CC BY
63
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
УДК 17.037
«ЭСТЕТИЧЕСКИЙ АМОРАЛИЗМ» К. Н. ЛЕОНТЬЕВА: PRO ET CONTRA
А.В. Журавлева
Предлагается взгляд на личность К. Н. Леонтьева как на моралиста, принадлежащего к традициям русской нравственной философии. Это отличается от распространенного воззрения на философа как на «эстета» и «аморалиста». Раскрытие нравственного пласта в наследии мыслителя позволяет расширить представление о специфике отечественного этического дискурса.
Ключевые слова: история русской философии, К. Н. Леонтьев, этика, эстетика, религиозное творчество, критика морали, эсхатология.
Современные исследования истории русской философии входят в новую фазу реконструкции ее глубинных смыслов. Сегодня очевидно, что русская философская культура представляет собой не эпифеномен европейской философии, но полнозвучный аккорд в мировой философской мысли. В этом контексте существенно дальнейшее углубление изучения наследия тех мыслителей, которые представляют «дух и стиль» отечественной философской традиции, своеобразие которой определяется особой близостью к предельным нравственным вопрошаниям.
Одной из таких фигур, с нашей точки зрения, является Константин Николаевич Леонтьев, неослабевающий интерес к которому служит наиболее ярким показателем глубины и самобытности его философских исканий. Как отмечает исследователь его творчества О. Л. Фетисенко: «Чаще всего к Леонтьеву обращаются политики, социологи, культурологи» [1, с. 14]. Как это ни парадоксально, эту ныне очень популярную фигуру менее всего воспринимают как философа, тем более как философа-этика.
Действительно, большинство исследований творчества К. Н. Леонтьева проходит по линии его политических воззрений в контексте философии консерватизма. К тому же сформировавшийся образ К. Н. Леонтьева как «русского Ницше», то есть эстета и сторонника радикального аморализма, вычеркивает его из традиций отечественного философского этикоцентризма, что в корне не верно. Распространенные оценки К. Н. Леонтьева как «эстетического аморали-ста» и «трансцендентного эгоиста» не улавливают глубины и своеобразия его нравственных исканий, которые, как нам представляется, получают наиболее адекватную трактовку в терминах «эсхатологической этики», основные черты которой разработаны Н. А. Бердяевым в книге «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики».
Почему вообще важно обращение к этическим взглядам К. Н. Леонтьева? Не являются ли иные - политические, социологические, культурологические ракурсы исследования творчества философа - более значимыми, востребованными, интересными, в конечном счете? В ответе на этот вопрос можно обратиться к выдающемуся мыслителю XX века Альберту Швейцеру: «История этической мысли - наиболее глубинный слой всемирной истории. Среди сил, формирующих действительность, нравственность является первой. Она - решающее знание, которое мы должны отвоевать у мышления. Все остальное более или менее второстепенно» [2, с. 103]. Иными словами, нравственность в таком понимании - это не свод моральных правил, регулирующих поведение человека в обществе, не система этических запретов и традиционных норм культуры. Нравственность понимается здесь онтологически, как основа бытия.
Мы полагаем, что такой самобытный и крупный мыслитель как К. Н. Леонтьев не мог быть в стороне от главной, в сущности, этикоцентричной линии русской философии. «Перевод» в русло нравственных исканий многих высказываний философа означает раскрытие общей основы русского способа философствования. Очевидно, что у такого мыслителя, как К. Н. Леонтьев, не могут отсутствовать полноценные этические воззрения. Утонченный интеллектуал, человек широких политических воззрений, обладающий изысканным художественным вкусом и провидческим даром, по определению не может быть беден по части этики. Но этические воззрения К. Н. Леонтьева действительно спорны и парадоксальны, если принять довольно распространенную точку зрения на философа как на рафинированного эстета.
Вот, например, некоторые характерные высказывания, акцентирующие внимание исключительно на эстетической стороне наследия философа. С. Л. Франк говорит в известной статье про Леонтьева следующее: «... страстный, органический эстетизм был основным свойством натуры Леонтьева, в этом согласны все его критики» [3, с. 237]. С. А. Левицкий пишет про Леонтьева: «По натуре он был утонченный эстет и эпикуреец» [4, с. 125]. Т. Масарик также озвучивает подобную точку зрения: «Аморализм вкупе с художественно-эстетическим подходом получил у Леонтьева большое развитие» [5, с. 225].
