12И.В. Демина
ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ИСКАНИЯ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ РУБЕЖА XIX - XX вв.
Россия рубежа XIX - XX веков - особый мир, особая душевная атмосфера. Это - время потрясений и резкой деформации социокультурной модели общества, точнее и острее -самой судьбы России. Массовые народные выступления, революции и война обозначили начало социального эксперимента - «создание государства трудящихся»1. Именно этот рубеж -слом русской истории, кровавый «взвив», отделивший два периода государственного и общественно-политического устройства, две эпохи в развитии русской культуры.
Находясь в самом центре событий, представители русской культуры одними из первых почувствовали и осознали знаки того, что в апокалипсической литературе воплощается в образе «вихря», «безумной плясавицы». «Раздвоение» века и сомнения в прочности устоев цивилизации, наполнили мироощущение русской интеллигенции величайшей тревогой, предчувствиями и предсказаниями надвигающейся катастрофы. Об этом свидетельствуют печатные выступления, художественные тексты, письма и хроники, в которых сквозь призму исторических аналогий и жизненного опыта осмысляются совершающиеся события. А. Белый замечает: «В 1900 - 1901 году мы подошли к рубежу с твердым знанием, что рубеж - Рубикон, ибо сами мы были рубеж, выросший из недр конца века»2. Воспринимая явление войны и революции как конечное, А. Ремизов в своем Дневнике описывает мир, который обречен на бессмысленные страдания. «К России: неужели конец? Посадили свиней за стол, загадили стол. Нет, не спасут и самые благороднейшие министры»3.
Чувство одиночества, оторванности от мира возникает как следствие утраты мировой гармонии и невозможности найти выход из ситуации конца. Не веря в спасение «Святой Руси»4, А. Ремизов пишет: «Что делают? Россия гибнет. Бесталанность, малоумие и мальчишество. А про любовь к России не услышишь»5. А. Блок ощущает не просто конец эпохи, но и апокалиптичность времени: «Чувство катастрофы, болезни, тревоги, разрыва (человечество
- как люди перед бомбой). Бомбу подложила история и расколола все. <...> Муравейники -вечный прогресс - аполлинический сон культуры. Цвет культуры (интеллигенция) пребывает в аполлиническом сне и вдруг - разруш[ены] Калабрия и Мессина»6. Вместе с одиночеством возникает тоска, которая «может побуждать богосознание, но... есть также переживание бо-гооставленности»7.
Философы, поэты, писатели, художники, театральные деятели в своем творчестве представляют картины тотальной победы Зла, катастрофической гибели России, процесс разрушения культурных и человеческих традиций8. Сходным историческим прецедентом им видятся события русской Смуты конца XVI - начала XVII века, осмысленные с помощью научных трудов С. Ф. Платонова, его «Очерков по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII веков»9. Так, Февраль 1917 года - период разрушения самых основ бытия русского народа, резкой деформации национальной социокультурной модели - Смутное время. Октябрьский переворот осознается органичным продолжением февральских событий, подобных крестьянскому восстанию Болотникова. 6 июня 1917 года в Дневнике А. Ремизова появляется следующая запись: «Если Ленин это Болотников, то Блейхман (булочник-анархист) это атаман Хлопок, для к[оторого] разбой - социальный протест»10.
Именно в период Февральской революции большая часть общественного мнения эволюционировала от крайнего оптимизма к крайнему пессимизму, как в оценке происходящих событий, так и в прогнозах российского будущего. И в этой амплитуде можно заметить изменение отношения к литературе.
В начале революции в газетах («Русское слово», «Биржевые ведомости», «Дело народа», «Власть народа», «Воля народа», «Новая жизнь», «Вечерний звон», «Воля страны») преобладает полный восторг по поводу происходящего. Ф. Сологуб, М. Амфитеатров, о. С. Булгаков, А. Серафимович единодушно прорицали полное преображение не только России, но и всего мира. Однако уже к концу лета 1917 года стихия бунта и разрушения сметает
оптимизм воспевания канунов совершенно другим взглядом - полным эсхатологического пессимизма и тревоги11.
