CC BY
170
В. А. Ачкасов
этническая ксенофобия и миграционные процессы в современной россии
Процессы экономической глобализации: дерегулирование, либерализация и приватизация экономики в развивающихся и посткоммунистических странах, осуществляемые по западным неолиберальным рецептам и вызванные ими массовое обнищание, социально-политическая нестабильность и межэтнические войны и конфликты, заставили в последние десятилетия миллионы людей сниматься с родных мест и уезжать либо в поисках заработка, либо в поисках убежища для элементарного выживания. Миграционные потоки приобрели стихийный характер, а самих мигрантов зачастую стали рассматривать просто как беженцев. На фоне растущего (под влиянием процессов глобализации) неравенства в экономическом положении государств «Севера» и «Юга» и радикальных экономических и политических изменений в посткомму-нистическом мире международная миграция стала проблемой исключительной важности для всего мира. По данным Верховного комиссариата ООН, число беженцев за последние годы возросло катастрофически. Если в 1975 г их было 2 млн., то в 2001 г.— 12 млн., при этом общее число лиц, попадающих в сферу деятельности Управления Верховного комиссариата ООН по делам беженцев, составляло 21,8 млн. Сегодня каждый девятый житель экономически развитых государств — иммигрант1.
Современная Россия также относится к числу государств, принимающих значительные потоки иммигрантов. За последнее десятилетие по количеству въехавших в страну иммигрантов наше Отечество занимает второе место в мире, отставая только от США и почти вдвое опережая Германию. За это время 7 млн. человек получили российское гражданство (главным образом русские и русскоязычные из стран Балтии и СНГ). Однако в то же время Россию покинули, уехав на постоянное проживание за рубеж, более 3 млн. человек, при этом большая половина покинувших страну граждан составили лица с высшим и незаконченным высшим образованием, то есть налицо «утечка лучших мозгов»2. Согласно данным переписи 2002 г. в Российской Федерации жило свыше 1 млн. иностранных граждан, а также около полумиллиона лиц без гражданства, еще 1,3 млн. не указавших гражданства. По официальным данным в 2006 году в нашей стране легально использовался труд 706 тыс. иностранцев, среди которых доля граждан СНГ составляет более половины. В то же время, по данным МВД России, на одного легально работающего иностранца приходится 10 незаконно работающих иммигрантов3. Согласно разным уже неофициальным оценкам в РФ трудятся сегодня от 7 до 24 млн. незаконных иммигрантов (в том числе по разным оценкам от 400 тыс. до 20 млн. китайцев), 80 % нелегальных «гастарбайтеров» — это граждане государств СНГ. Лидируют Армения, Азербайджан, Грузия и Украина. Впрочем, за последние два года увеличился почти в три раза миграционный поток из Таджикистана и Узбекистана. Как отметил на «правительственном часе» в Государственной думе директор Федеральной миграционной службы РФ Константин Ромодановский,
© С. А. Ланцов, 2008
нелегальная иммиграция — «это колоссальный ущерб для страны. Нелегальные иммигранты не платят налогов, уклоняются от уплаты пошлин. По оценкам Федеральной налоговой службы, только прямые убытки, ежегодно наносимые нелегалами, составляют более 200 млрд. руб. Это сопоставимо с расходами федерального бюджета на образование или социальную политику»4. Не случайно проблемы миграции рассматриваются в связи с проблемами национальной безопасности. Так согласно «Концепции национальной безопасности РФ» к угрозам национальной безопасности отнесена и неконтролируемая миграция, способствующая росту национализма, политического и религиозного экстремизма, этносепаратизма и создающая условия для возникновения социальных конфликтов.
Судя даже по официальным данным, в страну приезжает в основном неквалифицированная рабочая сила, так, более 50 % от общего количества нелегальных мигрантов в России заняты в строительной сфере. К сожалению, качественные параметры приезжающих в нашу страну мигрантов по прогнозам улучшаться не будут. Как считают специалисты, для привлечения квалифицированных иммигрантов нужно поднять зарплату, но у нас до сих пор нет даже нормативных положений, по которым оценивается эффективность использования рабочей силы.
