CC BY
58
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 3
УДК 821.09 А И. Лаврентьев
ЭСТЕТИКА «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ» В АМЕРИКАНСКОМ РОМАНЕ XX ВЕКА: ЗВЕЗДНО-ПОЛОСАТЫЙ ТРАГИФАРС РОБЕРТА КУВЕРА «ПУБЛИЧНОЕ СОЖЖЕНИЕ»
Рассматривается роман американского писателя Р. Кувера «Публичное сожжение», посвященный событиям периода «холодной» войны. Система ценностей, которую защищали США в идеологическом противостоянии коммунизму, включала в себя религиозность, веру в собственную исключительность и технологическое лидерство. Карнавализация казни Розенбергов становится средством выявления карикатурной эстетики «холодной» войны и ее дегуманизирующего воздействия на духовную жизнь нации.
Ключевые слова: американская литература XX века, холодная война, Роберт Кувер.
Длительное противостояние СССР и США во второй половине XX века, получившее название «холодной войны», среди всего прочего наложило свой отпечаток и на творчество писателей по обе стороны Атлантического океана. Атмосфера соперничества в сочетании со страхом перед непонятным врагом оказала влияние как на содержание литературных произведений, так и на их художественную форму.
Специфика исторической ситуации второй половины XX столетия заключалась в том, что демонстрация собственных достижений перед лицом идеологического врага требовала более четкого и системного понимания американцами собственной культуры, ценности которой в условиях войны должны были выстраиваться в стройную аксиологическую шеренгу, подчиняясь армейскому принципу единоначалия. Поэтому в этот период значительно активизируется интерес к изучению собственной культуры, хотя он и приобретает довольно специфические формы. В очень короткий период Америка создает свой вариант идеологии в виде так называемого «американского образа жизни», основанного на ценностях, восходящих еще к эпохе Просвещения и сформулированных в Декларации Независимости и Конституции США. Впрочем, деятельность сенатора Маккарти убедительно доказала американским интеллектуалам, что способ реализации и результаты воздействия идеологии на общество не зависят от ее конкретно-исторического содержания. «После крайних форм насилия, связанных с именами Гитлера и Сталина - двух наиболее последовательных идеологий - отношение к любым политическим идеологиям в пятидесятые годы стало очень настороженным» [1. 293]. Недаром один из таких интеллектуалов, почувствовавших на себе силу давления идеологического пресса американский писатель Джон Барт в речи, прочитанной перед выпускниками колледжа Западного Мэриленда, призывал «воспитывать в себе чувство интеллектуального презрения ко всем институтам нашей социальной жизни» [2. 122].
Кроме того, любая война, в том числе и холодная, - это экстремальная ситуация, которая раскрывает неожиданные грани психологии человека, как индивидуальной, так и коллективной. Все это послужило благодатным материалом для литературных произведений второй половины XX века, одним из которых является роман Роберта Кувера «Публичное сожжение» (The public burning, 1977), он по праву считается одним из наиболее значительных явлений в литературе США 1970-х гг. наряду с энциклопедическим повествованием Томаса Пинчона «Радуга земного притяжения» (Gravity's rainbow, 1973).
Сюжетной основой для произведения Кувера послужила одна из самых трагических страниц в истории «холодной войны» - казнь супружеской четы Розенбергов, которая состоялась 19 июня 1953 года за якобы имевшую место передачу Советскому Союзу секретов создания атомной бомбы. Это дело было уникальным во многих отношениях: в первую очередь, оно отличалось тесной вовлеченностью судеб двух простых граждан США в ход истории. Побудительным толчком для начала расследования стало испытание атомной бомбы в СССР в августе 1949 года, американцы не могли поверить, что Советский Союз мог изготовить ее в столь короткий срок, не прибегая к посторонней помощи. Спецслужбам США было необходимо реабилитировать себя в общественном мнении: с одной стороны, подтвердить высокотехнологичный статус атомного проекта, и, с другой стороны, локализовать угрозу, то есть, сделать ее понятной обывателю, поименно назвав виновников утечки информации и подвергнув их самому жестокому наказанию.
