CC BY
69
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 6 (1), с. 341-345
УДК 82.09
ЭТИКО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ РАННЕГО ТВОРЧЕСТВА Н.А. КЛЮЕВА: СБОРНИК «СОСЕН ПЕРЕЗВОН»
© 2012 г. И.В. Кудряшов, О.А. Клевачкина
Арзамасский государственный педагогический институт им. А.П. Гайдара
kiv.arz@yandex.ru
Поступила вродакцию 14.06.2012
На материале первого сборника стихов Н.А. Клюева «Сосен перезвон» анализируются основополагающие этико-эстетические принципы раннего творчества поэта, связанные с осмыслением предназначения поэта и природы поэтического дара, в аспекте наследуемой литературной традиции.
Ключовыо слова: Клюев, Пушкин, сосен перезвон, пушкинская традиция, этико-эстетические принципы, поэтический дар, миф о поэте, новокрестьянская поэзия.
«Сосен перезвон» - первый поэтический сборник Н.А. Клюева, увидевший свет в конце
1911 года в московском книгоиздательстве К.Ф. Некрасова. Не касаясь дискуссионного вопроса о следах ученичества «молодого автора», усматриваемых литературоведами в сборнике «Сосен перезвон», заметим, что уже в первой книге стихов олонецкого поэта в полную силу проявилась необычность его таланта. В предисловии к сборнику Валерий Брюсов первым из критиков обратил внимание на уникальность поэтического таланта Клюева, данного ему от природы, выразившуюся в свободе поэтического самовыражения, цельности и красоте создаваемого поэтического мирообраза: «Поэзия Н. Клюева похожа на этот дикий, свободный лес, не знающий никаких «планов», никаких «правил». <...> Современному читателю иные стихотворения представляются похожими на искривлённые стволы, другие покажутся стоящими не на месте или вовсе лишними; но попробуйте убрать эти недостатки, - и вы невольно убьёте в этих стихах самую их сущность, их своеобразную, свободную красоту. Поэзию Клюева нужно принимать в её целом такой, какова она есть, какой создавалась она в душе поэта.» [1, с. 5-6].
В стихотворениях, вошедших в первый сборник поэта, ещё нет присущей произведениям Клюева 20-30-х годов символической, образной и метафорической насыщенности, необычайной глубины и многоярусности идейносмысловых пластов (по Клюеву, «поддонных», «потаённых смыслов»). Это отнюдь не умаляет художественных достоинств и литературного значения первого сборника стихов «олонецкого песнописца». Напротив, «Сосен перезвон» является по-своему уникальным и в значительной
степени репрезентативным материалом как для осмысления становления индивидуального поэтического стиля Клюева в целом, так и для уяснения роли в этом сложном процессе литературных влияний современников и предшественников в частности.
Ни в одной из последующих книг стихов Клюева так явственно сквозь авторский голос не проступают иные голоса: Кольцова, Пушкина, Тютчева, Трефолева, Бальмонта, Блока, с которыми начинающий поэт ведёт литературнотворческий диалог на страницах своего первого сборника. Особо отметим, что диалогический характер обращения Клюева к опыту других авторов в «Сосен перезвоне» обусловлен не только естественным желанием молодого поэта утвердиться в литературной среде, громко заявить о своей индивидуальности, но и, главным образом, сознанием причастности к современному искусству слова, свидетельством кровного родства собственного творчества с богатейшей отечественной литературной традицией. Уже в первом сборнике стихотворений особенность поэтической манеры Клюева проявилась в ориентации на диалог с представителями разных поэтических направлений и литературных эпох. Отмеченная специфика творческого стиля молодого поэта в последующие годы значительно разовьётся и станет характерной, узнаваемой особенностью поэтической манеры Клюева периода 20-30-х годов прошлого столетия, что совершенно справедливо было замечено исследователем С.И. Субботиным в работе «Николай Клюев - читатель Л. Трефолева и П. Якубовича»: «И в ранние годы, и в годы зрелости Клюев не раз создавал стихотворения, каждое из которых по сути было откликом на то или иное определённое сочинение (или группу сочинений) другого автора» [2, с. 163].