Наибольший поток иммигрантов направляется в нашу столицу (более половины миграционного прироста России), причем по данным ФМС РФ, 85 % мигрантов находится в Москве незаконно и только 15 % проживает в столице на законных основаниях5.
Пышное празднование 300-летия Санкт-Петербурга в 2003 году превратилось в мощную рекламную акцию, резко повысившую для потенциальных мигрантов привлекательность нашего города: только за последующие два года на берега Невы приехало, по различным оценкам, от 80 тысяч до 1,2 миллиона иммигрантов с Кавказа и Средней Азии. С учетом уже сформировавшихся в городе этнических диаспор 25-30 процентов проживающих в Петербурге людей принадлежат к неславянским языковым группам, и далеко не все из них приехали трудиться на благо города. По статистике специальной службы ГУВД Петербурга, с советских времен курирующей иностранных гостей, в 2003 году количество преступлений, совершенных в городе иностранцами, впервые превысило число преступлений, совершенных в отношении их самих, причем сразу в три раза. Тем не менее, Союз промышленников и предпринимателей Петербурга, заинтересованный в притоке дешевой рабочей силы, лоббирует предоставление всем приезжим социального пакета, не задумываясь о негативных среднесрочных и долгосрочных последствиях для города такой, с позволения сказать, «иммиграционной политики»6.
Следует особо отметить, что нынешний практически неуправляемый и неопределяемый государством характер миграции дает серьезные основания опасаться, что в России (как это уже имеет место в большинстве стран Запада) начнется процесс формирования замкнутых иммигрантских (прежде всего мусульманских) сообществ и в крупных городах появятся «этнические» кварталы. Тем более что в большинстве случаев, как уже отмечено, иммиграция носит нелегальный характер. Мигранты по определению люди, которые попадают в ситуацию маргинализации, в силу утраты ими привычного окружения и «территориальных корней». Психологами давно установлено, что привязанность к определенному «месту» оказывает благотворное влияние на соматическое и психическое здоровье человека, его этические установки, чувство хозяина и т. д. Все это автоматически подвергается разрушению в условиях миграции. Кроме того, добровольная или вынужденная миграция влечет за собой временное либо постоянное «поражение» во многих основополагающих правах. Все это чрезвычайно усиливает зависимость переселенцев от землячеств, этнических общин, а также
этнических криминальных структур, которые помогают им с переездом в Россию, обустройством, поисками работы и, конечно же, не бескорыстно. «...Современные крупные города сегодня перестали быть индустриальными „плавильными тиглями“, какими они были в XIX и в большей части ХХ века,— отмечает А. Миллер.— В том городе новоприбывший по найму или «лимиту» шел работать на крупное предприятие, вписывался в коллектив и т. д. В современном городе он ищет поддержки у существующей уже здесь общины земляков и работу надеется найти у них, а не на заводе «Сименс» либо «Москвич»...»7. Серьезное миграционное давление оказывается сегодня не только на обе российские столицы, но и на территорию Центрального и Южного федеральных округов, в то же время продолжается обезлюдение территорий российского Севера, Сибири и Дальнего Востока. Согласно алармистским прогнозам, если российское государство не предпримет серьезных шагов по регулированию миграционных потоков, и эти тенденции сохранятся, то через 25-30 лет большая часть населения России будет проживать в Московском регионе и прилегающих к нему областях8.