Летом 1950 года начинается война в Корее - в полном соответствии с деформированной логикой «холодной войны», с точки зрения американцев, коммунисты никогда не решились бы на это, если бы у них не было атомного оружия. Следовательно, на совести изменников гибель тысяч американских солдат - потребность в козлах отпущения возросла многократно. В этой роли и оказались безвестный инженер Юлиус Розенберг и его жена Этель, образы которых соединили в себе абсолютное зло и способность влиять на судьбы мира. В романе Кувера дается характеристика атмосферы, в которой проходят приготовления к казни: «В самом центре центра Западного Мира стоит этот никем не занятый стул: только Розенберги могут занять это место. Ни нацистские военные преступники, ни агитаторы из предательских профсоюзов, ни убийцы со страниц журнала «Ридерз Дайджест», ни даже вызывающий ужас некрофил Джон Реджинальд Холлидей Кристи не могут сесть на это место сегодня. Потому что Розенберги сделали то, о чем даже эти злодеи никогда не мечтали. Они отвергли Дядю Сэма, бросили вызов целому Легиону Супергероев, приняли сторону Зла, наложившего гнусное проклятье на невинных, и для него выкрали у Сынов Света их самый священный секрет: тайну трансмутации элементов. <...> Но одновременно с ужасом и ненавистью все ощущали и благоговейный трепет. Они сделали что-то, что изменило мир. Кто из этих ничтожных политиков, украдкой выглядывающих из-за кулис, <...> не мечтал сделать то же самое? Но они боялись заплатить за это слишком высокую цену. А Розенберги сделали это. Они бросились в центр
событий с такой стремительностью, что теперь даже сам Дядя Сэм не мог помешать этому самопожертвованию, и, совершив этот акт, они, казалось, на миг вдохнули жизнь в Историю - возможно даже угрожая навсегда остановить ее движение!» [3. 352]. Статус советских шпионов навязал этим людям роль, которая никак не соответствовала масштабам их личности.
Книга Роберта Кувера вышла в 1977 году, это был третий по счету роман писателя после «Происхождения брунизма» (The Origin of the Brunists, 1965), получившего премию за лучший дебютный роман года, и «Всемирной бейсбольной ассоциации» (The Universal Baseball Association, Inc. J. Henry Waugh, Prop., 1968). В центре внимания этого автора всегда находились психологические проблемы коллективного и индивидуального творчества, пределы его возможностей. В первом романе описан процесс формирования апокалипсической секты в маленьком шахтерском городке после катастрофы, случившейся на местном угледобывающем предприятии. Во втором произведении рассказывается о жизни одинокого бухгалтера средних лет, создавшего настольную игру в бейсбол: автор описывает, как его персонаж постепенно теряет связь с реальностью, так как вымышленный мир игры оказывается гораздо более привлекательным, чем та серая, будничная и однообразная жизнь, которую вынужден вести скромный бухгалтер. Кроме того, в семидесятые годы он был известен в первую очередь как автор экспериментальных рассказов: его имя ставилось в один ряд с Джоном Бартом, Дональдом Бар-тельми, Рональдом Сакеником. В этом же романе Кувер обращается к социально-политической проблематике, что было бы более свойственно писателю, использующему традиционные формы повествования. Тем не менее, «Публичное сожжение» сохраняет куверовский психологизм, раскрывая на этот раз свойства американского национального характера.
Время действия в романе ограничено тремя днями - накануне и в день казни, при этом повествование отличается высокой степенью информационной насыщенности: описывается или упоминается большое количество событий, происходящих в мире, в самой Америке, в Вашингтоне и Нью-Йорке в течение этого короткого периода. Эта избыточность деталей, перегруженность фактами отличает не столько художественные, сколько исследовательские работы, и в самом деле, повествование Роберта Кувера - это напряженный поиск ответа на вопрос, как эта казнь вообще могла произойти, почему она была неизбежной. Описывая внеочередную сессию Верховного Суда, на которой был окончательно утвержден смертный приговор, автор замечает, что «. та ужасная спешка, с которой Дядя Сэм собрал своих старейшин, предполагает, что речь пойдет о самом факте его существования. Конечно же, в мире растет напряженность, гонка вооружений с обеих сторон, угроза полного взаимного уничтожения атомным оружием, но есть что-то еще - кажется, что критическим вопросом становится сама казнь на электрическом стуле, что-то внутри этого ритуала, самой этой формы, кажется, что события зашли так далеко, что ситуация обрела собственную логику развития, которую уже невозможно переломить, нация оказалась слишком глубоко вовлеченной в эту церемонию, барьеры рухнули, призраки выпущены на свободу, в мире
царят ужас и восторг: если шпионы не умрут, не умрут прямо сейчас, может случиться что-то ужасное, сама судьба мира может сойти с предначертанного ей пути...» [3. 211].
