CC BY
252
В ПОМОЩЬ АСПИРАНТУ
)
В. ПОРУС, профессор
ГУ - Высшая школа экономики
Прозвучавший в 1921 г. афоризм Л. Витгенштейна «О чем невозможно говорить, о том следует молчать » был принят неопозитивистами так всерьез, что вопрос о научности этики и, тем более, о ее месте в их философии науки не мог быть поставлен. Этическими могут быть переживания и чувствования, но не научно значимые суждения. Даже если под этикой понимать «дескриптивную » науку, описывающую и обобщающую то, как люди оценивают свои и чужие действия, но не претендующую на универсальные нормы, которым люди якобы должны подчинять свое социальное поведение, все же надо признать, что эта наука слишком далека от логической прозрачности и эмпирической обоснованности, то есть от методологического совершенства, как его понимали неопозитивисты. Кроме того, что могла бы этика предложить позитивистской философии науки? М. Шлик, правда, замечал, что философия и наука «неотделимы друг от друга»: «Исследование природы не говорит о философии, но несет ее в себе »1. Но из того, что наука «несет в себе» философию, следует ли, что она также несет в себе и этику? Конечно, все дело в том, что это за философия. Если ей дозволено (под угрозой отлучения от сферы осмысленного знания) заниматься только «установлением значений »2, то ни о каком месте этики в философии науки не может быть и речи.
В «критическом рационализме»К. Поп-пера эта тема звучала иначе. И. Лакатос не случайно называл требование «фальсифи-кационизма» - считать научными только эмпирически опровержимые предложения - «кодексомнаучной чести»3. Если выполнение этого требования является условием научной рациональности, то за ученым выбор: принимать такое условие или нет - и
Этика науки в структуре философии науки*
выбор оправдывается только этически. К. Поппер говорил, что в основании рационалистического «настроя» лежит «иррациональная вера в разум »4. Термин не должен вводить в заблуждение: здесь нет никакого иррационализма. Чтобы стать участниками рациональной дискуссии, ученые обязаны признать над собой власть разумных начал. Это признание, как полагал Поппер, и есть исходная предпосылка методологических регулятивов, или, что то же самое, рациональный критицизм в науке совпадает с ее моральной регуляцией. Но в любом ином смысле этика не имеет отношения ни к методам, ни к содержанию науки, а следовательно, и к философии науки. Например, моральные терзания О. Гана из-за его личной роли в исследованиях, создавших возможность атомных бомбардировок, как и этическая эволюция А.Д. Сахарова, одного из создателей советской термоядерной бомбы и борца за права человека, никакого отношения к атомной и ядерной физике не имеют, хотя без понимающего описания этих переживаний, разумеется, не обойдется история науки ХХ в.
Это следствие из такого понимания задач и возможностей философии науки, когда содержание и функции последней ограничены анализом структуры научного знания или логики научного исследования, построением моделей научной рациональности, по которым определяются пути научного познания, каковые и указываются тем, кто по какой-либо причине их не видит или не хочет видеть.
Но если этика науки все же находит свое место в философии науки, то это вытекает из иного понимания задач и воз-
" Статья подготовлена при поддержке РГНФ, грант 06-03-00301а.
можностей последней, ее содержания и структуры.
Когда наука стала профессиональной деятельностью, касающейся основных интересов общества и государства (в сферах экономики, политики, образования, здравоохранения и обороны), и получила определяющую роль в культуре, ее философский анализ вышел за рамки гносеологии и потребовал особого дисциплинарного статуса. Характер новой дисциплины зависел от «самоопределения» философии по отношению к науке, с одной стороны, и от развития науки, ее важнейших результатов, их мировоззренческого смысла и практических последствий, с другой. Философия науки возникла на пересечении двух движений мысли - от философии к науке и от науки к философии.
Революция в естествознании (особенно в физике и биологии), развитие математики и математической логики в конце XIX -первой трети XX столетий привели к радикальным изменениям научнойкартины мира и взглядов ученых на характер и возможности научных исследований, обострили внимание к проблемам, традиционно интересовавшим философов (существование абстрактных математических объектов, природа пространства и времени, вероятность и детерминизм в научных объяснениях, онтологические допущения в космологических теориях, происхождение и направление развития жизни, наследственность и изменчивость в живой природе etc.). Философия должна была усвоить идеи новой науки и ее язык; рассуждения о науке без такого оснащения выглядели метафизической архаикой. Это касалось как эпистемологических и методологических проблем, так и характеристик науки - социального института, особой профессии с ее социальной и социально-психологической спецификой.
