CC BY
67
УДК 94(410).07
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2015. Вып. 4
Т. Л. Лабутина
ЭТНИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ БРИТАНЦЕВ О ЖЕНЩИНАХ ДОПЕТРОВСКОЙ И ПЕТРОВСКОЙ РОССИИ
В статье анализируются этнические представления британских дипломатов, литераторов, путешественников о русских женщинах XVI — начала XVIII в. Показывается, что главное внимание практически все иностранцы уделяли внешнему виду и нравственному поведению женщин, но лишь немногие освещали их социальное и правовое положение в обществе. Автор приходит к выводу о недостаточной объективности британцев в описаниях быта и нравов русских женщин в силу их незнания языка, истории, обычаев, религии Российского государства. Библиогр. 11 назв.
Ключевые слова: имагология, этнические представления, Россия, Британия, XVI — начало XVIII в., британцы, женщины, социальное положение, обычаи, поведение, брачная церемония, костюм.
ETHNIC VIEWS ON RUSSIAN WOMEN BY THE BRITISH BEFORE AND DURING THE REIGN OF PETER I
T. L. Labutina
The article analyzes the ethnic views of British diplomats, writers, travelers on Russian women in the XVI — early XVIII centuries. It shows that the main focus of almost all foreigners was on appearance and moral behavior of women, but few gave them a social and legal position in society. The author comes to the conclusion about the lack of objectivity of the British in the descriptions of life and manners of Russian women in this period due to their ignorance of the language, history, customs, religion of the Russian state. Refs 11.
Keywords: imagology, ethnic representations, Russia, Britain, XVI — early XVIII centuries, the Britons, women, social status, customs, behavior, marriage ceremony, costume.
Наука об исследовании этнических представлений (имэджинология или имагология) принадлежит к числу востребованных, но еще недостаточно в нашей стране разработанных дисциплин. Известный советский ученый Н. А. Ерофеев, одним из первых обратившийся к проблемам имагологии, отмечал, что «этнические представления отражают не одну, а две реальности или, точнее, два народа, — и тот, чей образ формируется в сознании другого народа, и тот, в среде которого эти представления слагаются и получают распространение» [Ерофеев 1982, с. 21]. Вот почему только учитывая двойственный характер этнических представлений возможно с наибольшей долей объективности взглянуть на подлинную действительность, одновременно избавляясь от тех наслоений и искажений, которые, как правило, заключены в этнических образах.
Тема России на Западе сделалась популярной в XV-XVII вв. К ней обращались классики мировой литературы (Шекспир, Мильтон, Рабле, Сервантес, Сирано де Бержерак); государственные и политические деятели (кардинал Ришелье, английская королева Елизавета Тюдор, испанский король Филипп II, лидер английских революционеров Оливер Кромвель); ученые (Монтень, Т. Мор, Ж. Боден). «Их све-
Лабутина Татьяна Леонидовна — доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник, Институт всеобщей истории, Российская Академия наук, Российская Федерация, 117334, Москва, Ленинский пр., 32-а: [email protected]
Labutina Tatyana Leonidovna — Doctor of History, Professor, Leading Researcher, Institute of General History, Russian Academy of Sciences, 32-a, Leninskii pr., Moscow 117334, Russian Federation; [email protected]
дения о России, — подчеркивал исследователь Ю. Лимонов, — во многом основаны на особом художественном жанре ряда европейских литератур, посвященных Московии. Этот жанр получил название Россика. Включал он в себя и произведения путешественников, побывавших в России» [Лимонов 1986, с.3, 7]. Россия XVI-
XVIII вв. в английской литературе занимала особое место.
Что же более всего интересовало британцев в нашей стране? Какие впечатления об увиденном они вынесли, посещая Россию? Наконец, в какой мере объективными и достоверными оказались их оценки российской действительности XVI — начала XVIII в.? Ответить на эти вопросы пытались в свое время известные ученые
XIX в., в том числе В. О. Ключевский, а также ряд специалистов XX в. В то же время этнические представления англичан о женщинах России в указанный период предметом специального исследования ученых еще не были.