Чувственное, ассоциативное мироощущение «рубежа» нашло свое конкретно-эстетиче-ское воплощение в творчестве символистов, которые стремились предугадать судьбу России в ее глобальных переменах. А. Белый писал: «Русская литература в близком видела дальнее, в страдании народа какими-то вторыми очами она видела страдание Божие, в борьбе с темными силами увидела апокалипсическую борьбу с драконом времени»12.
Тема гибели России, разрушения православной веры в русском народе и возможности возрождения-спасения стимулировала поиск новых форм художественного воплощения. Обманчивость ощущения великих канунов России и уникальность исторической судьбы, ее полная необъяснимость в каких-либо рациональных категориях позволили взглянуть иначе и на традиционные формы русской литературы. Появляются произведения «двойственной эстетической природы»13, насыщенные пророчествами и видениями тотальной победы зла, явлениями Христа и Антихриста, снами о разрушении этого мира и неотвратимости Божьего приговора в отношении к человеческим судьбам. Писатели-поэты пытаются «выйти» за границу реальности, погрузиться в ирреальный условный мир знакового. Посредством мотива предсказания судьбы текст преодолевает собственную замкнутость и превращается в очень подвижную структуру. Представление о мире как средоточие символических соответствий откликается новыми композиционными приемами. Развитие метода соположения разнородных эстетических феноменов способствует разрушению линейно-дискурсивного способа изложения повествования. Прежде всего, это прозаические «симфонии» А. Белого как версия трансформации традиционной формы и построения монтажной композиции, многими особенностями предвосхитившая позднейшие опыты А. Блока («Двенадцать»), а также А. Ремизова («Взвихренная Русь»), Исследуя эти произведения на уровне композиционных приемов, Е. Эткинд замечает, что это - «не связное, последовательное повествование», а «ряд <...> отдельных эпизодов, соединенных по принципу монтажа»14, каждый эпизод имеет свой жанрово-стилевой регистр, авторский текст насыщен «документальными» вставками - текстами лозунгов и воззваний революционной эпохи.
Следует указать на факт существования особой атмосферы русского символизма с его попытками мистического восприятия жизни. Во-первых, участие представителей творческой интеллигенции в так называемых «средах» В. Иванова, «на башне», во время которых горячо обсуждались духовные проблемы современности. Во-вторых, знакомство с идеями и творчеством А. Белого, ведущим антропософом в России того времени.
Все эти факты, хотя и не прямо, доказывают существование «моды» на мистическое интуитивное познание действительности посредством чувства. Писатель, следуя своим творческим задачам, мог соединить эти идеи с народным мировоззрением, христианскими таинствами жизни и смерти. Эффект синкретического скрещения, лишь на первый взгляд предстает как цепь бессвязных фабульных моментов.
Прием ассоциативного монтажа делает возможным изображение тончайших импульсов памяти и моментов сиюминутного переживания. Речь идет о художественном воплощении астрального видения, сопровождаемого раскрытием особого зрения на мир и человека, в частности. Такое явление типично для сна. Используя прием сновидческого отражения действительности, А. Ремизов («Огонь вещей», «Взвихренная Русь»), А. Блок («Ни сны, ни явь»), как в смысле мистическом, так и стилистическом, насыщают повествование необыкновенной напряженностью, которая усиливается дополнительно вне реальных ощущений, в состоянии сна или безумия, развиваемого как ясновидение. И самая суть происходящего открывается лишь во сне. Явь - хаос, а сон - все, как существует на самом деле. Максимальное расширение времени и пространства ведет к преодолению бытовой замкнутости и выходу в сферу «ночного», ирреального, где истина, пророчества и откровения о грядущем.