Стремление идти в ногу с наукой реали-зовывалось философами по-разному. Давали о себе знать претензии, восходившие к временам, когда философия считала себя если не «царицей наук», то во всяком слу-
чае «первой среди равных» в их сонме. Это питало скепсис ученых, сопоставлявших масштабы мировоззренческих и методологических вызовов науки с возможностями философов оценить эти вызовы и ответить на них. Р. Фейнман язвительно называл попытки «подсказывать» ученым смыслы их результатов «философией за чашкой чая»: «Эти философы всегда топчутся около нас, они мельтешат на обочинах науки, то и дело порываясь сообщить нам что-то. Но никогда на самом деле они не понимали всей тонкости и глубины наших проблем»5. Конечно, Фейнман не был противником философии, сам он глубоко понимал и ценил ее значимость для науки (именно философия, говорил он, позволяет ученому строить догадки о характере физических законов), но, по его мнению, философия - это горизонт, к которому устремлено движение науки, а не позиция, с которой можно делать «критические замечания», стоя в стороне от этого движения6. И он был прав. Определяющий вклад в философию науки ХХ в. (если под нею понимать совокупность гносеологических и онтологических проблем, связанных с развитием научного знания о природе, обществе и человеке) внесли физики, математики, биологи, химики, как, впрочем, и экономисты, социологи, историки науки и культуры, тогда как значительная часть профессионально-философских «интерпретаций » этого вклада представляла собой не многим более, чем пересказ или комментарий.
Очевидное несоответствие между стремительными рывками науки и попытками, часто неуклюжими, философов поспевать за ними усугубляло недоверие многих ученых к философии. К этому присоединялось осознание культурного кризиса, обострившееся на фоне исторических катаклизмов ХХ в. Ревизии подверглись не только прежние взгляды на природу и возможность ее познания, но и такие научные ценности, как «истина», «объективность» и «рациональность», стержневые в европейской культуре. Философия, разделившись на множество идейных течений, нередко сама была источником иррационализма и контр-
культурных мифов. Наука же, напротив, считалась оплотом рациональности, а ее революционное преобразование еще укрепило это мнение. Это и было подоплекой идеи «демаркации» между наукой и метафизикой: парадоксальным образом философия науки сосредоточилась на проблеме разграничения философии и науки.
К середине ХХ в. программа «демаркации » пришла в упадок. Её не удалось реализовать неопозитивистам и сочувствующим им сторонникам «научной философии». «Критический рационализм», сместивший поиск критериев научной рациональности с анализа языка науки и структуры научныхтеорий к «логике исследования», также не достиг «демаркационного идеала», хотя и положил начало сдвигу проблем и установок философии науки: науке уже не отводили роль бесспорного образца рациональности и культурного ориентирования, акцент был поставлен на исторической обусловленности познавательных ценностей и результатов.
Погружение в историко-культурный контекст, в котором определяются границы научной рациональности, роль и ценность науки, оказало влияние на проблемную ориентацию философии науки. В ее фокусе оказалась «гибкая» научная рациональность, сохраняющая, но не абсолютизирующая свой исторически изменчивый методологический и культурно-ценностный статус. В поисках такой рациональности философия науки последней трети ХХ в. шла по разным путям, сосредоточиваясь на отдельных аспектах науки и ее результатах. Среди них: логико-методологические исследования взаимосвязей между структурой научного знания и динамикой его развития; варианты решения проблем метаматематики и оснований теории множеств; выяснение границ применимости общей теории систем для анализа научного знания в его статике и развитии; дискуссии об «искусственном интеллекте», получившие новые стимулы благодаря развитию компьютерных наук; разработка «синерге-тической » философии науки, заимствующей и обобщающей идеи, разработанные в
теории сложных нелинейных систем с многовариантными возможностями эволюции, выбор из которых осуществляется благодаря «диссипативной самоорганизации» их элементов, а также попытки распространить эти идеи на максимально широкий круг природных и социальных систем. Параллельно шло обсуждение проблем социальной детерминации научных исследований и стиля научного мышления.
Постепенно оформилась двухчастная структура философии науки, сохранившаяся в общих чертах по сей день. Ее разделами стали: 1) совокупность «философских проблем фундаментальныхи частныхнаук » (от математики и естествознания до социальных и гуманитарных наук) и 2) философский анализ науки как формы познания, как профессиональной деятельности и соответствующего ей социального института7.
Философскими проблемами, «внутренними » для той или иной науки, заниматься всерьез, как уже было сказано, можно только будучи погруженным в ее содержание; в ином случае их обсуждение некомпетентно, а потому по меньшей мере бесполезно. Но вряд ли можно сомневаться (если только вынести «за скобки» крайние точки зрения, например старую идею О. Конта об исторической обреченности философии как архаической формы познавательного отношения к миру или реликты романтической критики научного мышления), что взаимодействие в профессионально-дисциплинарных рамках является условием развития как науки, так и философии. Разумеется, для этого нужны встречные движения - прежде всего научное образование философов и философское образование ученых, а также подвижки в культурно-ценностных ориентациях тех и других.
