CC BY
340
софии, диалектика занимается привходящими свойствами вещей, а не сущим как таковым. То есть Аристотель, как и Платон, связывает диалектику с познанием идей, но отказывает им в статусе сущего самого по себе и, соответственно, отвергает диалектику как способ истинного познания; хотя сам Аристотель, конечно же, занимается диалектикой, например, в двенадцатой книге «Метафизики», когда он рассуждает об уме.
Начиная со средних веков аристотелевская точка зрения в отношении диалектики стала господствующей. Таковой она продолжала оставаться вплоть до девятнадцатого века, поскольку логические сочинения Аристотеля продолжали пользоваться авторитетом. Именно вследствие этого даже такой философ, как Спиноза, вся «Этика» которого построена на диалектике, этого слова не употребляет, а вместо этого говорит о геометрическом методе.
Кант называл диалектику логикой видимости, отмечая при этом ее необходимость. И хотя он имел свои причины для такого определения, поскольку диалектика выходит за рамки опытного познания, но все-таки в самом этом словоупотреблении заметно влияние аристотелевской традиции, в том числе и потому, что Кант связывает диалектику с идеями чистого разума. В своей «Критике чистого разума» Кант очень часто говорит о диалектике, но именно в указанном критическом смысле, как о неизбежном источнике трансцендетальной иллюзии. У Канта диалектика является логикой видимости потому, что она выходит за пределы опыта, единственно которым и может ограничиваться человеческое знание.
Фихте, конечно, испытал сильное влияние Канта, в том числе и терминологическое. Контекст, в котором Фихте говорит о диалектике, а также смысл этого термина, различаются в разные периоды его творчества. В ранней работе «Опыт критики всяческого откровения» (1792). Фихте говорит о диалектике в кантовском смысле, в смысле логики видимости. Такое понимание сохраняется и в йенский период. Во второй берлинский период Фихте употребляет этот термин в смысле остроумия, а в третий говорит о ней в связи со скептическим умонастроением, а также как о методе подведения к очевидности. Последнее согласуется с платоновским пониманием диалектики из шестой книги «Государства».
А. М. Толстенко ЭРОС В ФИЛОСОФИИ ПЛАТОНА
Преобразование греческой мудрости в метафизику начинается с Платона. Это выражается в страстных поисках истины, алетейи. Для греческой мысли природа как physis, т. е. как спонтанный мир явлений, это также — poiesis. Данное положение разделяли и Платон, и Аристотель. Важно отметить, что платоновская философия является «эротософией». Это означает, что идея высшего блага, проявляется только в любовном восхождении к ней, которое очищает от телесных импульсов и позволяет душе найти утраченную гармонию и полноту жизни.
Ключевые слова: Алетейя, фюсис, пойэзис, эротософия.
Tolstenko А. М. Eros in the philosophy of Plato
The transformation of Greek wisdom in metaphysics starts with Plato. Philosophical questioning the newly is revived. It’s expressed in a passionate quest for truth, aletheia. For Greek
thought nature as physis, i.e. as spontaneous world of phenomena, is too a poiesis. This is the position of Plato and Aristotle. It is important to note that Platonic philosophy is a erotosophy. This means that the idea of the highest good, being the focus of the immutable existence, reveal itself only in erotic comprehension, which clears from bodily impulses and allows the soul to find the lost harmony and completeness of the life.
Keywords: aletheia, physis, poiesis, erotosophy.
В условиях нарастающего соперничества между греческими полисами и внутренних междоусобиц движение софистов ориентировалось на здравый смысл и предприимчивость. Достойными внимания оказывались тщеславие, стремление к власти и прославлению, апеллирующие к риторике как особого рода дискурсу убеждения, как руководству к пользе и успеху в сугубо обыденных делах. «У софистов, — подчеркивает Гегель, — индивидуум был для самого себя последним удовлетворением, и, расшатывая и колебля все другое, незыблемой точкой сделалось для них следующее положение: “Мое удовольствие, тщеславие, слава, честь, особенная субъективность,— вот то, что я делаю своей целью”. Софистов поэтому упрекали в том, что они поощряли страсти, частные интересы и т. д.»52 Софистика разрабатывала прежде всего риторику, знающую заранее, что и кто является к чему-либо предназначенным. Природная одаренность и устное «живое» слово оказывались недостаточными для ораторского мастерства, которое ориентировалось на профессиональную выучку. Софистика представляла особого рода «технологию» обработки слова в аспекте пользы для человеческого существования. Так, в одном из платоновских диалогов Горгий заявляет, что софистика наделяет человека силой и властью в полисе. Сократ просит объяснить, что он имеет в виду, говоря о величайшем для людей благе и называя себя его создателем.