В сходных тонах пишет Б. В. Яковенко, характеризуя историко-философское учение Леонтьева как «аморальную натуралистическо-эстетическую теорию деспотизма». В этой характеристике присутствуют оба термина - «аморальный» и «эстетический». В более развернутом виде она выглядит следующим образом: «Крайний индивидуализм Леонтьева, который обрел у него форму прямой и неудержимой ненависти ко всякого рода эгалитаризму, потерял добрую половину своей действенности по причине неестественного симбиоза с пессимистическим и фатальным аморализмом и трансцендентным эстетизмом, а потом и вовсе растворился в явно натуралистической, даже прямо зоологической социальной философии деспотизма» [6, с. 465].
В словах Б. В. Яковенко заметна абсолютизация философской позиции Леонтьева, которую он характеризует как «пессимистический и фатальный аморализм».
Известный исследователь творчества философа К. М. Долгов говорит по этому поводу следующее: «Константин Леонтьев - первый и последний великий русский эстет. Именно ему принадлежит заслуга постановки фундаментальных проблем эстетики и эстетизма в их универсальном смысле и значении: эстетика природы, эстетика духа, эстетическое понимание истории, эстетика быта, эстетика жизни и эстетика литературы и искусства. ... Эстетический критерий был у него самым универсальным и приложимым абсолютно ко всему, начиная от минералов до самого святого человека. Этот критерий был для него более универсальным, чем критерий религиозный или этический» [7, с. 183].
Этих высказываний вполне достаточно, чтобы уловить общую тенденцию, которая сохраняется и до нынешнего времени. Главный здесь акцент на «аморализм» и «эстетизм», которые и усилены пессимистическим и трансцендентным, но составляют этическое ядро. Аморальный эстетизм или эстетический аморализм - такова суть этого распространенной оценки этических воззрений К. Н. Леонтьева.
Если обратиться к текстам самого философа, то легко убедиться в том, что он сам часто давал повод трактовать его воззрения исключительно в эстетическом ключе. «Эстетика спасла во мне гражданственность...», - пишет К. Н. Леонтьев в статье «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой» [8, с. 297]. А в письме к И. Фуделю философ заявляет следующее: «Настоящий культурно-славянский идеал должен быть скорее эстетического, чем нравственного характера. Ибо если рассматривать дело с реалистической точки зрения, не увлекаясь какою-нибудь добродушною верой в осуществление того, чего мы сердцем желаем, то придется согласиться, что эстетические требования осуществимее в жизни, чем моральные» [9, с. 170]. В письме к В. В. Розанову есть такие слова: «В эстетическом же мировоззрении все вместимо!.. И все религии. И всякая мораль, даже до некоторой степени и мораль внешнего ритуала» [10, с. 374].
Очевидно, что эстетическое начало представляет для К. Н. Леонтьева особую значимость. Однако это особый, «этический эстетизм», который пронизан тоской, осознанием трагичности жизни. Это эстетизм, имеющий имеет глубокую этическую и религиозную окрашенность, поскольку акцент на трагизме представляет собой достаточно сложную, парадоксальную и даже анто-нимичную систему взглядов, отличающих его от одномерного эстетизма, который вычленяет лишь один аспект.
Это в некоторой степени заостренное и болезненное переживание красоты, даже «демоническое», как отмечает С. Л. Франк, но в этом всегда чувствуется трагизм: «.эстетический аморализм Леонтьева имеет не оптимистическую, а ярко пессимистическую окраску; он направлен не на преодоление самого понятия зла, а, скорее, на признание прав зла как такового. Сходно с Ницше и Бодлером, но, пожалуй, еще сильнее их Леонтьев ощущает красоту всего трагического и демонического; болезненная острота этой любви к тра-
гическому граничит у Леонтьева почти с садизмом. Где нет зла и насилия, порождающих трагедию, там для Леонтьева жизнь скучна и по шла; всякое благополучие, всякая спокойная добродетельность есть начало духовного разложения и смерти» [11, с. 238].