Главная предпосылка такого диалога -взаимный интерес; если философам есть что сказать ученым, а те, в свою очередь, акцентируют философский смысл своих результатов в языке, понятном философам, их диалог полезен для обеих сторон. Другое дело, когда ученые не ждут от филосо-
фов ничего, кроме пересказа научных идей, а философы пытаются навязать ученым стиль мышления и слова, чуждые последним. Тогда никакого толка от их дискуссий ждать не приходится.
Первый раздел философии науки тяготеет к дисциплинарной специализации (философия математики, философия физики и других естественных наук, философия права, философия экономики и т.д.) по вполне ясной причине: так устроена сама наука и, следовательно, философские исследования ее внутренней проблематики не могут не соответствовать этому устройству. В одно целое эти исследования объединяются двояко: с одной стороны, благодаря взаимосвязям самих наук, с другой - благодаря единству философской концепции, с позиции которой рассматриваются наиболее тонкие и глубокие, как говорит Р. Фейнман, проблемы различных наук.
Второй раздел - философское исследование науки как особого объекта, от логико-методологической до социальной и социально-психологической его граней - также имеет тенденцию к дисциплинарной дифференциации, но по другой причине. Поскольку каждая из этих граней составляет предметную область какой-либо специальной науки, объединение результатов такихнаук можно представить как цель комплексного, междисциплинарного исследования науки - «науки о науке », или «науковедения». При этом надо считаться с двусмысленностью при определении философского содержания этого исследования.
Философы претендуют на установление общих закономерностей научного познания в его историческом развитии и изменяющемся социокультурном контексте. Но как реализуются такие претензии? Наука - особая реальность. Ее исследование - дело специальных наук о науке: психологии научного исследования, социологии науки, истории науки, экономики науки, логики, методологии, теории управления, возможно, языкознания, теории систем... Вопрос: входит ли философия науки в этот перечень на равных8, то есть прибавляя к знаниям науковедческих дисциплин некое
свое, только ею и добываемое? Или же она играет роль эксперта-интерпретатора, задача которого в том, чтобы придать специально-научным знаниям о науке особый философский смысл? Но кому могли бы понадобиться заключения такого эксперта? Не растворяется ли философия науки в научных исследованиях науки, обнаруживая собственную беспредметность?9
Конечно, рассуждения философов о науке должны быть связаны с положительными знаниями о ней - это естественно. Точно в таком положении находятся философские исследования и других сложных объектов, таких как общество, человек, история, техника. Означает ли это, что «социальная философия», «философия человека», «философия истории», «философия техники» - сферы соответствующих междисциплинарных исследований? А слово «философия» в названии этих сфер -дань устаревшей традиции?
Согласимся: если философия лишь повторяет то, что ей подсказывают положительные дисциплины, в ней нет надобности. Если же она обладает собственной значимостью, нужно выяснить ее задачу, границы и состав. Тогда определится и характер ее отношений с «позитивными науками».
Место этики науки в философии науки зависит от статуса последней: является ли она философией или же комплексом нау-коведческих дисциплин. В первом из названных выше разделов это место находится в том случае, если этические проблемы рассматриваются как часть внутреннего содержания той или иной специальной области научного знания. Это один из признаков постнеклассической науки, которая «учитывает соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ценностно-целевыми структурами». При этом «эксплицируется связь внутринауч-ных целей с вненаучными, социальными ценностями и целями»10. «Современная наука - на переднем крае своего поиска - поставила в центр исследований уникальные, исторически развивающиеся системы, в
которые в качестве особого компонента включен сам человек. Требование экспликации ценностей в этой ситуации не только не противоречит традиционной установке на получение объективно-истинных знаний о мире, но и выступает предпосылкой реализации этой установки»11.
Примерами вхождения этических понятий в содержание научного знания могут служить биоэтика и экология. «Развитие биоэтических исследований приводит к радикальному переструктурированию традиционных интеллектуальных технологий самоидентификации человека, разрушает иллюзию естественной данности пределов человеческого существования и смещает сферу достоверного в этом вопросе из естественно-научного дискурса в область диалога между врачами и другими профессионалами, врачами и общественностью»12. Так, собственно научный - биологический, медицинский - дискурс ставит ученого перед выбором: какие из возможных границ человеческой жизни (моменты ее начала и конца) признать приемлемыми. От чего зависит такой выбор? От социального консенсуса, от культурных традиций, религиозных верований, этических ориентаций, преобладающих в обществе. Ученые, принимая такие решения, обусловливают их этими факторами. Но, будучи приняты, такие решения означают определение границ, до которых простирается власть над жизнью и смертью человека13. Этика и наука сращиваются в нераздельную смысловую сопряженность.
