CC BY
70
Есть пророки в своем Отечестве (В.П. Воронцов и его прогнозы)
М.П. Рачков
Проанализированы работы В.П. Воронцова, посвященные становлению капитализма в России, написанные автором в конце XIX в., которые при сравнении предполагаемого Воронцовым развития событий в России с реально произошедшими позволили осмыслить главное, может быть, в нашей истории: советский социализм - это глубоко русское явление.
Ключевые слова: Василий Воронцов, история капитализма в России, реформы 1861 года, советский социализм, конкурентоспособность России, пророки в своем Отечестве
Для цитирования: Вестник МИЭП. 2014. № 1. С. 102-113.
Событием в литературной жизни России начала 1980-х гг. было появление серии статей, опубликованных в 1882 г. в виде отдельной книги под названием «Судьбы капитализма в России». Статьи сразу и надолго приковали к себе внимание читателей и вызвали целую литературу «за» и «против», как это обычно бывает с вещами, сильно затрагивающими нервную систему общества. Сам же автор указанных статей подписывал их скромным псевдонимом - В.В.
Человеком, скрывавшим свое имя инициалами «В .В.», был выпускник Медико-хирургической академии, земский врач с семилетней практикой, затем служащий статистики железнодорожного ведомства Василий Павлович Воронцов. Как сказали бы сейчас, он был экономистом без базового образования. Воронцов «был оригиналом, который совершенно терялся в политической экономии и к которому как к теоретику вообще нельзя относиться серьезно», - писала о нем Роза Люксембург. «Однако именно Воронцов, - отмечала она, - оказывал в 80-х годах огромное влияние на общественное мнение русской интеллигенции...» [1, с. 273].
Другой критик Воронцова, Г.В. Плеханов, обращая внимание на то, что «г. В.В. противоречит себе на каждом шагу в своих "Судьбах капитализма"», также не без удивления писал: «...будущий историк русской литературы, указав эти противоречия, должен будет заняться чрезвычайно интересным в смысле общественной психологии вопросом о том, почему они, при всей своей несомненности и очевидности, оставались незаметны для многих и многих читателей г. В.В.» [2, с. 516].
Рачков Михаил Порфирьевич - доктор экономических наук, профессор, Байкальский государственный университет экономики и права, г. Иркутск. Адрес для корреспонденции: [email protected]
Спустя сто с лишним лет, как нам кажется, можно объяснить этот феномен. В статьях Воронцова действительно встречается много противоречий, в большинстве своем ничтожных, связанных с «неровностями» стиля или спешностью в работе. Эти противоречия давали повод для многих придирок со стороны строгих критиков из числа любителей изящного слога и безупречной логики. «Массовый» же читатель того времени был более великодушным, к тому же это был читатель уходившего XIX века, жаждавший заглянуть в век грядущий. На эту потребность и откликнулся автор «Судеб капитализма».
Читающая публика почувствовала в Воронцове того человека, который лучше других видел будущее России и понимал пути, ведущие к нему. Воронцов В.П. был поистине пророком в своем Отечестве, предвидения которого по достоинству можно оценить лишь теперь - с позиции уже состоявшегося будущего.
Мы коснемся основных моментов его прогноза для России, собиравшейся вступить в неведомый ей тогда XX век. Думаем, что это будет интересно не только с исторической точки зрения, но и с точки зрения волнующих сегодня вопросов: что происходит с нашей страной, что ждет ее дальше?
В прогнозе Воронцова можно выделить три составные части:
1. Развивающийся после реформы 1861 г. капитализм в России зайдет в тупик из-за неразрешимости его специфических противоречий, порожденных внутренними и внешними условиями существования России.
2. На смену ему должна прийти более адекватная этим условиям форма индустриального развития, которая будет основана на государственной собственности в крупной промышленности и артельно-общинной в сельском хозяйстве и кустарных промыслах.
3. Возможна победа капитализма в таких странах, как Россия, в случае перехода к социализму старых капиталистических стран.
Первая часть этого прогноза сбылась еще при жизни Воронцова (он родился в 1847-м и умер в 1918 г.). Пореформенный капитализм просуществовал немногим более полувека, подтвердив вывод Воронцова о его недолговечности. Не был ли, однако, крах российского капитализма в 1917 г. случайным совпадением с пророчеством Воронцова?
