CC BY
50
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 18. СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ. 2011. № 1
СОЦИОЛОГИЯ НАУКИ И ОБРАЗОВАНИЯ
А.К. Мамедов, докт. социол. наук, проф., зав. кафедрой коммуникативных систем социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова*
ЭТИЧЕСКИЕ ПАРАМЕТРЫ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ (ОПЫТ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО АНАЛИЗА)
Объектом исследования данной статьи являются этические проблемы развития современной науки. Анализируются различные подходы к данной проблеме, в частности Г. Галилея, И. Канта, Р. Мертона. В статье выводится теоретическая необходимость введения кодекса ученого в качестве институционализации этических параметров.
Ключевые слова: этос науки, этика, научное сообщество, "манифест Рассела—Эйнштейна", социология знания, социология науки, кодекс ученого, индустрия знания.
There are ethical frames of modern science development as the object of the article. Different points of view are analyzed, particularly: G. Galileo, I. Kant, R. Merton. The article comes to an end with the deduction about theoretical necessity of introduction of the scientist's code as an ethical frames' institution.
Key words: science ethos, ethics, scientific community, "Russell-Einstein Manifesto", sociology of knowledge, the scientist's code, industry of knowledge.
Этос ученого, его ответственное поведение в социальном дискретном пространстве всегда были объектом пристального научного исследования. Сложный, во многом, бифуркационный период современного развития общества выдвинул данную проблему на передний план, ибо использование научного потенциала в постоянно дрейфующем мире ставит вопрос о главном векторе развития самой цивилизации, о ее существовании. Изменился и статус самого ученого; при сохранении колоссальной ответственности ученого произошла девальвация самого субъекта творческого процесса: от "властителя дум" до "нового пролетария". И прежние оценки роли ученого в обществе несколько изменились.
В связи с этим на заседании Международного совета научных союзов (ICSU) был организован Постоянный комитет по ответственности и этике в науке и была подчеркнута необходимость того, чтобы эти проблемы "были в полной мере оценены и должным образом восприняты сообществом ученых, в сферу ответственности которого входит и будет входить это решение, чтобы
* Мамедов Агамали Куламович, e-mail: [email protected]
была восстановлена вера в честность и ответственность ученых"1. Как отмечается в Декларации о науке и использовании научных знаний, наука теперь не ограничивается "обслуживанием" человека: наука и техника приближаются к нему не извне, а как бы изнутри, делая человека зачастую своим целевым произведением во всей палитре возможного. Генетические, эмбрионологические исследования, генная инженерия, клонирование и др. позволяют уже проектировать самого человека, исправлять имманентное природное, развивать его данные в любом, зачастую непредсказуемом, направлении. "Накатывает третья волна" панэпистемизма: наука знает все, но теперь наука, кажется, и может все, в том числе и запредельное (хотя бы в претензиях). Гордыня, зависть и другие пороки, помноженные на могущество современных когнитивных и технических возможностей, способны привести к непредсказуемым последствиям, которые пока не могут быть даже осмысленны. Все больше социологов отмечают, что в современном мире информации знание — не только сила, но и опасность, для противодействия которой необходимо создавать новые социальные фильтры, законы, барьеры (П. Кюри, П. Бергер, К. Мангейм, П. Сорокин).
В своей нобелевской речи Пьер Кюри отмечал: "Можно себе представить и то, что в преступных руках радий способен быть очень опасным, и в связи с этим следует задать такой вопрос: является ли познание тайн природы выгодным для человечества, достаточно ли человечество созрело, чтобы извлекать из него только пользу?"2. Появился принципиально иной "человек знания" — это не мудрец, хранитель знания, а зачастую удачливый пользователь современной техники. "Массовая наука" (такой термин уже прижился) как некий аналог "массовой культуры" способна в корне изменить сложившуюся социальную структуру общества, привести к новому социальному дисбалансу. Именно поэтому в документах Постоянного комитета по ответственности и этике ученых декларируется: "Исследование должно иметь такую направленность, чтобы его последствия не затруднили безопасное существование нынешних и будущих поколений. На ученого ложится специальная ответственность за тщательную оценку последствий собственных исследований и доведение ее до общественности"3.
Вероятно, именно по этой причине в ходе истории человечества (из-за предчувствия возможного возникновения данной проблемы и в предостережение от этого) деятели науки принадлежали (и эта принадлежность строго закреплялась) к замкнутой касте. Мерой
1 Юдин Б.Г. От утопии к науке: конструирование человека // Вызов познания: стратегии развития науки в современном мире. М., 2004. С. 12.