Диалогичность художественного сознания «олонецкого гусляра» выразилась в таком характерном для Клюева приёме, уходящем корнями в поэтику древнерусской словесности, как скрытое цитирование сочинений своих литературных предшественников. Так, С.И. Субботин, анализируя истоки раннего творчества Клюева, обращает внимание на то, что «в ранних стихотворных опытах Клюева <.> проявились <.> элементы поэтики той литературы Древней Руси, на которой воспитывался будущий поэт. В самом деле, одна из основных черт этой поэтики - постоянное употребление скрытых цитат...» [2, с. 175].
Поэтический приём цитации чужого текста всегда соотнесен с обращением к опыту литературных предшественников. Однако лишь у немногих поэтов, к числу которых относится Клюев, данный приём становится характерным принципом поэтики, отличительным свойством поэтического сознания. Одним из наиболее ярких поэтов XIX века, в чьём творчестве данный приём относится к отличительным принципам, присущим поэтической манере, был предшественник Клюева Ф.И. Тютчев, за лирикой которого справедливо закрепилось в литературоведении название «поэзия о поэзии». «Тынянов резонно считал «цитирование» принципом поэтики Тютчева («стихи по поводу стихов», «поэзия о поэзии»). Мысль о литературности стихов Тютчева всё чаще звучит в работах о нём», -пишет петрозаводский исследователь В.Н. Сузи [3, с. 12-13]. Уже с первых шагов в большой литературе Клюев воспримет эту особенность тютчевской поэтики, возведя обращение к чужому литературному тексту на уровень принципа собственной эстетической концепции.
На начальном этапе творчества осмысление Клюевым богатейшего опыта своих литературных предшественников закономерно было сопряжено с ответом на основополагающий вопрос о собственном предназначении как поэта: «Кем является поэт в мире и для мира?» И вышедший первый сборник поэта «Сосен перезвон» стал таким «ответом». Уникальность книги стихов «Сосен перезвон», придавшая ей неповторимое лицо, во многом была уже предопределена тем, что этот сборник в соответствии с замыслом автора должен был стать своеобразным «свидетельством», заявляющим о рождении нового поэта, который пришёл в мир литературы с уже сформировавшимся сознанием собственного поэтического предназначения. Увидевшая свет первая книга сочинений Клюева, бесспорно, стала таковой, т. к. значительную часть сборника составили произведения, содержащие программные установки молодого поэта.
К ним относятся, например: «Есть то, чего не видел глаз.», «Я был в Духе в день воскресный.», «Я был прекрасен и крылат.», «Верить ли песням твоим.», «Я болен сладостным недугом.», «Г олос из народа», «Пахарь» и др.
Для Клюева, делающего первые шаги в большой литературе, осмысление предназначения поэта и природы поэтического дара в стихотворениях, составивших сборник «Сосен перезвон», стало значительной вехой на пути дальнейшего творческо-личностного роста.
Обратимся к стихотвореням книги «Сосен перезвон» и в аспекте заявленной в заглавии темы работы обозначим основополагающие поэтические принципы творчества молодого Клюева.
В программном стихотворении «Есть то, чего не видел глаз... » Н. Клюев размышляет о таинственном и непостижимом мире поэзии и предназначении поэта: «Есть то, чого но видол гла5, / Но уловляло вочно ухо: / Цвоты, лучистой, чом алма5, / И дали, при5рачноо пуха» [1, с. 17]. Следы влияния романтической поэзии и символизма отчётливо просматриваются в произведении: лирический герой сквозь завесу реальности прозревает иной мир - мир истинной и вечной красоты. Через созерцание совершенного мира красоты герою открываются сокровенные тайны бытия. Способностью к проникновению в мир абсолютной красоты, открывающей «потаенные» секреты бытия, наделены, по Клюеву, лишь избранные - поэты, т. к. им одним дан дар особого миросозерцания. Обретение этого дара лирическим героем-поэтом рисуется Клюевым как священнодействие приобщения к красоте, как особый ритуал причастия, в котором таинство обретения героем нового поэтического миросозерцания происходит после обряда причащения «волшебным вином»: «Но ость волшобноо вино - / Продлить чарую-щоо вочно. / Его испив, номоркнущ я, / В полёто вромони бо5лотон...» [1, с. 17]. Приобщившись к нетленному миру красоты, поэт стремится запечатлеть её в своём творчестве. Именно через творческое самовыражение происходит освобождение поэта из-под власти времени: поэзия, сопряжённая с вечной красотой, дарует поэту бессмертие в памяти народной.