Между тем в путевых записках и мемуарах британцев русские женщины удостоились особого внимания. Путешественники и дипломаты обращали внимание на социальный статус русских женщин, отмечая их подчиненное по отношению к мужчинам положение. К примеру, английский дипломат при дворе Ивана Грозного А. Дженкинсон утверждал: женщины в России находятся в большом послушании у своих мужей, им «строго запрещено выходить из дома, кроме особых случаев» [Дженкинсон 1991, с. 46]. Поэт Дж. Турбервилль, посетивший Московию, в одной из своих стихотворных поэм обращал внимание на то, что русские женщины ведут образ жизни затворниц: «Редко — только в церкви или на свадьбе мужчина сможет увидеть богато наряженную госпожу вне ее дома». Причину тому англичанин усматривал в ревности мужей: «Русский мнит, что пожинает сам плоды ее достоинств, / Поэтому держит ее взаперти, уверенный, что она не с другим» [Турбервилль 2002, с.260-261].
Известный дипломат и путешественник Дж. Флетчер отмечал: при обращении с супругами мужья обнаруживают «варварские свойства, обходясь с ними скорее как со своими прислужницами, нежели равными». Исключение составляли жены дворян, которых, на взгляд англичанина, мужья уважали более, чем «в низшем классе людей». Флетчер осуждал «грубый обычай, противный доброму порядку вещей и самому слову Божию», заключавшийся в оставлении нелюбимой жены без средств к существованию, в то время как сам муж «под видом благочестия» предпочитал скрываться в монастыре [Флетчер 2002, с. 146].
Не лучшим, судя по высказываниям англичан, оставалось положение русских женщин и в XVII в. Личный врач царя Алексея Михайловича С. Коллинс свидетельствовал: «Русские обходятся с женами жестоко и держат их в строгом повиновении; но прежде они обращались с ними еще бесчеловечнее, нежели теперь». Останавливаясь на законодательстве, регулирующем брачные отношения, Коллинс подчеркивал, что в России нет уголовного закона, который наказывал за убийство жены, а потому мужья нередко прибегают к самосуду. «Некоторые мужья привязывают жен за волосы и секут совершенно нагих», — утверждал англичанин. Впрочем, далее он признавал, что подобные «жестокости» теперь случаются редко и их причинами чаще всего служат неверность или пьянство жен. Между тем, продолжали оставаться в силе жестокие наказания женщин за убийство мужа: виновную «зарывают в землю по горло, и таким образом она должна умереть». На взгляд Коллинса, в данном случае преступление и наказание «соразмерны» [Коллинс 1991, с. 11-12].
Заметим, историк Н. И. Костомаров признавал: подобные наказания женщины за убийство мужа, действительно, в ту пору в России существовали [Костомаров 1991, с. 203].
Между тем Коллинс признавал тот факт, что брачное законодательство со временем стало менее жестоким, а положение замужних женщин в Российском государстве улучшилось. Этому способствовало отчасти заключение родителей невесты с женихом брачного договора — «условия». В соответствии с ним супруг должен был одевать супругу в «приличные платья», кормить «хорошей и здоровой пищей», не допускать рукоприкладства и вообще обращаться с ней «ласково». Подобные условия, на взгляд англичанина, были «несколько сходны» с теми, что существовали в Англии. В случае же нарушения «условий» родители невесты могли обратиться в суд. Подобные утверждения Коллинса, судя по всему, отличались достоверностью. Во всяком случае, Н. И. Костомаров отмечал, что родители невесты иногда заключали письменный договор с будущим зятем, хотя его условия не всегда исполнялись с точностью [Костомаров 1991, с. 202].
Практически все иностранцы, побывавшие в России, не преминули описать внешний вид русских женщин. Англичане не стали исключением. Турбервилль с осуждением относился к неумелым попыткам женщин пользоваться косметикой. «Едва ли не самый беднейший во всей земле мужчина / Покупает ей румяна и краски, позволяя жене это, / С их помощью она мажет и красит свою смуглую кожу,/ Наряжается и подводит свое закопченное лицо, брови, губы, щеки, подбородок /Да и те, кто честны, если они здесь есть,/ Делают то же: мужчина может открыто видеть / На щеках у женщин краску,/ Как пластырь, настолько толст их слой, что лица их похожи на лица шлюх». Англичанин не сомневался в том, что пристрастие к косметике провоцировало легкомысленное поведение женщин: «Но поскольку такова их привычка, а коварство дам известно / То, ежедневно красясь, они достигают успеха, / Наложат краски так, что и самого благоразумного / Введут легко в заблуждение, если он доверится своим глазам / Я немало размышлял, что за безумие их заставляет краситься, / Сравнивая, как безучастно ведут они хозяйство с принужденьем» [Турбервилль 2002, с. 255, 260].