2 Цит. по: Селье Г. От мечты к открытию: как стать ученым. М., 1987. С. 101.
3 Юдин Б.Г. Указ. соч. С. 14.
же предохранения от утечки информации был жесткий эзотеризм знания, отличительный тайный язык, понятный лишь тем, кто "достоин истины". Так, в древнеиндийском трактате "Сурья-Сид-хата" прямо написано, что тайну богов не следует разглашать непосвященным, всем подряд. Этой идее вторит Страбон, что-де египетские жрецы упорно скрывали от эллинов какие-то тайные знания, ведомые лишь им. Некоторые иудаистские секты до сих пор сохраняют традиции исключительно устной трактовки каббалы. В Евангелии от Матфея отмечается: "Лишь вам (апостолам) дано знать тайны Царства небесного, а им не дано" (Мф. 13:11). В ветхозаветной книге Еноха прямо говорится о зле, привнесенном в мир, когда тайны стали доступны всем. "Эпоха Гутенберга", а вслед за ней интернет, по сути, сделали знания доступными подавляющему большинству.
Как отмечает А. Дженсен, "вполне возможно, что для возникновения нашей цивилизации определенный процент человечества должен был обладать той способностью, которую мы теперь называем интеллектом. В то время как незначительное меньшинство (возможно 1 или 2%) высокоодаренных людей было нужно для прогресса цивилизации, огромное большинство было способно усваивать последствия этого прогресса"4. Последователи А. Дженсена полагают, что таланты (в нашем исследовании — ученые) в обществе распределяются по кривой Гаусса: талантливые составляют 0,5%, одаренные 2% и т.д., а остальные с разной долей успеха лишь пользуются их "продукцией", являются простыми потребителями.
В связи с этим возникает целый комплекс вопросов о готовности воспринять эти знания, использовать их (знания) не во вред обществу. Данная мысль нашла приложение к реалиям ХХ, атомного, века в знаменитом "манифесте Рассела—Эйнштейна", где обращалось особое внимание на новые (ядерные) императивы этоса ученых5, глобальный характер ответственности, необратимость ошибок исследователя.
Размышляя над этим, Дж. Александер обратил внимание на социокультурную детерминированность научной деятельности: действие закодировано культурными системами и мотивировано индивидуальностью. Данный постулат, по существу, есть конкретизация в иное время веберовского учения о вере в ценность научной истины как продукта, определяемого уровнем конкретной культуры. Однако возникает вопрос: ученый служит научной истине или моральным ценностям, производным и исходным, в научной деятельности?
4 Дженсен А. Интеллект, расы и генетика. М., 2002. С. 27.
5В данном исследовании "этос" функционально понимается в веберовской интерпретации как совокупность норм и правил житейского поведения, ориентированного на труд, долг и преобразование окружающего мира.
Данный вопрос возникал еще в античные времена. Так, в знаменитой фреске Рафаэля "Античная школа" Платон указывает пальцем в небо, провозглашая соответствие научных истин небесной геометрии (гармонии), Аристотель же как бы "приземляет" истину, соотнося ее с уровнем исторически существующей морали, культуры и требованиями времени. В западной литературе принято именовать данную проблему "дилеммой Галилея и Канта". Если Г. Галилей считал основой научного этоса безусловное служение истине, то И. Кант привнес в эту проблему мировоззренческий аспект, касающийся ответственности ученого. "Если существует наука, — пишет немецкий философ, — то это та, которой я учу — а именно подобающим образом занять указанное человеку место в мире — и из которой можно научиться тому, каким надо быть, чтобы быть человеком"6. В какой-то степени И. Кант повторяет тезис Д. Юма о том, что не существует ученого, который, по крайней мере, не был бы честным человеком.
В силу указанных методологических посылов исследовательский интерес смещается от собственно логико-методологического анализа науки к ее социальным и культурным основаниям. По-новому формулируется сама проблема оснований науки, которые, по мнению В.С. Степина, "выступают, с одной стороны, компонентом внутренней структуры науки, а с другой — ее инфраструктуры, которая опосредует влияние на научное познание социокультурных факторов и включение научных знаний в культуру соответствующей исторической эпохи"7. Следовательно, теоретическому анализу подлежат не только внутренние для науки имманентные проблемы, но и экзистенциальные мировоззренческие вопросы, связанные с переосмыслением динамики и трансформаций современной науки. Это предполагает теоретическую (социологическую) рефлексию на тему изменения роли науки в жизни общества, выстраивания ее нелинейных отношений с экономикой, культурой, моралью, властью и иными социальными сферами, определения социальных детерминантов развития науки.
