CC BY
40
III. Studia Philologica Classica
Е. В. Алымова
Санкт-Петербургский государственный университет ealymova@yandex.ru
ЕЩЕ РАЗ О ТРАДИЦИИ
Статья посвящена актуальным событиям, связанным с изучением истории античной мысли в разных ее проявлениях (философия, литература) на базе чтения, переводов и интерпретаций оригинальных текстов на древнегреческом и латинском языках. Автор привлекает внимание к ряду проблем, напрямую касающихся гуманитарного образования, среди которых практика изучения классических языков, перевод. В статье, в частности, рассказывается о деятельности греко-латинского семинара.
Ключевые слова: традиция, образование, античная литература, античная философия, древнегреческий и латинский языки, история дискурсов и нарра-тивов.
Elena V. Alymova
Saint Petersburg State University
TRADITION REVISITED
This article is dedicated to the actual events connected with the studies of the Ancient thought (represented in its different forms such as Literature, Philosophy) on basis of reading, translating and interpreting Greek and Latin texts. The author draws attention to the problems concerning the education in the field of Arts and Humanities among which teaching and learning of classical languages, translating. The article presents, in particular, a Greco-Latin seminar.
Key words: tradition, education, Ancient literature, Ancient philosophy, the Greek and Latin languages, history of discourses and narratives
Важный вопрос — какими мы видим себя в культурном и цивилизацион-ном смысле. Количество ответов может быть значительно больше одного, но есть бесспорный факт: система высшего образования, вершиной которой является Университет, имеет совершенно определенно европейские истоки. Надо добавить: со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Об одном последствии хочется сказать особо.
В восьмом выпуске альманаха «Verbum»1 впервые появилась рубрика, посвященная классической филологии, говоря иначе, посвященная бытованию основы основ гуманитарного образования в европейском духе, т. е., если следовать самому существу дела, такого образования, которое культивирует человечность человека. Вопрос о природе человека и существе человечности возникает в греческом мире в V веке до н.э. и, возникнув, никогда более не покидает ареала греко-римской и европейской культуры. Осознанный и артикулированный вопрос о природе слова впервые возникает в среде софистов. Софистика — это образовательное движение, протагонисты которого требовали основать добродетель (ápsx^) на знании, благоприобретаемом в процессе обучения (naiSsía). Отсюда, вопрос — какова природа знания. Тему подхватывает Платон. Таким образом, интеллектуальная ситуация V-IV веков становится исходным пунктом того образовательного движения, в котором берет свое начало европейская культура. В греческом мире слово стало общедоступным. Письменность была и у шумеров, и у аккадцев, и у египтян. Но тексты были сакральны, доступ к ним имели лишь жрецы, и только греки стали определять человека через слово. Аристотель, очевидно, следовал софистическому пониманию существа человеческой природы: человек — полисное существо, обладающее логосом, иначе говоря, способное к коммуникации. Среда коммуникации — язык, и человек, реализующий свою человечность в свете такого понимания гуманизма, — это, в первую очередь, фило-лог. В основе европейского университетского образования лежали дисциплины тривиума и квадривиума. К тривиальным предметам относилась грамматика и риторика — пропедевтика для последующего занятия, в частности, философией. Вспомним, как начинается Новое время: оно начинается с возрождения, декларативно — Античности, но, по сути, является новым рождением европейского человека. И рождение это было подготовлено studia humanitatis, в основе которой как непременное условие — занятия словесностью, тривиальные занятия, ставшие для гуманистов делом всей жизни. Эрмолао Барбаро говорил: «Я знаю только двух богов: Христа и словесность!» XIV век — это век поэзии и филологии, оригинальная философия Ренессанса формируется позднее, в XV веке.
Как существо полисное и логосное, человек обречен созидать коммуникативное пространство, или, по-другому, — пространство смысла. Хорошо, если его собеседниками являются современники. А если нет? А если от собеседников его отделяют века и века? А ведь именно так, в диалоге с преданием осуществляется конфигурация смысла, и нерасчлененный событийный континуум превращается в историю. Тексты далекого прошлого молчат. Чтобы они обрели голос, требуется читатель. Немоту иноязычного текста (особенно, если на его языке уже не говорят) может исцелить только читатель, владеющий определенным искусством, главный элемент которого — знание языка.