Клюевская концепция поэта многими чертами сродни пушкинской. Олонецкий поэт так же, как и Пушкин в сочинении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный.», всецело осознаёт значение собственного творчества и, в первую очередь, его «немеркнущую» значимость для потомков. Пушкинское понимание собственного поэтического творчества как созидаемого «нерукотворного памятника», воспринятое
Клюевым уже в ранней лирике, крестьянский поэт сохранит на протяжении всего творческого пути, и оно гармонично войдёт в состав оригинальной системы этико-художественных принципов поэта.
И для Пушкина, и для Клюева, бесспорно, ценностно-приоритетным было решение вопроса о предназначении поэта. В творчестве обоих художников слова поэтический дух определяется как нечто изначально вечное, не подверженное небытию забвения: даже после физиологической смерти поэт продолжает жить в своих творениях, а значит, остаётся бессмертным. Сравним: «Нот, весь я но умру - душа в 5авотной лиро /Мой прах пороживёт и тлонья убежит...» (Пушкин, «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...») [4, с. 424] и «Но ость волшебное вино / Продлить чарующее вочно. / Его испив, номорк-нущ я, / В полёте времени бо5лотон...» (Клюев, «Есть то, чего не видел глаз.») [1, с. 17].
Лирический герой анализируемого клюев-ского стихотворения, подобно герою пушкинского «Пророка», наделён особенным даром «глаголом жечь сердца»: вести за собою людей, указывая им верный путь в бурном житейском море: «И всем, кого томит тоска, / Любовь и бренные обеты, / Зажгу с высот материка / Путеводительные своты» [1, с. 17].
Образ неспокойного, бушующего моря, символизирующий жизнь, архетипичен в мировой поэзии. Сюжет о поэте-пловце, пересекающем опасные бурные воды, относится в литературе к традиционным и встречается у авторов разных историко-литературных эпох. Клюевский образ поэта-пловца, пересёкшего грозный океан, коррелирует с образом певца Ариона из одноимённого стихотворения Пушкина. Лирический герой стихотворения Клюева так же, как и пушкинский «таинственный певец», видит своё предназначение в спасительном служении людям. Он устремлён к берегам таинственного материка, чтобы на его возвышенности зажечь «путеводительные светы» и тем самым указать людям путь к спасению от неотвратимой гибели. Пение гимнов пловцам пушкинским Арио-ном - это тоже не что иное, как действие «таинственного певца», исполняющего долг спасительного служения людям, в данном пушкинском тексте - пассажирам челна, управляемого «кормщиком умным». И несмотря на то что в пушкинском сочинении гибнут и челн, и все его пассажиры, чудом выживший «певец» до конца исполнил свой спасительный долг и, что важнее, уже выброшенный грозою на берег после кораблекрушения не утратил веру в своё спасительное предназначение как поэта: «Я гимны прежние пою / И ри5у влажную мою / Сушу на солнце под скалою» [4, с. 58].