Возможно, в этих достаточно эмоциональных оценках С. Л. Франка есть некоторое преувеличение, однако, общий настрой, как нам представляется, уловлен точно. У К. Н. Леонтьева не простое созерцание красоты, спокойное любование эстетическим платом бытия, но страстный метафизический порыв постичь тайну красоты, ее «инфернальную» сущность. Эта страстность, взволнованность скорее этического, нежели эстетического свойства. Иными словами, «эстетизм» К. Н. Леонтьева это не тот «чистый» и самодовлеющий эстетизм, который ставит автора по ту сторону нравственной рефлексии. Несмотря на частое отождествление позиции К. Н. Леонтьева с Ф. Ницше, русский философ никогда бы не произнес таких радикальных слов, какие сказал последний о том, что жизнь может быть оправдана лишь как эстетический феномен. Прони-занность мысли К. Н. Леонтьева эсхатологическим мирочувствием, распространяющимся и на отдельного человека, и на будущее России, и вообще на мир в целом, представляет собой наиболее существенное расхождение его построений с эстетизмом и аморализмом, в которых его часто обвиняют.
Современный исследователь А. А. Корольков делает в связи с этим такое важное наблюдение: «Последовательный эстетизм никак не вяжется с устремленностью к монашеству, равно как и с патриотизмом, ибо эстетизм не предполагает нравственного долженствования, в том числе гражданского и духовного подвига» [11, с. 300]. Целостный взгляд на творчество К. Н. Леонтьева позволят говорить о том, что нравственно-религиозный взгляд был определяющим для мыслителя. Это как раз и зафиксировал В. В. Зеньковский, высказав в «Истории русской философии» взгляд на К. Н. Леонтьева, который в значительной степени расходился с общепринятым: «Леонтьев гораздо более моралист, чем эстетизирующий мыслитель». Это происходит из-за того, что для Леонтьева, считает Зеньковский, «моральная правда» состояла в том, «.чтобы осуществить в жизни и в истории таинственную волю Божию» [12, с. 260].
К этой позиции В. В. Зеньковского, мы полагаем, следует особо прислушаться, поскольку в ней содержится достаточно продуктивная идея религиозного творчества философа. Анализ, в том числе и художественных текстов К. Н. Леонтьева, говорит о том, что эстетизм философа - это не самодовлеющий феномен, но особая творческая манера, присущая русским писателям, заключающаяся в том, что в эстетическом описании присутствует тайна. Тайна порождает эсхатологическую тревогу.
Мировоззрение мыслителя всегда проникнуто эсхатологическим напряжением, что роднит его с такими выдающимися представителями религиозно-философской мысли, как Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой. Размышления о «высшем» и «предельном» составляют существенную черту этих мыслителей. Очевидно, что эсхатология - понятие, не присущее исключительно русской духовной культуре, но эсхатологизм, эсхатологичность как пре-
дельная концентрация на «последних вещах» - свойство, безусловно присуще русскому, в том числе и философскому самосознанию.
Важно отметить, что эсхатология в контексте русской философии в большей степени является нравственным понятием, нежели строго богословским. Стремление к высшему и окончательному на фоне глубокого разочарования в наличном - конечном и несовершенном бытии - отличительная черта отечественной нравственной философии. Особое переживание смерти и конечности характеризует данный тип мысли. Здесь и «супраморализм» Н. Ф. Федорова, и «этика соборного дела» В. С. Соловьева, и «экзистенциальная этика веры» Л. Шестова, и «эсхатологическая этика творчества» Н. А. Бердяева, и «богочеловеческая этика» С. Н. Булгакова, и «этика абсолютного добра» Н. О. Плоского, и «этика пола» В. В. Розанова, и «этический идеализм» М. В. Безобразовой, и «христианский реализм» С. Л. Франка, и «этика поступка» М. М. Бахтина и др.
Воззрения К. Н. Леонтьева полностью вписываются в эту традицию, пронизанную эсхатологическим настроем. Именно в этом контексте можно адекватно оценить то заостренное внимание на красоте, которое присуще философу. Это проявляется во всем: не только художественные произведения К. Н. Леонтьева отмечены этим, но и в публицистике, в его политических теориях эстетический момент всегда присутствует.