То же и в экологии. Н.Н. Моисеев подчеркивал, что принципы, обеспечивающие коэволюцию человека и биосферы, могут быть сформулированы (рассчитаны) с достаточной точностью при помощи методов, какими располагает современная наука. Эти принципы следует принять как основу разумного поведения, и такое решение - за человеком, точнее, за организованным человечеством. Но это требует радикального изменения основных культурных ориентиров, в том числе - этических14. Экологическое знание, если оно не согласуется с волей большинства людей, с экологически ориентированной культурой, можно было бы уподобить зна-
нию закона всемирного тяготения в голове человека, выпавшего без парашюта с борта самолета. Однако это сравнение не вполне точно. В отличие от механики, законы которой действуют с неизбежностью и никак не зависят от этическихпринципов или культурных ориентаций людей (некогда Эпикур даже говорил, что законы природы более равнодушны к человеку, чем воля богов), реализация экологических «сценариев » предполагает участие в них людей с их волей и нравственностью. Экологическая система, в которую включен человек и существование которой зависит от его действий, является уникальной - другого мира учеловечества нет и, скорее всего, не будет, что бы ни говорили энтузиасты освоения космоса. Поэтому, отмечает И.К. Лисеев, совокупная общественная мысль, пройдя последовательно через стадии антропоцентрического, социоцентри-ческого, космоцентрического и даже биоцентрического подходов к формированию системы культурных универсалий, убедившись в том, что все они, по сути, ведут к экологической катастрофе, «все более склоняется к осознанию того, что доминанты, определявшие развитие техногенной цивилизации, дол-жныбыть заменены доминантами цивилизации экогенной »15. Такое изменение общественной мысли затрагивает не только отношение людей кэкологическому знанию, но и само это знание.
Примеры можно продолжить обращением не только к естественным (биомедицина, генная инженерия, науки об искусственном интеллекте, нанотехнологии и т. п.), но, возможно, в еще большей мере -к социальным и гуманитарным наукам. Но дело не в числе примеров, хотя оно говорит о заметных тенденциях развития как науки, так и философской рефлексии. Мы видим, что этика науки - область, в которой происходит действительное сращивание философии и науки, результатом чего оказывается не странная химера, а гармоническое целое. Сказать более, в этом взаимопроникновении философских и научных идей можно увидеть перспективу восстановления их единства, утраченного культурой. Если философские проблемы физики или
математики требуют понимания идей, методов и исследовательских перспектив этих наук прежде всего от философа, то этические проблемы, включенные в содержание науки, требуют уже в первую очередь от ученых философского мышления, а значит, и соответствующего образования. Словом, если говорить о «платформе», на которой могут сойтись в продуктивных дискуссиях ученые и философы, то более подходящую, чем этика науки, найти трудно.
Теперь об этике науки во втором разделе философии науки. Если ее задача - исследование моральной ответственности науки, специфики ее профессионального это-са, ее места в структуре общественной морали и воздействия на последнюю, а также моральных отношений в научных коллек-тивах16, то возможно ли решение подобной задачи философскими средствами? Можно ли говорить о том, что этика науки - область междисциплинарных исследований, в которой место философа не так очевидно, как, например, место социолога или психолога?
Пожалуй, наиболее известная концепция научного этоса была сформулирована в начале 40-х гг. ХХ в. социологом Р. Мер-тоном17. Позднее, кажется, ни одна философская работа по этой теме не обходилась без ссылок на его концепцию; но вывод о том, что комплекс этических норм и ценностей в науке является универсальным и обеспечивает ее существование как таковой, был им сделан на основании исторического и социологического анализа научных институтов (в их взаимодействии с социальными, идеологическими и религиозными институтами) с позиции методологического функционализма и в дальнейшем использовался при объяснении различных социальных дисфункций, в особенности тех, которые вызываются разрывом между целями культуры, с одной стороны, и возможностями социальных институтов обеспечивать достижение этих целей. Одним философам эта концепция нравилась, другие ее критиковали (за утопичность и несоответствие историческим реалиям на-
уки), но и те, и другие искали в наблюдениях и выводах Мертона подкрепления своим мыслям о науке и этике ученых, а потому и придавали его концепции собственно философский смысл. Это напоминает участь историка науки Т. Куна, которого причислили к философии науки ХХ в. и даже сделали одним из ее корифеев: одни затем, чтобы найти в его концепции аргументы в пользу релятивизма, другие - чтобы на ее примере показать пагубность последнего для научной рациональности, третьи - чтобы наконец перевести отвлеченные философские рассуждения на язык историко-научного исследования18. Кстати, концепция Т. Куна, если ее рассматривать в социологическом аспекте, стоит в конфликте с концепцией нормативного этоса науки Р. Мертона, также выведенной из наблюдений социолога за генезисом и развитием новоевропейской науки. Является ли этот конфликт внутренним для социологии науки, или расхождение теоретических позиций - следствие философских разногласий?