Работа с оригинальными текстами дисциплинирует ум и воспитывает уважение к собеседнику, который не в состоянии вступить в открытый диалог, способствует созданию паузы и остановке, отстранению от текста, дает воз-
1 См.: Mediaevalia: идеи и образы средневековой культуры. СПб, 2005 (Verbum. Вып. 8).
можность изменить оптику, открывая возможности инаковости прочтения, позволяет быть, насколько это возможно, самостоятельным. Работа с переводом, особенно, длительно бытующим в культуре, приводит к трансляции и мультипликации смыслов, которые порождены самим фактом перевода. Между тем, общение с оригиналом лишает всяких иллюзий относительно итак-понятно-сти реализованной в тексте мысли и позволяет обнаружить новые проблемы, не очевидные при работе с переводом, а значит, предлагать новые прочтения и толкования, актуализируя потенциальные смыслы, но делая это ответственно.
Феномен перевода и его значения для культуры-восприемницы — это отдельная тема. Каждый перевод, конечно, конфигурирует смысл, но префи-гурирует его для читателя, который оказывается вынужденным следовать по проложенному для него переводчиком пути. Переводчик ответственен за тот путь, по которому пойдет читатель. Традиция переводов связана с историей рецепции того или иного автора. Любой перевод всегда находится в пространстве традиций и условностей, предпонятий и предпониманий (Г.-Г. Га-дамер). Перевод — это всегда как бы то же самое. И в этом как бы — история. «Хороший перевод всегда представляет собою критический вклад в понимание переведенного произведения», 2 переведенный «текст предстает ... в новом свете, в свете другого языка. Как и всякое истолкование, перевод означает переосвещение».3 Язык оригинала всегда один и тот же, язык переводов меняется. Разные переводы формируют традицию прочтения текста и понимания сказанного в нем. Оригинальный текст постепенно раскрывается, как бы эксплицируя себя во всех отношениях и обнаруживая тем самым свои смысловые возможности.
Перевод философского текста вообще особый случай: переводчик работает с дискурсом, несущим подчеркнутую референциальную функцию, и нарушение референции оригинала нежелательно. Проблема становится тем более серьезной, чем сложнее «история» оригинального текста, и это в полной мере касается источников по античной философии и литературе с их непростой рукописной традицией. Переводчик может пользоваться одним исходным текстом, но нередко случается так, что в основание перевода полагают несколько изданий, каждое из которых, в свою очередь, опирается на различную рукописную традицию. Таким образом, вариант исходного текста зависит от текстологических предпочтений переводчика. Нет спора, остановка на тривиальном уровне, даже хорошем, уровне грамматики и синтаксиса, не гарантирует понимания: понимать, значит, совершать движение, двунаправленное одновременно, движение от читателя к тексту и от текста к читателю, движение, опосредованное традицией во всей ее сложности. Перевод — «переход не только из одного языка в другой, но и из одной культуры в другую, из одной "энциклопедии" в другую»,4 а это значит — понимание текста предполагает, «что собственные мысли интерпретатора с самого начала участвуют в восстановлении
2 Эко У Сказать почти то же самое. СПб, 2006. С. 297.
о
Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 449.
4 Эко У Ук. соч. С. 193.
смысла текста».5 Таким образом, переводчик — всегда истолкователь, а читатель перевода — всегда имеет дело с истолкованием. «Проблема языкового выражения есть проблема самого понимания. Всякое понимание — истолкование, а всякое истолкование развертывается в среде языка, который, с одной стороны, стремится выразить в словах сам предмет, с другой же — является языком самого толкователя».6 Поэтому не приходится удивляться тому, что «Аверроэс, стремившийся вообразить, что такое драма, не имея понятия о том, что такое театр», и «будучи замкнут в границах ислама, так и не понял значения слов "трагедия" и "комедия"».7 И это притом, что, если следовать реконструкции Борхеса, на его глазах ребятишки во дворе разыгрывали миметическое действо: один подражал муэдзину, другой изображал минарет.
С Г.-Г.Гадамером, который утверждал, что философия «только в языке имеет свое бытие»,8 спорить не приходится. Поэтому, не смотря на то, что «у нас нет иного доступа к миру, кроме как через посредство мышления и языка, ... даже ограничиваясь рассмотрением последних, мы едва ли избежим каких-либо утверждений о самом мире».9 А стало быть, работа с философским текстом — уже философствование.
