CC BY
174
СТРАНИЧКА ГАЗЕТЫ "ДАР"
УДК 821.161.1.9"18"
ЕЩЕ РАЗ ОБЛОМОВ: ТРАГЕДИЯ ИЛИ ИДИЛЛИЯ?
В.Н. Чубарова
Парадоксальность привычного или привычная парадоксальность - так с полным правом можно обозначить общий формат восприятия романа И.А. Гончарова и его главного героя как внутри национальной традиции, так и за ее пределами. И это при том стремительном превращении образа Обломова в сверхтип, его проникновении в массовую культуру с неизбежным при этом упрощением.
Парадоксален был уже сам автор - И.А. Гончаров - выходец из купеческого звания, всю жизнь вынужденный служить чиновником в разных должностях, включая и должность цензора, писавший свои романы медленно, зачастую мучительно, обуреваемый сомнениями, неуверенностью, маниями. Но при этом образ автора в художественных мирах его произведений в значительной мере отмечен ощущением жизни как поэзии и поэзии как жизни, чем изначально сформировался парадоксальный момент его несовпадения с биографическим автором. И критика откликнулась на "эффект противоречия", угаданный ею в творчестве И.А. Гончарова, создав пространство полемики, не утратившей своего значения и в наши дни, полтора века спустя.
Так, например, мысль В.Г. Белинского об объективном характере творчества Гончарова, подхваченная позже Н.А. Добролюбовым, Д.И. Писаревым, И.Ф. Анненским и др., не только не канонизировалась, а, напротив, расширилась и осложнилась вопросом, равна ли художественная объективность Гончарова его мировоззренческому неразличению мира по степени привлекательности и отталкивания его явлений? Прибегая в поисках ответа к произведению, стоящему особняком в творчестве Гончарова, к его «Фрегату "Паллада"» как к тексту, содержащему более прямую форму авторской самореализации, критики и публика достаточно точно определили особенности системы ценностей и предпочтений автора. Гончаров-путешественник предстает человеком, приверженным идее прогресса, высоко ценящим блага цивилизации, отмеченным выраженной любовью к комфорту, противником застоя, национального изоляционизма, патриархальной рутины. Но подобное представление о личности Гончарова неминуемо вступало в противоречие с образом автора в романе "Обломов", где весь обозначенный круг вопросов собственно и создавал проблемное поле произведения. При этом смыслы художественной проблематики и авторской оценки оказались достаточно далекими от обрисованной системы ценностей писателя. Формат романного содержания во многом определялся и тем, что в нем парадоксальным образом оказались не разведены, а сплетены разум и чувство, внешнее и внутреннее, праздность и деятельность, прогресс и патриархальность, победа и поражение. И даже приверженность Гончарова к "позитивности" в жизни реализовывалась "отрицательным действием" [1], через отказ от романтизма.
На перекрестье подобных антиномий прядутся основные нити художественного смысла романов Гончарова, которые отмечены сложностью авторской оценки, включающей в себя внутреннюю противоречивость творческого самоосуществления писателя, как неизбежное следствие желания вобрать и явить максимальную полноту мира.
Чубарова Валентина Николаевна - кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и истории мировой литературы Южного федерального университета, 344010, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 150, e-mail: vnchubarova@sfedu.ru, т. 8(863)2638297
Valentina Chubarova - Ph.D. in Philology, associate professor of The Theory and History of the World Literature Department at the Southern Federal University, 150, Pushkinskaya Street, Rostov-on-Don, 344010, e-mail: vnchubarova@sfedu.ru, tel. +7(863)2638297
Ведет свою историю с момента выхода романа в свет и другая критико-литературоведче-ская проблема, проблема принадлежности образа Обломова к разряду "лишних" людей как национально-историческому феномену и одной из магистральных тем русской литературы первой половины XIX в. Так, Н.А. Добролюбов, как известно, фигуру Обломова оценивал как бесспорно принадлежащую данному ряду, и более того, проецировал судьбу гончаровского героя на судьбу поколения, усматривая в содержании романа исторический приговор социальному феномену и завершение литературной метатемы. А.И. Герцен, напротив, всячески противопоставлял Обломова "лишним" людям, видя в подобном сближении сознательное умаление исторической значимости и заслуг поколения, к которому принадлежали и литературные типы лишних людей.