Особо трепетное отношение к эстетическому видно также из письма К. Н. Леонтьева В. В. Розанову по поводу желания последнего озаглавить статью «Эстетическое воззрение на историю». Как своему единомышленнику Леонтьев пишет Розанову: «Опасаюсь, что очень немногие поймут слово «эстетика» так серьезно, как мы его сами понимаем».
Это происходит из-за того, что, согласно Леонтьеву, «круг эстетического понимания истории все сужается и сужается». Причина такого «суженного» понимания эстетического заключается в том, что происходит в мире, в котором господствуют низменные вкусы, присущие буржуазной морали. К. Н. Леонтьев поясняет: «Эстетика природы и эстетика искусства (стихи, картины, романы, театр, музыка) никому не мешают и многих утешают.
Что касается настоящей эстетики самой жизни, то она «.связана со столькими опасностями, тягостями и жестокостями, со столькими пороками, что нынешнее боязливое (сравнительно, конечно, с прежним), слабонервное, маловерующее, телесно самоизнеженное и жалостливое (тоже сравнительно с прежним) человечество радо-радешенько видеть всякую эстетику на полотне, подмостках опер и трагедий и на страницах романов, а в действительности -«избави Боже!»» [10, с. 371-372].
Здесь раскрывается еще один важный этический аспект в восприятии К. Н. Леонтьевым эстетического начала. Оно связано с его критическим отношением к мещанской культуре с ее усредненной моралью и сниженным восприятием красоты. В этом контексте представляет интерес точка зрения современного исследователя С. В. Хатунцева, который обстоятельно развенчивает распространенное воззрение на всепоглощающий эстетизм Леонтьева, на его «мо-
ральный аморализм», выявляя более глубокую основу его мышления. В своей монографии автор пишет про К. Н. Леонтьева: «Не отрицал он, даже на словах, подобно настоящим аморалистам, и общепринятых норм поведения. Он выступал исключительно против морали, которая, с его точки зрения, лишена черт прекрасного, то есть против морали буржуазной, морали современной ему Европы, и выступал с позиций романтического эстетизма, что делало его одним из предшественников Ф. Ницше. Как Ницше двумя десятилетиями позднее, Леонтьев утверждал иную, антибуржуазную мораль, мораль, основанную на эстетическом чувстве, мораль аристократическо-героическую. Поэтому достаточных оснований считать его аморалистом не существует» [13, с. 103].
Против буржуазной (европейской, мещанской) морали своего времени выступал, конечно, не только К. Н. Леонтьев, но и многие философы того времени, включая Ф. Ницше, А. И. Герцена, даже Н. Ф. Федорова, несмотря на весь традиционализм последнего. Это общее умонастроение многих мыслящих и критически настроенных по отношению к существующей системе ценностей людей XIX века. Но у К. Н. Леонтьева был свой «акцент», своя неповторимая интонация в этом «хоре» критической философии.
Хорошо об этом сказал П. Перцов: «Леонтьев был совсем не западный эстет, а восточный мистик, искавший под псевдонимом «красоты» не столько собственную художественность, проявленную в человеческом творчестве, сколько пышное раскрытие и взаимную гармонию всех жизненных сил - и природы, и истории, и личности. Его «эстетизм» был какой-то космический: он стремился к «космосу» в древнем значении этого слова - к какому-то общему «ладу» вселенной. И в этом глубоко сказалась в нем подлинная русская стихия, - и с этим его устремлением - нев поверхностном раздоре, а в глубоком тоже «ладу» находились религиозные запросы его души.
Поэтому и мог он, начав жизнь «эстетикой», кончить втайне надетым большим крестом» [14, с. 58].
В поисках более адекватной терминологии для определения этико-эстетических взглядов К. Н. Леонтьева, С. В. Хатунцев предпочитает употреблять термин «эстетический натурализм» или «натуралистический эстетизм», который, с его точки зрения, гораздо более корректное, чем «эстетический имморализм». Речь здесь идет не об отказе Леонтьева от этики ради эстетики, но об особой «эстетической этике».