Современники Клюева в воспоминаниях не раз отмечали его нескрываемую страстную религиозность [5; 6]. Поэтому не случайно, что осмысление Клюевым предназначения поэта и сущности природы поэтического дара сопряжено с религиозно-библейским представлением о поэте - избраннике Божием, поэте - пророке грядущего Царства Божия. В художественном сознании Клюева поэт - избранник Божий, благословенный свыше на великое дело спасительного служения людям провидец. Данное клюев-ское понимание поэта и природы его дара наиболее полно воплотилась, например, в программном стихотворении «Я был в Духе в день воскресный.», также вошедшем в сборник «Сосен перезвон». Идейно-тематическая и образно-поэтическая близость произведения Клюева с «Пророком» Пушкина объясняется не только общим библейским первоисточником, к которому восходят оба сочинения поэтов, но и в немалой степени заметным пушкинским влиянием на текст новокрестьянского поэта. Так, лирические герои Пушкина и Клюева проходят тождественные этапы духовного преображения: первоначально авторами даётся некое необычное «исходное состояние» героя (сравним: «Я был в Духе в день воскресный, / Осононный высотой.» у Клюева [1, с. 24] и «Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился.» у Пушкина [4, с. 30]), затем следует центральная в обоих произведениях сцена преображения героя высшими силами: в обоих произведениях божественными посланниками -ангелами (сравним: «С начертаньем белый камень / Мне вручил Архистратиг» у Клюева [1, с. 24] и «И шестикрылый серафим / На перепутье мне явился» у Пушкина [4, с. 30]) и финальное обретение пророческого дара героем-поэтом как следствие ангельского воздействия, как результат сакрального предопределения («Ворон ангела глаголу <...>/ Я сошёл к 5омному долу, /Полон 5вуков и огня» у Клюева [1, с. 25] и «И Бога глас ко мне во55вал: / <...> Глаголом жги сердца людей» у Пушкина [4, с. 30-31]).
В то же время, в отличие от пушкинского произведения, в начальной сцене которого лирический герой предстаёт томимым «духовной жаждою», т. е. испытывающим мучительную духовную потребность, в тексте сочинения Клюева герой, поэт, напротив, находится «в Духе», всецело преисполнен им: «Я был в Духе в день воскресный, / Осононный высотой, / Про-свотлонно-бостолосный / И младенчески простой» [1, с. 24]. Если в пушкинском тексте «томление» героя становится побудительной причиной к его преображению, то в клюевском такой причиной является прямо противоположное состояние - миротворительная наполненность духа героя.
Герой и у Пушкина, и у Клюева обретает недоступную обыкновенному человеческому восприятию способность к иному мировидению. Однако если пушкинский пророк, как известно, открывает заново мир с помощью «шестикрылого серафима», то клюевский герой иные способности обретает благодаря своей непосредственной сопричастности к «Духу», к Божественной сущности: «Видел ратей колесницы, / Судный жертвенник и крест, / Ука5ующой десницы / Путеводно-млечный перст» [1, с. 24]. Обратим также внимание на то, что в «Пророке» появляющийся уже в первых строках посланник Бого серафим совершает некий сакральный обряд, преображающий героя, а в «Я был в Духе в день воскресный.» явление «Архистратига» происходит уже после «прозрения» лирического героя, обретения им пророческого дара. В отличие от пушкинского серафима, он является не исполнителем священнодействия, а исключительно Божественным посланником - вестником обретения поэтом пророческого дара, вручающим герою каменную скрижаль с божественной заповедью его нового предназначения: «Источая кровь и пламень, / Шестикрыл и многолик, / С начертаньем белый камень /Мне вручил Архистратиг» [1, с. 24].
Оба анализируемых текста поэтов содержат «воззвание» Бога к лирическому герою. В пушкинских строках «бога глас» непосредственно побуждает героя к действиям по спасительному изменению окружающего мира - «восстань», «виждь», «внемли», «глаголом жги сердца», базирующимся на установке «исполнись волею моей». В произведении Клюева иначе: слова небесного посланника, обращённые к поэту-пророку, воспроизводят начертанную на «белом камне» божественную заповедь: «Архистратиг» передаёт герою содержание послания Бога, в котором даётся религиозно-нравственное назидание, побуждающее к духовному совершенствованию самого героя-поэта («И ска5ал: «Венчайся белым / Твердокаменным венцом, / Будь убог и томен толом, / Светел духом и лицом»» [1, с. 24]). Незыблемость предначертания и непреходящая ценность божественного завета в конце монолога Архистратига подчёркиваются предупреждающими сомнения героя словами: «Япасти но перестану / С высоты свои стада» [1, с. 25].