Необходимо отметить принципиальное положение П. Бурдье: "Социология науки основывается на постулате, что истина продукта — даже если речь идет о таком специфическом продукте, как научная истина — заключена в особом роде социальных условий производства, а точнее, в определенном состоянии структуры и функционирования научного поля"8.
6 Кант И. Из лекций по этике. Этическая мысль: научно-публицистические чтения. М., 1990. С. 314.
7 Степин В.С. Философская антропология и философия науки. М., 1992. С. 11.
8 Бурдье П. Поле науки // Социальное пространство: поля и практики. М., 2005. С. 473.
Философия науки, считает российский исследователь В.Н. По-рус, есть собственно философия, и "ее главным предметом и конечной целью является не наука, а человек, осуществляющий познавательную деятельность в форме науки. Именно в этом аспекте философию науки интересуют и методы, и язык науки, и научные институты, и нравственность, и социальная роль ученых, и отношения людей в научных коллективах... знание о чем она черпает из междисциплинарных (научных и метанаучных) исследований"9.
Ю. Хабермас в работе "Познание и интерес" говорит о необходимости вспомнить, что знание формируется в первую очередь во имя социально значимых, общих целей и благ, лежащих в основании способов постижения реальности. Эти интересы конструируют и направляют как само знание, так и процесс познания. К таким интересам он относит, во-первых, непрерывный когнитивный интерес в получении информации, которая расширяет власть нашего технического контроля. Во-вторых, Ю. Хабермас фиксирует практический интерес, реализуемый в интерпретациях, которые дают когнитивную возможность ориентироваться в социальной реальности, оставаясь в рамках общих традиций. И, наконец, в-третьих, эмансипационный интерес, который освобождает (или дает иллюзию этого освобождения) сознание от латентного давления объективных сил и искаженной (что происходит поневоле) коммуникации. Ю. Хабермас констатирует, что соблюдение этих интересов традиционно возлагалось на эпистемологию (как раздел философии), которая занимается изучением и (в первую очередь) критикой знания. На протяжении последних двух веков, отмечает Ю. Ха-бермас, эпистемология только лишь как критика знания ставится под вопрос. Эпистемология в основном ограничивается интересом к методологии и игнорирует социальную значимость познающего субъекта, рефлексирующего по поводу своей деятельности10.
В какой-то степени, ответом на данные вопросы послужил ренессанс социологии знания, представленный творчеством П. Бергера и Т. Лукмана, для которых "предметом социологии знания является взаимосвязь человеческого мышления и социального контекста, в рамках которого оно возникает"11. В западной социологии (Ч. Бидуэлл, Н. Фридкин) отмечается явная тенденция теоретического осмысления процессов производства и распределения знания, его моральных и иных параметров развития12.
9 Порус В.Н. К вопросу о междисциплинарности философии науки // Эпистемология и философия науки. 2005. Т. VI. № 2. С. 67.
10 Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Berlin, 1968.
11 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 14.
12 Bidwell Ch.E, Friedkin N.E. The sociology of education // Handbook of Sociology / Ed. by N.J. Smelser. Newbury Park, 1988. P. 450.
Однако нельзя не согласиться с популярными ныне идеями О. Тоффлера о том, что информационные когнитивные технологии возникли генетически как средства обеспечения максимального качества, доступности, оптимальности, полноты информации. Вместе с тем постоянно волнообразно увеличивающийся объем информации, предоставляемой человеку инновационными технологиями, входит в острое, не всегда рационально осмысливаемое противоречие и с уровнем образованности огромной части населения планеты, и с социальными возможностями эффективного контроля (а, следовательно, и управления) за использованием информации в асоциальных целях, и с психологическими возможностями и масштабами социальной адаптации, переработки и использования этой информации отдельной личностью. В противоречие входят также большие лавинообразные объемы информации, транслируемые с помощью электронных и иных новых коммуникативных технологий, и заметное снижение рефлективности, критической избирательности, необходимых для присутствия в информационном пространстве13.
