционного) и утеря элементарного профессионализма множат появление псевдонаучных концепций», - таково мнение некоторых ученых.
На Северном Кавказе, как и на других постсоветских территориях, появилось множество дилетантов от истории, бросившихся с пылом неофита опровергать общепризнанные в науке концепции. Популярным в «вульгарной историографии» стал прием экстраполяции какой-либо древней культуры на современный этнос. Так, балкарцы и карачаевцы оказались «наследниками» шумерской цивилизации (И. М. Мизиев). Все адыги, по одной версии, -потомками шумеров (Кагермазов), по другой - хеттов (А. Бакиев), вайнахам, т. е. чеченцам и ингушам, в качестве почетных предков «достались» древние египтяне (А. Измайлов) и этруски (Ю. Хаджиев, Р. Плиев), осетинам - арийцы (Б. Техов).
Характерными чертами регионального исторического знания являются его чрезмерная политизация и провинциализация. Каждый народ Северного Кавказа упорно замыкается на своих частных этнических интересах, не желая считаться с аналогичными интересами соседей и тем более с интересами России в целом. «Отчетливая особость этнических притязаний не исключает, однако, некоторых общих свойств, характерных для этнического сознания северокавказских народов в целом. Его очевидная незрелость и даже инфантильность обусловливают склонность к тотальной мифологизации прошлого... Это и многое другое порождает синдром завышенных ожиданий от таких эфемерных понятий, как «историческая справедливость» или «историческое право». Противоположность точек отсчета в подтверждении подобных «прав» практически исключает возможность взаимоприемлемых решений каких-то спорных проблем, к примеру территориальных.
«Федеральная» российская история. Если все бывшие союзные республики и крупные национальные регионы внутри России стали писать свою, этнизированную историю, то на федеральном уровне ситуация сложилась совершенно иная. В течение всех
90-х годов в России на федеральном уровне не иссякал поток разоблачительной исторической литературы, трактующей события российской, в основном советской, истории исключительно в негативном ключе. Авторы как бы соревновались между собой в резкости суждений и разоблачений, дегероизируя историю своей страны. Академические историки разрабатывали проект под названием «Пять процентов правды», обосновывая, что «знакомая» история правдива лишь на пять процентов, и ставили целью раскрыть глаза общественности на остальные девяносто пять.
К концу 90-х годов поток разоблачений «проклятого прошлого» стал постепенно иссякать. Постепенно уменьшился спрос на исторические сенсации, массовое сознание насытилось негативной информацией и устало от всеобщего поношения. Спецификой «федерального» исторического знания в этот период было полное отсутствие рассмотренного этнического историзма, столь характерного для национальных территорий. «В отличие от лидеров других государств, возникших на постсоветском пространстве, российская властная элита до сих пор не обозначила достаточно четко своего отношения к русской проблеме и национальной русской истории. Это значит, что создание особой русской истории, автономной от истории России и СССР, не воспринимается на этом уровне как политическая проблема и государственная необходимость». Поиск актуальной «русской идеи» стал одной из тем современного исторического знания, при этом его основополагающим принципом стал этатизм. Национальная идея воспринимается прежде всего как идея государственная, державная, но не этническая. Отношение к русской истории трактуется прежде всего как к истории государства Российского.
«Москва», М., 2010 г., № 4, с. 4-16.
С. Аккиева,
востоковед
ИСЛАМ В КАБАРДИНО-БАЛКАРСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ
Историю ислама в Кабардино-Балкарии нельзя рассматривать в отрыве от исламизации всего Северного Кавказа (СК). Районом древнейшего проникновения ислама на СК является Дербент (Дагестан). Свидетельством этого являются сохранившиеся вплоть до наших дней в Дербенте и его окрестностях мусульманские па-