Рассмотрим главные доводы, с помощью которых Воронцов обосновывал бесперспективность капитализма в России. Важнейший из них, вызвавший множество атак противников Воронцова, - узость рынка для крупной российской промышленности, развивавшейся капиталистическим путем. «Историческая особенность нашей крупной промышленности, - писал Воронцов, -заключается в том, что ей приходится развиваться во время, когда другие страны достигли уже высокой степени развития. Это приводит к двум последствиям: во-первых, она может пользоваться всеми формами, выработанными Западом, не переползая черепашьим шагом с одной ступени на другую, т. е., по-видимому, иметь возможность развиваться очень быстро; во-вторых, ей
приходится конкурировать с опытными, давно установившимися в промышленном отношении странами, а соперничество таких противников может совершенно заглушить ростки вновь возникающего капитализма» [3, с. 2].
Крупная промышленность в России имеет возможность развиваться очень быстро, но не капиталистическим путем - эта мысль будет проходить через все дальнейшие рассуждения Воронцова. «Теперешнему, русскому, например, производителю нет надобности сначала ввести машину, действовавшую, например, в Англии 50 лет назад, потом заменить ее изобретенной там же спустя 20 лет и, наконец, перейти к новейшей; (...) он прямо применит одно из последних изобретений. А все эти последовательные изобретения отличаются одно от другого тем, что после-явившееся сильнее сокращает участие рабочего в производстве. Если, например, прежде, - разъяснял Воронцов, - переход с одной ступени капиталистического обобществления труда на другую сопровождался сокращением участия рабочей силы в производстве на 1/10, то для стран, начинающих развиваться в настоящее время, возможен сразу переход, уменьшающий потребность в наемном труде, может быть, в 10-20 раз. Поэтому, тогда как прежде для занятия вытесненных таким образом рабочих, достаточно было расширить производство на 1/10, в настоящее время (то есть для стран, начинающих только свое развитие) для той же цели нужно увеличить его в 10-20 раз» [3, с. 5-6]. А это и означает, что центральный вопрос, в который упирается развитие капитализма в молодых странах, есть вопрос о рынках: во-первых, о рынке труда и, во-вторых, о рынке сбыта товаров.
Критики Воронцова, как правило, оставляли вне анализа первую сторону вопроса, доказывая совершенно очевидную истину, что реализация капиталистической товарной продукции так или иначе, с кризисами или без них, но происходит. Вместе с тем при интенсивном характере развития капиталистической промышленности, когда оно с самого начала базируется на новой технике, возникает именно проблема реализации «живого товара», проблема гипербезработицы, смягчить которую можно, лишь расширив многократно рынок сбыта товаров или открыв шлюзы для массовой эмиграции, причем (применительно к России второй половины XIX века) эмиграции не квалифицированных рабочих, а беднейших крестьян, что представлялось Воронцову нелепостью, равносильной прямому уничтожению части народа.
О том, насколько остро стояла перед Россией означенная проблема, свидетельствуют данные высочайше утвержденной 16 ноября 1901 г. комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 по 1900 г. благосостояния сельского населения среднеземельческих губерний. Только в 50 губерниях Европейской России в 1900 г. насчитывалось около 23 млн «избыточных» жителей деревни! [4, с. 55].
Понимание этой проблемы, между прочим, оказало сильное влияние на разработку реформы 1861 г. Взяв курс на капиталистическую индустриализацию страны, царское правительство выбрало единственно возможный для
России вариант экономической реформы: освобождение крестьян с земельным наделом при сохранении общины. Это было хоть какой-то гарантией против стремительной пролетаризации населения, лавинообразного роста безработицы и эмиграции. Но сохранение за крестьянами небольших земельных наделов (находящихся в распоряжении общины), которое не делало их пролетариями, но в то же время и не давало возможности вести самостоятельное хозяйство на продажу, превращало их во влачащую жалкое существование серую массу, бесплатно работающую на помещика, кулака-мироеда и казну.
Традиционно сохраняющаяся русская община, с одной стороны, спасала эту массу от всеобщего вымирания, а с другой - служила надежным инструментом податной системы, с помощью которого удавалось выколачивать с крестьянского мира средства на создание крупной промышленности. Однако крайняя степень обеднения большинства крестьянского населения, ведущего полунатуральное хозяйство, делало очень ограниченным внутренний рынок для крупной промышленности. Расширяя его за счет подавления кустарных промыслов, которыми занимались все те же крестьяне, она (промышленность) лишала крестьян одного из источников денежных доходов и обостряла проблему безработицы. Поэтому Воронцов считал, что насаждавшаяся правительством крупная капиталистическая промышленность является не более как искусственной постройкой над несоответствующим ей строем экономической жизни в деревне. Какой виделся выход из этого противоречия?