Стремление описать будущее - одна из ярких черт культуры первой трети двадцатого века. Это было особенно популярно в России, где художественные прозрения будущего сочетались с научным прогнозированием. Знаменательно, что прогнозы будущего развития Рос-
сии сочетались с предвидениями мрачного характера. Единодушно предчувствовались страшные массовые войны, отказ от интеллигентского гуманизма, власть техники и науки, крайняя технизация и демократизация всех сфер жизни. Введение всеобщего контроля и, соответственно, отрицание индивидуального и замещение его коллективным - вот те направления развития будущего, которые прозреваются уже в самом начале XX века.
Интеллигенция почувствовала неизбежность диктатуры; предчувствия катастрофы стимулировали переход от сдержанного неприятия к действенному протесту всеми доступными средствами15. Особенно заметны выступления представителей русской религиозной философии. Это движение, проповедуя «новое религиозное сознание», утверждает свою программу и создает (под влиянием Вл. Соловьева) утопию «религиозной общественности», насыщенную эсхатологическими ожиданиями. Остро реагируя на явления социально-исторической реальности, русская религиозная философия представляла социальную революцию и всю эпоху как эсхатологию, всемирно-историческую трагедию. Это была попытка коллективного противостояния энтропийным процессам в сфере духовного. В 1901 г. в Петербурге было основано религиозно-философское общество, на заседаниях которого обсуждались проблемы развития христианства, «нового Откровения» и «духовного возрождения» России16. Об одном из собраний А. Блок замечает: «Первое (десятое) религиозно-философское собрание. Это должно принять во внимание. Нужно понять, что все обстоит необыкновенно, страшно неблагополучно. И если цвет русской интеллигенции ничего не может поделать с этим мраком и неблагополучием, как этот цвет интеллигенции мог, положим, в 60-х годах, бороться с мраком, - то интеллигенции пора вопрошать новых людей. И главное, что я хотел сказать, -это то, что нам, интеллигентам, уже нужно торопиться, что, может быть, уже вопросов теории и быть не может, ибо сама практика насущна и страшна.»17. В частности, говорилось не только о возвращении к средневековому религиозному климату, но о создании атмосферы «свободы», «творчества» и «синтеза» всех областей общественной и духовной жизни под сенью христианского мировоззрения.
На фоне катастрофического падения уровня культуры после октября 1917 года происходит монументальный поворот искусства от будущего к прошлому. Отсюда исследование и художественное использование элементов апокалиптической народной литературы: духовных стихов о кончине мира и страшном суде. Все эти приемы эстетических решений, «воскрешающие» культурные ценности прошлого, подвергаются тенденции «современива-ния» путем введения известных традиционных мотивов в реалистическое произведение и сплетения их с новыми пластами творческого сознания. Таким образом, речь идет об иной культурно-мировоззренческой системе координат, не упрощающей, а усложняющей всю текстовую конструкцию. Читателю приходится менять сам способ восприятия повествования, помещенного в контекст непривычных художественных связей и жизненных отношений.
Н. Бердяев в своем труде «Война и эсхатология» говорит о том, что «конец мира никогда не наступит в этом историческом времени, историческое время имеет перспективу дурной бесконечности. Конец мира может быть мыслим лишь как конец времени, выход из времени, времени этого мира, а не как конец во времени, внутри этого времени»18. Речь идет об иной структуре сознания и об ином, экзистенциальном времени. Далее Н. Бердяев замечает, что «натуралистическая эсхатология немыслима и нелепа, возможна лишь духовная эсхатология»19.
Как видим, из кризисных явлений XIX века вырастает уникальный творческий потенциал века XX. На рубеже веков возникает ощущение эсхатологического момента внутри истории. Этот апокалипсис особенно остро чувствуется творческой интеллигенцией, которая активизируется в своем поиске новых путей развития культуры и художественных форм. Предчувствия конца старой России, которая летела в бездну, вызвали эсхатологические настроения и предсказания. Суждения о неотвратимом конце у К. Леонтьева, Вл. Соловьева, А. Блока, А. Белого и других говорят о том, что период катастрофического исторического перевала не может быть осознан в системе старых категорий. Эта историческая эпоха не имеет себе подобной в истории, ибо всегда встречались отдельные антирелигиозные течения, но не
было такого сознательного и убежденного, такого фанатического и непримиримого стремления опустошить небо. Россия отражает идеи и настроения века решительнее и прямолинейнее, чем Запад, духовную драму богоборчества и богоотступления, составляющую нерв новой истории20.
