CC BY
19АЛ. Гусейнов Еще раз о философской этике
Этика традиционно считается одним из основных каналов выхода философии в человеческую повседневную и общественную жизнь. Философскую этику называют также практической философией в отличие от философии теоретической. Она является одним из основных факторов, притягивающих к философии широкий публичный интерес. Иногда считают, что философия - это теоретическая философия в собственном и строгом смысле слова, а этика представляет собой лишь её приложение, прикладной аспект. Я думаю, что это не так. Сейчас, когда сложилась и широко распространилась прикладная этика во множестве вариаций, это становится особенно очевидным.
Издревле сложилось деление философии на логику, физику и этику. И хотя дифференциация философии продолжалась на протяжении всей её длинной истории, и на сегодняшний день она представлена десятками специализированных областей знания, тем не менее, эти три её части остаются основополагающими. Таким пониманием своего предмета философия исчерпывающим образом охватила человеческое существование, выделив в нём три важнейших аспекта: интеллектуальный, природный и моральный. Она тем самым взяла на себя ответственность за человеческий мир - не за универсальное знание о нем, а именно за выявление его целостности, за понимание того, как внутренне соединены между собой способность мышления, необходимость природы и свобода действия. Поэтому, когда отвечая на вопрос: «Зачем нужна философия?», говорят, что она учит правильно мыслить, учит правильно понимать мир и учит правильно себя вести, то это, конечно, отчасти верно, но совсем не специфично, не выражает своеобразия философии. Существует много учителей, которые так или иначе говорят о том, как надо мыслить и
как надо понимать мир, и как надо вести себя. Этому учат и традиции, и повседневный опыт, каждая наука, каждая форма культуры также является учителем в своей области. Своеобразие и особое предназначение философии состоит в том, что она стремится схватить человеческое существование в его тотальности, выявить единство всех трех канонов: канона мысли (логики), канона знания (физики) и канона действия (этики). С этой точки зрения важен ещё один момент.
Древние не только выделили три части философии, они также раскрыли их внутреннюю связь, состоящую в том, что фокусом, организующим центром в этой триаде является этика. Согласно образному ряду, который мы находим у Секста-Эмпирика, если уподобить философию яйцу, то логика - это скорлупа, белок - физика, а желток - этика; если в качестве аналогии взять сад, то логика - это ограда, физика -это деревья, а этика - это плоды; если сравнивать философию с человеческим организмом, то логика - это костная система, физика - это плоть, этика - душа. Из такого понимания следует: этика, будучи частью философии, является также её пафосом, объединяющей целевой установкой.
Когда мы говорим об этическом измерении философии, следует различать два аспекта: во-первых, этика как часть философии, отдельная философская наука, и, во-вторых, этическая нацеленность философии в целом. В первом случае речь идет об этике как части философии, особой философской дисциплине, существующей наряду с другими её частями и дисциплинами - методологией познания, онтологией, эстетикой и т.д. Во втором случае - сама философия в целом рассматривается как этический проект. Эти аспекты связаны между собой таким образом, что этика как особая наука, как философия морали является выражением, продолжением и завершением морального смысла всей философии.
Моя мысль состоит в следующем: философия включает в себя этику и завершается ею потому, что она изначально
была озабочена этим.
Философия (имеется в виду европейская философия) возникает в рамках человеческого стремления к добродетели, к совершенству. В этом смысле существенным является то обстоятельство, что ей предшествовал героический этос. Философия стала исторически, а отчасти и по представлениям древних греков его альтернативой. Герои - полубожественные существа, появившиеся на свет в результате союза богов и людей. Они преисполнены стремления сравняться во всем со своими божественными предками, стать такими, как боги. Но они не могут этого сделать в прямом и буквальном смысле слова, ибо их непреодолимо и навечно отделяет от богов смертная природа, которую они получили от человеческих родителей. Герои бросают вызов смертной природе, демонстративно подчеркивая, что они выше её, что для них есть нечто значительно более ценное, чем она. Они стремятся компенсировать невозможность физического бессмертия бессмертием славы; герои выделяются среди людей силой, бесстрашием, готовностью ценой жизни защищать и утверждать свою честь. Лишенные возможности стать богами, они хотят походить на них своими подвигами, величием своих дел. В этом заключается суть героического этоса. Философы принесли с собой другое понимание человеческого совершенства: они связали его со словом, с интеллектуальными способностями и знаниями.