Например, «организованный скептицизм», отмеченный Мертоном как фундаментальное требование к поведению ученых, если его трактовать широко, должен означать этически фундированную готовность ученого поставить под сомнение основы своей науки, если к тому подвигают опыт и логика, а если эти основы - мнения высших научных авторитетов, то моральным будет отказ от этих мнений ради истины.В концепции Куна «нормальный» ученый вполне морально наступает на горло своему скептицизму и лезет из кожи вон, чтобы продемонстрировать всесилие «парадигмы» (а значит, и правоту господствующих мнений) при решении задач-головоломок. Но К. Поппер видел в этом моральное уродство, заслуживающее снисхождения, только если допустить, что ученый «плохо обучен» или является «жертвой индоктринации». Больше того, он называл это уродство большой опасностью «для науки и, возможно, для нашей цивилизации »19, имея, конечно, в виду взаимосвязь между «критическим рационализ-
мом » и демократией, которую, ему казалось, разрушает как догматизм куновской «нормальной науки», так и его изнанка -релятивизм.
Такова позиция философа: оценивать выводы социологов и историков, сопоставляя их со своими (теоретическими) представлениями о том, чем должна являться наука. Но для удержания философской позиции необходимо, как минимум, ее иметь (а не брать в лизинг у специальных наук о науке). Тогда она может оказывать влияние и на споры специалистов. Например, в 70-х гг. известный теоретик менеджмента И. Митрофф, изучив действия группы ученых-селенологов, сделал вывод о том, что их этос прямо противоположен тому, который Мертон считал свойственным науке как таковой (вместо «универсализма» - «партикуляризм», вместо «бескорыстности» - «скаредность», вместо «организованного скептицизма» - «организованный догматизм» и т. п.)20. Вряд ли разумно трактовать этот вывод в том духе, что за тридцать лет после работ Мертона этические принципы ученых сменились на противоположные. Скорее, поменялись философские взгляды на характер научной работы, представления о социальных и культурных функциях науки, что изменило интерпретацию наблюдаемого поведения ученых. Именно такие изменения наметились в философских дискуссиях 6070-х гг., в которых громко звучали голоса критиков абстрактно-рационалистического идеала науки (П. Фейерабенди др.).
А вот точка зрения психологов: этические нормы ученых - не императивы, а образцы-ориентиры, предназначенные не для того, чтобы им безоговорочно следовать, но чтобы уменьшать возможное зло как следствие отступления от них. Между этическими идеалами мертоновского типа и реальным поведением ученых есть существенный зазор, и осознание этого факта предо хра-няет как от этического ригоризма, так и от этического релятивизма. «Мифы о науке -это полезные иллюзии, без которых ее мораль не могла бы существовать »21. Можно было бы уподобить отношение этических
норм, провозглашаемых наукой, к «закулисной » жизни ученых, отмеченной субъективностью, пристрастностью, как и другими «антимертоновскими » чертами, отношению между сознательным и бессознательным в психике человека. «Как и бессознательное отдельного человека, «бессознательное» науки является вместилищем запретных инстинктов, желаний и намерений и поэтому подавляется сознанием. Но одновременно оно - источник жизненной энергии, незаменимая форма мышления и основа творчества»22. Конечно, это не согласуется с моделями науки, базирующимися на «абсолютистских» представлениях о научной рациональности23, но зато соответствует «функциональной » методологии науковедческих(в том числе -психологических) исследований: «Рациональны и субъективность ученых, и отрицающие ее мифы, и живучесть этих мифов в самосознании науки, и их разрушение ее критической рефлексией. Но это - рациональность особого рода, к которой мышлению, воспитанному на мифах о науке, предстоит долго привыкать»24. Является ли эта точка зрения на этику науки проекцией психологического анализа, или же, напротив, сам этот анализ является проекцией философских дискуссий по проблемам научной рациональности?
Наука как объект научных исследований является уникальной исторически развивающейся системой, необходимым компонентом которой является человек. В.С. Степин называет такие объекты «человеко-размерными» комплексами, отмечая, что их изучение связано со стратегией их преобразования, что прямо затрагивает гуманистические ценности25. Это, на мой взгляд, верно по отношению к самой науке не менее, чем к иным социальным и природным объектам. Особая сложность в том, что наука представляет собой «систему с рефлексией », то есть научное исследование самой науки способно оказывать воздействие на то, что исследуется, а это, в свою очередь, меняет рефлексию, и получается порочный круг. В таких случаях возникает желание найти «надрефлексивную » позицию, с ко-
торой можно было бы наблюдать, объективно фиксировать и теоретически моделировать работу «саморефлектирующей» си-стемы26. Возможно, философия науки -это и есть парадоксальное совмещение рефлексивной и надрефлексивной позиций, которое реализуется именно благодаря взаимопроникновению философских и специально-научных исследований науки. Думаю, наиболее ясным примером служит сращивание философско-этических и специально-научных исследований научного этоса. Отделить их друг от друга - что разорвать живую ткань организма.