Формирование и конструирование принципиально иной, новой технологической цивилизации ассоциируются с накопленными и актуализированными профессиональными знаниями. Отчужденные от креативного индивидуального творца (о чем предупреждал еще И. Фихте), эти знания объединены сегодня понятием "индустрии знания", что констатирует их общий формализованный и внеличностный характер. Математизация, а затем тотальная компьютеризация науки явились реперной точкой в процессе отчуждения знания от их первичного носителя — ученого, его социального статуса, коммуникативной культуры и, главное, морали. Машиноподобное (как и предполагали фантасты) бытие знания приводит не просто к обычной интеллигибельной стандартизации разнообразных знаний и процессов мысли, но, как ни странно, и к архаизации и маргинализации ряда из них, к снижению индивидуального творческого начала, затруднениям в передаче определенных форм мышления, в первую очередь и гуманитарных. Так, Г.Р. Громов говорит о том, что "с появлением компьютеров — впервые в человеческой истории оказался возможным такой способ записи и долговременного хранения ранее формализованных математическими методами профессиональных знаний, при котором эти знания могли непосредственно, без промежуточного воздействия на человека, влиять на режим работы производственного оборудования"14. Но тем не менее все поле профессиональной на-
13 Тоффлер О. Третья волна. М., 2004.
14 Громов Г.Р. От гиперкниги к гипермозгу: информационные технологии эпохи Интернета. М., 2004. С. 173.
учной деятельности, которая принципиально доступна формализации, — это лишь тонкий слой накопленного на протяжении всей истории качественного неформального знания.
Отмечается, что в современной науке формируются иные (сциентистские) установки новой эры, где "человеческое, слишком человечное" подгоняется под такие технологические ценности, как:
1) тотальное распространение научно-технической парадигмы, панэпистемизм (причем как единый безальтернативный когнитивный алгоритм);
2) становление науки не только непосредственно производящей силой общества, но и обыденностью, повседневностью (П. Бурдье);
3) прагматизация знания, преобладание установки на инновации и утилизацию научного знания15.
В современной литературе все больше актуализируется вопрос об уровнях когнитивной инфраструктуры постмодернистского общества, переживающего культурный излом, а потому "странного общества"16. Как глобальная проблема выделяется феномен когнитивной инфляции сферы производства знаний, фреймирование когнитивного плюрализма, технологической "зашоренности" экономики знаний. Данная проблема доминирует в социокультурном пространстве функционирования современной науки, реально выстраивается жесткая корпоративная иерархия с господствующим статусом владельцев интеллектуального капитала, одновременно доминирующих в экономической и политической сферах, а нижний уровень, как ни парадоксально, принадлежит, собственно, ученым, производителям знаний, "новому пролетариату". Обретение внешними факторами когнитивного статуса деформирует "кантовскую" ценностную сферу и культурные основы производства знания.
Статус новой науки приобретается в первую очередь в потребительском поле, знание рассматривается в основном как товар, услуга, ресурс. Маркетизация творческой деятельности угрожает самому креативному статусу знания в классическом понимании, способствует эрозии его ценностных, в первую очередь этических, границ, элиминируются понятия академической свободы, политической экономии досуга, фундаментального исследования вне прикладного контекста, да и творчества как такового.
Превращение науки в товар, услугу или ресурс социума, по сути, сводит на нет этическую размерность науки. Появляется также невиданный доселе феномен медиатизации научных знаний.
15 См.: Колпаков В.А. Общество знания. Опыт философско-методологического анализа // Вопр. философии. 2008. № 4.
16 Карпов А.О. "Странное общество" и производство знаний // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XI. № 1.
Знания распространяются в СМИ (в первую очередь в интернете) в упрощенном, сжатом, а зачастую и искаженном варианте. Добавляется новая функция научного сообщества — трансформации знания в особый, удобный для большинства масспродукт, выраженный в символической форме. Таким образом, само развитие науки, ее вовлеченность в социальное поле (П. Бурдье) поставили вопрос об этических основах креативного труда ученого, его самости как исследователя, объективности его рефлексии, его ответственности за "творческий продукт". Конституируется не просто кризис науки (Э. Гуссерль), а проблематичность самой социальной реальности (А. Шюц).
Когда в 1944 г. М. Полани ввел термин "научное сообщество", появилась (и это естественно) масса всевозможных и как всегда единственно верных дефиниций. У Т. Куна, по сути, научное сообщество — это совокупность интеллектуалов, разделяющих единую парадигму, а парадигма — читаем до этого — это базисы науки, разделяемые научным сообществом. Данное понятие ("научное сообщество") стало с 1960-х гг. базовой исследовательской единицей социологии науки. Обобщив наиболее распространенные определения, можно заключить, что это социальная общность, функционирующая на базе профессионализации научной деятельности, или просто как субъект научного исследования. Вместе с тем научное сообщество имеет ряд внутренне присущих (базисных) функций, как то: генерирование и утверждение идеалов, ценностей и норм научной деятельности. Причем эта функция изменяется вместе с динамикой социального поля.