Но даже если исторический спор Добролюбова и Герцена оставить за скобками, то и тогда можно указать на общность между Обломовым и собирательным типом "лишнего человека" на уровне художественной архитектоники, включавшей как внутреннюю противоречивость самих натур, так и их ценностную парадоксальность, а именно, наличие исторически-социальной значимости, несмотря на почти полное отсутствие с их стороны деятельного служения добру. Типу "лишнего человека" свойственна онтологическая ценность, связанная, скорее, с "остра-няющим", нежели утверждающим, принципом в отношении к окружающей действительности. Именно этим, видимо, можно объяснить и то, что самым интересным и близким героем предшествующей литературной эпохи для Гончарова оказался Чацкий, и именно ему посвящена его замечательная критическая статья "Мильон терзаний". Гончарову оказалась близка грибоедовская умственно-эмоциональная вибрация, окрашивающая образ главного героя и провоцирующая читателя. Он чувствовал внутреннюю перекличку, при всем несовпадении собственной натуры с натурой Грибоедова, в художественном подходе, позволившем авторам Чацкого и Обломова создать уникальные сферы опыта художественного восприятия своих героев и произведений в целом, стабильно не сводимых к единым пониманиям и оценкам. Здесь бессильным оказалось даже время, как известно все расставляющее по своим местам.
Действительно, всякое художественное произведение обладает возможностью символического расширения в процессе восприятия, но далеко не всякое способно порождать столь противоположные и столь устойчивые понимания, как роман Гончарова "Обломов". Автор исподволь распинает читателя на крестовине противоположных правд, втягивая в не преходящий и не привязанный ко времени круг вопросов и жизненных проблем. Думается, однако, что не последнюю роль в создании художественной парадоксальности произведения играет факт удивительного сплетения двух, во многом противоположных авторских оценочных модусов, -трагического и идиллического. Два древних идейно-эмоциональных типа художественного содержания, апеллирующих к сознанию современного человека. При этом речь не идет о жанре трагедии или идиллии как виде буколической поэзии, но, скорее, должна идти об эстетической и идейно-эмоциональной направленности авторской воли в изображении героя.
Известно, что идиллическое как эстетическая категория оформляется в эпоху сентиментализма (Ф. Шиллер, И.В. Гете), открывшую для искусства новые границы и темы: природу, любовь, дружбу, смерть как главные реальности человеческой жизни. Основу идиллического, как в древности, так и в новейшее время, составляет "единство места жизни", которое "сближает и сливает колыбель и могилу", "детство и старость", жизнь различных поколений, ослабляет и смягчает "грани между индивидуальными жизнями и между различными фазами одной и той же жизни" [2, с. 374]. При всем внимании к трудовым и природным ритмам человеческой жизни "идиллия не знает быта", т.к. все то, что является бытом, в ценностном контексте идиллического мира становится "самым существенным в жизни" [2, с. 374].
Идиллический человек далек "от стремления бороться за успех", он пребывает в реальности, "свободной от поляризации удач и неудач, побед и поражений", сохраняя при этом способность уходить "от искусов и тупиков отчаяния" [3].
М.М. Бахтин считал значение идиллии для развития европейского романа огромным, отмечая при этом, что в контексте интереса к идиллии именно тема ее разрушения "становится одной из основных тем литературы в конце XVIII и в первой половине XIX века", при этом в центре внимания оказывается "человечность самого идиллического человека" и "цельность идиллической жизни" [2, с. 381, 382 ].
Одним из главных критиков идиллического как актуальной сферы идеала в начале XIX в. становится Гегель, считая, что "идиллическое служит лишь прибежищем и отдыхом для усталой
души". Он отказывает идиллическому в способности быть "истинной основой и почвой идеала", противопоставляя идиллическому героический и трагический типы содержания [4].
Тип современной ему трагедии, в отличие от древней, Гегель напрямую связывает с нравственной природой человека, со способностью отдельных характеров оставаться тем, "чем они могут и должны быть согласно своему понятию", с их свойством являть собой "одну единую силу именно этого определенного характера, внутри которой он нераздельно сомкнулся с какой-то особенной стороной этого устойчивого жизненного содержания, отвечающей его индивидуальности" [5], что, в конечном итоге, и становится источником трагической вины героя.
Немецкая эстетика, по собственному признанию писателя, одно из главных увлечений Гончарова - студента словесного отделения Московского университета. Но в творчестве Гончарова-художника эстетические категории, диаметрально противопоставленные в теории, оказались вдруг не просто сближены, но органично сплетены в образах главных героев его романов и, прежде всего, в образе Ильи Ильича Обломова, прекрасно подтверждая мысль, что "искусство обусловлено необходимостью выразить то, что человечество не смогло и никогда не сможет выразить никаким иным способом" [6].