В этом смысле разделение «внешнего» и «внутреннего» этосов науки является условным и скорее служит разметке участков исследования различными науковед-ческими дисциплинами. Взять, например, проблему ответственности ученых, бурно обсуждаемую в связи с возрастающей опасностью неконтролируемого научно-технического развития. С юридической точки зрения она тривиальна: ученые ответственны перед законом наравне с представителями любых иных профессий. Но профессиональная этика науки, в смысле Р. Мер-тона, является концентрированным выражением этических норм «открытого общества», в смысле К. Поппера. Значит, моральная ответственность ученого наступает, если эти нормы нарушаются и, что важно, осуждаются общественной моралью (плагиат, фальсификация данных, сокрытие истины по соображениям выгоды или карьеры и т. п.). Если же профессиональная этика науки понимается в духе И. Мит-роффа, то об особой моральной ответственности ученого вообще нечего сказать, зато можно меланхолически заключить, что наука не более и не менее моральна, чем общество, в котором она существует. С точки зрения, выраженной в упомянутом учеб-номпособии «Психологиянауки»,мораль-ная ответственность ученого - полезный миф, к которому надо относиться без особого напряжения; ученые тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. В любом случае речь идет о соотношении моральных принципов науки как профессии (или со-
циального института) и доминирующей общественной морали. Это становится проблемой тогда, когда происходит расщепление поведенческих ориентировок ученого, например, если его сознание мечется междудолгом гражданина и профессиональными ценностями, между привлекательностью стереотипов социального успеха и нравственной самооценкой. Но это значит, что речь идет о философской проблеме противоречивости нравственного выбора. Она выходит за рамки специально-научных исследований поведения ученых в ситуациях их профессиональной работы и рассматривается как частный случай проблемы противоречия между культурой как горизонтом ценностей, выступающих ориентирами свободного поведения людей, и цивилизацией как системой формальных условий такой ориентации27.
Философия науки есть самосознание всеобщего субъекта в сфере научного познания. Это означает, что ее главным предметом и конечной целью является не наука, а человек, осуществляющий познавательную деятельность в форме науки. Она рассматривает условия, смысл и формы человеческой свободы в сфере научного познания. Именно в этом аспекте философию науки интересуют и структура научного знания, и механизмы его изменения (роста), и методы, и язык науки, и научные институты, и нравственность, и социальная роль ученых, и отношения людей в научных коллективах, и многое другое, информацию о чем она, естественно, черпает из междисциплинарных (научных и метанауч-ных) исследований.
Что касается логико-методологических, онто-гносеологических, психологических, социологических и иных «традиционных» проблем философии науки, то они выступают как различные аспекты, проекции, ракурсы, звенья философского дискурса о человеческой свободе в сфере научного познания. Разумеется, с изменением этих аспектов и ракурсов меняется и дискурс. Характерным примером может служить участие этики в постнек-
лассической рациональности (в смысле В.С. Степина).
В философии науки К. Поппера, как уже отмечалось, логика исследования имеет этическую подоплеку. Но принятие методологических и этических норм, с ее позиций, предваряет процесс научного исследования, а их содержание никак не зависит от его результатов. Дело в том, что поп-перовская философия науки исходит из идеи «познания без познающего субъекта» (в том смысле, что характеристики субъекта лежат «по ту сторону» интереса философа науки, если они не совпадают с логико-методологическими предписаниями), а потому этические «переживания и чувствования» остаются за ее рамками и попадают, в лучшем случае, в «контекст открытия», но не в «контекст обоснования»(в терминах Г. Райхенбаха). Другое дело -философия науки, занимающаяся пост-неклассической наукой. Здесь на первом плане - проблема когнитивно-коммуникативной стратегии познания. Характеристики субъекта, участника такой стратегии, никак не могут быть вынесены за скобки. Среди них - даже такие трудноопределимые, как «настроения», нацеливающие ученого то на следование определенным нормам, то на их изменение28. Тем более важны его этические характеристики, поскольку они участвуют в формировании рациональности, которая уже не предшествует исследованию, а возникает в нем: «коммуникативный аспект (пространство морального поступка), необходимо сопряженный с познанием природной реальности, стал основой и условием:а)онтологического описания в трансдисциплинарном подходе; б) самого научного отношения к природе, которое из субъект-объектного все больше преобразуется в субъект-субъектное »29. Это означает, что рациональность и этика науки находятся в динамическом взаимодействии, изменяющем обе стороны. Свобода познающего субъекта выходит из противостояния рациональности и становится ее необходимым условием. Разумеется, это требует переосмысления познавательных идеалов науки - объективнос-
ти, истинности, доказательности, обоснованности научного знания, имеющих очевидную культурную значимость. Переосмысления, но не отбрасывания, к которому ведет постмодернистская интерпретация этого процесса. Но это иная тема.