Системные и непредсказуемые изменения требуют ревизии теоретических оснований образа науки информационного общества. Например, Э. Гидденс постулирует, что современное знание не дает полной уверенности ни в чем, что ничего нельзя знать надолго и наверняка, поскольку стала очевидной социальная зыбкость и ненадежность всех прежних сложившихся когнитивных оснований. По его мнению, мы живем в новой социальной реальности, а длительная эпоха рациональности уже безвозвратно прошла, и это делает перспективы общественного развития крайне туманными, неподдающимися контролю и прогнозированию в глобальном масштабе17.
В этих непростых условиях, как отмечал известный канадский ученый Г. Селье, "ученые имеют достаточные основания беспокоиться о своей этике, своем отношении к людям, к обществу в целом: великий энтузиазм и стремление достичь совершенства в любой области так всепоглощающи, что человек рискует превратиться
17 См.: Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. № 1.
в высокоспециализированное и направляемое единой целью подобие робота. Вот почему для ученого столь естественно время от времени спрашивать себя, соответствует ли его поведение поставленной цели и, что более важно, является ли цель достойной прилагаемых усилий"18.
Все эти драматические факторы поставили перед современной социологией вопрос о моральном статусе науки, моральных критериях ее развития и ее основной социальной функции. Наиболее системно и глубоко данная проблема, на наш взгляд, решалась в творчестве Р. Мертона, который рассматривает науку, по сути, как "эманацию" протестантской этики (в первую очередь рационализма) на современное социальное поле. "Этос науки, — отмечает Р. Мертон, — это аффективно окрашенный комплекс правил, ценностей и норм, считающихся обязательными для человека науки"19, что в принципе соответствует нормативистской парадигме социологии.
Характерно, что Р. Мертон четко определяет "фреймы" действия моральных норм в науке — это системный комплекс норм и ценностей, которые актуализируются в форме позволений, предпочтений, предписаний и т.д., т.е. как систему внеюридических норм, направленных на развитие науки как сложного социального института. Р. Мертон выделяет следующие институционные нормы: универсализм, коммунизм (в его варианте иногда "коллективизм"), бескорыстность и организованный скептицизм. Первая норма, универсализм, обеспечивает и актуализирует внеличност-ный, интегральный, формальный характер развития научного знания, его необходимую отдаленность от партикуляризма, личностных, единичных и ситуативных нерелевантных характеристик. Вторая норма, выведенная Р. Мертоном, коммунизм (коллективизм), жестко и однозначно регулирует безусловную принадлежность научного продукта всему социуму. Производство, генерирование и использование научных продуктов в современную эпоху основано на совокупном труде бесконечного числа ученых, поэтому каждый исследователь должен передавать свои непосредственные изыскания обществу, внося тем самым свою лепту в универсальную науку как сегмент общей мировой культуры. "Наука, — отмечал Р. Дарендорф, — это всегда совместное выступление нескольких участников. Научный прогресс зиждется, по меньшей мере, настолько же на взимодействии ученых, насколько и на индивидуальном вдохновении"20. Здесь можно провести некие параллели
18 Селье Г. Указ. соч. С. 99.
19 Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М., 2006. С. 69.
20 Дарендорф Р. Тропы из утопии. Работы по теории и истории социологии. М., 2002. С. 115.
с идеями Х. Ортега-и-Гассета о прибавлении знания как универсальном мериле человеческой культуры. Логическое следствие предыдущего компонента — третий компонент научного этоса, бескорыстие, или, как сам Р. Мертон его иногда называет, "незаинтересованность", — это предостережение от возникновения или даже соблазна псевдонауки или использования научных знаний в иных целях (вспомним хотя бы дело Роберта Галлиса). Данный принцип во много эксплицирует кантовское положение об особенностях эстетических суждений, где одной из норм является аналогичный принцип бескорыстия. Завершает галерею социальных норм сложный и неоднозначно принятый научным сообществом организованный скептицизм, который Р. Мертон понимает как институциональную норму и методологический универсальный принцип. Данный пункт, по сути, восходит к бэконовскому принципу подвергать все сомнению, не принимать на веру различных "идолов" (Ф. Бэкон, П. Бейль, Д. Юм), что является лучшей защитой от следования авторитетам в науке.
