CC BY
225
В. В. Корнев ЭССЕ О КОЛЛЕКЦИОНЕРЕ
В статье анализируется феномен коллекционирования, понимаемый автором работы как симптом экзистенциального разлада в психологических структурах современного потребителя. Влечение коллекционера к ускользающему травматическому Реальному, стремление полностью контролировать синтаксис собираемых предметов, жертва качеством коллекционируемого материала ради количества и самого темпа обновления коллекции - все это может быть выражением психологического синдрома бегства от времени и смерти. Коллекционер подходит к идеальному пределу обладания вещами, но именно здесь его ожидает закономерная экзистенциальная неудача.
После выхода в свет знаменитого «Коллекционера» Джона Фаулза (1963 г.) за этим безобидным, казалось бы, словом прочно закрепились негативные коннотации. В обиходе кинематографических штампов коллекционер также предстает человеком с нездоровым цветом лица, маниакальным блеском глаз, всецело поглощенный некой иссушающей душу страстью. Между тем коллекционирование едва ли представляет собой сегодня маргинальное и клиническое явление. Возможно, с научно-классификаторской точки зрения, коллекционированием действительно следует назвать лишь несколько десятков определенных занятий: собирание почтовых марок (филателия), открыток (филокартия), монет (нумизматика), знаков отличия и жетонов (фалеристика), предметов старины (антиквариат), книг (букинис-тика), военной атрибутики (милитария) и далее вплоть до интереса к пластиковым картам (хоббикратия), сигаретным пачкам (фумофилия), брелкам для ключей (коноклефия) и т.п. Однако, если воспользоваться самыми общими определениями термина «коллекционирование» (например, из «БСЭ», где он интерпретируется как «целенаправленное собирательство, как правило, однородных предметов»), ясно что речь идет о любом действии, выстраивающем окружающие человека вещи в гомогенную серию. В «Системе вещей» Ж. Бод-рийяра читаем: «Не определяясь более своей функцией, вещь квалифицируется самим субъектом; но тогда все вещи оказываются равноценны в плане обладания, то есть страсти к абстракции. Одной вещи уже не хватает, для полноты проекта всегда требуется серия вещей, в пределе - их всеобъемлющий набор» [1. С. 96-119].
В таком виде коллекционирование - самое обычное обывательское занятие, распространяющееся и на собирание мебельных блоков по дорогим каталогам, и, скажем, на пополнение донжуанского списка. Ведь в конечном счете жертва качеством человеческого отношения в пользу количественных объема, скорости, ритма и т.п. автоматически придает любому живому явлению статус неодушевленной вещи. И счастливый коллекционер любовных побед, и любой заурядный подписчик товарной серии равным образом поступаются ценностью единичного существования и ориентируются на идеал тотальной множественности деперсонализированных сущностей. Кстати, эта наша аллюзия на известный сартровский лозунг экзистенциализма (существование предшествует сущности) не случайна. Первым симптомом коллекционера всегда является наличие некой научной теории, становящейся у него способом обоснованного отказа от чувства живой экзистенции. На это указывают и квазинауч-
ные классификации видов коллекционирования (см. выше), и то обстоятельство, что, по наблюдению многих психологов, феномен собирательства связывается именно с фазой инфантильного (и, собственно, детского) моделирования мира: «Для ребенка это зачаточный способ освоения внешнего мира - расстановка, классификация, манипуляция. Активная фаза коллекционерства бывает, судя по всему, у детей семидвенадцати лет, в латентный период между препубер-татным и пубертатным возрастом» [1. С. 98].
Основываясь на впечатлениях личного общения с коллекционерами и различными высказанными печатно откровениями, можно составить полное представление о мере презрения «настоящих коллекционеров» к простым «собирателям». Отличие между первыми и вторыми, по этой легенде, состоит прежде всего в эклектичности и невежественности собирателей, не имеющих четкой цели, методологии, научного подхода. Например, в филателистической коллекции не может быть темы «флора» или «фауна» (или даже «рыбы», «рыбы побережья Атлантики»), подобные названия - признак самого дурного тона и бескультурья. Истинный коллекционер сузит и тему, и материал до максимально возможного предела (что соответствует известному картезианскому правилу), никогда не станет собирать марки всех стран подряд (как ученый побрезговал бы научно нелегитимным материалом - слухами, разговорами, непроверенными данными и т.п.) - для него ясно, что есть «страш>1-флудеры»-производители эмиссионной, избыточной марочной продукции, не котирующейся среди подлинных ценителей. Отсюда примером темы «научной коллекции» является название типа «Марки воздушной почты посольства РСФСР в Берлине 1922 г.».