Присутствие идиллического начала в романе, подчеркнув его классические черты, критика отметила в "Обломове" сразу же после его опубликования: "О чем бы ни говорил наш Обломов, описывая свою Аркадию, - писал Н.Д. Ахшарумов, - он постоянно вернется или на кухню, или к жене красавице, или к обеду, завтраку, ужину, чаю, или в постель, где ждет его богатырский сон" [7, с. 148].
Идиллическое в изображении художника оборачивалось любовью к прозаической стороне жизни, и потому А.В. Дружинин писал о сходстве изобразительного мастерства Гончарова-художника с живописью фламандцев, а Д.С. Мережковский позже в этом же усмотрит связь с античной традицией: "Для Гомера нет некрасивого в жизни... Он до мельчайших деталей изображает, как его герои и полубоги едят, пьют, принимают ванну, спят, одеваются". Такой же "античной любовью" к будничной стороне жизни, по мнению критика, и такой же удивительной способностью преображать "прозу действительности в поэзию и красоту" отмечен и талант Гончарова. "Перечтите "Сон Обломова", - призывает Мережковский. - Еда, чаепитие, заказывание кушаний, болтовня, забавы старосветских помещиков принимают здесь гомеровские идеальные очертания" [7, с. 177].
Важно отметить, что и зарубежных читателей и критиков "Обломова" привлекли в романе не только природа социального, но и смысл идеального. Европейскую известность роман получил еще при жизни писателя. Переводчиками и комментаторами романа подчеркивались не только национальная природа, но и общечеловеческий смысл главного героя. Молодой С. Цвейг в начале века посвятит роману Гончарова статью, в которой проницательно подметит парадокс соединения "мрачности" и "идиллии": "Широкие просторы этой мрачной книги наполняются светом идиллии" [8, с. 12]. Более того, насыщенное и столь очевидное соединение поэзии и прозы в характере главного героя романа представляется Цвейгу уникальным в мировой литературе.
Сегодня литературоведческая задача в понимании и истолковании особенностей идиллического начала в романе, думается, состоит не столько в отслеживании предметной и оценочной сфер, питаемых идеальной авторской установкой, но прежде всего в определении художественной функциональности идиллического начала в контексте разных сторон художественного мира романа. Так, в качестве примера, можно указать на свойство идиллического выступать в романе одновременно и в качестве универсального приема утверждения изображаемого мира и одновременно в качестве приема контраста. Отсюда идиллические миры Обломовки и домика на Выборгской стороне, безусловно, должны быть дополнены и попыткой создать крымскую идиллию Штольца и Ольги. Но сравнение этих миров приводит к неизбежному признанию, что при сходстве внешних черт изображаемой жизни - внимание к повседневности, ритму жизни, ее заботам, - мир природы, открывавший Ольге "однообразное течение жизни, без начала, без конца" [9, с. 539], сущностно это чуждые друг другу миры.
Рациональность, умозрение и рефлексия, как автора, так и его героев, оказываются разрушительными для мира идиллической органики, хотя заслуживает самого пристального внимания сама по себе попытка Гончарова облечь в рамки семейной идиллии тип героя "диа-
логического", если воспользоваться известным определением. Напряженность диалога героев (Ольги и Штольца), как попытка зацепиться за этот мир и укорениться в нем, вносит в изображение их жизни мистериальное начало, которое призвано, если не победить обломовский вариант жизни в "приюте тишины и спокойствия", то хотя бы полноценно уравновесить его. Но, увы, в художественным мире Гончарова поэтика рефлексивности оказалась еще не готовой полноценно противостоять поэтике традиционного художественно-эмоционального "завершения" романного героя, хотя уже властно заявляла о себе в поэтике романов Ф.М. Достоевского с тем, чтобы затем широко реализоваться в философском романе ХХ в.
Зато идиллическое в романе Гончарова оказалось способным, как уже отмечалось выше, создать парадоксальное единство с трагическим типом содержания.
Тема трагедии главного героя, его социальной гибели оказалась наиболее востребованной как современной писателю "реальной" критикой, так и наиболее укорененной в традиции понимания истории жизни Обломова.
Природа трагического раскрывалась в романе с учетом реального его наполнения: как гибель прекрасного и доброго, как онтологический трагизм бытия, как трагизм обыденности и трагизм необходимости.