Текст — это субстанция, которая возникает в результате оформления некоего материального континуума, представляющего собой потенцию выражения и потенцию содержания. В результате оформления, иначе говоря, актуализации потенции выражения образуется субстанция выражения (если говорить аристотелевским языком, то субстанция выражения — это оформленная материя), от которой может быть абстрагирована форма выражения. В результате оформления потенции содержания образуется субстанция содержания, от которой может быть абстрагирована форма содержания.10 Для лингвиста текст является объектом исследования в аспекте формы выражения и формы содержания. Переводчик имеет дело с текстом, реализующим все четыре аспекта (форма выражения, субстанция выражения, форма содержания, субстанция содержания), причем в действительности данного текста все четыре
5 Гадамер Х.-Г. Ук. соч. С. 451-452.
6 Там же. С. 452.
Борхес Х.-Л. Поиски Аверроэса // Борхес Х.-Л. Проза разных лет: Сборник. М., 1984. С. 160. Герой этого рассказа — арабский философ Абу-ль-галид Мухаммед ибн Ахмет ибн Мухаммед ибн Рушд, более известный как Аверроэс, работая над комментарием к сочинениям Аристотеля, испытал герменевтическое затруднение, столкнувшись в тексте аристотелевской «Поэтики» со словами «трагедия» и «комедия». Дело было в 1175 г. Аверроэс совсем не знал греческого, плохо знал сирийский и работал с арабским текстом — переводом с сирийского, выполненным в X в. Говоря иначе, Аверроэс «работал над переводом перевода». Герменевтическое затруднение, впрочем, разрешилось, и Комментатор разъяснил, что трагедией Аристотель называет панегирики, комедией — сатиры, цель и той и другой — нравоучение, и ничего особенного в такого рода поэзии нет — в Коране можно обнаружить многочисленные образцы трагедии и комедии.
о
ГадамерГ.-Г. Философия и литература // ГадамерГ.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 144.
9 Данто А. Аналитическая философия истории. М., 2002. С. 7.
ТО
В основании описанной здесь структуры лежит понятие о знаке, разработанное датским лингвистом Луи Ельмслевым. См.: Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. М., 2006.
аспекта сосуществуют нераздельно. Смысл, реализуемый в высказывании — это субстанция содержания, само высказывание — это форма содержания. Однако субстанции содержания вне формы нет. Невозможно передать референцию, игнорируя форму. Именно в этом и заключается вопрос: насколько форма выражения важна для философского дискурса.11 Установить отношение между планами выражения и содержания — таковой должна видится задача.
Перевод, конечно, актуализирует скрытые возможности языка-реципиента и обладает способностью «превращать чужое в свое собственное ... истолковывая чужое в своих понятиях и в своем горизонте и тем самым по-новому демонстрируя его значимость»,12 но в переводе сталкиваются как минимум два языка, а значит, как минимум две традиции, которые за ними стоят. Г.-Г. Га-дамеру принадлежит утверждение о том, что «всякий перевод ... яснее и примитивнее оригинала. Даже если он представляет собой мастерское подражание оригиналу, какие-то оттенки и полутона в нем неизбежно пропадают».13 Процитируем еще раз основоположника философской герменевтики: «Тот, кто не владеет греческим языком, попросту не имеет никаких шансов узнать об этой выразительной и характернейшей черте отношения Платона к слову . Игра слов не может быть перенесена в пределы другого языка, а изощряться в сочинении собственных каламбуров на манер платоновских — занятие хотя и заманчивое, однако запретное, ибо оно приводит к деформации философского содержания».14
Перевод — это интерлингвистическая интерпретация. Перевод философского текста нуждается еще и в интралингвистической интерпретации, т. е. в экзегетическом комментарии, который был бы основан не на «переводе перевода», а на разъяснении языка оригинала.
Вот, собственно, этому и посвящены занятия, которые много лет имели место в стенах тогда еще Философского факультета. Со времени публикации статьи «Традиции классической филологии на философском факультете»15 прошло много времени, и, увы, за это время некоторые вещи, казавшиеся незыблемыми, претерпели перемены. В рамках семинара под руководством А. Я. Ты-жова было завершено чтение трагедий Эсхила, несколько лет жизни с удовольствием были посвящены чтению и разбору греческого текста платоновского «Государства», потом пришла очередь «Законов», в планах — «Послезаконие».