Это терминологическое различие между «коллекционером» и «собирателем» можно упрочить целым рядом характеристических симптомов. Вот, например, отрывок из интервью некоего М.Е. Перченко, аттестуемого журналистом как «голубая кровь антикварного мира, дилер старой закалки»: «Как только у меня появляется вещь, которая сильнее по качеству, чем другая вещь, я тут же что-нибудь продаю со стены. Немедленно! Это поднимает общее качество коллекции. Тот, кто жалеет, - тот собиратель. А кто не жалеет - тот коллекционер... Жалость - непозволительная роскошь для коллекционера. У него может быть тысяча причин интимного свойства, чтобы оставить вещь у себя. Она, в конце концов, является памятью о чем-то. Но если он оставит ее, он уже не коллекционер, он - собиратель» [2. С. 12]. Так же точно (продолжая наш экскурс в область филателии) для настоящего коллекционера макулатурой может стать целая достойная коллекция, если
в ней наличествует хотя бы маленькое пятнышко в виде «эмиссионной» непрестижной марки. Ценность коллекции здесь тоже задается не чувственными, а предельно абстрактными факторами (кто, в самом деле, объявляет страны или годы издания марок флудерскими? - конгрессы международной организации филателистов ФИП). Коллекционеру безразлично, что именно изображено на марке: личные впечатления о ее красоте или символичности не играют никакой роли - важна лишь функция, а не сюжет.
Похожие мифологию элитарности коллекционирования и акцент на функциональное значение вещи можно наблюдать и в сфере аудиофилии. Собственно здесь первый критерий снова терминологический: «Настоящие аудиофилы слышат, как звучит не только акустика, но и тумбочка, на которой она стоит... Меломанов от аудиофилов отличить просто: первые слушают музыку, вторые - звук» [3. С. 22]. В духе истинного потребительского пуританизма аудиофил превращает свою жизнь в посвящение, жертву, служение некоему непостижимому идеалу: «В коллекции же аудиофила может быть не более сорока-пятидесяти пластинок. Причем слушает он их не полностью, а только определенные места. Это своего рода наркотик, правда не особо социально опасный. Принести домой новый проводочек за 500 долларов, воткнуть его в систему, прогреть его с полчаса, а потом слушать - с точки зрения обычного человека в этом есть что-то от шизофрении» [3. С. 22].
А. Грек, автор цитируемой выше статьи о видовых признаках аудиофилов, верно диагностирует одну из главных проблем коллекционирования и вообще вещизма: «Ведь человеческое ухо может подстраиваться под шумовую среду, так что после нескольких секунд прослушивания звуковой дорожки боевика с выстрелами и взрывами мы слышим намного хуже. Вот почему аудиофилы разработали специальные методики калибровки слуха, позволяющие восстанавливать и повышать его чувствительность. Один из методов - регулярное посещение “живых” концертов. Но есть и более радикальные. Мой знакомый, например, перед прослушиванием любимого диска выезжает за город и долго гуляет по лесу, повышая чувствительность своего природного звукового тракта. Все бы хорошо, но вот, чтобы донести '‘откалиброванные” уши до домашней системы, приходиться помучиться. Метро исключается полностью -оно выбивает его ухо на двое суток. Так что домой он возвращается на машине далеко за полночь, на небольшой скорости и тихими переулками. На четырнадцатый этаж поднимается пешком - лифт также повредит тонкую настройку слуха. Поэтому достичь своей цели -прослушать несколько любимых треков - моему знакомому удается где-то к часу ночи» [3. С. 23-24].
Метафорой коллекционерства в его отношении к этому невозможному Реальному (как ускользающему травматичному идеалу обладания, в терминологии Жака Лакана) являются расходящиеся ножницы человеческих возможностей и научно-технического прогресса, разрыв Реального и Символического порядков. Это «Икс» и «Игрек» общей теоремы потребления, которую в близком к этому виду формулирует В. Сафронов-Антомони в статье «Индустрия наслаждения». По мыс-
ли этого автора, в любой потребительской стратегии задействованы две основные теоремы [4. С. 87-92]. Во-первых, это теорема некоего ускользающего начала, например, недоступного обывательскому слуху и научной рас-кодировке живого волшебства музыки. Этот «Икс» действительно больше всего напоминает позднелакановскую концепцию Реального как травматического наслаждения: непросто ведь как следует «откалибровать» уши, купить полную линейку штучной аудиотехники производства «Audio Note» за440 ООО долларов, вручную продуть сереб-рянные проводки и т.п. Во-вторых, это теорема техники: «Существуют технические устройства для записи и воспроизведения музыки, которые обладают “нечто”, неким “Иксом”, который делает их способными донести до слушателя “волшебство” (“Икс”) музыки. Это особое качество аудиотехники тоже не может быть выражено в объективно измеряемых технических параметрах, но явно присутствует в них и делает их столь ценными (в обоих смыслах этого слова)» [4. С. 88].