Мертонианец Е. Барбер счел необходимым добавить еще две нормы: рационализм (что соответствует общеметодологическим установкам Р. Мертона) и эмоциональную нейтральность в научном исследовании. Данный постулат есть своего рода реакция на популярную в то время на Западе концепцию М. Вебера, который видел долг ученого в беспрестанном преодолении себя, инерции собственного мышления. Современный ученый — это прежде всего профессионал и специалист. И тот, кто не способен однажды надеть себе, так сказать, шоры на глаза и проникнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли он делает эти конкретные предположения в этом месте рукописи, тот не должен касаться науки. Ученый способен испытывать подлинное увлечение наукой, он должен иметь призвание к научной деятельности, заниматься наукой со всей страстью. "Страсть является предварительным условием самого главного — вдохновения. <...> Одним холодным расчетом ничего не достигнешь. Конечно, расчет тоже составляет необходимое предварительное условие. <...> Внезапная догадка не заменяет труда. И, с другой стороны, труд не может заменить или принудительно вызвать к жизни такую догадку, так же как этого не может сделать страсть. Но догадка появляется тогда, когда это угодно ей, а не когда это угодно нам. <...> Научный работник должен примириться также с тем риском, которым сопровождается всякая научная работа. Личностью в научной сфере является только тот, кто служит лишь одному делу"21.
21 Вебер М. Избр. произв. М., 1990. С. 709—711.
Последовавшая критика — мертоновские принципы схематичны и не могут быть приложены к конкретным обстоятельствам (с чем автор частично согласен. — А.М.) — привела к необходимости введения дополнительных девяти пар социологически амбивалентных принципов, заключавшихся в том, что исследователь должен:
1) быстрее передавать свои результаты, но не торопиться с их публикацией;
2) быть восприимчивым, но противостоять "научной моде";
3) добывать знания в соответствующей научной среде, но не ориентироваться на их оценку в этой среде;
4) защищать новые идеи, но не быть в этом опрометчивым;
5) расширять свои знания, помня, что эрудиция иногда мешает творчеству;
6) быть точным в формулировках, но не до педантизма;
7) помнить, что знание универсально, но делает честь представителю нации, к которой принадлежит ученый;
8) передавать свои знания, но не в ущерб научному творчеству;
9) учиться у крупного ученого, но не походить на него.
Данная социологическая амбивалентность поведения ученого
является не только проекцией его потенциального поведения, но и стимулом научного поведения. Несмотря на некий схематизм, данные теоретические изыскания имеют социологическую основу и могут быть дополнены и обновлены. Например, как интересоваться политикой, но не быть адептом политических идей. Нельзя не отметить, что в современной науке возрастает осознание "тревожности развития". Ряд исследователей (П. Берг) ставят вопрос о моратории на генные исследования, клонирование и т.д., опасаясь деструктивных тенденций развития. В связи с этим мы считаем, что в ученом мире наступило осознание необходимости институ-ционализации этических норм ученого, выраженного в своеобразном "кодексе ученого", хотя бы на уровне университетов. Данный кодекс должен носить динамичный гибкий характер с учетом особенностей развития, но вместе с тем определять базовые ценности научной деятельности.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.
Бурдье П. Поле науки // Социальное пространство: поля и практики. М., 2005.
Вебер М. Избр. произв. М., 1990.
Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. № 1.
Громов Г.Р. От гиперкниги к гипермозгу: информационные технологии эпохи Интернета. М., 2004.
Дарендорф Р. Тропы из утопии. Работы по теории и истории социологии. М., 2002.
Дженсен А. Интеллект, расы и генетика. М., 2002.
Кант И. Из лекций по этике. Этическая мысль: научно-публицистические чтения. М., 1990.
Карпов А.О. "Странное общество" и производство знаний // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XI. № 1.
КолпаковВ.А. Общество знания. Опыт философско-методологического анализа // Вопр. философии. 2008. № 4.
Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М., 2006.
Порус В.Н. К вопросу о междисциплинарности философии науки // Эпистемология и философия науки. 2005. Т. VI. № 2.
Селье Г. От мечты к открытию: как стать ученым. М., 1987.
Степин В.С. Философская антропология и философия науки. М., 1992.
Тоффлер О. Третья волна. М., 2004.
Юдин Б.Г. От утопии к науке: конструирование человека // Вызов познания: стратегии развития науки в современном мире. М., 2004.
Bidwell Ch.E., Friedkin N.E. The sociology of education // Handbook of Sociology / Ed. by N.J. Smelser. Newbury Park, 1988.
Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Berlin, 1968.