О внешнем виде русских женщин писал и Флетчер: дамы, чтобы скрыть «дурной цвет лица, белятся и румянятся так много, что каждый может заметить». Однако, по мнению дипломата, этот обычай нравится мужчинам, и они сами «позволяют своим женам и дочерям покупать белила и румяна для крашения лица и радуются, что из страшных женщин они превращаются в красивые куклы. От краски морщится кожа, и они становятся еще безобразнее, когда ее смоют» [Флетчер 2002, с. 159]. Подобные суждения англичан о неумелом использовании косметики русскими женщинами подтверждал Н. И. Костомаров. По словам историка, женщины «размалевывали» себе шею и руки белой, красной, голубой, коричневой красками, окрашивали ресницы и брови, притом «самым уродливым образом, — чернили светлые, белили черные» [Костомаров 1991, с. 177].
Судя по всему, внешний вид русских женщин мало изменился и в XVII в., если судить по высказываниям Коллинса. «Красотой женщин считают они (русские) толстоту, — отмечал англичанин. — Они чернят свои зубы с тем же намерением, с каким наши женщины носят черные мушки на лице». На взгляд Коллинса, в России почитают красотою «сущее безобразие»: любят низкие лбы и продолговатые
глаза, для чего крепко стягивают головные уборы. «Маленькие ножки и стройный стан почитаются безобразием... Худощавые женщины почитаются нездоровыми и потому те, которые от природы не склонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть, лежат целый день в постели, пьют русскую водку (очень способствующую толстоте), потом спят, а потом опять пьют» [Коллинс 1991, с. 21-22].
Не обошли своим вниманием британцы также одежду русских женщин. Наиболее подробно на описании их костюма остановился Флетчер. «Благородные женщины (называемые женами боярскими) носят на голове тафтяную повязку (обыкновенно красную), а сверх нее шлык, называемый науруз, белого цвета. Сверх этого шлыка надевают шапку. из золотой парчи. с богатой меховой опушкой с жемчугом и каменьями». Флетчер подметил любопытную деталь: с недавнего времени боярыни перестали расшивать шапки жемчугом, поскольку в том им стали подражать купчихи и жены дьяков. По-видимому, жемчуг в ту пору ценился уже не так дорого, если им могли украшать себя не только боярыни. Богатые женщины, продолжал Флетчер, предпочитают украшать себя золотыми серьгами «в два дюйма и более», с рубинами, сапфирами и другими драгоценными каменьями.
Поскольку Флетчер прожил в России несколько лет, то он смог вынести суждения не только о зимней, но и о летней одежде женщин. Знатные женщины, сообщал он, летом надевают «покрывало из тонкого белого полотна или батиста, завязываемое у подбородка, с двумя длинными висящими кистями. Все покрывало густо унизано дорогим жемчугом». Если женщина выезжает верхом или выходит со двора в дождливую погоду, то надевает белую шляпу с цветными лентами. Ее верхняя одежда состоит из широкого опашня, красного цвета, с пышными и длинными «до земли», рукавами, с застежкой спереди из золотых или серебряных пуговиц, «величиной почти с грецкий орех». Сверху этой одежды пришит «широкий воротник из дорого меха, который висит почти до половины спины». Под опашнем носят летник, «с большими широкими рукавами, коих половина до локтя делается. из золотой парчи», а под ним ферязь земскую, которая «надевается свободно и застегивается до самых ног». Украшениями боярынь служат, как правило, красивые «запястья», шириною пальца в два», из жемчуга и дорогих каменьев. Их обувь — это сапожки из белой, желтой, голубой и другой цветной кожи, расшитой жемчугом. «Такова парадная одежда знатных женщин в России», — приходил к выводу Флетчер [Флетчер 2002, с. 159-161].
О костюме знатных женщин писал и Коллинс. Так, он отметил, что царица носит высокий головной убор и верхнее платье с широкими рукавами, «как у английских бакалавров». Все женщины высшего сословия одеваются таким же образом, заключал англичанин.