В русле аудиофильской мифологии эта вторая теорема распадается на два подпункта: есть 1) аналоговая - аутентичная для самой сути музыки, но безумно дорогая - аппаратура и 2) цифровая, искажающая «Икс» музыки техника. Поэтому редкие на данный момент виниловые проигрыватели составляют предмет интереса подлинных коллекционеров, тогда как парадоксальным образом более современные цифровые проигрыватели удовлетворяют лишь невзыскательных любителей - меломанов. При этом надо сказать, что преимущество ламповой и аналоговой техники над цифровой и транзисторной не является аксиомой. У данной теоремы есть масса категорических противников. И опять-таки, нам не надо решать эту проблему, нам важно то, что и сторонники транзисторов прибегают к апелляции к избытку, к «Иксу»: «Вот два одинаковых по цене и конструкции транзисторных усилителя, но в одном что-то такое есть и он “звучит”, а в другом этого “Икса” нет и он не «звучит - вот типичная оценка аудиоэксперта» [4. С. 89].
Теория коллекционирования излагается в похожем виде в самых разнообразных потребительских источниках информации. Вот, например, концепция Петра Бушэ, владельца сети по продаже и проектированию «самых домашних кинотеатров» (соотвественно и самых дорогих): «Современный человек так сильно озадачен происходящим с ним каждую минуту, что пока не будут задействованы безусловные структуры, он не сможет отвлечься и никакого движения к порогу эмоциональной вовлеченности не произойдет. Раньше для этого сооружали Колизеи - с панорамными картинами и звуком. Люди там заводились от эмоциональной реакции окружающих. Сейчас так ходят на футбол, но на нынешних стадионах нет такой акустики. Поэтому сегодня основа перехода порога эмоциональной вовлеченности - кинотеатр. С ним все стало просто - сделали широкую картинку. Такую широкую, что ее нельзя увидеть прямым зрением, поэтому человек вынужден либо крутить головой, либо разводить глаза не менее, чем на 38 градусов. В тот момент, когда глазки расходятся, включаются системы самосохранения, человек перестает смотреть на картинку и начинает следить за действи-
ем, А если звук приходит по крайней мере в формате «пять точка один» (то есть пять источников звука плюс низкочастотный сабвуфер), человек перестает слышать. Он только следитдействием, слушает действие. Как только это произошло -- все. порог пройден. Дальше можно обустраивать человека в пятом измерении, в мире, который находится за этим порогом. Человек впадает в состояние, которое мы называем «пшеркреативным», додумывает то, чего нет, легко обманывается и способен свою планку творческой активности резко поднимать» [5. С. 32].
Итак, в этом случае «Икс» вещизма определяется как таинственный «порог эмоциональной вовлеченности». При этом критерием «слышно -- не слышно», «видно -не видно» будет снова фактически одна лишь стоимость, денежное количество: «Есть такое понятие - на сколько денег звучит, - объясняет господин Бушэ, - например. во всем мире так оценивают провода. Бывают провода ценой в сто долларов за метр, а бывают - по десять тысяч. Это не вопрос себестоимости. Включение элемента в тракт соответствующей ценовой категории видимо и слышно» [5. С. 34].
Обыгрывая название известного голливудского фильма, можно сказать, что фабулой коллекционерского мифа является осуществление невыполнимой миссии. Сначала рекламисты или создатели товара тщательно описывают невероятные трудности на пути аутентичного звука или изображения на пути к потребителю. Затем подают нам очередной технический «Игрек», решающий проблему прямо-таки с гениальной простотой. Вот как это выглядит в случае с рекламой самых элементарных наушников: «В большинстве наушников массивная катушка задерживает сигнал, а диафрагма вносит свою порцию искажения. Именно поэтому звук, который вы слышите, так отличается от оригинального. Специалисты Koss тщательно проанализировали эти процессы н предложили целый ряд технических ноу-хау, позволивших контролировать и выровнять АХЧ таким образом, чтобы звуковому сигналу ничего не мешало. На рисунке, показывающем “чашку” в разрезе, видно как тщательно рассчитаны акустические щели, а мягкие поролоновые амбушюры плотно облегают ушную раковину, обеспечивая полную звукоизоляцию. Многие ценители чистого звука, между прочим. утверждают, что такие наушники могут конкурировать с полноценными акустическими системами» [Эксперт-Вещь. 2003. № 12. С 44].