7 7
Здесь уместно вспомнить специфическую форму платоновских диалогов, настолько не-
привычную для того, что стало привычным философским языком, что она спровоцировала ряд вопросов к «научности» текстов, составляющих Corpus Platonicum. В сопряжении с некоторыми скудными свидетельствами, дошедшими до нас, решение этих вопросов породило
гипотезу о так называемом эзотерическом (неписаном) учении Платона. С другой стороны,
некоторые исследователи, не подверженные «иллюзии задних миров» (Фр. Ницше), предложили со всей серьезностью относиться к «драматической» форме диалогов Платона.
12 Гадамер Г.-Г. Семантика и герменевтика // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. С. 71.
13
Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 449.
14 Там же. С. 123
15
АлымоваЕ. В., Сяськов Б. Н. Традиции классической филологии на философском факультете // Между Средневековьем и Новым временем: Мартин Лютер и европейская культура. СПб, 2004. С. 103-110. (Verbum. Вып. 7).
В латинской секции читались тексты Плиния Младшего и Тацита, Цицерона. Конечно, семинары такого рода не были единственными в Санкт-Петербурге. Но их особенность заключалась в том, что они проводились регулярно в течение многих лет, а не время от времени: это, если сравнивать с практикой театра, дело стационарное, а не антрепризное.
С 2010 года работает и приносит огромное удовольствие от общения всем участникам семинар по чтению греческих и латинских авторов,16 который проходит на площадке Русской христианской гуманитарной академии. Хочется выразить свою благодарность этому учебному заведению. Семинар на Фонтанке — это кружок единомышленников, который, конечно, невелик. Но это и понятно: для того, чтобы принимать активное и плодотворное участие в чтении, переводе и обсуждении, необходимо владеть в достаточной степени древнегреческим и латинским языками. Увы, но стоит признать, возможностей освоить эти языки становится все меньше и меньше, сокращаются часы, отводимые для их преподавания, а в рамках таких ускоренных курсов нет возможности заложить фундамент, необходимый для адекватного общения с оригинальными текстами.
Этот семинар в некотором роде тематический: тексты для чтения и толкования выбираются не случайно — выбор подчинен изучению того, что можно назвать историей дискурсов и нарративов, которую мы, участники этого семинара, совместно реконструируем на основании как прозаических, так и поэтических текстов. Все началось, кажется, с «Риторики» Аристотеля, а точнее — с ее третьей книги, которая до того, как была присоединена к первым двум, представляла собой отдельное сочинение «О прозе» (Пер! Затем
мы обратились к текстам, изучение которых составляет прерогативу истории литературы, но никак не истории философии: к трагедии Еврипида «Елена» и роману Апулея «Метаморфозы». Мы, кажется, не без успеха предприняли и продолжаем предпринимать попытку толкования этих сочинений как ответов на вызовы традиционной философии. Трагедия Еврипида была прочитана в контексте философских дискуссий V-IV веков, в свете вопросов, поставленных софистами.17 В результате чтения и обсуждения появился ряд публикаций, в которых воплотились результаты наших размышлений и дискуссий.
Закончив чтение «Елены» Еврипида, мы обратились к платоновскому «Федру». Поворот к «Федру» был закономерным. «Федр» — самый читаемый из диалогов Платона во II веке. Он, без всякого сомнения, является одним из подтекстов18 «Метаморфоз». Границы интерпретаций довольно широки: мы отдаем себе отчет в невозможности превратиться в читателей, современных авторам обсуждаемых нами произведений, зато темпоральная дистанция, раз-
16 Работа этого семинара проходит под руководством автора данной статьи.
17
См.: Алымова Е. В. Трагедия Еврипида «Елена» в свете философских дискуссий ^^ вв.: софисты, Сократ, Платон // Платоновский сборник. Приложение к Вестнику Русской христианской гуманитарной академии (Том 14. 2013). В 2 т. Т. 2. М. - СПб, 2013.
1о
Термин подтекст принадлежит литературоведу Кириллу Тарановскому. См.: Тарановский К. Очерки о поэзии О. Мандельштама. I. Концерт на вокзале. К вопросу о контексте и подтексте // Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000. С. 17.