Нарядные и богато украшенные костюмы русской знати, столь не похожие на европейские, привлекали внимание практически всех англичан, посетивших Россию. Что же касается одежды простых людей, то о ней писали немногие. Пожалуй, только у Флетчера и можно найти описание костюма простолюдинов. «Что касается до мужиков и жен их, то они одеваются бедно», — свидетельствовал англичанин. И далее он подробно описывал, как одевается простолюдинка. «Женщина, когда она хочет нарядиться, надевает красное или синее платье и под ним теплую меховую шубу зимой, а летом только две рубахи, одну на другую, и дома, и выходя со
двора. На голове носят шапки из какой-нибудь материи, многие также из бархата или золотой парчи, но большей частью повязки». Флетчер обратил внимание на тот факт, что простолюдинки любят украшать себя, как и знатные женщины. «Без серег серебряных или из другого металла и без креста на шее вы не увидите ни одной русской женщины, ни замужней, ни девицы», — заключал англичанин [Флетчер 2002, с.161-162].
Стремление богатых людей к нарядам и украшениям сохранилось и в XVII в. Посланник Оливера Кромвеля У Придо, прибывший с официальным визитом к царю Алексею Михайловичу, отмечал, что богатые мужчины и женщины любят наряжаться и носить украшения из драгоценных каменьев, особенно из шотландского жемчуга [Архангельский 1939, с. 127-128].
Надо признать, что англичан интересовал не только внешний вид женщин. Не обошли они своим вниманием также их поведение в обществе. Особенно негативную реакцию у британцев вызывало пристрастие отдельных представительниц прекрасного пола к спиртным напиткам. Так, С. Коллинс отмечал: «Пьянство почитается самым сильным выражением радости на праздниках, и чем торжественнее день, тем больше неумеренность... Мужчины и женщины не считают за бесчестье шататься по улице» [Коллинс 1991, с. 7-8]. Дженкинсону довелось слышать о мужчинах и женщинах, которые в царском кабаке пропивали «своих детей и все свое добро» [Дженкинсон 1991, с.46].
Одно из неприглядных последствий пьянства русских британцы усматривали в прелюбодеянии. Поэт Турбервилль замечал: если мужчина идет в гости к соседу, то он не заботится о еде, «если есть что выпить». «Возможно, — продолжал англичанин, — мужик имеет веселую, обходительную жену / Которая служит его грубым прихотям, — он все же ведет животную жизнь / предпочитая мальчика в постели женщине / Такие грязные грехи одолевают пьяную голову/ Жена, чтобы вернуть долги пьяного мужа / Бросается от вонючей печи к дружку, превращая в публичный свой дом /... Они следуют плотским грехам, привычке к недостойной жизни / Не видя стыда в сведении счетов в разврате / С кем-то; они не заботятся скрыть свои безрассудства» [Турбервилль 2002, с. 259-260].
Как это ни прискорбно, подобные высказывания Турбервилля во многом соответствовали действительности. По утверждению Н. И. Костомарова, хотя «блу-додеяние» и преследовалось нравственными и юридическими законами, «русские мужчины предавались самому неистовому разврату». Очень часто знатные бояре имели не только жен, но и любовниц, Кроме того, «не считалось большим пороком пользоваться и служанками в своем доме, часто насильно». У служилых людей при отправке в «отдаленные места» случалось закладывать своих жен товарищам, предоставляя им право сожительствовать «как будто вместо процентов за полученную сумму». Иные вступали «в блудное сожительство» с родными сестрами и даже с матерями и дочерьми. Что касается простолюдинок, то подобные женщины «распутного поведения» доходили до потери всякого стыда, например, «голые выбегали из общественных бань на улицы в посадах и закликали к себе охотников» [Костомаров 1991, с. 204-205]. Примечательно, что при подобном, далеко не нравственном поведении, русские, по мнению Коллинса, «очень поощряют браки» с целью увеличения населения, а также для «предупреждения разврата» [Коллинс 1991, с. 33].
Особый интерес иностранцев вызывали неведомые им обряды и обычаи, существовавшие в Московском государстве. Наиболее подробно на описании различных обрядов остановился Флетчер. Одна из глав его книги посвящена описанию брачных обрядов. Автор подчеркивал, что брачные обряды русских отличны от подобных обрядов других народов. Так, на Руси жениху не позволяется видеть свою избранницу во время сватовства. Испросив согласие родителей невесты, без которого брак будет считаться недействительным, отцы «молодых» начинают вести переговоры по поводу приданого. Приданое, по утверждению Флетчера, «бывает весьма значительно, смотря по состоянию родителей», порой достигая одной тысячи рублей, или более. От жениха не требуется никакого дара за приданое, однако оговаривается, что в случае смерти мужа супруга возвращается в дом родителей и забирает свое приданое. Если у супругов родятся дети, то по смерти мужа жена получает третью часть имущества «на прожиток».