Появившись впервые в древнегреческих городах, философы вызвали удивление тем, что они задавались абстрактными вопросами, далекими от повседневных нужд, задумывались над тем, что всем казалось очевидным, были говорливы, захвачены непонятным для окружающих беспокойством ума. Но не только этим. Более удивительным и странным в новых персонажах было то, что они свои вопросы, свое стремление понять более глубокий смысл явлений, раскрыть магию человеческой речи считали более важным, чем обычные житейские и социальные блага. Они
придавали этому первостепенное значение. Философы несли с собой новый строй ценностей, новый этос, который делал ставку не на силу и мощь, а на разум и знания. Философия действительно была и остается странным занятием в том отношении, что она больше чем одно из дел в рамках разделения труда. Ею нельзя заниматься в отведенное рабочим графиком время с часовым перерывом на обед, нельзя заниматься, чтобы удовлетвориться каким-то осязаемым результатом. Философия - то, чем живут. Поразительным в философах было и остается то, что они уходят в свои абстрактные, ненужные по житейским критериям мысли с такой же серьезностью и самоотверженностью, с какой люди обычно делают это тогда, когда речь идет о вещах, которые для них дороже жизни.
Философ в философии, через неё обретает свою человеческую идентичность и утверждает себя, свою субъект-ность. У Гераклита есть фрагмент (№ 101 по Дильсу), который гласит: «Я искал самого себя»1. Он искал себя в логосе, законе и разуме вселенной. Эту же мысль и почти в тех же словах через две с лишним тысячи лет повторит Декарт в «Рассуждениях о методе» - труде, который является изложением основ его философии и одновременно его исповедью. Декарт говорил в конце первой части своего труда, что выработанный им метод познания явился результатом его решения «изучить самого себя и употребить все силы ума, чтобы выбрать пути, которыми я должен следовать»2. И наконец, уже почти в наши дни Хайдеггер на вопрос о том, что такое философия и для чего она, ответил: «Это одна из редких возможностей автономного и творческого существования»3.
Эти свидетельства показательны, но не уникальны. В таком же духе высказывались многие, едва ли не все вы-
1 Фрагменты ранних греческих философов / Пер. A.B. Лебедева. Часть I. М.: Наука, 1989. С. 15.
2 Декарт Р. Сочинения в 2-х т. Т.1. М.: Мысль, 1989. С. 256.
3 Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991. С. 146.
дающиеся философы. Они говорят о том, что для самих философов их философское дело имеет этический, лично-стно-формирующий смысл. Возвращаясь к сопоставлению с героическим этосом, можно сказать, что в отличие от него, нацеленного на уподобление богам и обретение славы в глазах окружающих, философский этос ориентирует человека на то, чтобы дойти, дорасти до самого себя и получить одобрение в своих собственных глазах.
Само дело, благодаря которому философы стремились реализовать человеческую тягу к совершенству и обрести самих себя, они взяли в качестве собственного имени и обозначили как любовь к мудрости. Под мудростью понималась не просто истина, а истина в её совершенном, божественном выражении, истина абсолютная, такая, выше и лучше которой ничего не существует. По-настоящему мудрыми являются боги, а людям дано лишь тянуться к этому. Философия есть ориентация на мудрость, философ - человек, который охвачен любовным пылом по отношению к ней. Платон в образе Эрота ярко, выразительно показал нам, что значит быть философом, тянуться к прекрасному. Не понять прекрасное, чтобы тянуться к нему, и не тянуться к нему, чтобы понять. Сама тяга к прекрасному есть её понимание. Философская страсть, любовь к мудрости именуется мышлением. Мышление и есть собственное дело философии, то, что пришло в культуру с философией и поддерживается благодаря ей. Философы связали человеческое стремление к совершенному, наилучшему, добродетельному существованию с тем фактором, что человек есть существо разумное, и он только через разум, в деятельности разума, в разумно санкционированном жизнеустройстве может обрести свою подлинность. Философия принесла с собой убеждение, что свойственное людям стремление к добродетели реализуется в мыслительной деятельности, и индивид может достичь вершин человеческого совершенства только в качестве мыслящего существа. Мышление в таком понимании - не только одна из способностей инди-
вида, а особое его состояние как личности, качественно новый уровень, которого он достигает в своем человеческом развитии.