Рост численности мигрантов—этой объективно необходимой для страны, но очень расово и этнически пестрой, наиболее бесправной и наименее интегрированной части населения РФ, требует серьезного изменения культурных установок общества их принимающего. Привычные и урегулированные отношения между традиционными субкультурными группами социума вынужденно переустраиваются, что приводит к возникновению межкультурных напряжений, принимающих особо острые формы в условиях социальной нестабильности и растущей конкуренции за статусные позиции и ресурсы. Именно этим отчасти объясняется массовая реакция отторжения иммигрантов большинством «коренных» россиян. При этом, по мнению социологов, «центр тяжести» все больше смещается в сторону кавказофобии и китаефобии, оттесняющих на «задний план» традиционный для России антисемитизм. Так, среди народов, вызывающих неприязнь и раздражение чаще всего респондентами называются — чеченцы (14,8 %), азербайджанцы (5,1 %), армяне (4,1 %), кавказцы в целом (6 %); евреев упоминали только 2,5 % опрошенных9. По другим данным «основную массу этнического негативизма образуют антикавказские установки и неприязнь к цыганам (в сумме они составляют примерно 2/3 всех ответов респондентов, в которых выражены антипатия или фобии по отношению к людям других национальностей). Эти фобии усиливаются всякий раз после очередной фазы социальных и политических напряжений»10.
К сожалению, в России в силу исторических причин нация большинством наших соотечественников по-прежнему понимается как этнокультурная или этноплеменная общность, а российское государство «воображается» как «государство определенной эт-нонациональной группы и государство для этой группы». Для того чтобы государство соответствовало этому идеалу, его необходимо «национализировать», то есть сделать его «собственностью» этнонации, «поощряя язык, культуру, демографическое преобладание, экономическое процветание или политическую гегемонию нации, номинально являющейся государствообразующей»11. В результате отнюдь не всё население страны включается в российскую нацию и наделяется равными гражданскими правами, и, конечно же, из нее исключаются мигранты, особенно так называемые «видимые мигранты». Ведь участившиеся в последнее время случаи агрессии против «чужих» определяются не столько этнокультурными, сколько расовыми, фенотипическими отличиями. Нападающие, как правило, не знают, к какой этнической группе принадлежит жертва, их не интересует какой у нее родной язык и какое гражданство.
Тревогу вызывает и другое — этническое противостояние во многих случаях «накладывается» на конфессиональное, создавая мультипликативный эффект. Как отмечает
А. Малашенко: «Миграционные потоки с Северного Кавказа приносят в российские города десятки тысяч молодых мусульман, отношения которых с коренным населением, мягко говоря, не складываются,— достаточно вспомнить известные события в Кондопоге. В таких регионах, как Большая Москва, Астраханская и Волгоградская области, Ставропольский и Краснодарский края, где удельный вес мусульман растет довольно быстро, коренные жители начинают воспринимать усиливающийся приток мигрантов как экспансию, как угрозу существующему статус-кво12. ...И это приводит к нарастанию социальной напряженности»13. Тем более что более трех четвертей мигрантов с Кавказа имеют устойчивую установку на сохранение своей культуры, строгое соблюдение этнических обычаев и ритуалов, иначе говоря, у них нет установки на аккультурацию, т. е. освоение новых культурных ценностей и моделей поведения, заимствованных в результате контактов с другим этническим сообществом (русскими).
В целом, интенсивность этнических предубеждений и ксенофобии обусловлена, по мнению российских исследователей, следующими обстоятельствами:
1. соотношением долей различных этнических групп в составе населения того или иного региона/города—(социологи отмечают, что в случае снижения удельного веса иноэтнических групп этнофобии заметно ослабевают и носят фоновый характер);
2. типом поселения — (в крупных городах и, прежде всего, в столицах, этно-контактная среда насыщеннее и потому проявление этнофобий вероятнее, чем на периферии);
3. социальным положением — (наиболее нетерпимы в межэтнических отношениях лица с низким уровнем доходов и безработные);
4. уровнем образования — (в группах с более высоким образованием этнические предубеждения, как правило, слабее, чем в группах с более низким уровнем образования);
5. возрастом, который является наиболее значимым фактором, обуславливающим распространенность этнической неприязни и ксенофобии — (именно молодежь и подростки в сравнении с другими возрастными когортами оказались самыми нетерпимыми в восприятии людей «чужой крови»)14.