Или развитие крупной промышленности каким-то образом будет приведено в соответствие с экономическим строем народной жизни, или последний должен быть разрушен и организован на принципах капитализма. Но разрушение экономического строя, основой которого оставалась община, по Воронцову, лишь приближало конец капитализма. Что ожидало бы страну, если бы скрытая безработица, насчитывавшая, как было отмечено, свыше 20 млн человек, стала явной и приняла бы свободные формы борьбы за существование на городских мостовых?
Переселение людей в другие регионы страны не только требовало значительных финансовых средств, но и упиралось в суровый климат и бездорожье. Таким образом, для того чтобы обеспечить крупной капиталистической промышленности действительно расширенное производство (увеличивая его в «10-20 раз», дабы избежать массовой безработицы), таким странам, как Россия, необходимо было бороться за внешние рынки. Но «чем беспощаднее становится борьба за рынки, тем лучше каждая страна старается вооружиться, принимает меры увеличить свой сбыт, снаряжает комиссии для исследования причин успеха той или другой нации. И интересно, что все озабочены одним и тем же, каждая страна считает другую своим более счастливым соперником; но ни одна не думает серьезно переменить систему, обратиться от производства на других к заботам о своих собственных потребностях. И неужели нам, хуже всех вооруженным, тоже вмешаться в общую
свалку, имея в перспективе лишь ряд заушений то от одного, то от другого, -с горечью писал Воронцов задолго до поражения России в Русско-японской и Первой мировой войнах. - Не благоразумнее ли устроиться таким образом, чтобы по возможности не нуждаться в других, а стараться об удовлетворении собственных потребностей», то есть вступить на «путь действительно национального развития» [5, с. 443]. Петр Струве правильно усмотрел здесь идею «национального социализма» (далекого от социализма Маркса). Впоследствии эта идея станет воплощаться в жизнь большевиками под лозунгом строительства социализма в одной стране.
Воронцов вступал в полемику с марксистами, не отрицая марксизма как такового, но доказывая, что он не применим к особенностям экономического развития России. Отталкиваясь от выводов Маркса, он обосновывал невозможность для русского капитализма справиться с задачами, которые успешно решал западноевропейский капитализм.
Историческая миссия капитализма, по Марксу, сводится к двум решающим результатам: обобществлению труда рабочего населения и связанному с этим обобществлением ростом производительности труда в гигантских размерах. Воронцов обращает внимание «на оригинальность положения, в каком очутился капитализм на русской почве, на невозможность ему сыграть в России ту роль организатора труда, какая выпала на его долю в Европе» [6, с. 1].
Опираясь сразу на завоевания крупной техники, капитализм в России, конечно, объединял труд рабочих на немногих крупных предприятиях, но в еще большей степени он разорял мелких производителей в земледелии и кустарных промыслах, не нуждаясь в их труде. (Не случайно капиталистическая Россия отличалась небольшим по численности рабочим классом.) Не лучше ли в таком случае, ставит вопрос Воронцов, сохранить старую форму общественной организации труда в деревне и артельные начала в кустарных промыслах, приспособив к ним развитие крупной промышленности. Или, как сказал другой видный народник - Н. Даниельсон - в развитие этой мысли, современную крупную промышленность необходимо «привить к общине и в то же время настолько видоизменить ее, чтобы она была в состоянии сделаться подходящим орудием для организации крупной промышленности и для преобразования ее из капиталистической формы в общественную» [7, с. 571].
Эту историческую задачу выполнил Сталин, восстановив в виде колхозов русскую общину и видоизменив ее так, что из формы, скрывавшей избыточное население и консервировавшей допотопные способы труда, она стала источником нового витка индустриализации России и формой крупного механизированного земледелия.