В качестве живого существа человек движим страстями и стремится к наилучшему для себя, но у него есть потребность выйти за рамки страстей в сферу познания, ибо без этого он не может достичь своих целей. В качестве познающего существа человек желает понять мир и стремится к объективной истине, но у него также есть потребность выйти за рамки познания, ибо оно, познание, не считается с его желаниями. В качестве мыслящего существа человек стремится соединить одно с другим: стремление к наилучшему для себя и стремление к истине: добродетель понять как истину и истину желать как добродетель. В философии человек поднимается на ступень мышления, раскрывается в качестве мыслящего существа. С этой точки зрения особый интерес представляют две особенности философского мышления, которые отличают его от научного познания.
Первая особенность состоит в том, что философия выходит за узкие и строгие пределы объективного знания и конструирует идеально законченные образы мира. Кажется, Расселу принадлежит остроумное замечание, что наука -это то, что вы знаете, а философия - это то, чего не знаете. Философия действительно имеет тенденцию выходить за пределы точного знания. Её образы мира целостны, всегда доводятся до последних объясняющих оснований, а во многих случаях приобретали форму законченных, завершенных систем. И в то же время они всегда ценностно нагружены, дают картину мира, рассмотренного в перспективе человеческих целей. Если говорить о познавательном статусе философских образов мира, то их в известном смысле можно отнести к утопиям. В этой части философию можно охарактеризовать как интеллектуальную утопию. Когда я говорю, что философию можно назвать утопией, то речь идет не о специальных утопических проектах, которые не-
редко создавались в её рамках, а о философии в целом как специфическом феномене культуры.
К примеру, Платон утопичен не только тогда, когда он рисовал картину идеального государства, а прежде всего тогда, когда он конструировал царство идеальных сущностей. Утопия государства - лишь следствие утопии мира идей. Такую же связь мы видим и в случае других великих философов. Спиноза говорит о субстанции как всеобъемлющем основании мира, Кант - о ноуменальности мира, Шопенгауэр говорит о мировой воле. Все это, конечно, философские фантазии, утопические понятия и образы, ибо никто никогда не видел, не увидит, не докажет существование ни субстанции, ни ноуменов, ни мировой воли. Однако они весьма конструктивны, являются необходимым элементом мыслительной деятельности, ибо интеллектуально дополняют и завершают познание таким образом, чтобы можно было получить также ответы на нравственные устремления человека. Учение Спинозы о субстанции прямо связано с его пониманием счастья. В ноуменальном мире Кант находит основания нравственного закона. Мировая воля Шопенгауэра находит завершение в его этическом пессимизме. Нельзя отделиться от мысли, что в основаниях философских онтологий изначально в скрытой форме закладываются те этические выводы, которые впоследствии из них явно делаются.
Идеально сконструированные образы мира возникают в рамках свойственного философии стремления к абсолютной истине. Гегель говорит, что философия вырастает из разрыва «между внутренним стремлением и внешней действительностью» и «дух ищет прибежище в области мысли, чтобы в противовес действительному миру создать себе царство мысли»4. Сама эта установка заново сконструировать мир, выправить его, предложить его новый вариант свидетельствует об особой диспозиции человека-филосо-
4 Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. СПб., 1993. С. 109-110.
фа, философствующего индивида по отношению к миру. Философия предполагает и задает такое отношение человека к миру, как если бы он был его Демиургом. Она утверждает субъектность человека по отношению к миру в целом. Человек, ставший философом, создает свое царство мысли, свой мысленный образ мира, который, в отличие от мира реального, удовлетворяет его внутренним нравственным устремлениям.