Эти выводы подкрепляются данными социологических исследований в современной России. Согласно мониторингам ВЦИОМ 1990 — 2003 гг., общие показатели ксенофобии превышали 65 % в таких массовых социальных группах как рабочие, служащие, пенсионеры и молодежь. В целом же, доля поддерживающих идею «Россия для русских» за пять лет—с 1998 по 2002 гг. выросла с 46 до 55 % (в 2001 она доходила до 60 %), между тем категорически не приемлют этот лозунг только 21 % россиян, а среди русских доля его противников и вовсе мизерная15. В то же время, по последним опросам центра Юрия Левады, половина наших сограждан, рожденных в советские времена, высказываются за «ограничение проживания на территории страны людей некоторых национальностей», 46 % опрошенных считают, что представители других народов живут в России лучше русских; 45 % — что нацменьшинства имеют в стране слишком много власти. Даже к рабочим-строителям из «ближнего зарубежья», занимающих наименее престижные «ниши» на рынке труда, 35 % россиян относятся отрицательно; 59 % — за то чтобы серьезно ограничить поток приезжих16. Этнические барьеры приобретают все более отчетливые очертания не только в связи с достаточно радикальным изменением этнического и конфессионального состава населения крупных
и малых городов России, но ив результате попыток политизации этничности «этническими предпринимателями», непрофессионализма СМИ в освещении этнических проблем, возросшей угрозы осуществления террористических актов и т. д. «Основной внутренний вызов Российскому государству, по мнению В.Тишкова,—заключается в вялом утверждении нового образа страны среди населения, в отсутствии в необходимой степени общеразделяемой гражданской идентичности россиян, чувства гражданской ответственности и патриотизма. В стране на уровне политиков, этнических активистов и экспертов до сих пор отвергается существование многоэтничной гражданской нации, несмотря на высокий уровень социально-культурной гомогенности населения страны...»17.
В этой связи многие исследователи критикуют «Концепцию государственной национальной политики Российской Федерации» (утверждена Указом Президента РФ № 909 15 июня 1996 года). Доктринальная уязвимость «Концепции», по мнению М. Н. Гу-богло, коренится в слабой теоретической проработке соотношения между важнейшими идентичностями — этнической и гражданской, и каждой из них с религиозной. Ни теоретически, ни практически никто из ее разработчиков не сформулировал задачу таким образом, чтобы формирование и этнической, и религиозной идентичностей «работало» на становление гражданской/национальной идентичности18.
В то же время внутреннюю ситуацию в нашей стране нельзя рассматривать вне контекста общемировых процессов, и в первую очередь, процессов глобализации, которые оказывают заметное воздействие на изменение этнического и национального самосознания. Так, Самюэль Хантингтон видит причины актуализации и обострения этнических проблем в том, что в глобализированном мире «...люди попросту вынуждены переопределять собственную идентичность, сузить ее рамки, превратить ее в нечто более камерное, более интимное. Национальной идентичности пришлось уступить место идентичностям субнациональным, групповым и религиозным. Люди стремятся объединяться с теми, с кем они схожи и с кем делят нечто общее, будь то расовая принадлежность, религия, традиции, мифы, происхождение или история. В США эта «фрагментация идентичности» проявилась в подъеме мультикультурализма, в четкой стратификации расового, «кровного» и гендерного сознания. В других странах фрагментация приобрела крайнюю форму субнациональных движений за политическое признание, автономию и независимость»... В свою очередь формирование «сверхна-циональной» идентичности в Европе «...способствовало дальнейшему «сужению идентичности» у многих европейских народов: шотландцы все реже отождествляют себя с Британией, однако охотно причисляют себя к европейцам — то есть идентичность шотландская «вырастает» из идентичности европейской. То же верно для ломбардов,
19
каталонцев и прочих национальных меньшинств»19.