1 Примечания
Введение в культурологию / Под ред. В.А. Сапрыкина. М., 1995. С. 117.
2 Белый А. На рубеже двух столетий. М., 1989. C. 46.
3 Дневник 1917 - 1921 гг. 6 июня 1917 года // Ремизов А.М. Собрание сочинений. М., 2000. Т. 5. Взвихренная Русь. С. 435.
4 Об образе Руси — «Святой Руси» в творчестве А. Ремизова, как символе духовной сущности рус -ского народа. См. Грачева А. М. Между Святой Русью и Советской Россией. Алексей Ремизов в эпоху Второй русской революции. // Ремизов А. М. Собрание сочинений.. М., 2000. Т. 5. Взвихренная Русь. С. 589 - 605.
5 Там же. С. 466.
6 Блок А. Из дневников и записных книжек 26 декабря 1907 года // Блок А. Сочинения в 2-х тт. М.,
1955. Т. 2. С. 399.
7 Бердяев Н. Одиночество, тоска, свобода // Бердяев Н. Самопознание. Л., 1991. C. 58.
8 Тема апокалипсиса российской истории и культуры особенно скорбно звучит в дневниках В. Ко-
роленко, А. Блока, А. Ремизова, письмах и статьях Л. Андреева, М. Пришвина, бесспорно в «Апо -калипсисе нашего времени» В. Розанова, стихах А. Ахматовой, З. Гиппиус, Р. Иванова-Разумника, Н. Клюева, С. Есенина.
9 Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. 2-е изд. Спб., 1913.
10 Дневник 1917 - 1921 гг. 6 июня 1917 года // Ремизов А. М. Собрание сочинений. М., 2000. Т. 5. Взвихренная Русь. С. 442.
11 Мотивы безнадежности и ужаса, овладевшие российским культурным общественным мнением в 1917 году, достаточно полно освещены, в работе: Сегал Д. Осип Мандельштам. История и поэтика. Иерусалим; Беркли, 1998.
12 Белый А. Настоящее и будущее русской литературы // Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. C. 349.
13 Термин см.: Ремизова А. Огонь вещей // Паламарчук П. Москва или Третий Рим. М., 1991. С. 193
- 198.
14 Эткинд Е. Г. «Демократия, опоясанная бурей»: Композиция поэмы А.Блока «Двенадцать»» // Эт-кинд Е. Г. Там, внутри. О русской поэзии ХХ века: Очерки. Спб., 1996. С. 114.
15 В начале 1918 года на первый план выходят формы прямого обращения к читателю. Алексей Ремизов публикует «Слово о погибели земли русской», «Заповедное слово русскому народу», «Сло -во к матери-земли», Анна Ахматова и Марина Цветаева опубликовали в номере газеты «Русское слово» (1/14 апреля 1917 года) проникновенные стихотворные плачи по России. Писатели-поэты как бы задаются целью создать многоголосый полилог, в котором звучат все «за» и «против» революции.
16 Введение в культурологию / Под ред. В.А. Сапрыкина. М., 1995. С. 117.
17 Блок А. Из дневников и записных книжек 29 октября 1907 года // Блок А. Сочинения в 2-х тт. М., 1955. Т. 2. С. 396.
18 Бердяев Н. Война и эсхатология // http://www.krotov.org/berdyaev/1939/193910011.html.
19 Там же.
20 Булгаков С.Н. Два града. Исследование о природе общественных идеалов. СПб., 1997. С. 252.