Философия заключает в себе идею суверенности человека как мыслящего существа. Это, среди прочего, выражается в том, что каждый из философских образов мира претендует на единственность. Философия принципиально плюралистична. Она существует в форме многих философий, каждая из которых равна самой себе. Если можно говорить о преемственности в философии, то по преимуществу в негативном аспекте, в том смысле, что каждая новая философия утверждала себя через отрицание предшествующих, через явное и неявное обоснование того, что именно она, а не другие, является истиной. Здесь мы подходим ко второй особенности философского мышления. Она состоит в том, что философское мышление является принципиально критическим к наличным формам жизни.
Мышление совершенно особым образом связано с реальностью человеческого существования. Оно перемещает человека в иной идеальный мир, который существует наряду с чувственно фиксируемым реальным миром, как бы параллельно с ним. Когда мы мыслим, мы не можем делать ничего другого. Если уж есть в человеке что-то автономное, имеющее свои основания только в самом себе, так это именно мышление. Это, между прочим, можно проиллюстрировать такими хорошо известными наблюдениями. Когда индивид погружается в мысль, он уже забывает обо всем остальном кроме предмета мысли, в частности, теряет чувство времени, и для него часы могут пролететь как незаметные мгновения. Ещё одно наблюдение состоит в том, что мысли крайне своевольны, они возникают неожиданно.
Говорят, что великому химику Менделееву периодическая система элементов приснилась. Похоже, что мысли, как сновидения, неуправляемы. Мысли, наверное, как-то связаны с обширностью знаний, упорным трудом, методичностью в работе и т.д., но все-таки не являются их следствием. Известное русское выражение «ко мне в голову пришла мысль» является очень точным. Мысли действительно приходят сами и приходят тогда, когда им вздумается. Единственное, что мы можем сделать, - это всегда быть готовым к встрече с ними.
Погружаясь в мышление, мы имеем дело уже не с самим реальным миром, а с идеальным представлением о нем, мы как бы вырываемся за пространственно-временные границы нашего существования. Когда мы мыслим, мы не можем ни делать, ни чувствовать ничего другого. Мысль может быть продолжена только в мысли и ограничена только мыслью; процесс мышления сам по себе, рассмотренный изнутри, в его собственной логике так же бесконечен, как и жизнь. Конечно, человек не может все время думать. Речь о другом: тогда, когда он перестает думать, то он делает это не потому, что додумался, а по каким-то внешним причинам. Сам же процесс думания (мышления) не может остановиться так же, как не может остановиться, например, вода в реке, потому что её подгоняют другие, следующие за ней потоки воды.
Эта особенность мышления, её отменяющая саму себя непрерывность находит наиболее полное выражение в опыте философского мышления. Философ начинает мыслить не там, где остановился предшественник, а каждый раз заново, так как если бы он был первым в этом деле. И он избирает в качестве предмета мысли не какую-то локальную задачу, а сам мир, помысленный в его изначаль-ности. Создаваемая философской мыслью интеллектуальная утопия, вырастающая из недовольства реальным миром, становится основанием для её критики. Раз возможен идеальный мир, то реальный мир, мир в том состоянии, в
котором он находится, оказывается под вопросом и должен быть поставлен под вопрос. Собственная задача философии и состоит в том, чтобы заточить ум на критическое восприятие мира, поддерживать потребность задавать вопросы, нести культуру сомнения, которая не дает успокоиться ни на чем достигнутом, даже очень хорошем, потому что возможно лучшее. Поэтому философия со своими идеальными представлениями и с вытекающей отсюда установкой подвергать сомнению достигнутые результаты, о чем бы ни шла речь, всегда оказывается неуместной, как бывает неуместен человек, который говорит под руку. Хорошо сказала Ханна Арендт: «Не существует опасных мыслей; опасно мышление само по себе»5.
Одна из важнейших функций философии в интеллектуальном пространстве состоит в том, чтобы поддерживать непрерывность мышления как выражения и гарантии человеческого стремления к совершенству. И она выполняет эту функцию тем, что каждый раз формирует новую интеллектуальную утопию и тем самым новую платформу для критического отношения к уже достигнутым результатам познания и практики.