Другая особенность российского капитализма, отмеченная Воронцовым, состояла в том, что создаваемая в тепличных условиях государственного протекционизма крупная промышленность не имела главной движущей пружины, характерной для западного капитализма, - конкурентной борьбы. Крупный промышленный капитал в России сразу возникал как монополистичес-
кий, причем монополистический особого рода. Если западные монополии вырастали из свободной конкуренции и приобретали новую сферу конкурентной борьбы на мировом рынке, что спасало их от застоя, то российский монополистический капитал, будучи не в силах выйти на мировой рынок, подавлял все и вся у себя дома, тормозил технический прогресс, задерживал специализацию производства, не проявлял усердия в удешевлении товаров и повышении их качества.
«...Обычный двигатель промышленного прогресса к нам неприложим, -с грустью констатировал Воронцов, - наш капитализм лишен того рычага, с помощью которого его западный собрат перевернул экономическую организацию Европы и возвысил ее промышленность до наблюдаемой высоты. А без указанного рычага конкуренции он теряет всякое прогрессивное значение: из формы, исторически необходимой для промышленного прогресса, каким капитализм фигурирует на Западе, у нас он превращается в форму эксплуатации народного труда в частных интересах небольшого кружка лиц, не играющих никакой исторически прогрессивной роли, а скорее стоящих тормозом на пути правильного развития промышленной жизни» [5, с. 427].
Мы видим здесь еще одно противоречие российского капитализма, тонко подмеченное Воронцовым: антагонизм между узкой группой лиц, занимающихся жуированием на почве частного предпринимательства при государственном покровительстве и подвергающимися эксплуатации (ради самой эксплуатации) трудящимися классами. Состояние, когда господствующий класс на деле не способен выразить общий интерес нации, который бы оправдывал самое жестокое угнетение и осознавался подчиненными классами как историческая необходимость, - один из верных признаков нежизнеспособности данного общественного строя.
Виделся ли Воронцову выход из указанных им необычных противоречий необычного капитализма в России? Да. «Мыслим и иной путь промышленного прогресса, - писал он, - рычагом его может являться или стремление сократить и облегчить труд работающих (...) если работники суть в то же время и хозяева предприятия, или сознание пользы предлагаемого улучшения для дела, то есть для общества. Первый способ приложим в настоящее время к тем производствам, которые легко доступны для артельной организации, к числу последних не принадлежит механическое дело, и потому к нему должен быть приложен второй способ. Для этого необходимо, чтобы производство находилось в руках учреждения, не столько заинтересованного в его минутных материальных успехах, сколько заботящегося о прочной постановке дела и относящегося к вопросу с точки зрения общественной пользы. Таким учреждением является правительство; оно должно заведовать интересующими всех в настоящее время промышленными предприятиями». Поэтому «раньше чем артельная организация охватит механическую отрасль промышленности, - прогнозировал Воронцов будущую государственную собственность в советской промышленности, - последняя, вероятно, перейдет в
казенное заведование». «Производство от этого, может быть, и не подешевеет значительно, но зато будет достигнуто несколько весьма важных результатов: во-первых, производство специализируется и станет, хотя медленнее европейского, следить за успехами техники; во-вторых, судьба рабочих будет обеспечена, так как казна, не гоняясь за прибылями, может давать им вознаграждение, достаточное для сносного существования, понемногу приучать их к управлению предприятием (...) этим приемом будет достигнута и другая цель, недоступная частному производству: будет создан постоянный контингент искусных рабочих, крепко связанных с заводом...» [5, с. 427-429].
С современной точки зрения видно, что в своих «мыслимых» конструкциях будущего Воронцов был далеко не утопистом, а вдумчивым ученым, который хорошо понимал стоявшую перед Россией историческую задачу по развитию производительных сил, внимательно изучал конкретные условия индустриализации страны, влекшие, совершенно объективно, к более приемлемой для нее общественной форме (и социальной базе: «постоянный контингент искусных рабочих, крепко связанных с заводом»). К той именно форме, в которой, в конечном счете, и была проведена ускоренная индустриализация в сталинский период.
Нет, не случайным совпадением с прогнозом Воронцова был крах капитализма в России в 1917 г., а закономерным результатом неразрешимых на капиталистической основе противоречий, которые подробно исследовал русский мыслитель. Молодой российский капитализм не мог более или менее быстро развиваться в промышленности, не задерживая при этом капиталистического развития деревни, чтобы не лопнуть под давлением избыточного населения; он перенес несколько тяжелейших кризисов перепроизводства, не имея ни достаточно емкого внутреннего рынка, ни широких выходов на внешние рынки; чтобы получить последние, он ввязался в «общую свалку» империалистической войны, обрекая себя на поражение в ней; он пережил две революции, которые не принесли ему облегчения, а третья дала тот исход, который с большой точностью предсказывал Воронцов.