Различие установок, данных Богом поэтам, во многом обусловило финалы произведений. Пушкинский «Пророк» завершается взывающим «гласом» Бога к поэту-провидцу, а клюев-ский текст - описанием «сошествия» обновленного героя «к земному долу» для исполнения сакральной миссии поэта: «Ворон ангела глаго-
лу, / Вдохновившему меня, / Я сошёл к 5омному долу, / Полон 5вуков и огня» [1, с. 25]. Эта финальная строфа произведения Клюева явственно перекликается с текстом другого произведения Пушкина, со стихотворением «Поэт: («Пока не требует поэта...»)», в котором автором показан вдохновенный Богом певец, переполняемый звуками рождающихся в душе стихов: «Бежит он, дикий и суровый, /И 5вуков и смятенья полн, / На берега пустынных волн...» [4, с. 65]. В противоположность пушкинскому персонажу поэт у Клюева, исполненный вдохновения, не ищет творческого уединения, а, напротив, из «надмирной» сферы сходит «к земному долу», всецело устремлён к земному, в мир людей, для исполнения Божественного предначертания.
«Надмирным жилищем» в поэзии Клюева именуется небесный мир - мир Бога и ангелов, прародина поэтов, а также небесная обитель, куда возвращаются души поэтов, исполнивших Божественное предназначение на земле. В стихотворении «Я был прекрасен и крылат... » Клюев даёт читателю сборника «Сосен перезвон» ключ к разгадке тайны о небесном происхождении поэтов: «Я был прекрасен и крылат / В надмирном ангелов жилище, / И райских кринов аромат / Мне был усладою и пищей» [1, с. 31]. Еще с пушкинских времён в отечественной поэзии прочно утвердился миф об ангельском происхождении поэтов, уходящий корнями в античную мифологию и словесное искусство. Уже в первом сборнике стихов Клюев демонстрирует преемственность мифа отечественной поэзии первой трети XIX века о небесном происхождении поэтов, коренящегося в убеждении, что поэты - это спустившиеся с небес и обретшие человеческую плоть ангелы (духи), посланные Всемогущим для спасения гибнущего в грехе человеческого рода и обретения утраченного рая - Царства Божия. Лирический герой-поэт его ранней лирики - избранник Божий, покинувший рай ангел, посланный Создателем на землю с великой миссией примирения человека с Богом: «Я был прекрасен и крылат /В надмирном ангелов жилище, /<...> / Блаженной родины лишён, / И человеком ставший ныне, /Люблю я сосен поро5вон, / <...> /И чтоб похитить человек / Венец Со5датоля но тщился, / За что, отверженный на вок, / Я рая светлого лишился» [1, с. 31-32]. Для героя-поэта Клюева, призванного исполнить божественное предназначение, характерно сознание необходимости самопожертвования. Он по воле Всевышнего «лишён» блаженной родины (рая), и в этом заключается его «священная жертва», которой требует от поэта Бог ради спасения человеческого рода. В клюевской трактовке жерт-
венного предназначения поэта отчётливо видны следы влияния пушкинского стихотворения «Поэт: («Пока не требует поэта.»)», в котором таинство творческого акта соотнесено со священной жертвой, требуемой от поэта античным божеством: «Пока но требует поэта / К священной жертве Аполлон.» [4, с. 65]. Пушкинский мотив «священной жертвы», приносимой поэтом, нашедший отражение в первом сборнике стихов Клюева «Сосен перезвон» во многом предопределит направление дальнейшего творческого развития «олонецкого песнописца», в том числе и выход в московских изданиях журналов «Новая Земля» и «К Новой Земле» в
1912 году сразу двух следующих сборников поэта «Братские песни: Книга вторая» [7] и «Братские песни: Песни голгофских христиан» [8], в основу которых ляжет близкая Клюеву идея жертвенного, голгофского искупления как акта «творческого усилия всей земли» [7, с. 8].