Договорившись о приданом и дне свадьбы, родственники невесты обязаны удостоверить жениха и его родителей в ее непорочности. По этому поводу, отмечал Флетчер, «возникают большие ссоры и тяжбы, когда муж возымеет сомнение насчет поведения и честности жены своей». Когда дело улажено, вступающие в брак начинают посылать друг другу подарки, по-прежнему не встречаясь. Накануне свадьбы невесту отвозят в «колымаге или (зимой) в санях в дом жениха, с приданым и кроватью, на которой будут спать молодые». Флетчер обращал внимание на богатую отделку кровати, которая «стоит больших денег». Хотя невеста со своей матерью и другими родственницами ночуют в доме жениха, молодые по-прежнему не видят друг друга.
И вот наконец наступает день свадьбы. На голову невесты накидывают покрывало из тонкого вязанья или полотна, и молодые в сопровождении родственников отправляются в церковь. Причем все едут «верхами», даже если церковь расположена вблизи дома, а сами молодые «простого звания». Примечательно, что Флетчер усмотрел в церемонии венчания немало общего с английскими обрядами, в частно -сти, произносимые во время бракосочетания отдельные фразы, обмен молодыми обручальными кольцами и т. д. Однако имелись и отличия. К примеру, у русских принято, чтобы после свершения священником «брачного узла», невеста подходила к жениху и падала ему в ноги, «прикасаясь головой к его обуви, в знак ее покорности и послушания», а жених накрывал ее полой кафтана, или верхней одежды, «в знак обязанности своей защищать и любить ее».
Флетчер был удивлен тем, что после возвращения из церкви молодожены вновь расходились каждый по своим домам, где угощали родственников. При входе в дом жениха и невесты на них бросали из окон зерно — «в знак будущего изобилия и плодородности». И только вечером невесту привозили в дом жениха, где она и проводила ночь, по-прежнему не снимая покрывала с головы. Примечательным, на взгляд Флетчера, было то, что невеста и в брачную ночь, и в последующие три дня должна была оставаться молчаливой, обмениваясь с женихом лишь несколькими словами, при этом соблюдая «особенную важность и почтительность». «Если она держит себя иначе, то это считается для нее весьма предосудительным и остается пятном на всю ее жизнь, да и самим женихом вовсе не будет одобрено», — констатировал Флетчер [Флетчер 2002, с. 143-145]. Завершалась свадьба по прошествии трех дней общим пиром для всех родственников жениха и невесты.
По-видимому, с течением времени брачный обряд не претерпел серьезных изменений. Во всяком случае, и в XVII в., как отмечал С. Коллинс, вступающие в брак «не смели противиться выбору родителей». Жених впервые видел свою невесту, во избежание «будущих несогласий», только после свадьбы. Сохранилась и процедура добрачного освидетельствования невесты, «совершенно нагой», на предмет выявления у нее каких-либо физических изъянов. В случае обнаружения у невесты «малейшей болезни» ей предлагалось вылечиться до свадьбы [Коллинс 1991, с. 12].
В начале XVIII в. благодаря реформам, проведенным Петром I, положение женщин начинает меняться, хотя и не всегда в лучшую сторону. К примеру, шотландский офицер Питер Брюс обращал внимание на ужесточение наказаний за совершенные уголовные преступления не только для мужчин, но и для женщин. На его взгляд, женщины подвергались даже более суровому наказанию, чем мужчины. «Если мужчина убивает свою жену, .то в качестве наказания (как они это называют), его всего лишь бьют кнутом». Когда же подобное преступление совершает женщина, то ее ждет мучительная смертная казнь. Шотландец рассказывал, что являлся свидетелем того, «как трех женщин заживо закопали за то, что они утопили своих мужей». Они переплыли Москву-реку на лодке в поисках своих мужей, которых нашли в трактире совершенно пьяными. На их попытки уговорить супругов отправиться домой мужья ответили побоями. Тогда-то женщины решили отомстить мужьям за нанесенные обиды. Им удалось перетащить мужей на лодку, а когда судно достигло середины реки, «жены скинули их одного за другим в воду, и. преспокойно причалили к берегу». Однако преступление было быстро раскрыто, женщин схватили, пытали, а затем вынесли приговор: заживо закопать в землю по шею, чтобы они оставались в таком положении до тех пор, пока не умрут. «Две женщины прожили десять, а другая — одиннадцать дней, — сообщал Брюс. — Первые три дня, но не более, они разговаривали, жалуясь на страшную боль. Конечно, в ночное время им приносили какую-то еду, иначе они не могли бы прожить так долго. Старшей женщине не было и двадцати лет» [Брюс 2001, с. 217].