Ошибкой Воронцова было то, что он считал капиталистический отрезок пути, пройденный Россией после реформы 1861 г., результатом ложного выбора царского правительства, а не объективно необходимым этапом, за что его справедливо упрекал Ленин. Да и сам Воронцов, по-видимому, смутно осознавал это, когда писал: «...может быть, его (капитализма - М.Р.) задача у нас другая - не обобществить труд призван он, а создать, так сказать, модель, которая послужит образцом для организации общественной формы труда уже на ином, не капиталистическом основании» [3, с. 37].
«Модель» социализма, которая с такой ясностью виделась Воронцову в начале 1880-х гг., и не могла возникнуть иначе, как из (и после известного периода назревания) противоречий того самого капитализма, иррациональность которого он доказывал.
Ошибочным в его взглядах было и то, что он рассчитывал на замену капиталистической формы индустриального развития страны государственно-общественной по воле правительства, выражавшего интересы крупной частной собственности. Но он не был связан ни с какой политической партией, а выступал как социальный инженер, обращаясь к разуму и совести тех, кто руководил Россией. И именно как ученый, не преследовавший целей определенной политической партии, смог дать более объективную характеристику процесса, который он изучал.
Воронцов гораздо глубже, чем, например, современные ему марксисты, понимал изменения, происходившие в мировой экономике, улавливая, что закон экономического развития России зависит от формирования определенной структуры мирового хозяйства. «Отступление России от исторических форм Запада, - подчеркивал он, - произошло, по нашему мнению, не в силу каких-либо расовых особенностей русского народа. Оно есть естественное последствие тех условий, в каких теперь находятся друг к другу различные страны: стеснение международной торговли, развивающееся по мере привлечения к прогрессу новых народов, создает для молодых стран все большие и большие затруднения пышному расцвету у них капиталистического производства» [5, с. 464].
В этом отношении Воронцов стоял на голову выше Ленина, рассматривавшего теоретические аспекты развития капитализма в России, исходя из абстрактных схем воспроизводства капитала в некоем изолированном обществе и игнорируя вопрос о внешних рынках. Правда, между прогнозом Воронцова относительно недолговечности капитализма в России и расчетом Ленина на ожидаемый крах капитализма от бремени его противоречий практически не было расхождений. Больше расхождений на этот счет у Ленина было с Петром Струве, которого он брал себе в союзники в полемике с народниками.
Струве полагал, что капитализм в России только делает первые шаги к своему пышному цветению. Ленин оценивал современный ему капитализм как уже цветущий и готовый принести в ближайшем будущем плоды, годные в пищу социал-демократам. Воронцов же считал, что цветение капитализма России вообще находится под вопросом. В последних двух случаях капитализм рассматривался как обреченный на недолгую жизнь, что и случилось вопреки романтическим надеждам Петра Струве. И «социализм как идея строительства планомерной организации хозяйства в русской жизни» был не «рационалистическим построением ничтожной кучки доктринеров-вожаков», как писал Струве в 1918 г. [8, с. 243] (это мнение широко распространено и сегодня в оценках советского периода нашей истории), а объективной формой ускоренного индустриального развития России.
Воронцов был одним из первых, кто понял необходимость для России в условиях нового мирового экономического порядка осуществить индустриализацию некапиталистическим путем. «В чем заключается закон, - прямо
спрашивал он, - в развитии крупной промышленности, каким бы способом оно ни произошло, или же в обобществлении труда не иначе, как капиталистическим способом?» И формулировал главный вывод своей теории: «Имея в виду тенденцию капиталистического производства к безмерному возрастанию, мы можем с большим вероятием предсказать, что чем позднее начнет какая-либо страна развиваться в промышленном отношении, тем труднее завершить ей это развитие капиталистическим путем. Ей необходимо придется при этом вступить в борьбу за рынки с такими, например, опытными и ловкими противниками, как Англия и Америка, противниками, имеющими над нею преимущество во всех отношениях, и борьба, по всей вероятности, окончится не в ее пользу. Но как бы ни кончилась борьба, кто бы ни остался победителем, во всяком случае, здесь должен быть и побежденный: рынка для всех не достанет, то есть победа капитала одной страны служит препятствием развития капиталистического производства в другой. Если это верно, -продолжал он, - то относительно законов промышленного развития человечества мы должны выставить следующее положение.