И так же, как в голливудском боевике, где здоровая наглость, деньги и внезапность решают очередную невыполнимую проблему, в этом тексте поролоновые прокладки побеждают законы физики и позволяют нам насладиться ускользающим Реальным.
Итак, перед нами классическая фигура потребительского мифа, оперирующего травестийными и первер-сивными оппозициями. Сама дилемма «коллекционер -собиратель» - это очевидная идеологическая уловка, алиби для самого существования коллекционирования и одновременно пришпоривающий его инструмент (как и многие другие структурно связанные и взаимно необходимые дихотомии: от системы «демократия - тоталитаризм» до, например, конкурирующего симбиоза «рокеры -попса»), В русле типичной для моды игры социальных
статусов, смены прогрессивной и ретроактивной направленности коллекционирование создает иллюзорную модель решений проблемы личности и общества. ЯЗЫК! и речи, затушевывая некие реальные противоречия и травмы. Хотя сама необходимость в симуляции этой бинарной оппозиции показывает, что исходная действительная травма по-прежнему актуальна.
С другой стороны, коллекционирование вдохновляется фантазиями Воображаемого регистра психики (в терминологии Ж. Лакана), проявляющимися в форме многочисленных аутоэротических мифов, фантомов присутствия некой трудноуловимой реальности. Это могло бы напоминать отношения супругов на стадии взаимного охлаждения, но в момент, когда оба еще не отдают себе в этом отчета и продолжают симулировать страсть. Сохраняемый «Игреком» техники «Икс» музыкального волшебства есть то же самое, что и эта принуждаемая супружеством, бытом, коммуникативной и сексуальной техникой любовь. И так же, как в толстовской «Крейцеровой сонате», именно некое напряжение, неудобство, травматизм стимулируют всплески этой неровной страсти к Реальному'. Лакановское определение половой любви как мастурбации с реальным партнером вполне подходит для характеристики этого травматического нарциссизма коллекционера. Фантаз-матический экран, создаваемый техникой, вдохновляет его образом невозможного Реального, но контакт с ним с самого начала симулятивен и одпоеторонен. Презрение коллекционера к собирателю, с точки зрения психоаналитической методики, несомненно, нужно толковать как сублимированное презрение к самому себе. Ведь и «нечувствительная» к реальной музыке цифровая техника, и спасительная аналоговая аппаратура -это равным образом всего лишь механическая техника, протез, имитирующий живой орган. Коллекционер наверняка где-то в глубине души догадывается об этом и потому вынужден усыплять свои подозрения символическим уничтожением «плохой» техники, «плохого» коллекционирования - собирательства.
Между тем истинная проблема состоит в том, что по мере дальнейшего онаучивания и технизации коллекционирования (а как еще позиционировать себя по отношению к собирателю?) живая экзистенция Реального ускользает все дальше. Поэтому перспективой для технократи-чески-cepiriinoro мышления коллекционера всегда будет символическая смерть. Пока коллекция пополняется, она (как и все потребительские иллюзии) живет одной лишь легацией, нехваткой. Как в лабрюйеровском примере с коллекционером работ Калло. сетующем на нехватку последнего эстампа, на основании которого Бодрийяр делает такой вывод: «...с арифметической ясностью видно, что целая серия минус один элемент переживается как равноценная одному недостающему последнему члену. В этом элементе символически резюмируется вся серия; без него она- ничто; в результате он обретает по отношению ко всей количественной последовательности странное качество квинтэссенции. Эго уникальный предмет, специфичный в силу своего конечного положения, и тем самым он дает иллюзию какой-то конечной цели» [1. С. 104]. Но страшно подумать, что стало бы с этим ценителем Калло. как только последнее звено цени было бы им найдено. И в
таком же положении, с другой стороны, оказывается любой технократ. Пространственная или любая другая техническая близость лишь увеличивает, по меткому замечанию Хайдеггера, даль: «Что такое близость, если непрестанное устранение всех расстояний даже отгоняет ее? Что такое близость, если вместе с ее отсутствием куда-то де-лась и даль?» [6].
Поучительный анекдот, цитированный Бодрийяром в «Системе вещей», лучше всего иллюстрирует мысль о коллекционировании как игре со смертью: «Некий человек коллекционировал своих сыновей: законных и незаконных, от первого и второго брака, приемыша, найденыша, бастарда и т.д. Как-то раз он собрал их всех на пир, и тут один циничный друг сказал ему: “Одного сына не хватает”. “Какого же?” - тревожно всполошился тот. - “Рожденного посмертно”. И тогда коллекционер, повинуясь своей страсти, зачал с женой нового ребенка и покончил самоубийством» [1. С. 110].