Дело в том, что доводов против казни Розенбергов было гораздо больше, чем за нее. В этом процессе у обвинения была очень шаткая доказательная база: оно опиралось на показания недостаточно надежного свидетеля, на улики, которые не отличались неопровержимостью, сам суд, с процедурной точки зрения, был небезупречен. Один из лозунгов сторонников Розенбергов гласил: «Их обвиняют, основываясь не на уликах, их обвиняют, основываясь на настроениях» [3. 464]. Но даже если бы Юлиус Розенберг действительно был агентом советской разведки, то те сведения, которые он мог передавать, имели сомнительную ценность для советских разработчиков атомного оружия, тем более что, так или иначе, СССР уже стал его обладателем, и чья бы то ни было смерть не могла исправить сложившуюся ситуацию. Поэтому применение столь крайней меры не представлялось оправданным, но, хотя президента Эйзенхауэра завалили письмами, авторы которых просили о проявлении милосердия по отношению к осужденным, а среди них были и такие имена как Альберт Эйнштейн, Шарль де Голль, Томас Манн, экзекуция все-таки состоялась. Очевидно, что в данном случае речь шла о действительно жизненно важных вещах для Америки, значимость которых находилась в ином измерении, за пределами здравого смысла и представления о ценности человеческой жизни.
В произведении Кувера неоднократно указывается, что в борьбе с коммунистической империей зла у Америки было три инструмента, слитых в единое целое: религия, вера в собственную исключительность и передовые технологии. Один из персонажей «Публичного сожжения» заявляет: «Сейчас наш мир разделен на две группы: коммунизм с молотом и серпом, и Америка с распятием во главе христиан» [3. 418]. На Таймс Сквер в Нью-Йорке красуется рекламный щит жевательной резинки «Ригли» с надписью: «Я утверждаю, что подлинное и устойчивое величие этих штатов должно быть в их религии». В речах президента США Эйзенхауэра рефреном звучат слова: вера, свобода, добро и зло. В часто цитируемых им словах Томаса Джефферсо-на о неотчуждаемых правах президент постоянно подчеркивает, что человек наделен ими Создателем, следовательно, и цивилизация, и государственное устройство, основанные на защите этих прав, по сути своей священны. Благодаря своей верности религиозной истине, эта страна смогла добиться процветания: «Американцы изобрели тысячи машин, облегчающих жизнь и труд людей, обогащая себя и Нацию! И все это было от бога, «мы верим в бога» отчеканено на наших монетах и напечатано на наших долларовых купюрах...» [3. 417]. Ричард Никсон, занимавший в то время пост вице-президента США, восхищается темпами технологического прогресса, которые в его понимании возможны только в демократической Америке: «Подумать только, сколько перемен произошло в этой стране с той поры, когда я был мальчишкой! Посмотрите хотя бы на необыкновенное кухонное оборудование, которое есть сейчас у моей Пэт: у кого может возникнуть желание заменить то,
что работает так хорошо? Эти коммунисты просто сумасшедшие. Каждый раз, когда я щелкаю выключателем, настраиваю термостат, завожу машину, поднимаюсь на борт самолета, прохожу через автоматические двери, смываю унитаз в туалете или наблюдаю за снижением цен на проигрыватели, я люблю Америку все больше и больше» [3. 183]. Одним из предметов гордости становится, в том числе, и электрический стул, начальник тюрьмы Синг Синг с удовольствием объясняет преимущества использования этого смертоносного инструмента в сравнении с аналогами, используемыми в других штатах.
В стране, обожествляющей свои технологии, любое преступление, связанное с ними, а тем более ставящее под угрозу священные социальные институты демократического государства, будет восприниматься как злодеяние, которому нет никакого оправдания. Оно страшнее любого убийства, потому что подрывает основы мироустройства, поэтому ни у одного из американских политиков не возникает и тени сомнения в обоснованности вынесенного смертного приговора.