Философия науки, рефлектирующая относительно постнеклассической науки, сама является фактором развития последней. Оба ее раздела обнаруживают свое единство, их проблематика переплетается и синтезируется. Процесс этот сложен и еще далеко не ясен, хотя есть попытки построить обобщающую модель, в которой едиными принципами охватываются исследования фундаментальных философско-методологических проблем специальных наук и исследования самого феномена науки. Такова, например, «синергетическая» философия науки, распространяющая принципы синергетики на объяснение «самоорганизующихся» природных и социальных систем, включая науку. Эти принципы рассматриваются «в качестве ядра методологии постнеклассической науки », которая «еще только становится, но уже достаточно эффективна, для того чтобы успешно моделировать процессы самоорганизации и саморазвития человекомерных систем»30. Об эффективности и границах применимости этой модели идут споры, полезные, поскольку они вынуждают это направление развиваться в условиях рациональной критики31. Проблема участия этики науки в построении и функционировании таких моделей является, на мой взгляд, одной из ключевых.
В1996 г. Дж. Хорган опубликовал книгу «Конец науки»32, получившую сенсационную известность33. Эпатирующий тезис автора: развитие науки подошло к рубежу, который можно назвать последним. Не в том, конечно, смысле, что научное знание достигло абсолютной полноты (это очевидная глупость), а в том, что науке незачем и не по силам переходить этот рубеж. Наступает вынужденная стагнация: существенного прогресса теоретических знаний не наблюдается, наука главным образом сосре-
доточена на прикладных проблемах, что обеспечивает ощутимые успехи в технологии, а общество согласно выделять для этого более или менее достаточные ресурсы. Но ни о каком ее экспоненциальном росте (занимавшем футурологов и фантастов в недавнем прошлом) нет и речи. Теоретические модели, использующие изощренную математику, становятся не более чем развлечениями «высоколобых» (сходными сирони-ческим восприятием искусства) и никому не нужны, кроме них самих. Например, математическая теория космических «черных дыр», скорее всего, никогда не понадобится людям ни для каких разумных целей. Какой в ней толк и почему нужно выделять средства на подобные исследования? Человечество теряет интерес к науке, слишком далекой от жизненного мира громадного большинства людей. Опасения, связанные с дальнейшим развитием научных знаний, перевешивают угасающую любознательность, наука утрачивает свои культурные позиции и превращается в экзотическую профессию. Реальность таких прогнозов Хорган пытается обосновать наблюдениями современных тенденций в физике, космологии, эволюционной биологии, математике, нейрофизиологии, почти не касаясь (что показательно) социальных и гуманитарных наук.
Можно отнестись к книге Хоргана как к журналистской болтовне, подогревающей эсхатологические ожидания. Но это не так. Независимо от целей и замыслов автора в его рассуждениях есть философский смысл. Если видеть в науке только инструмент для решения практических задач жизнеобеспечения человечества, так сказать, когнитивный фактор биологической эволюции, то рассуждения о ее «конце » имеют резон. В самом деле, идея бесконечной перспективы познания (а именно она пока еще определяет культурный смысл науки) выводит за пределы такого, с позволения сказать, прагматизма. И поэтому от нее можно отказаться, снабдив отказ щекотливым аргументом о чрезмерности притязаний науки, ихпринципиальной непосиль-ности для человечества34. Можно еще присовокупить популярный ныне призыв к ох-
ранению мировой тайны для сохранения духовности, якобы разрушаемой рациональной наукой. Собрание этих и подобных им аргументов - не плод скудоумия, а неизбежное следствие губительного для современной (европейской по генезису и мировой - по масштабу) культуры разрыва между ее универсалиями - Истины и Блага, смысл которых из-за этого разрыва низводится до пошлого приравнивания Блага к удовлетворению желаний «массового человека », а Истины - к инструменту его же воли к власти.
Для философии науки - это, возможно, самый серьезный вызов. Чтобы ответить на него, ей мало включить в свою структуру этику. По сути, она сама должна стать этикой -теорией свободного выбора культурных универсалий в сфере научного познания.
Примечания
1 Шлик М. Философия и естествознание //
Эпистемология и философия науки. -2004. - Т. I. - № 1. - С. 226.
2 Logical Positivism / Ed. by A. Ayer. - L., 1959.
- P. 86.
3 Лакатос И. Фальсификация и методология
научно-исследовательских программ. -М., 1995. - С. 17.
4 Поппер К. Открытое общество и его враги.
Т. 1. - М., 1992. - С. 67.
5 Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс М. Фейнма-
новские лекции по физике. Т. 2. - М., 1965.
- С. 23, 24.