Иностранцы, посещавшие петровскую Россию, нередко описывали быт и нравы русских людей. Чаще всего они, как и их предшественники, обращали внимание на чрезмерное пристрастие русских к спиртному. Известный британский инженер Дж. Перри обращал внимание также на то, что этим пороком страдали и женщины. Напиться пьяной «нимало не считается непристойным для женщины, — признавал он, — и не только для женщины низкого происхождения, но даже знатные и светские женщины, нисколько не стесняются признаться, что они были пьяны» [Перри 1871, с. 147].
Большое удивление у иностранцев, как правило, вызывали русские бани. П. Брюс утверждал, что «бани являются универсальным средством у москвичей для чистоты тела и поддержания здоровья». Шотландец описывал устройство общественных бань, которые располагались на берегах рек. Особенно изумляло его то, что мужчины и женщины, когда им «очень жарко», выбегали из бани обнаженными и бросались летом в реку, а зимой в снег. При этом женщины совершенно не стеснялись своей наготы: «Люди обоих полов входят и выходят раздетыми через одну и ту же дверь, когда хотят остудиться». Брюс приходил к заключению, что бани оказывают самое благотворное влияние на людей, помогая русским обходиться без докторов, а «многие и вовсе не болеют», поскольку с детства «привыкают
к контрасту холода и жары и поэтому становятся и крепкими и сильными, обычно долго живут и не подвержены хандре» [Брюс 2001, с. 226-227].
Не менее удивительным представился П. Брюсу также обряд бракосочетания. Он отмечал, что обычно в России женятся очень молодыми, при этом родители не обращают внимания на пожелания в выборе супруга своих детей: «молодожены не видят друг друга до тех пор, пока не встретятся в постели». Подобный обычай был распространен также среди знати, пока царь «не положил этому конец» и не позволил молодым людям выбирать себе суженого или суженую самостоятельно. Несмотря на подобное нововведение, старый обычай, как подметил шотландец, продолжал сохраняться среди низшего сословия.
Шотландец подробно описывал, как происходило сватовство. Когда девушка достигала брачного возраста, родители посылали за свахой, которой вручали опись того, что намерены дать в качестве приданого. Опись включала деньги, украшения, посуду, хозяйственную утварь, одежду, «вплоть до сорочки». Особо указывалось количество крепостных крестьян, которых оценивали в 10 руб. «за душу». С этим списком сваха отправлялась в дома потенциальных женихов, рекомендуя и всячески нахваливая невесту, а также демонстрируя опись имущества. И если приданое удовлетворяло молодого человека, то он вписывал свое имя в список. Собрав таким образом подписи нескольких претендентов, сваха возвращалась в дом невесты, передавая ее родителям список, а затем сообщала сведения о каждом из потенциальных женихов. Окончательный выбор за подходящей партией ложился на отца девушки. Он останавливался на трех-четырех, «наиболее подходящих» кавалерах, приглашал их на дружескую вечеринку, в связи с чем пускался «по кругу стакан». В это время мать и дочь, а также другие родственники наблюдали за происходящим издалека так, чтобы видеть всех гостей, а самим оставаться незамеченными. После завершения церемонии знакомства родители интересовались у дочери, кто из приглашенных ей больше понравился, и уже на следующий день одна из родственниц девушки отправлялась на переговоры с женихом. «Если вопрос о свадьбе решен, — продолжал П. Брюс, — две или три женщины, выбранные женихом, отправляются посмотреть на девушку, которая предназначается ему в жены. Пред ними она появляется совершенно обнаженной, чтобы показать, что на ней нет никаких телесных изъянов. После этого друзья готовят свадьбу, а будущим молодоженам не дозволено видеться, пока они не встретятся на супружеском ложе» [Брюс 2001, с. 215-216].