Однако в особенности опасен процесс «сужения идентичности» и связанные с ним подъем национализмов и этнополитические конфликты для стран только начинающих движение к политической демократии. «Споры по поводу определения национальной идентичности, по поводу того, кого считать гражданином, а кого — нет, превращаются из умозрительных теоретизирований в сугубую реальность, когда автократия сменяется демократией и когда демократия сталкивается с многочисленными притязаниями на гражданство»,— отмечает тот же С. Хантингтон20.
Сегодня экспансия в нашу страну носителей «иных» жизненных ценностей и моделей поведения, не соответствующих традиционным ценностям и установкам российских граждан, действительно стимулирует этническую мобилизацию. Этническая идентичность и самосознание начинают выполнять защитные функции. Это относится, прежде всего, к русскому населению России, от ценностных ориентиров и установок
которого решающим образом зависит и сохранение межэтнического мира в стране, и направленность, характер и результаты политических трансформаций российского общества в современных условиях.
Видимо, правы те социологи, которые увязывают рост этно- и мигрантофобий в период «травматической трансформации» (П. Штомпка), с разрастающимся комплексом социальных обид, принимающих, тем не менее, форму не социального, а этнически или расово окрашенного протеста, не имеющего «ясного адреса». Такое объяснение, прежде всего, применимо к той части молодежи крупных городов, которая фактически не имеет перспектив вырваться из полумаргинального, люмпен-пролетарского существования, выбраться из подвалов, получить достойное образование и сделать карьеру в нынешнем российском обществе, где социальное расслоение исключительно высоко21. Именно они предрасположены обвинять во всех бедах «чужих» — «черных», «кавказцев» и др. Именно они становятся «политической пехотой» экстремистских националистических организаций и движений, именно их натравливают на этнически и расово чуждых, именно они совершают большую часть преступлений против иностранцев22.
Однако, и сотни тысяч детей «гастарбайтеров», родившихся или прошедших социализацию в «негостеприимной» России, явно не будут мириться с унижением и дискриминацией, которым подвергаются их отцы. Второе поколение иммигрантов будет отвергать дискриминацию по этническим и расовым основаниям, этнофобии и ксенофобии23. И если учитывать ту культурную дистанцию, которая объективно существует между русскими и иммигрантами из мусульманских регионов и стран, то обращение части из них к свом этническим истокам и конфессиональному фундаментализму практически неизбежна, если российское государство не предпримет действенных мер по управлению миграциями и защите прав этнических меньшинств.
Об этом, в частности свидетельствуют события в пригородах французских городов осенью 2005 года. Дистанция же от этнического и религиозного фундаментализма до политического экстремизма и терроризма очень коротка.
Этот вариант будущего вполне актуален для России. Сегодня на фоне роста отечественной экономики, миграция из сопредельных мусульманских регионов усилилась
и, по прогнозам демографов, ее интенсивность в будущем едва ли снизится. «При сохранении тенденции доля иммигрантов и их потомков составит к концу начавшегося столетия 10-15 %, однако при таком варианте предполагается довольно значительное сокращение численности населения страны, что делает экономическое развитие весьма проблематичным. В рамках же стабилизационного варианта (сохранение численности населения России на нынешнем уровне) доля иммигрантов и их потомков к концу века может составлять до 50 %»24. Фактически это будущее уже настало для России.
1 Управление Верховного комиссариата ООН по делам беженцев. Статистика // www.unhcr.ru
2 Никонов В. Ресурсы российской политики // Политика в современной России / Под ред. В. Никонова. М., 2005. С. 29, 44.
3 Бобырев В. В. Незаконная миграция, ее влияние на криминогенную обстановку в Российской Федерации. Проблемы законодательного обеспечения борьбы с незаконной миграцией // http://www. duma.gov.ru
4 См.: Анохин П. Квоты братских народов. Как остановить нашествие «ненужных» нелегалов // Политический журнал. 2007. № 9/10. С. 26-27.
5 Там же. С. 27.