Так как обобществление труда не может одновременно совершиться повсюду капиталистическим путем, то, при столкновении нескольких стран, мы должны допустить возможность одного из трех исходов: 1) или страны, позднее вступившие на путь промышленного развития, должны вечно оставаться на низкой, например, ремесленной ступени его, 2) или процесс обобществления труда может совершиться у них иным, не капиталистическим путем, 3) или, наконец, оно совершится лишь после того, как в странах, ушедших вперед, капиталистическое производство закончит весь цикл своего развития и превратится в народное; в таких странах производство перестанет стремиться к возможному расширению; целью его будет не наводнение иноземных рынков товаром ради возрастания прибавочной стоимости, а удовлетворение потребностей самих производителей, которые в то же время и хозяева, и рабочие; всякое техническое улучшение в орудиях производства будет служить не к его расширению, а к сокращению труда работающих, увеличению их досуга» [3, с. 1-4].
Воспользуемся тем, что Воронцов, как бы чувствуя, что он сказал не все, предоставил «воображению читателя развивать любой из этих исходов». Первый исход как нельзя лучше подтвердился на примере большинства стран африканского континента и многих стран Азии и Латинской Америки. Второй продемонстрировали Россия и отчасти Китай со своей «спецификой». Но остается еще третий исход, который, поскольку Воронцов не расшифровал его полностью, допускает, по крайней мере, троякое толкование.
Страны, в которых капитал закончил «весь цикл своего развития» (очевидно, страны, которые исчерпали все возможности капиталистического расширенного воспроизводства, какие давал им мировой рынок), переходят к социалистическому производству, что явится: а) условием некапиталистического обобществления труда в других странах под влиянием примера и ока-
зываемой им технической помощи (марксистский вариант мирового социализма) или б) наоборот, условием капиталистического развития в других странах, поскольку первые переориентируют свое производство с мирового рынка на сугубо внутренние потребности. Но, так как представить добровольную перестройку крупного производства в первых странах и добровольный уход их с мирового рынка очень трудно, то не означает ли это, что в) запоздалый капитализм в других странах (или в одной из них), сделав рывок в своем промышленном развитии и проводя тотальную экспансию в мировом экономическом пространстве, вынуждает первые страны (или одну из них) провести у себя социалистическую перестройку. Не означает ли это возможность такой ситуации, при которой, скажем, российский (по Воронцову, а не по Марксу) социализм, сделав большой шаг вперед в деле индустриального развития (сам являясь лишь необходимым этапом в этом историческом деле) сменяется высокоразвитым и конкурентоспособным капитализмом, вытесняя с мировой арены капиталистическую Америку (или Германию, Францию, Японию) и вызывая в ней (или в них) серьезные экономические и социальные потрясения? Допускал ли возможность такой ситуации Воронцов?
В 1880 г. вопрос о постсоциалистической России, конечно, не мог стоять, ибо самого российского социализма не было еще на белом свете, но в абстрактной постановке вопроса такая возможность из концепции Воронцова вытекает. Ведь писал же он выше (повторим еще раз один из важнейших выводов теории Воронцова, ставящий его имя на почетное место в истории не только русской экономической мысли, но и мировой): «.победа капитала одной страны служит препятствием развитию капиталистического производства в другой». Победа капитализма в России, которую нельзя исключать, послужит препятствием развитию капиталистического производства, если не в дальнем, то, для начала, в ближнем зарубежье...
Воронцов не идеализировал свой государственно-общинный социализм и не пророчил ему вечные времена. Он прекрасно понимал, что и при новой организации производства возникнут какие-то «формы хищничества», на основе которых может сформироваться неокапиталистический класс. Вот что писал он, излагая свой проект перехода частных промышленных предприятий в государственную собственность:
«Не утопия ли все это, скажет читатель? Исправится ли дело с переходом в руки казны; сделаются ли его руководителями люди талантливые, способные организовать производство по всем правилам техники; будет ли администрация заводов заботиться о благосостоянии рабочего и не станет ли она, напротив того, урезывать всякий его кусок с целью наполнения собственного кармана; таким образом, процесс накопления капитала не переменит ли только внешнюю оболочку, и капиталист-казнокрад не займет ли место современного дельца?
