CC BY
167
2013
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 2
Вып. 1
РЕЦЕНЗИИ
А. Б. Егоров
ЕЩЕ РАЗ О ГЕРОДОТЕ
СтрогецкийВ.М. Становление исторической мысли в Древней Греции и возникновение классической греческой историографии. Часть I. Геродот. Нижний Новгород: Нижегородский государственный университет им. Н. А. Добролюбова, 2010. 247 с
Недавно вышедшая в свет монография известного отечественного антиковеда, доктора исторических наук, профессора В. М. Стро-гецкого посвящена одной из «вечных» тем истории античной древности, теме Геродота, его места в истории греческой культуры и общественно-политической мысли и оценки творчества «отца истории» в античной и современной историографии. Как известно, Геродот и его «История» занимают видное место в истории Древней Греции и ее культуры. Первый автор исторического сочинения, труд которого дошел до нас практически целиком, писатель, создавший подлинно эпическую картину одного из важнейших событий греческой истории, наш основной источник по истории греко-персидских войн — таковы лишь самые общие характеристики, которые можно дать знаменитому греческому историку.
Геродоту посвящена огромная литература, как зарубежная, так и отечественная. Одни исследователи пишут монографии, посвященные всестороннему рассмотрению творчества Геродота, другие осмысливают его место в греческой литературе и науке, третьи анализируют язык и литературный стиль этого писателя и ученого, четвертые устанавливают степени достоверности его информации и пытаются реконструировать ход описываемых им исторических событий. К общим трудам о Геродоте можно добавить еще большее количество
конкретных исследований, целью которых является установление и уточнение отдельных деталей его биографии, труда и исторической реальности. Все это может создать впечатление, что все основные вопросы, связанные с «отцом истории», уже разобраны, а все возможные точки зрения уже высказаны.
И все же появление новой, написанной на современном уровне монографии В. М. Стро-гецкого представляется совершенно актуальным и обоснованным. Во-первых, тема Геродота все же оставляет немало «вечных» вопросов. Как известно, Геродот является первым историком, труд которого дошел до нашего времени, однако он не являлся первым греческим источником вообще, а его труд существовал на фоне целой плеяды писателей, условно именуемых логографами, среди которых, несомненно, были очень талантливые авторы. Более того, любая попытка сравнить Геродота и логографов может дать лишь ограниченные результаты, поскольку мы сравниваем известное с неизвестным и, как знать, не были бы мы вынуждены изменить многие устоявшиеся положения, располагай наша наука полным текстом сочинений Гекатея Милетского или Гелланика из Митилены? Сходным образом обстоит дело и с его исторической информацией, поскольку в ряде случаев труд Геродота является не только главным, но и единственным источником для освещения того или иного события, что требует особой тщательности в оценочных суждениях.
Во-вторых, современная наука переживает явно не самый благополучный период роста гиперкритического отношения к источникам, «переоценки ценностей» и появления «новых
Егоров Алексей Борисович — д-р ист. наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: office@centant.pu.ru © А. Б. Егоров, 2013
подходов», которые зачастую оказываются лишь прочно забытым старым. Впрочем, если критические замечания и сомнения ученых Х1Х-ХХ вв. стимулировали мысль, заставляя искать новые аргументы, то их современные «аналоги» часто делают прямо противоположное, являясь явным «шагом назад» и имея своей целью «критику ради критики», уже мало связанную с критикуемым объектом. Забывается цитируемая В. М. Строгецким истина, сформулированная Н. Д. Фюстель-де-Куланжем, о том, что задача историка — извлечь из документов все, что они содержат, и не прибавлять к ним ничего такого, чего там нет (Строгецкий, с. 185). Надо отдать должное: В. М. Строгецкий посвятил немалую часть своей книги весьма корректной, но решительной полемике как с гиперкритическими подходами (полемика с И. Е. Суриковым на с. 79-80, 82-83, 93, 94-95 и др.), так и с «новыми тенденциями» в современной зарубежной науке (с. 221-242).
Наконец, есть еще одно любопытное обстоятельство, касающееся отечественной науки. Несмотря на наличие нескольких весьма интересных монографий (С. Я. Лурье,
A. И. Доватура, теперь уже и И. Е. Сурикова), тема Геродота чаще и успешнее разбиралась в контексте истории греческой литературы (С. И. Соболевский), истории науки и общественной мысли (Э. Д. Фролов) или при анализе событий У1-У вв. до н. э., прежде всего Греко-персидских войн. Все сказанное выше делает весьма актуальным появление монографии В. М. Строгецкого, тем более что и сама эта книга задумана как часть большого цикла, посвященного историкам Древней Греции.