О губительной силе социальных условий, в которых оказался герой, несмотря на свою принадлежность к правящему классу, писал Н. Добролюбов. Героем, в котором немало хорошего, но который является "невинной жертвой исторической необходимости" назвал Об-ломова Д. Писарев" [10]. "Злым гением" Обломова считал Агафью Матвеевну А.В. Дружинин, ассоциируя с ней гибель героя [11]. "Пошлость, торжествующая над чистотой сердца, любовью, идеалами, - вот для Гончарова основной трагизм жизни", - считает Мережковский [7, с. 176]. Философский аспект трагедии Обломова отмечен С. Цвейгом: "Как видим, перед нами обыкновенная история, и она ужасна, как сама жизнь, если постичь ее в ее глубинах" [8, с. 13].
В контексте культурно-исторических отношений России и Европы интерпретировал трагизм судьбы Обломова Ю.Н. Говоруха-Отрок, полагая, что в нем «жизнь бессознательного предания в первый еще раз, под влиянием европейских "святых чудес", скорбно задумалась сама над собой", тщетно отыскивая то, во что можно уверовать и чему можно поклониться... Обломов трагичен, по убеждению критика, не потому, что умер на Выборгской стороне, а потому что он как "намек на тип в котором заключена мера душевной красоты русского человека. не нашел он того, во что мог бы уверовать и чему мог бы поклониться, - того, что всему остальному дало бы смысл и значение. Вот в чем трагизм положения Обломова» [7, с. 207, 209 ]. Б.М. Энгельгардт в своей работе, написанной в 1924 г., и частично опубликованной в 2000 г., также размышляет о трагической основе образа, полагая, что «как ни странно это звучит, но Обломов, быть может, самая "роковая личность" в русской литературе по абсолютной непреложности всего сбывающегося над ним, по совершенной невозможности изменить его участь, по той глубокой сознательности, с которой он принимает свой жребий» [8, с. 19].
Приведенные суждения, не исчерпывающие проблематики трагического в романе, но очерчивающие основные его грани, в "Обломове", и это одна из основных особенностей романа, представлены в тесной соотнесенности с идиллическим. Потому не только "гибель" героя не сопрягается с его смертью, которая в романе представлена идиллически, беглым упоминанием о безболезненной кончине героя, "кротко покоившегося на одре смерти, как на ложе сна" [9, с. 575], но и свойства идиллического в романе так же подчас видоизменяются, резонируя с трагическим и рождая чувство тревожного ожидания, которое пронизывает самые идиллические картины романа.
Возвращаясь к вопросу, вынесенному в заглавие статьи, "Обломов" - это трагедия или идиллия, можно ответить, что роман Гончарова - это и не трагедия, и не идиллия в чистом виде, но, скорее, трагедия, явленная средствами идиллической картины мира, и, идиллия, прочитывающаяся как основная причина гибели главного героя. Именно подобная парадоксальная принадлежность героя двум, столь противоположным мирам, фактически оказалась почвой художественной насыщенности образа Обломова, поставившей его в ряд мировых сверхтипов, наряду с ДонКихотом, Дон Жуаном и Гамлетом, свидетельствующими о непростой простоте мира.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бло Ж. Иван Гончаров, или недостижимый реализм / Пер. с фр. М. Яснова. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр "Блиц", 2004. 320 с. С. 139.
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худож. лит-ра, 1975. 504 с.
3. Хализев В.Е. Теория литературы: учебник для студ. высш. учеб. заведений. 5-е изд., испр. и доп. М.: Издательский центр "Академия", 2009. 432 с. С. 181.
4. Гегель Г.-В.-Ф. Эстетика: В 4 т. Т. 1. М.: Искусство, 1968. 312 с. С. 200.
5. Гегель Г.-В.-Ф. Эстетика: В 4 т. Т. 3. М.: Искусство, 1971. 328 с. С. 574-575.
6. Ортега-и-Гассет Х. Идеи и верования. Запах культуры. М.: Алгоритм, 2006. 384 с. С. 15.
7. Роман И.А. Гончарова "Обломов" в русской критике: Сб. статей / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев М.В. Отрадин. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. 304 с.
8. Цит. по: И.А. Гончаров Новые материалы и исследования. Сер. Литературное наследство. Т. 102. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000. 736 с.
9. Гончаров И.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. М.: Книжный клуб Книговек, 2010. С. 539.
10. Писарев Д.И. Обломов. Роман И.А. Гончарова // Д.И. Писарев. Литературная критика: В 3 т. Т. 1. Л.: Художественная лит-ра, 1981. 384 с. С. 50.
11. Дружинин А.В. Литературная критика. М.: Советская Россия, 1983. 384 с. С. 50.
26 ноября 2012 г.