Оторванный от небесной родины поэт в раннем творчестве Клюева испытывает чувство постоянной тоски, вызванное необходимостью разлуки с «надмирным ангелов жилищем». Тоска поэта по небу в лирике Клюева обусловлена «огнём религиозного сознания» автора, его страстным стремлением к обретению Царства Божия, что было справедливо отмечено ещё Валерием Брюсовым в предисловии к сборнику «Сосен перезвон». В моменты творческого вдохновения, приношения «священной жертвы» герой-поэт Клюева преображается: выступает его подлинная ангельская сущность и «огнекрылая душа» поэта, утоляя тоску, воспаряет к небу, в «надмирную» сферу, чтобы затем, приобщившись к ней, неземной красотой своего «песнопения» изменить греховную природу человека и тем самым спасительно приобщить его к Царству Божию. Тема деятельного духовного преображения жизни стала основной не только в ранней лирике сборника «Сосен перезвон», но и главной темой всего поэтического творчества Николая Клюева.
Таким образом, основополагающие этикоэстетические принципы раннего творчества Клюева, нашедшие выражение в его первом сборнике стихов «Сосен перезвон», базируются на восприятии пушкинской традиции осмысления предназначения поэта и природы поэтического дара, что во многом предопределило направление творческой эволюции «олонецкого песнописца». Миф о поэте, укрепившийся в отечественной поэзии в пушкинскую эпоху, в ранней лирике Клюева получает дальнейшее развитие и наполняется новыми оттенками звучания, демонстрируя оригинальность художественного сознания и незаурядность дара певца Олонецкого края.
Список литературы
1. Клюев Николай. Сосен перезвон. / Предисл. Валерия Брюсова. Изд. 2-е. М.: Книгоиздательство К.Ф. Некрасова, 1913. 72 с.
2. Субботин С.И. Николай Клюев - читатель Л. Трефолева и П. Якубовича: Об истоках раннего клюевского творчества // Николай Клюев: Исследования и материалы. М., 1997. С. 163-182.
3. Сузи В.Н. Пушкинский контекст в русской
литературе: Монография. Петрозаводск: Изд-во
ПетрГУ, 2010. 148 с.
4. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений, 1837-1937: В 16 т. Т. 3, кн. 1. Стихотворения, 18261836. Сказки. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. 635 с.
5. Николай Клюев глазами современников / Сост., подготовка текста и примеч. В.П. Гарнина. СПб.: Росток, 2005. 352 с.
6. Николай Клюев. Воспоминания современников / Вступ. ст. Л.А. Киселёвой; сост., справки об источниках текстов и указатель имен П.Е. Подберёзкиной; коммент. Л.А. Киселёвой при участии Т.А. Кравченко, Мишеля Никё и С.И. Субботина. М.: Прогресс-Плеяда, 2010. 888 с.
7. Клюев Николай. Братские песни: Книга вторая / Вступ. ст. В. Свенцицкого. М.: Новая Земля, 1912. 61 с.
8. Клюев Николай. Братские песни: Песни гол-гофских христиан. М.: К Новой Земле, 1912. 16 с.
ETHICAL AND AESTHETIC PRINCIPLES OF N. A. KLYUEV'S EARLY WORKS:
THE COLLECTION OF POEMS «THE CHIMES OF THE PINE TREES»
I. V. Kudryashov, O.A. Klevachkina
The authors present their analysis of the main ethical and aesthetic principles of N.A. Klyuev's early works. These principles are associated with the understanding of the poet's purpose and the nature of the poetic gift, in terms of the inherited literary tradition. The analysis is based on the material of the first collection of poems by N.A. Klyuev, «The chimes of the pine trees».
Keywords: Klyuev, Pushkin, chimes of the pine trees, Pushkin's tradition, ethical and aesthetic principles, poet's talent, the myth of the poet, new peasant poetry.