Введение и четыре первых главы книги
B. М. Строгецкого (с. 1-109) посвящены предпосылкам появления труда Геродота. Во введении (с. 3-13) и главе I «Проблема становления истории как науки в античности» автор рассматривает политические и интеллектуальные предпосылки появления исторической науки в греческом мире. В качестве первых он отмечает распространение городской цивилизации, ремесла, торговли и частной собственности и вместе с тем отсутствие диктата деспотической власти и жреческой идеологии, а в качестве вторых — светский характер культуры, агональный дух и приоритет
рационализма, позволивший создать рациональную науку и рациональную философию (с. 5-7). Всех этих условий не было в других обществах, что и позволило грекам создать свою уникальную цивилизацию. Говоря об истории, отметим, что греки явно опередили древневосточную цивилизацию, причем до такой степени, что исторические сочинения на Востоке (Манефон, Берос, Иосиф Флавий) появились только в эллинистическое и римское время, да и то под сильным греческим влиянием (с. 10).
В главе 2 (с. 13-33) автор продолжает тему исторических предпосылок. Согласно его мнению, возникновению истории как науки предшествует подчас весьма длительный период исторического повествования (с. 14), и, как полагает В. М. Строгецкий, даже развитые восточные общества остановились на этом предварительном этапе. Предпосылками же создания подлинной истории являются осознание хода времени, возникновение письменности и оформление государственности. Теме возникновения письменности на Востоке и в Греции посвящена довольно значительная часть главы (с. 13-19). Другая важная тема — трансформация исторического повествования в науку, чего также не было на Востоке (с. 27). Формирование греческой науки происходит в условиях перемен в социальной, экономической и политической жизни в Греции в эпоху архаической революции У111-У1 вв. до н. э. (с. 29-32).
Глава 2 «Гомеровский и послегомеров-ский эпос и его значение для становления раннегреческой историографии» (с. 33-61) посвящена эпосу как источнику, из которого вышло творчество историков. В. М. Строгец-кий начинает с гомеровского эпоса, отмечая, что миф, сказка и фантазия обычно имеют под собой какую-либо реальную основу, и сам по себе эпос уже является своего рода историей (с. 34-35). Гомеровские поэмы были завершающим этапом в развитии эпического творчества, когда между мифологическим и историческим мышлением уже отсутствует резкая грань (с. 38-39). В гомеровском эпосе имеет место динамическая организация событий, и хотя поэмы Гомера еще нельзя считать подлинно историческим произведением (с. 42), близость между эпосом и сочинениями
историков была столь велика, что некоторые поэты, как, например, современник Геродота Херилл Самосский, пытались излагать историю греко-персидских войн в стихах (с. 43-44).
Если связь Геродота и Гомера — это достаточно общая идея, то другая мысль В. М. Стро-гецкого о влиянии гесиодовского эпоса, пожалуй, является более оригинальной. Если героическая поэзия сложилась в Малой Азии под определенным влиянием восточных культур, то более прагматичный и консервативный дидактический эпос складывается на почве материковой Греции (с. 46). Он возник задолго до Гесиода, но именно Гесиод был создателем эпоса как жанра (с. 47) и тоже стоял на грани перехода от эпоса к историческому повествованию. Подробно разбирая творчество Гесиода (с. 48-61), В. М. Строгецкий показывает, что и это направление эпического творчества внесло свой вклад в развитие исторической науки (с. 45-46).
В главе 3 «Раннегреческая лирика и ее влияние на развитие исторической мысли в Древней Греции» (с. 61-91) речь идет о влиянии лирики на историческое творчество, прежде всего применительно к Тиртею, Соло-ну и Феогниду (с. 66-90). На наш взгляд, если раздел о Гесиоде явно затянут, то данная глава просто лишняя, и ее суть можно было бы передать в небольшом параграфе. Конечно, стихи греческих поэтов архаического времени ярко демонстрируют острую социальную борьбу в греческих полисах и часто не лишены определенных параллелей с трудами историков (напр., с. 81, 88-89), однако, считаем, они не имеют прямого отношения к основной теме. Наибольшую ценность в этой главе, вероятно, представляет полемика с И. Е. Суриковым, отрицающим факт обезземеливания и массовой задолженности крестьянства накануне реформ Солона и утверждающим, что полномочия самого Солона не были четко определены (с. 82-84). Отметим, что эта полемика продолжается и далее: в главе 5, где речь идет о причинах и характере Великой колонизации (с. 93) и исторической роли раннегреческой тирании (с. 94), в главе 6 (по поводу отношений Геродота с Периклом и Фукидидом, сыном Мелесия — с. 112-113) и, наконец, в главе 7, где дается подробная характеристика монографии самого И. Е. Сурикова о Геродоте (с. 204-210).