Философия как стремление к совершенству получает продолжение в том, что само стремление к совершенству становится предметом философского анализа и трансформируется в этику. В этике философия приходит к осознанию самой себя как образа жизни, как практики разумного существования. Философско-этический подход к практике отличается тем, что человеческое поведение рассматривается в идеальной заданности, в том виде, какой оно может и должно приобрести в рамках мысленно конструируемого мира. Человеческое поведение интересует философию прежде всего в его моральном аспекте - не как предмет познания, а как форма производства, с точки зрения не того, что оно собой представляет, а того, каким его санкционирует мысля-
5 Арендт X. Мышление и соображение логики // Откровенность и суждения. М., 2013. С. 242.
щий разум и каким оно, согласно критериям этого разума, должно быть. Философия рассматривает поведение человека под углом зрения его разумности. Разумеется, мораль существовала до того, как возникла этика, и люди стремились быть добродетельными и следовать долгу до того, как философы стали исследовать, что такое добродетель и долг. Но, тем не менее, именно философия зафиксировала, вычленила идеальную заданность человеческого поведения, показала, что оно стремится быть не только добротным, а добротным в завершенном, абсолютном смысле слова.
Подобно тому, как философия в своем понимании мира пытается дойти до конца, до последних доступных разуму оснований и пределов, точно также она доводит до завершенности человеческие стремления. Её интересуют не только блага, на которые нацелено поведение, а высшее благо, и не только многообразие обязанностей, которым следуют люди, а безусловные их обязанности. В философских сочинениях по этике мы найдем много такого, что в строгом смысле философией не является и относится к эмпирическому разуму (к психологии морали, социологии нравов и т.д.). Но это объясняется скорее историческими обстоятельствами, чем существом дела.
В чем же состоит собственно философский подход к морали в отличие от всех иных, в том числе в отличие от того, что сегодня именуется прикладной этикой? Можно указать, по крайней мере, на два опознавательных признака собственно философской этики рассмотрения морали: а) в сверхэтической перспективе и б) как выражение субъективности индивида по отношению к миру.
Первая важнейшая особенность философской этики состоит в том, что мораль рассматривается в сверхэтической перспективе, перспективе, в которой противостояние добра злу доводится до его полного торжества, стремлени-ие к совершенству до обретения совершенного состояния. Она обнаруживается в двухуровневой структуре, которая
может существовать в разных вариантах философской этики и быть развернута с разной степенью полноты, но она всегда в ней принципиально присутствует.
В античности идею двух этик, точнее этики и сверхэтики, в наиболее ярко выраженном и концептуально оформленном виде мы встречаем у Аристотеля и стоиков. Аристотель выделяет две эвдемонии: вторую, или низшую, которая представляет собой счастье деятельного существования и связана с этическими (нравственными) добродетелями; и первую, или высшую, которая совпадает с философским созерцанием и реализуется через посредство дианоэтических добродетелей. Относительно первой эвдемонии Аристотель особо подчеркивает её сверхчеловеческую природу. «Такого состояния, - говорит Аристотель, -человек достигает крайне редко и достигает его он не потому, что он человек, а потому, что в нем есть нечто божественное».
Разграничение двух уровней является стержнем стоической этической теории. Стоики проводили резкую грань между относительными ценностями, которые определяются природой человека, внешними обстоятельствами и воплощаются в надлежащих действиях; и абсолютными ценностями, которые сопряжены с мировым разумом и воплощаются в равной самой себе и совпадающей с добродетелью внутренней стойкости. Этого второго, собственно добродетельного уровня, могут достигнуть только мудрецы, которые, согласно стоическим представлениям, будучи явлением очень редким, исключительным, исчисляются единицами.
Двухуровневая структура философской этики сомкнулась в средние века с религиозным представлением о двух мирах, согласно которым моральное совершенствование человека, его борьба с собственной греховной природой в земной жизни, рассматривается в сверхморальной перспективе райского существования. Иисус, когда к нему обратились со словами: «Учитель Благий», сказал: «Что ты назы-
ваешь меня Благим? Никто не Благ, как только один Бог» (МК. 10,18). Разве это не похоже на мысль и слова Платона о том, что «название мудреца ... пристало только богу» (Федр., 278с1). Идея сверхэтического уровня морального поведения была исключительно важной в религиозно ориентированной этике и выдвинула в центр дискуссии вопрос о том, в какой мере судьба человека в загробном мире зависит от степени моральности его поведения в мире земном.