6 См.: Фейнман Р. Характер физических за-
конов. - М., 1987.
7 Такая структура легла в основу почти всех
учебников, срочно подготовленных для реализации программ кандидатских экзаменов по истории и философии науки, утвержденных Минобрнауки РФ в 2004 г.
8 «Философия науки включается в науковеде-
ние - совокупность дисциплин, исследующих те или иные стороны науки» (Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. - М., 1998. - С. 9).
9 Этот вывод мог бы быть оспорен теми, кто
как раз и видит в философии науки некую разновидность специально-научного знания о науке, иначе говоря, одну из множества «когнитивных наук», или наук о мыслительных процессах. С такой точки
зрения философское происхождение этой разновидности -формальный признак, никак не влияющий на ее «современный» статус и функции.
10 Степин В.С. Теоретическое знание. Струк-
тура, историческая эволюция. - М., 2000. - С. 634.
11 Там же, с. 636.
12 Тищенко П.Д. Феномен биоэтики // Воп-
росы философии. - 1992. - № 3. - С. 111.
13 См.: Тищенко П.Д. Био-власть в эпоху био-
технологий. - М., 2001.
14 См.: Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера. -
М., 1990.
15 Лисеев И.К. Экологические императивы
современной цивилизации // Человек. Наука. Цивилизация. К 70-летию академика РАН В.С. Степина. - М., 2004. - С. 760.
16 Говорят о «внешней» этике науки (отно-
шения между наукой и обществом) и «внутренней» этике науки (отношения в рамках научных сообществ). См.: Фролов И.Т, Юдин Б.Г. Этика науки: проблемы и дискуссии. - М., 1986.
17 См.: Merton R. The Sociology of Science. -
Chi., 1973.
18 Т. Кун, сохраняя достоинство историка
науки, был не против, чтобы его концепцию считали философской (если уж так хочется философам). Во всяком случае, он заявлял, что его теория «раскрывает природу науки» и указывает путь, «по которому должны следовать ученые для того, чтобы их предприятие было успешным» (Кун Т. Структура научных революций. -М., 2001. - С. 266). Что же, если в решение такой задачи историк науки вносит более существенный вклад, чем философы, то отчего бы и не считать его историко-на-учную концепцию философской? Философам вообще свойственно зачислять всех, кто занимается их проблемами, по своему ведомству, а потом наивно удивляться тому, что в этом ведомстве все значимые вакансии уже заняты.
19 Поппер К. Нормальная наука и опасности,
связанные с ней // Кун Т. Структура научных революций. - С. 529, 530.
20 Mitroff I.I. The subjective side of science. A
psychological inquiry into the psychology of the Apollo Moon scientists. - Amsterdam, 1974.
21 Аллахвердян А.Г, Мошкова Г.Ю, Юревич
А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки. - М., 1998. - С. 290.
22 Там же.
23 См.: Порус В.Н. Парадоксальная рацио-
нальность // Рациональность на перепутье. Кн. 1. - М., 1999.
24 Аллахвердян А.Г, Мошкова Г.Ю, Юревич
А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки. - С. 290.
25 Степин В.С. Цит. соч. - С. 631.
26 См.: Розов М.А. В поисках Жар-птицы // Воп-
росы философии. - 2005. - № 6. - С. 71-72.
27 См.: Порус В.Н. Ответственность «двули-
кого Януса» (наука в ситуации культурного кризиса) // Высшее образование в России. - 2005. - № 12.
28 Киященко Л.П. Этос постнеклассической
науки (к постановке проблемы) // Философия науки. Вып. 11. Этос науки на рубеже веков. - М., 2005. - С. 48.
29 Там же, с. 49.
30 Буданов В.Г. О методологии синергетики
// Вопросы философии. - 2006. - № 5. - С. 79.
31 См.: Порус В.Н. Является ли наука самоор-
ганизующейся системой? // Вопросы философии. - 2006. - № 1.
32 Horgan J. The End of Science. Facing the Limits
of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. - Addison-Wesley, 1996. Русский перевод: Хорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. - СПб., 2001.
33 См.: Фоллмер Г. Конец науки? Размышления
о книге Дж. Хоргана «Конец науки» // Эпистемология и философия науки. - 2004.
- Т. II. - № 2; Балацкий Е.Б. Конец науки по Дж. Хоргану // Науковедение. - 2002. -№ 3 (15).
34 Так, говорят о чрезмерной дороговизне
науки, к тому же не обещающей практической пользы в обозримом будущем, приплетают сюда демагогическую заботу об интересах налогоплательщиков и упрекают ученых за аморальность самоудовлетворения за счет общества. Этот вздор не стоил бы критики, но в нем собраны в фокус ложные представления о ценности культуры и месте науки среди этих ценностей. Обнаружение этой лжи
- задача философии культуры и философии науки.
g