6 См.: Терентьев Д. Бритые души // Совершенно секретно. 2006. № 2 (201).
7 Миллер А. Нация как рамка политической жизни // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2007. № 3 (37). Т. 11. С. 18 (см. сноску).
8 См.: Смидович С. Г Проблемы миграции и их влияние на вопросы безопасности // Миграция и внутренняя безопасность. Аспекты взаимодействия. Сб. материалов IX Международного семинара по актуальным проблемам миграции. М., 2003.
9 http ://www. antirasizm. ru
10 Дубов Л. Антисемитизм и ксенофобия в постсоветской России // Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004. С. 183.
11 BrubakerR. Nationhood and National Question in the New Europe. Cambridge, 1996. Р. 65 (footnote).
12 Только на Кубань за последние 10 лет прибыли около одного миллиона мигрантов, в основном выходцы с Кавказа и из Центральной Азии. См. об этом: Миграции на Кавказе: Материалы конференции. Ереван, 2003. С. 56.
13 МалашенкоА. Ислам и политика в России // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2006. № 5-6 (34). Т. 10. С. 78.
14 См.: Дробижева Л. М., Аклаев А. Р., Коротеева В. В., Солдатова Г. У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996; Солдатова Г. У Психология межэтнической напряженности. М., 1998; Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004.
15 См.: Паин Э. Между империей и нацией: модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России. М., 2004. С. 39.
16 Совершенно секретно. Место издания! 2005. № 12 (199). С. 10.
17 Тишков В. А. Межэтнические отношения и конфликты: перспективы нового тысячелетия // Антропология власти. Хрестоматия по политической антропологии: В 2 т. / Сост. и отв. ред. В. В. Бочаров. Т. 2 Политическая культура и политические процессы. СПб., 2006. С. 486.
18 ГубоглоМ. Н. Новая этническая политика России в XXI веке—http://www.kazanfed.ru
19 Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004. С. 37-38.
20 Там же. С. 41.
21 См.: МукомельВ. И. Мигрантофобии и этнофобии в современной России // Этнодиалоги. Альманах. Приложение к журналу «Этносфера». М., 2005. № 2 (23). С. 61-71.
22 Проведенный прокуратурой Санкт-Петербурга анализ криминогенной обстановки в городе подтвердил серьезный рост преступлений в отношении иностранных граждан. Так, если за 2003 год в городе было зарегистрировано 389 преступлений данной категории, то в 2005 году на территории Санкт-Петербурга их было зарегистрировано уже 1079, то есть на 644 преступления больше. Правда, по данным городской прокуратуры преступления «на национальной почве экстремистской направленности» составляли только около 1,6 % (20) от общего количества преступлений против иностранцев (80-90 % составляют «преступления имущественного характера»). Однако «существуют основания полагать, что далеко не все факты националистических проявлений противоправного характера официально признаются таковыми. По мнению правозащитных организаций, правоохранительные органы крайне неохотно идут на то, чтобы признать национальный мотив в преступлениях против «инородцев». По их данным, достоянием общественности становится лишь один из семи случаев» (См.: Лутова С. К. Национальная политика в современном Санкт-Петербурге: приоритеты и проблемы. СПб., 2006. С. 128-131). Приведенные данные отнюдь не свидетельствует о том, что Петербург — «столица национал-экстремизма». Статистика свидетельствует, что это печальное лидерство Санкт-Петербург делит с Москвой, Воронежем и Ростовом на Дону, т. е. столицами российских регионов наиболее привлекательными для мигрантов.
23 В настоящее время в младших классах петербургских школ дети мигрантов составляют уже 50 % (См. об этом: Лутова С. К. Национальная политика в современном Санкт-Петербурге: приоритеты и проблемы. СПб., 2006. С. 135).
24 См.: ДеминцеваЕ. Иммигрантские сообщества: опыт Франции // Россия в глобальной политике. 2006. № 5. Т. 4. С. 106-107.