Более важна и информативна глава 4 «Возникновение раннегреческой историографии: логографы» (с. 91-109), содержащая подробный обзор творчества историков до-фукидидовского времени. Более подробно В. М. Строгецкий останавливается на творчестве Гекатея Милетского, Ауксилая Аргосско-го, Гелланика Митиленского и Ферекида — авторов, которые по своему уровню более всего приближаются к уровню творчества Геродота. Прекрасно осознавая ограниченность наших знаний об этих писателях, В. М. Строгецкий справедливо отмечает, что логографы занимались не только генеалогией и мифологией, но и писали исторические сочинения, сделав нормой комплексный подход к историописа-нию (с. 108-109), и опирались как на устную, так и на письменную традиции.
Центральное место в монографии занимает глава 5 «Геродот, отец истории» (с. 109157), где речь идет уже о собственно Геродоте. Автор последовательно рассматривает биографию знаменитого историка (с. 110-114), композицию его сочинения (с. 115-120), источники (с. 120-130), художественные особенности произведения (с. 130-134) и, наконец, философские и политические взгляды Геродота. Сюда примыкает глава 6 «Геродот в оценке классической и эллинистическо-римской историогарфии» (с. 157-180).
Наиболее интересные выводы касаются источников труда Геродота и его философских взглядов. В. М. Строгецкий справедливо полагает, что «История» с самого начала была задумана как история греко-персидских войн, а первые книги возникли именно как затянувшееся введение (с. 114). Вместе с тем это сочинение обладает несомненной целостностью и связностью изложения, что подтверждается анализом его содержания (с. 117-122). Обширна источниковая база Геродота: помимо визуальных памятников, которым писатель уделяет особое внимание, он прекрасно знал уже достаточно широкую литературную традицию, в которую входили эпос (гомеровский, гесиодовский и киклический), лирика и труды логографов (с. 121). Очень интересен детальный обзор традиции оракулов, основательно разобранной В. М. Строгецким; использовались греческие и восточные документы (с. 124-126), ивсе же главным источником
является устная традиция, особенно важная для самой греко-персидской войны (с. 128131).
Вслед за А. И. Доватуром автор справедливо полагает, что Геродот писал не чисто научное, а научно-художественное произведение, что отразилось и на его стиле. Художественный стиль преобладает в новеллах, а научный — в изложении и интерпретации собственно исторических событий (с. 116). Геродот провел огромную работу по отбору материала, что свидетельствует о глубокой продуманности труда и наличии стержневой идеи, извечной борьбы Запада и Востока (с. 133). Набор указанных выше качеств, выбора темы, отбора материала, широты художественного и идейного замысла и блестящих достоинств стилиста и рассказчика ставят Геродота выше логографов и других современных ему писателей. Полемизируя с В. Г. Бору-ховичем и И. Е. Суриковым, считавшими Геродота религиозным ортодоксом (с. 139-141), В. М. Строгецкий предлагает, на наш взгляд, более правомерное решение, отмечая, что при несомненно глубокой религиозности (с. 135139) Геродот не избежал сильного влияния рационалистических доктрин, о чем свидетельствует даже его близость с Протагором (с. 147). Его религиозность — это религиозность Софокла, но уже не религиозность Эсхила, а в политическом плане Геродот был сторонником афинской демократии в ее умеренном варианте (с. 153-156). Добавим, что и для Геродота, и для Перикла, и, наверное, для многих других Афины были не только демократией, но и великой державой, победившей персов и претендующей на роль общегреческого лидера, и эти Афины были для «отца истории» важнее, чем демократический строй.
Две последние главы, глава 6 (см. выше) и глава 7 «Геродот и его "История" в оценке Новой и Новейшей историографии» (с. 181245) — это уже подробный обзор развития творчества Геродота и анализ отношения к нему в античной и современной историографии. Несомненной заслугой В. М. Строгец-кого можно считать отход от перечисления оценок античных писателей и переход к более сущностному рассмотрению использования наследия Геродота. Как, увы, и в наше время, в античной традиции было не очень принято
ссылаться на свои источники и, переписав значительный кусок из его сочинения, греческий или римский писатель вполне мог упомянуть своего предшественника, когда намеревался высказать нечто нелицеприятное. Несмотря на ряд весьма нелестных для Геродота оценок (Исократ, Ктесий, Плутарх, отчасти Фукидид и Аристотель), которым мы можем противопоставить, к примеру, Аристарха, Аристофана Византийского, Цицерона, Павсания и Дионисия Галикарнасского (с. 163), главным является не это. На Геродота не часто ссылались, но гораздо чаще использовали без упоминания, относясь к нему с несомненным доверием (с. 157; 180). Не будем останавливаться на подробном и информативном обзоре историографии (особ. с. 182-192; отечественная наука — с. 192-210), отметим лишь, что, несмотря на обилие критики, усиливается тенденция оценивать Геродота не по недостаткам, а по достоинствам, с чем согласны и В. М. Строгец-кий и И. Е. Суриков (с. 209).