По Бодрийяру, коллекционирование представляет собой фактическую подстановку вещей на место времени, заклинание смерти: «.. .сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции - переключить реальное время в план некоей систематики. Вкус, любознательность, престиж, социальный дискурс способны дать коллекции выход в широкий комплекс человеческих отношений (всякий раз, однако, в пределах узкого круга), но все же прежде всего она является в буквальном смысле ‘ ‘времяпрепровождением”. Она попросту отменяет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть» [1. С. 108].
Однако в этом пункте мы позволим себе не согласиться с Бодрийяром: если в «Системе вещей», по суш, утверждается, что коллекция трансформирует время в пространственные формы, процесс - в систематизацию, то мы бы акцентировали внимание именно на процессуальности самой коллекции. Ее целью нужно скорее признать попытку не остановить время, но как будто совпасть с ним. Безостановочная погоня за повышением престижности, тонуса коллекции, или за одним-единственным недостающим ее элементом, или за мифическим «Игреком» техники представляет собой отчаянное стремление запараллелить ритм коллекционирования с ритмом самой жизни. Всем известна литературно-фантастическая теория (мифологическое дополнение к теории относительности) о том, что, двигаясь со скоростью света или выше, космический корабль
опережал бы самое время. С некоторьм юмором можно сказать, что в таком случае человек просто не мог бы увидеть своего стареющего изображения, поскольку постоянно обгонял бы персональную перцепцию. Наверное, подобной квазинаучной логикой руководствуется коллекционер, делающий ставку на сам ритм, темп своего собирательства. Законченная коллекция или предельная статичность организации вещей несомненно являются знаком психологической смерти ее автора, поэтому коллекционер идет на все возможные уловки, чтобы динамизировать набор своих вещей. Если для рядового обывателя, «обладателя» ценность может действительно составлять сама вещь, то пуританское сознание коллекционера заставляет его без жалости расставаться даже с самыми уникальными вещами.
Ценным для коллекционера, что ясно и у Бодрийя-ра, кажется только синтаксис вещей. Но синтаксис этот, по нашему мнению, не пространственно-символический, а динамически-временной. Ведь не случайно же опыт коллекционирования совпадает в детстве с открытием темы физической смерти. Ребенок, который задумался о собственной смерти и, разумеется, не смог с ней примириться, начинает теперь торопиться жить. Это выглядит совершенным парадоксом - ведь именно теперь он знает, что взрослого скорее ожидает смерть. Но весь фокус в том, что психологически две синхронно движущиеся системы (экзистенция и физическое время) по отношению другкдругу выглядят неизменными. Поэтому эта детская торопливость закономерно переходит в феномен взрослого коллекционирования (совпадающего, кстати, часто с кризисом «середины жизни») - столкнувшись вновь со страхом смерти, человек отвергает все застывшие формы (например, всегда обожающие фотографироваться женщины стремительно охладевают к своим запечатленным образам) и находит символическое спасение в организации миниатюрного колеса времени - коллекции. При этом элементами такого динамического набора могут быть не только вещи, но и туристические поездки, новые знакомые, эмоциональные впечатления, однако и в этом случае речь уже не идет о качестве самого явления, но лишь о принципе постоянной замены одного на другое, ускорении ритма этого обмена.
Итак, Реальное коллекции - это страх физической смерти. Несомненно, что коллекционирование не выражает одну только эту монопольную психологическую тенденцию, но также является имитацией социального порядка, языка, мифологической проекцией, нарцисси-ческой сублимацией и т.п. Но все это, по нашему мнению, представляет собой внешние символические и фан-тазматические слои, выполняющие функцию адаптирующего экрана или защитных механизмов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995. 92 с.
2. Ковальская Я Спецхран // Эксперт-Вещь. 2003. № 11. С. 10-12.
3. Грек А. Поющие провода II Эксперт-Вещь. 2001. № 10. С. 22-24.
4. Сафронов-Антомони В. Индустрия наслаждения // Логос. 2000. № 4. С. 85-93.
5. Штейн И. Крепостной театр // Эксперт-Вещь. 2002. № 11. С. 32-34.
6. Хайдеггер М. Вещь, http://www.amvir.ru
Статья представлена кафедрой социальной философии, онтологии и теории познания факультета психологии и философии Алтайского государственного университета, поступила в научную редакцию «Философские науки» 28 апреля 2005 г.