Таким образом, К. Н. Леонтьеву совершенно не чужд моральный взгляд, который распространен во вменяемом ему аморализме. У философа сложная архитектоника этико-эстетического дискурса, в котором нет отрицания одного ради другого, но есть определенный синтез, который, впрочем, характерен и для магистральной линии русской религиозной философии в лице В. С. Соловьева. В основании этого синтеза лежит триединство Истины, Добра и Красоты, которое можно найти у всех выдающихся представителей отечественной философской традиции. И Леонтьев здесь не исключение. «В переживании единения с Абсолютом, - пишет известный философ В. Г. Иванов - слиты в нераздельном единстве истина, красота и добро: логическое, эстетическое и
этическое» [15, с. 68]. Это некая универсальная формула, определяющая во многим стиль русского философствования.
Мы полагаем, что намного продуктивнее искать у К. Н. Леонтьева то, что единит его с этой коренной традицией русской философии, нежели то, что разъединяет. И во многом выявление сложных, антиномических отношений между этическим и эстетическим тому способствует. Эстетическое не вычеркивает полностью этическое, но является своеобразной формой этического.
Но чтобы увидеть тонкое взаимоотношение этического и эстетического, необходимо раскрыть своего рада этические аспекты эстетического, что делает Н. В. Голик, когда пишет: «.эстетическое способно подобно «миноискателю» определять, если хотите, «черные дыры», зоны небытия, болотной трясины, засасывающей человека и человечества, где ничего не происходит и не может произойти, поскольку рутинная наполненность повседневности превращается в трясину...» [16, с. 24].
Все это в полной мере можно отнести и к К. Н. Леонтьеву, поскольку у него не устранение нравственности, но борьба за подлинную нравственность. По отношению к воззрениям К. Н. Леонтьева можно было бы применить понятие «супраморализм», которым Н. Ф. Федоров обозначал свои нравственные идеи. При всем несходстве философских позиций двух мыслителей общим является одно: наличие некоторой сверхценности, на фоне которой все остальное так или иначе теряет свою значимость. И Федоров, и Леонтьев задают такой уровень морального сознания, который превышает средний уровень «мещанской» (по Леонтьеву») и «фарисейской» (по Федорову) морали.
Выводы. «Чистый» аморализм, так же как и «чистый» эстетизм, не свойствен воззрениям Леонтьева, у которого можно обнаружить сложно структурированную иерархическую систему духовных ценностей, в которой, с нашей точки зрения, моральное начало занимает определяющее место. Все дело в неоднозначности существующей этической терминологии, которая во многом затрудняет адекватное восприятие подлинных взглядов К. Н. Леонтьева. Когда Леонтьев критикую мораль, то он критикует мораль в том смысле, который был распространен в его эпоху. Это мораль как феномен европейской культуры, против которой выступал не только Леонтьев, но и многие другие яркие мыслители, такие, как А. И. Герцен, Ф. Ницше, Н. Ф. Федоров.
В этом смысле К. Н. Леонтьев должен восприниматься не как эстетствующий и циничный моралист-одиночка, но как выдающийся критик социальной морали, наряду с другими видными мыслителями этого лагеря. Это не аморализм, но критический морализм, который, с нашей точки зрения, более точно характеризуют этические воззрения К. Н. Леонтьева, приобщающие его к глубинным традициям отечественной нравственной философии.
Список литературы
1. Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики: Идеи русского консерватизма в литературно-художественных
и публицистических практиках второй половины XIX - первой четверти XX века. СПб.: Пушкин. дом, 2012. 784 с.
2. Швейцер А. Благоговение перед жизнью. М.: Прогресс, 1992. 576 с.
3. Франк С.Л. Миросозерцание Константина Леонтьева // К.Н. Леонтьев: pro et contra. Антология: в 2 кн. Кн. 1. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 235-241.
4. Левицкий С.А. Очерки по истории русской философии. М.: Канон, 1996. 496 с.
5. Масарик Т. Россия и Европа: Эссе о духовных течениях в России. Т. II. Кн.II. Ч. 2-5. СПб.: РХГИ, 2004. 719 с.
6. Яковенко Б.В. История русской философии. М.: Республика, 2003. 510 с.
7. Долгов К.М. Восхождение на Афон: Жизнь и миросозерцание Константина Леонтьева. М.: Отчий дом, 2008. 720 с.
8. Леонтьев К.Н. Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой // Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. Т. 8. Кн. 1. СПб.: Владимир Даль, 2007. С. 297-316.