Этика Нового времени ориентировалась на идеал научности и на науку как идеал; она к тому же утверждала себя в противостоянии теологическому пониманию морали. В ней идея сверхморального завершения моральных устремлений выражена крайне слабо. Тем не менее подспудно она сохранилась. Декарт ограничился временными правилами морали, поскольку не смог найти истинный принцип поведения. Но он считал, что таковой возможен. Спиноза всю свою этику строит на сверхчеловеческой перспективе последней. Он сводит мораль к познанию и считает, что она должна завершиться в познавательной любви к богу, которая является вечной. Утилитаризм - это любимое детище научной этики - неизбежно сталкивается с тем, что не может объяснить такой феномен как самоотверженность, моральное бескорыстие, и вынужден интерпретировать его в качестве рафинированной формы эгоистического интереса. По Гегелю, нравственность является формой объективного духа, однако объективный дух - не последняя ступень, его ограниченность преодолевается абсолютным духом, и он нуждается в абсолютном духе; в этике абсолютного духа теряются различия добра и зла и в этом смысле его вполне можно считать постнравственным, сверхнравственным завершением здания гегелевской мысли.
Противоречие научно ориентированной философской этики, которая рассматривает мораль в качестве предмета рационального познания и в то же время не может удержаться на этой позиции, наиболее очевидным образом обнаружилась в этике Канта. Кант, отождествляя мораль с
доброй волей, формулируя знаки категорического императива, остается в пределах возможного опыта. Он доказывает и показывает, что человек в качестве разумного существа, поскольку он мыслит и действует разумно, подчинен нравственному закону. Для него, как разумного существа, рассматривать свое деятельное существование в этике нравственного закона так же естественно, как и естественно в качестве живого существа следовать своим склонностям. Кант, однако, не остановился на этом. Он вводит в свою этику утопию царства целей и постулаты практического разума. Царство целей - это сверхэтическая перспектива, постулаты практического разума служат её обоснованию. Постулат свободы говорит о том, что нравственность представляет собой причинность из свободы и свидетельствует об укорененности человека в ноуменальном мире, постулаты бессмертия души и бытия бога формулируют условия, при которых нравственность может быть помыслен-на осуществленной. В сверхэтической перспективе нравственность сбрасывает с себя ограничивающую форму долга и сливается, соединяется с преобразованным бытием.
После Канта и Гегеля в философском осмыслении морали произошел качественный сдвиг. Он состоял в том, что философия саму мораль поставила под сомнение. Этика из учения о морали, из её теории трансформировалась в критику морали, её отрицание. Соответственно её задача усматривалась уже не в том, чтобы понять логику морального сознания, додумать её до конца, найти её более совершенную формулировку, а в том, чтобы дискредитировать мораль, показать её внутреннюю фальшь, иллюзорный характер. Наиболее последовательно и открыто такое изменение взгляда на мораль мы находим у К. Маркса и Ф. Ницше. По Марксу, мораль представляет собой превращенную форму сознания, благодаря которой господствующие классы своим особым эгоистическим интересам придают всеобщий вид; она служит орудием духовного закабаления трудящихся. Он рисует идиллию коммунистического общества, в ко-
тором уже не будет места морали, как и всем другим отчужденным от индивидов формам общественного сознания. Маркс рассматривает мораль мимоходом, в контексте своего учения о переходе от классово-антагонистического устройства общества к бесклассовому.
Для Ницше мораль - основной предмет философского интереса. Он рассматривает мораль как величайшую ложь, тартюфство, видит в ней выражение рабского сознания, рессентимента слабых, их бессильной злобы. Он считает, что мораль - это самоотравление души, самообман, которые призваны прикрыть слабость, неспособность к действию, к реальной борьбе. Морали Сократа, Канта, христиан, социалистов, т.е. тому, что всегда и всеми считалось моралью и высоко ценилось, он противопоставляет мораль господ, людей, сильных своей волей к власти, устремленных к сверхчеловеческим высотам. Ницше выдвинул перспективу сверхчеловека, который находится по ту сторону добра и зла. Важно подчеркнуть, что его основной интерес сосредоточен не на том, как стать моральным, а на том, как преодолеть мораль. Он разрушает этическую сферу. В случае Ницше переход на сверхчеловеческий, сверхморальный уровень не является уже, как это было во всей предшествующей философии, продолжением и завершением логики морали, а напротив, результатом отказа от неё.