В мемуарах Брюса сохранились высказывания о нравах русского дворянства. Он сумел подметить, что люди из высшего общества не придерживаются старых обычаев и нравов своих отцов. «Сейчас они живут очень весело, одеваются по французской моде, общение стало более свободным, чем раньше». Брюс обратил также внимание на изменение в результате петровских реформ положения женщин в обществе, которые воспользовались полученной свободой и теперь «живут в постоянных развлечениях, тратя большую часть своего времени на балы и другие удовольствия, приглашая по очереди друг друга к себе в гости».
Остановился шотландец и на описании внешнего вида представительниц прекрасного пола. «Русские женщины, — писал Брюс, — среднего сложения, обычно правильных форм и могут сойти за красивых в любой части Европы. У них достаточно привлекательные черты лица, и, если бы не эта нелепая привычка румяниться, что они делают весьма тщательно, то со всей откровенностью можно было
бы сказать, что они используют румяна как вуаль, чтобы спрятать свою красоту» [Брюс 2001, с. 214].
В мемуарах Брюса сохранилось также описание женского костюма. Простолюдинка, как ему представлялось, носит широкое платье, подбитое мехом, на голове у нее соболиная шапка, на ногах башмаки на высоких каблуках. Ее тело не стеснено корсетом, жилетом, нижней юбкой и «даже подвязками для чулок». Она так же, как и знатные дамы, украшает лицо румянами и мушками [Брюс 2001, с. 215]. Судя по описанию женской одежды, Брюс, скорее всего, говорил не о простолюдинке, а о представительнице из средних слоев — купчихе, либо зажиточной крестьянке.
Брюс сумел подметить, что «высшее общество все больше отходит от прежних обычаев», в то же время простолюдины «придерживаются старого образа жизни». Он упоминал о том, что на праздниках простых людей присутствуют только мужчины. Хозяин дома сам ухаживает за гостями и только после обеда садится вместе с ними и «всячески подбивает их к выпивке». Брюс полагал, что он это делает потому, что опасается осуждения, если его дом гости покинут трезвыми. Когда гости собираются уходить, появляется хозяйка, за которой стоит слуга с подносом. На подносе — четыре стакана, наполненные бренди, вином, медом и пивом. И все эти напитки гости должны выпить «за доброе здоровье хозяйки». Далее таким же образом происходит знакомство с другими женщинами семейства. В результате «гости заканчивают свою вечеринку очень пьяными» [Брюс 2001, с. 215].
Итак, как мы могли убедиться, при характеристике русских женщин, их нравов и обычаев англичане нередко высказывались негативно. Чаще всего это происходило в силу того, что они, как и многие другие иностранцы, не могли дать верного объяснения многих явлений русской жизни или объективно оценить их в силу недостаточного знания языка, истории, религии, уклада жизни и обычаев народа. По каким-то причинам ими остались незамеченными перемены в поведении и образовании женщин в период петровских реформ. И если «внешние явления», как подчеркивал В. О. Ключевский, «наружный порядок общественной жизни, ее материальная сторона» с наибольшей полнотой и достоверностью описывались иностранцами, то известия о нравственном состоянии общества страдали субъективностью. Беглые наблюдения отдельных, порой случайных явлений, сделанные в короткое время, не позволяли иностранцу составить верное и полное представление о многих сторонах жизни русских людей. «Оттого иностранные известия о нравственном состоянии русского общества очень отрывочны и бедны положительными указаниями, так что по ним невозможно составить сколько-нибудь цельный очерк ни одной из сторон нравственной жизни описываемого ими общества, — подчеркивал историк, — зато в этих известиях дано слишком много места личным, произвольным мнениям и взглядам самих писателей, часто бросающим ложный свет на описываемые явления» [Ключевский 1991, с. 8]. Чаще всего подобное недопонимание образа жизни русского народа, его «непохожести» на европейцев, приводило иностранцев к убеждению о «варварстве» самого народа. Тем не менее приведенный в произведениях англичан этнографический материал о положении русской женщины в обществе, а также ее нравственности и внешнем виде, во многом расширяет представления современников о России XVI — начала XVIII в.
Источники и литература
1. Архангельский С. И. Дипломатические агенты Кромвеля в переговорах с Москвой // Исторические записки АН СССР. 1939. № 5. С. 118-140.
2. Шотландец в России. (Из «Мемуаров Питера Генри Брюса...) // Ораниенбаумские чтения. Вып. I (Эпоха Петра Великого). СПб.: [Б. и.], 2001. С. 162-191.