9. Фудель И. Культурный идеал К.Н. Леонтьева // К.Н. Леонтьев: pro et contra: в 2 кн. Кн.1. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 160-180.
10. Розанов В.В. Собр. соч. Литературные изгнанники: Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М.: Республика, 2001. 477 с.
11. Корольков А.А. Пророчества Константина Леонтьева // Корольков А.А. Русская духовная философия. СПб.: Изд-во РХГИ, 1998. С. 235-375.
12. Зеньковский В.В. История русской философии: в 2 т. Т. I. Ч.1. Л.: ЭГО, 1991. 222 с.
13. Хатунцев С.В. Константин Леонтьев: Интеллектуальная биография. 1850-1874 гг. СПб.: Алетейя, 2007. 208 с.
14. Фетисенко О.Л. Петр Перцов и его приношение Константину Леонтьеву // Христиан. чтение. 2016. № 1. С. 44-63.
15. Иванов В.Г. ...Еще раз об идеале // Этическое и эстетическое: 40 лет спустя: Материалы науч. конференции. СПб.: С.-Петербург. философ. об-во, 2000. С. 66-68.
16. Голик Н.В. Aisthesis этического и возможности его описания // Эстетика в интерпарадигмальном пространстве: перспективы нового века. Материалы научн. конференции. СПб.: С.-Петербург. философ. об-во, 2001. С. 22-24.
Журавлева Алена Владимировна, ст. преподаватель, [email protected] Россия, Москва, Московский православный институт св. Иоанна Богослова.
«AESTHETIC AMORALISM» OF K.N. LEONTYEV: PRO ET CONTRA
A.V. Zhuravleva
The article suggests a view of the person of K.N. Leontiev as a moralist who belongs to the traditions of Russian moral philosophy. This differs from the widespread view of the philosopher as
an «esthete» and «amoralist». Disclosure of the moral stratum in the heritage of the thinker makes it possible to broaden the notion of the specifics of Russian ethical discourse.
Key words: the history of Russian philosophy, K.N. Leontiev, ethics, aesthetics, religious creativity, criticism of morality, eschatology.
Zhuravleva Alena Vladimirovna, main lecturer, jur.a@,bk.ru Russia, Moscow, Moscow Orthodox Institute of St. John the Theologian.
УДК 128
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ МЕТАФИЗИКА НЕГАТИВНОГО ТРАНСЦЕНДЕНТНОГО И НИЧТО
А.А. Кисельников
С опорой на негативную онтологию и экзистенциализм вводится представление о негативном трансцендентном, отрицающем себя и ставящем под вопрос свой абсолютный смысл.
Ключевые слова: негативность, трансцендентное, экзистенциализм, метафизика, небытие.
На границе XVIII-го и XIX-го веков Фихте, Шеллинг и Гегель начали процесс глубокого разрыва метафизики с классической греческой традицией. Греческая и христианская метафизика при анализе мира всегда начинала с какой-то глубинной безусловной первопричины мира (то есть с трансцендентного), и Фихте также ввёл понятие абсолютного «Я», которое являлось бесконечной, ничем не ограниченной, не делимой и вневременной субстанцией [1]. Но греческая метафизика не могла ответить на вопрос о причинах появления сознания из бесконечной субстанции, а немецкие диалектики пытаются дать ответ именно на этот вопрос.
Метафорически философию Фихте можно представить следующим образом: от абсолютного «Я» (трансцендентного) откололась некая его часть, из-за чего теперь оно чувствует себя расколотым, страдает и хочет «вернуть её назад». Эту отколовшуюся часть Фихте называет «не-я», а абсолютное «Я», которое становится ограниченным этим отколовшимся «не-я», превращается в человеческое «я». Например, «Я» имеет высокий моральный идеал того, как нужно поступать в мире, но он не находится в самом отколотом «я», то есть не является чем-то автоматически выполняющимся, потому что нужно непрерывно каждый раз снова и снова подтверждать это своим свободным выбором. То есть моральный идеал («Я» идеальное) по отношению к самому «я» является неким внешним «не-я». Без этого «не-я» фихтеанское «я» чувствует себя расколотым, так как в тоже время само «я» несёт этот моральный идеал внутри, но