Да, читатель! - признавал он. - Если бы завтра исполнилось то, что мы проектируем, то именно по-твоему бы и вышло. Хищные инстинкты так
сильны в современном обществе, что в той или иной форме - а ближайшее будущее принадлежит им. Но это-то хищническое направление общества и послужит препятствием скорому выполнению нашего проекта, ибо указанная переорганизация промышленности поведет к уничтожению обычных приемов, которыми до сих пор хищничество питалось, а там еще жди, когда и как выработаются новые орудия хищения и попадут ли они в твои руки! Современные руководители хищников, повторяем, воспрепятствуют перемене, ближайшим результатом которой было бы изменение формы хищения» [5, с. 429].
Изложено, может быть, не совсем четко, но мысль улавливается.
Во-первых, Воронцов чувствует, что капиталистическую форму эксплуатации трудно будет сломать мирным путем, а новая форма организации производства таит в себе опасность возрождения хищничества. Во-вторых, он подчеркивает, что в этой смене форм эксплуатации народных сил должен быть какой-то интервал («а там еще жди»!), в котором будет провозглашен «принцип пользы рабочего населения».
Как показала советская история, этот интервал, названный Лениным периодом диктатуры пролетариата, и позволил успеть (до того времени, пока хищничество в новой форме не окрепло) сделать то, что не под силу было российскому капитализму. Совсем не утопией был социализм Воронцова, реализованный (по сути и назначению своему) Лениным и Сталиным и просуществовавший на российской земле столько же, если не больше, сколько и капитализм Александра II.
Спустя столетие работы Воронцова позволяют многое понять и переосмыслить в нашей истории и, может быть, понять главное, что советский социализм был глубоко русским явлением, был законным (исторически законным) сооружением, на прочных стальных сваях которого (а вовсе не на обломках) держится «неразгаданная сила», называемая Русь.
Как сложится судьба новой (всегда новой!) России, делающей вторую попытку в своей истории развить капитализм? Будет ли она снова потрясена революциями и гражданской войной или сможет обеспечить национальное единство, выдвинув вдохновляющую и объединяющую все слои нации великую идею? Станет ли она страной с чахлым отечественным предпринимательством, путающимся в ногах иностранных инвесторов, хозяйничающих на ее территории, или даст возможность отечественному капиталу крепко встать на ноги и начать теснить конкурентов на мировом рынке? Будет ли она опять втянута в какую-нибудь кровавую бойню, из которой выйдет слабой и нищей, или сможет гарантировать безопасность и высокий жизненный уровень своему народу? Найдется ли сегодня гений, способный заглянуть хотя бы в начало третьего тысячелетия? Кто знает. Пример Василия Павловича Воронцова показывает: пророки в своем Отечестве бывают.
Литература
1. Люксембург Р. Накопление капитала. В 2-х тт. - М; Пг.: Госиздат, 1923.
2. Плеханов Г.В. Избранные философские произведения. - М.: Госполитиздат, 1956. Т. 1.
3. В.В. К вопросу о развитии капитализма в России // Отечественные записки. СПб., 1880. - Т. 252.
4. Хромов П.А. Экономическая история СССР. - М.: Высшая школа, 1982.
5. Воронцов В.П. Судьбы капитализма в России // Народническая экономическая литература: избранные произведения. - М.: Соцэкгиз, 1958.
6. В.В. В защиту капиталистического пессимизма // Русское богатство. 1881. Год второй. Февраль.
7. Даниельсон Н.Ф. Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. СПб., 1893.
8. Струве П. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины: сборник статей о русской революции. - М.: Изд-во Московского ун-та, 1990.
There is a prophet in his own land (B.P. Vorontsov and his predictions)
Rachkov Mikhail, Doctor of Economics, Professor, Baikal State University of Economics and Law
The author analyzes the works by B.N. Vorontsov devoted to the development of capitalism in Russia, written in the late nineteenth century. Comparison of the scenario of developments in Russia projected by him with really occurred permitted us to realize, perhaps, the most important thing in our history: Soviet socialism is deeply Russian phenomenon.
Key words: Vasily Vorontsov, the history of capitalism in Russia, reform of 1861, Soviet socialism, the competitiveness of Russia, the prophet in his own land
Address for correspondence: [email protected]
For citation: Herald of International Institute of Economics and Law. 2014. N 1(14). P. 102-113.