Основательное исследование В. М. Стро-гецкого вызывает и замечания и несогласия. Но мы все же полагаем, что, хотя Геродот мог (и, наверное, должен был) испытать влияние Гесиода, доминирующим (и внешне, и внутренне) было именно влияние гомеровского эпоса. Об этом свидетельствуют как внешние (происхождение Геродота из Малой Азии, выбор темы, многие античные оценки и др.), так и внутренние (мировоззрение, политическая установка, общие высказывания и др.) факторы, которые достаточно трудно оспорить. Учитывая, что изложение в гл. 2 и 3 (как минимум частично) является излишним, отметим и то, что здесь также нет и необходимого — подробной документальной (хроники, списки, истории отдельных городов и областей) характеристики, без которой история так и не могла бы стать настоящей наукой. Огромное место (с. 181-244) уделено современной историографии (параграф 7.2), но если эти труды выполнены на том уровне, который демонстрирует автор, то стоит ли посвящать им около четверти (60 страниц) своего труда? Возможно, более достойны внимания труды востоковедов, с большим пиететом относящиеся именно к «восточным» частям «Истории» и часто с недоумением (мы были свидетелем подобных заявлений со стороны таких вы-
дающихся востоковедов, как И. М. Дьяконов и И. Ш. Шифман) воспринимающих скепсис своих коллег-антиковедов. В книге нет также общего заключения.
Вызывают сомнение и некоторые общие и частные оценки В. М. Строгецкого. На наш взгляд, противопоставление Востока как мира деспотических монархий, бюрократии и за-силия религии «светлому образу» Греции как мира свободы, светского мышления и максимального расцвета творческой личности (глава 1 и введение) все-таки несколько прямолинейно. Греческая история дает нам немало примеров острой социальной несправедливости, а греческая цивилизация покоится на рабстве, и напротив, жизнь Востока дает примеры плюрализма и глубокого уважения к научному знанию и людям науки. Кроме того, если Библия проникнута религиозной идеей, то далеко не все восточные произведения разделяют эту направленность. Так или иначе, в полемике В. М. Строгецкого с И. П. Вейнбер-гом (с. 18) мнение последнего о нескольких очагах возникновения историописания представляется более правомерным.
Спорны некоторые общие утверждения: на с. 18 говорится о том, что на рубеже XIX-XX вв. наука отказалась от идеи линейного (или линеарного) развития (заметим, далеко не вся и не навсегда); на с. 27 и 37 говорится, что деятельность людей определяется не социально-экономическими, а психологическими факторами, однако даже очень далекие от марксизма ученые ставят в центр исследования все-таки экономику.
Есть в книге и отдельные неточности и ошибки. На с. 103 говорится, что логограф Ауксилай Аргосский закончил свой труд описанием приключений героев, возвращающихся из-под Трои, а на с. 104 он же доводит свое сочинение только до героических поколений. «Всемирная история» Николая Дамасского, известная нам по названию и нескольким фрагментам, оказывается трудом, «сохранившимся в большей части» и даже переведенным на русский язык (с. 105). Появляются «медийские» войны (с. 185), перс Отана (с. 150), Писсистра-тиды (там же), а Крез оказывается «медийским царем» (с. 117) (явные смысловые ошибки).
Высказанные замечания не влияют на общее мнение. Мы имеем перед собой очень добротное, интересное исследование, главным достоинством которого можно считать здоровое стремление вернуться к устоявшимся, проверенным наукой мнениям.
Быть может, в довершение — одно сугубо личное воспоминание. Еще очень молодым человеком мы готовились читать курс «Источниковедения», который, естественно, начинался с Геродота. Изрядно пропитавшись скептическими идеями, вдруг приняли решение перечитать весь труд великого историка, не пропуская ни единой детали. Очень скоро все критические замечания были забыты, и мы остались один на один с невероятным обаянием таланта «великого рассказчика», которое не прошло и по сей день. Представляется, что то, что хотел показать В. М. Стро-гецкий, очень созвучно с тем, что, как и мы, испытывают многие читатели Геродота.