После Маркса и Ницше уже, кажется, никто не выступал со столь радикальных позиций, как они, но, тем не менее, они зафиксировали кризис философской этики и оказали существенное влияние на её последующую судьбу. После них этика потеряла то доверие к морали, которое к ней испытывала философия во все предыдущие эпохи. Это относится и к тем направлениям этики, которые развиваются в традициях школьной философии и сохраняют верность классическим взглядам на мораль. При всех различиях между утилитаристскими, кантианскими, метаэтическими, натуралистическими и иными теоретическими подходами к морали, они имеют между собой то общее, что ограничива-
ются рассмотрением морали как предмета познания в том виде, как она дана в реальности. Они, в общем и целом, принимают логику морали и не предполагают взгляда на неё извне, её продолжения и завершения за пределами самой морали. Они, в целом, лишены второго сверхморального уровня, что вполне коррелирует с отмечавшимся нами выше состоянием ценностной растерянности философии в целом. Вторая особенность философской этики заключается в том, что она видит в морали выражение субъектности индивида. Философские размышления о морали фокусируются в вопросе «что я должен делать?». Вопрос этот сформулирован так, как если бы у человека не было никаких определений, никакой предзаданности поведения и как если бы объективный мир не ограничивал его возможности. В нем спрашивается не о долге в том или ином отношении, а о долге в безусловном смысле, как абсолютном основании действия. Вопрос этот задает сам действующий индивид, тот единственный, кто может сказать про себя «я» и кто видит себя в качестве ничем неограниченной причины действия. И он задает его самому себе. Вопросом «что я должен делать?» индивид поднимает себя до уровня субъекта, готового и способного действовать так, как если бы только от него, его решений зависело каким быть ему самому и миру, в который он вносит изменения своими действиями. Философия видит в нравственности такую практику, которая полностью зависит от самого действующего индивида, является областью свободной причинности и благодаря которой он может разумно устроить свое бытие и придать ему совершенный вид.
Этика интересовала философию как её собственная практика, как путь, через который она реализует свой замысел разумно устроенной совершенной жизни. Она в первую очередь и главным образом была озабочена исследованием возможности такого пути и его направлением. Речь шла о том, чтобы, опираясь на свойственное каждому индивиду (и в этом смысле общезначимое) стремление к наилучшему
для себя, найти философски обоснованную программу индивидуально-ответственного поведения. Подобно тому, как фокусом философии была этика, так фокусом самой философской этики была разработка нормативной программы достойного поведения и совершенного образа жизни. Так, в рамках философии и через её посредство сложились и вошли в европейскую культуру этические идеалы и практики созерцательного блаженства, эвдемонизма, стоицизма, эпикуреизма, любви, героического энтузиазма, долга, разумного эгоизма и др. Однако и в этом отношении в современной этике произошел существенный сдвиг, он состоит в том, что философия фактически сняла с себя обязанность указывать путь этически достойного существования. Философские учения или в качестве сознательной установки, или по факту перестали предлагать этико-нормативные программы. Если бы, например, юноша захотел выверить свою жизнь по Эпикуру, Спинозе, Канту, то он в их философских сочинениях нашел бы рекомендации, что и как ему делать. Но если бы он обратился к философии Витгенштейна, Гуссерля или Хайдеггера, то его ждало бы глубокое разочарование. В их системах нет особой этической части; они не ставят вопроса «что я должен делать?». И чего уж действительно нельзя найти в их текстах, так это обобщающих формул морально-достойного поведения наподобие категорического императива. Даже тогда, когда философы исследуют собственно этическую проблематику, как в мета-этике, они по преимуществу ограничиваются описанием норм, их логическим анализом, исследуют вопрос о критериях различения правильного и неправильного, тщательно избегая того, чтобы высказываться о том, в чем заключается правильное и неправильное. Если раньше философ занимался этикой, чтобы подняться до уровня моралиста, то теперь он больше всего боится такого превращения. В этой связи ключевой вопрос заключается в следующем: сохраняет ли философская этика свой статус нормативной науки?