Розенберги совершили свое преступление дважды: в первый раз, когда, похитив священный огонь, они лишили свою страну технологического превосходства перед всем остальным миром, поставив ее в откровенно дурацкое положение. Как иронично комментирует его автор: «некоторые утверждают, что именно любовь Америки швырять торты в кинокомедиях привела нацию к разработке атомной бомбы. Это, может быть, правда, а может быть и нет, но, в любом случае, это нисколько не объясняет нынешней паники, охватившей всю страну из-за возможной угрозы распространения бомб среди недружественных наций: это же основной закон жанра, каждый кремовый торт влечет за собой другой, и тот, кто швыряет ими, должен быть готов к тому, что рано или поздно и ему в лицо попадет очередной, брошенный кем-то торт» [3. 452].
Во второй раз, своим недостойным поведением, скрываясь за Пятой поправкой (позволяющей не свидетельствовать против себя) и бесконечными апелляциями затягивая процесс, они поставили под сомнение эффективность работы системы органов власти в США, которая тоже является не менее ценным, пожалуй, сравнимым с секретами производства атомного оружия, «ноу хау» Америки. Поэтому кульминационный момент - исполнение смертного приговора - проходит в присутствии представителей законодательной, исполнительной и судебной власти, всех трех элементов хорошо отлаженного механизма политической системы США. Когда же этот механизм заедает -Этель Розенберг осталась жива, после того как первый раз подверглась удару током - все VIP гости наперегонки бросаются к рубильнику, чтобы своими руками исправить эту досадную накладку и сохранить репутацию безотказно действующего устройства, неотъемлемой частью которого являются они сами.
Кувер перенес место экзекуции Розенбергов на специально оборудованную сцену на Таймс Сквер в Нью-Йорке, превратив казнь в шумно разрекламированное шоу (отсюда и название романа). Организатором этого мероприятия является Дядя Сэм (Uncle Sam) - собирательный образ архетипов
американской культуры - активно борющийся с силами зла, которые названы Фантомом (The Phantom), в XX веке этот враг человеческого рода принимает облик коммунизма. Устраивая публичную казнь, Дядя Сэм руководствуется правилом: если судьба подсунула тебе лимон, сделай из него лимонад. Он пытается извлечь выгоду из своего проигрыша, так он объясняет свои мотивы Ричарду Никсону: «Очень нелегко удержать сообщество вместе, порядок эта не та штука, что появляется сама собой, ты прекрасно это знаешь, дружище, и множество людей было убито, чтобы придать ему кажущуюся естественность, таковы правила игры - но не всем из жертв посчастливилось погибнуть ради этого на сцене, расположенной на Таймс Сквер!» [3. 531]. То есть публичная казнь была использована как средство укрепления единства нации. Но, чтобы жертвоприношение лучше воспринималось публикой, чтобы оно привлекло к себе максимум внимания, было необходимо реализовать его в форме театрализованного представления, или, выражаясь словами Ричарда Никсона, «небольшого нравоучительного спектакля для нашего поколения», в котором «не только содержание приговора полностью зависит от драматичности постановки, но и сам акт правосудия становится развлекательным жанром» [3. 121].
Частое использование в идеологической войне таких слов, как «религия», «вера», «добро и зло», «цивилизация», «свобода», «демократия», неизбежно приводит к их профанации, в результате, идеологический дискурс порождает обедненные плоские образы, лишенные подлинной выразительности. Письма Розенбергов, написанные за решеткой, производили удручающее впечатление своей крайней примитивностью. Американские интеллектуалы не могли им простить этих текстов, отличающихся искусственностью, излишней напыщенностью и высокопарностью, которые, по их мнению, «демонстрировали вульгарность их мышления, грубость и фальшь в их отношениях к культуре, спорту и к самим себе» [4. 44]. В «Публичном сожжении» рассказчик Ричард Никсон, сам опытный адвокат, ознакомившись со всеми материалами дела, никак не может понять, почему Розенберги писали такие невыразительные письма, почему они не добавляли деталей из личной жизни, которые бы могли оживить текст, сделать их более экспрессивными и, таким образом, произвести более благоприятное впечатление на присяжных и судей. Объяснение ему дал начальник тюрьмы Синг Синг, рассказывая о проблемах в общении с этими заключенными: «проблема состояла в их манере поведения, которую они, скорее всего считали, своего рода символичной -понимаете, они совершали действия как будто бы учреждая исторические модели, прецеденты или что-то в этом роде» [3. 407]. «Я помню, когда они прибыли сюда впервые. Мы всегда расспрашиваем наших заключенных о том, что их привело к совершению преступлений. Большинство из них отмахивается от наших вопросов. <...> Но Розенберги давали очень формальные и тщательно обдуманные ответы, так словно они разговаривали с большой аудиторией, и хотя на самом деле нас около них было всего лишь восемь или девять человек, они не придавали этому значения» [3. 408].