деляющая нас, позволяет (вос)создать диахронический контекст, иначе говоря, обращаясь к более поздним рецепциям и комментариям, прогрузить текст в полифонию традиции. Сопряжение «Федра» и «Метаморфоз» позволяет, как нам кажется, понять очень важный воспитательный и философский смысл романа Апулея. Роман Апулея, очевидно, «пародирует приемы платоновской ... формы выражения мысли, чтобы остранить ее».19 Для чего это нужно Апулею, философу-платонику, по его собственному признанию? «Наш ответ: для того, чтобы заставить читателя посмотреть на платоновскую и платоническую философию в новом ракурсе»,20 которая, не будучи догматической в своем истоке, стала таковой по мере того, как утверждалась в качестве авторитетной. «Ключевое событие этого романа, как нам кажется, — не трансформация главного героя, это текст, адресат которого — не любопытствующий читатель, следящий за развитием сюжета, читатель, который смотрит на все происходящее глазами осла, а lector doctus, который может, если приложит усилия, стать doctior (еще более ученым). Главную метаморфозу должен претерпеть именно читатель, на глазах которого происходит деконструкция общих мест и идеологий».21
Особенно приятно, что семинарские занятия на Фонтанке имеют определенное просветительское значение. Притом что круг непосредственных участников невелик, горизонты влияние оказываются значительно шире: в числе участников есть преподаватели высших и средних учебных заведений. Арминэ Багдасарян (доцент Российского государственного института сценических искусств) преподает философию будущим актерам, режиссерам и театроведам. Ее опыт участия в семинарах, вне всякого сомнения, дает о себе знать в общении со студентами.
При необходимости, а таковая возникает, если кто-либо из участников семинара работает над выпускной квалификационной работой или диссертацией, в той или ной степени связанными с античной мыслью или философскими вопросами литературоведения, а потому требующими обращения к текстам на древнегреческом и/или латинском языках, мы делаем паузу в чтении основных текстов и с удовольствием читаем, переводим и обсуждаем то, что нам предлагают коллеги. Так, Екатерина Юрина, одна из постоянных участниц семинаров, представила свой перевод небольшого сочинения Аристотеля «О сновидениях», которому была посвящена ее дипломная работа «Опыт историко-философской интерпретации трактата Аристотеля «О сновидениях»», защищенная на кафедре истории философии СПбГУ в 2014 году. Хочется верить, что не без влияния семинаров была сформулирована и предполагаемая тема ее кандидатской диссертации — «Античная литература как философский дискурс: Первая и Вторая софистика». Во время одной из таких «вынужденных» пауз мы отчасти реализовали давнюю мечту совместно почитать гомеровский эпос: тексты
119
Алымова Е.В. Сократ во Второй софистике: Апулей «Метаморфозы» // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. Том 16. Вып. 3. 2015. С. 179; также см.: Алымова Е.В. Метаморфозы одной классической парадигмы (тема мужества во Второй софистике: Апулей.
«Метаморфозы», IV, 8-22) // Вестник ЛГУ им. А. С. Пушкина. № 3. Том 2. 2015. С. 7-16.
2(0
Алымова Е. В. Сократ во Второй софистике: Апулей «Метаморфозы». С. 179. 21 Там же. С. 181.
Гомера были одним из важных источников для Светланы Караваевой, которая защитила в 2016 году в Институте философии кандидатскую диссертацию на тему «Формирование концепции начал и причин в греческой мысли: от истоков до Аристотеля». В том же 2016 году и также в Институте философии состоялась защита кандидатской диссертации на тему «Художественная литература в контексте философских рефлексий языка (вторая половина XX века)», автор которой — постоянная участница наших семинаров Екатерина Крюкова.
Совместное пространство смысла — это то, что всех нас объединяет. Среди участников семинара есть и те кто, в силу сложившихся обстоятельств, вынуждены отложить до лучших времен работу над диссертацией, но когда-то, еще в студенческие годы, приобщившись к основам БЬи^а ЬишапШиБ, они ощущают потребность в том, чтобы присутствовать на заседаниях семинара. Мы надеемся, что вдохновим Елену Кондрахину и она все-таки реализует свой интеллектуальный и творческий потенциал в академическом тексте.
Конечно, у нас есть планы на будущее. Чтение романа Апулея «Метаморфозы» продолжится еще какое-то время. Очень хочется, чтобы интеллектуальное удовольствие, которое мы получаем от занятий этим текстом, воплотилось в ряде статей и докладов. Кроме того, в планах нашего семинара обращение к диалогу Платона «Софист».