3. Дженкинсон А. Путешествие из Лондона в Москву // Иностранцы о древней Москве (Москва XV-XVII веков). М.: Столица, 1991. С. 42-47.
4. Ерофеев Н. А. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825-1853. М.: Наука, 1982. 320 с.
5. Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М.: Прометей, 1991.
334 с.
6. Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. М.: Общество истории и древностей российских при Московском университете, 1846. 46 с.
7. Костомаров Н. И. Очерки домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. М.: Республика, 1991.301 с.
8. Лимонов Ю. Россия в западноевропейских сочинениях XV-XVII вв. // Россия XV-XVII вв. глазами иностранцев. Л.: Лениздат, 1986. С. 1-16.
9. Перри Дж. Состояние России при нынешнем царе. М.: Общество истории и древностей российских при Московском университете, 1871. 185 с.
10. Турбервилль Дж. Стихотворные послания-памфлеты из России XVI века // Флетчер Дж. О государстве Русском. М.: Захаров, 2002. С. 252-268.
11. Флетчер Дж. О государстве Русском. М.: Захаров, 2002. 169 с.
References
1. Arkhangel'skii S. I. Diplomaticheskie agenty Kromvelia v peregovorakh s Moskvoi [Diplomatic agents of Cromwell in negotiations with Moscow]. Istoricheskiezapiski ANSSSR [Historical notes of Academy of Sciences of the USSR], 1939, no. 5, pp. 118-140.
2. Shotlandets v Rossii. (Iz «Memuarov Pitera Genri Briusa...) [The Scot in Russia (From «Peter Henry Bruce's memoirs ...»)]. Oranienbaumskie chteniia [Oraniyenbaumsky readings]. Iss. I (Peter the Great's Era). St. Petersburg: [B. i.], 2001, pp. 162-191.
3. Dzhenkinson A. Puteshestvie iz Londona v Moskvu [Travel from London to Moscow]. Inostrantsy
0 drevnei Moskve (Moskva XV-XVII vekov) [Foreigners about ancient Moscow (Moscow in the XV-XVII centuries)]. Moscow: Stolitsa Publ., 1991, pp. 42-47.
4. Erofeev N. A. Tumannyi Al'bion. Angliia i anglichane glazami russkikh. 1825-1853 [Foggy Albion. England and British by eyes of Russians. 1825-1853]. Moscow: Nauka Publ., 1982. 320 p.
5. Kliuchevskii V. O. Skazaniia inostrantsev o Moskovskom gosudarstve [Legends of foreigners on the Moscow state]. Moscow: Prometei Publ., 1991. 334p.
6. Kollins S. Nyneshnee sostoianie Rossii, izlozhennoe v pis'me k drugu, zhivushchemu v Londone [The present condition of Russia stated in the letter to the friend living in London]. Moscow: Obshchestvo istorii
1 drevnostei rossiiskikh pri Moskovskom universitete Publ., 1846. 46 p.
7. Kostomarov N. I. Ocherki domashnei zhizni i nravov velikorusskogo naroda v XVI i XVII stoletiiakh [Sketches of house life and customs of the Great Russian people in XVI and XVII centuries]. Moscow: Respublika Publ., 1991. 301 p.
8. Limonov Iu. Rossiia v zapadnoevropeiskikh sochineniiakh XV-XVII vv. [Russia in the West European compositions of the XV-XVII centuries]. Rossiia XV-XVII vv. glazami inostrantsev [Russia of the XV-XVII centuries by eyes of foreigners]. Leningrad: Lenizdat Publ., 1986, pp. 1-16.
9. Perri Dzh. Sostoianie Rossii pri nyneshnem tsare [A condition of Russia at the current tsar]. Moscow: Obshchestvo istorii i drevnostei rossiiskikh pri Moskovskom universitete Publ., 1871. 185 p.
10. Turbervill' Dzh. Stikhotvornye poslaniia-pamflety iz Rossii XVI veka [Poetic messages lampoons from Russia of the XVI century]. Fletcher Dzh. O gosudarstve Russkom [About the state Russian]. Moscow: Zakharov Publ., 2002, pp. 252-268.
11. Fletcher Dzh. O gosudarstve Russkom [About the state Russian]. Moscow: Zakharov Publ., 2002. 169 p.
Статья поступила в редакцию 16 мая 2015 г.