Длительное существование в мире, раскалывающемся надвое, в котором идет непрерывная борьба Сынов Света с Сынами Тьмы, вырабатывает в человеке привычку постоянно сопрягать каждый свой поступок с ходом истории. В результате, он ни на одно мгновение не остается наедине с самим собой и теряет способность к самовыражению, к подлинному художественному творчеству. В романе «Публичное сожжение» наиболее драматичные моменты в судьбе героев (интермедии между частями) представлены, в первом случае, в форме диалога между Этель Розенберг и Дуайтом Эйзенхауэром, во втором - оперы с партиями обоих супругов и их тюремщиков. Оба эпизода построены по образцам пьес С. Беккета - полное отсутствие коммуникации в диалогах. В ответ на просьбы о помиловании Этель Розенберг выслушивает казенные фразы из официальных документов. В следующем эпизоде - арии Юлиуса и Этель служат средством заглушить настойчивые просьбы обвинителей полностью признать себя виновными и согласиться сотрудничать с американскими спецслужбами.
Использование таких художественных приемов стало прямым следствием атмосферы идеологической войны, которая порождала неестественное напряжение в интеллектуально-эстетической деятельности, приводя к гипертрофированной карикатурности, плоскому одномерному мышлению, формированию стереотипных образов и, в конечном итоге, к примитивизации духовной жизни. Кричащие символы и кошмары атомного апокалипсиса заглушали живые человеческие эмоции.
В этом заключался главный вызов и художественная проблема, стоявшая перед писателем в период «холодной» войны - пробиться сквозь пелену трескучей пропаганды и выдуманных страхов и тревог к подлинной, сложно-организованной и неисчерпаемо многообразной действительности. Как указывает критик, рассматривая содержание романа «Публичное сожжение»: «Главная опасность, которой подвергаются основные участники событий, представленных в романе - за исключением, что любопытно, рассказчика Ричарда Никсона - это столь знакомая ошибка, допущенная многими персонажами предыдущих произведений Кувера: догматизация своих убеждений, слишком буквальное некритическое восприятие собственных иллюзий, склонность полагаться на шаткие, сверхупрощенные системы, порождаемые сиюминутными политическими расчетами, и нежелание видеть, насколько они неадекватны чрезвычайно сложной, постоянно изменяющейся реальности» [5. 44]. Решению именно этой задачи посвящено данное произведение американского писателя.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. The American Intellectual Tradition - N. Y., Oxford Univ. Press, 1997. - V. II.
2. Черниченко Л. Джон Барт // Российский литературоведческий журнал. - № 10. -М., 1997.
3. Coover R. The Public Burning - N. Y., Grove Press, 1998.
4. Dickstein M. Gates of Eden: American culture in the sixties - N. Y., Penguin Books, 1989.
5. McCaffery L. The Metafictional Muse: The Works of Robert Coover, Donald Barthelme, and William H. Gass - Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1982.
Поступила в редакцию: 01.12.07
A. I. Lavrentyev
The aesthetic of the cold war: "The public burning" by R. Coover as the star-spangled tragic-farce
The article regards the novel by R. Coover "The public burning" as the deconstruction of the logic, aesthetics and poetics of the Cold War discourse made in a form of star-spangled tragic-farce. The basic American ideological values - religiosity, American exceptionalism and technological leadership - are turned into a carnival which devaluates the anticommun-ism as the official ideological strategy. The ironic narration in the novel reveals the dehumanizing effects of the bipolar structure of the Cold War and its debilitating influence on collective and individual psychology.
Лаврентьев Александр Иванович
ГОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2) E-mail: lavrentyev@bk. ru