Горгий. То, что поистине составляет величайшее благо и дает людям как свободу, так равно и власть над другими людьми, каждому в своем городе.
Сократ. Что же это, наконец?
Горгий. Способность убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Народном собрании, да и во всяком ином собрании граждан. Владея такою силой, ты и врача будешь держать в рабстве, и учителя гимнастики, а что до нашего дельца, окажется, что он не для себя наживает деньги, а для другого — для тебя, владеющего словом и уменьем убеждать толпу....Оратор способен выступать против любого противника и по любому поводу так, что убедит толпу скорее всякого другого; короче говоря, он достигнет всего, чего ни пожелает (Gorg. 452d-e, 457a-b)53.
Поскольку вопрошание об истине, этой отличительной особенности бытия, не вызывает интереса у софистов, они ведут спор с целью наживы денег (Soph. 225d — 226а). В силу того, что именующая сущность языка была утрачена, об одной вещи, как полагали софисты, можно было высказывать два часто взаимоисключающих суждения. С помощью софистического искусства сомнительным можно было сделать все что угодно. Платон приводит несколько примеров риторического «фокуса». Со-
52 Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 2.— СПб., 1996.— С. 22.
53 Платон. Сочинения: В 4 т.— М., 1990-1994.— Т. 1: Горгий / Пер. С. П. Маркиша.— С. 477-574; Евтидем / Пер. С. Я. Шейнман-Топштейн.— С. 158-202.
фист Евтидем, приехавший в Афины, убеждает оппонента в том, что отец отдельного человека является отцом не только всех людей, но и всех животных (ЕиШус!. 298с-с1). Его брат Дионисодор ловко заключает: «Следовательно, будучи отцом, он твой отец, так что отцом твоим оказывается пес, а ты сам — брат щенятам» (ЕиШуё. 298е).
После софистов гармония человеческой мысли со всем сущим была утрачена. С Платона начинается преобразование греческой мудрости в метафизику. В диалоге «Софист» Платон со всей решительностью настаивает на том, что «тонус» философа совершенно другой природы, чем «тонус» софиста, несмотря на их подобие. Философия благодаря Сократу и Платону стремится восстановить былое созвучие мысли и бытия. Что означает эта перемена в философском вопрошании? Суть дела заключается в том, что для Платона поворот мысли от сущего к бытию выражается в страстном стремлении к истине-«алетейе».
Примечательно, что вопрос о бытии сущего являлся изначальным вопросом греческой философии и приводил греков в удивление, так как по своей природе они были исследователями и хранителями «феноменов», т. е. всего того, чему свойственна полнота явленности. О таком приведении из сокрытости в открытость говорит Платон в диалоге «Пир»: «Всякий повод для перехода и выхода чего бы то ни было из небытия в бытие есть “пойэсис” (иро-нз-ведение), и, следовательно, создание любых ремесленных изделий можно назвать “пойэсисом” (творчеством), а всех создателей их — “пойэтами” (творцами)» (Бутр. 205Ь). Событие явления происходит лишь постольку, поскольку скрытое становится являемым. Именно эта явленность скрытого имела решающее значение для греков, для которой у них было специальное слово «алетейа», т. е. истина. Какое же отношение «пойэсис» имеет к «алетейе»? Согласно Хайдеггеру, когда задаются такого рода вопросом, нужно понять следующее: в древнегреческой мысли именно «на раскрытии потаенности стоит всякое про-из-ведение»54. Не только ремесленное изготовление есть «выпускающее выведение к явленности», но и природа как «фюсис», т. е. как самовосхождение, саморазвертывание мира явлений, для греческой мысли тоже «пойэсис».
Согласно Аристотелю, природа-сущее относится к природе-бытию по-другому, нежели это происходит в сфере «техники». Производимое к бытию переходит из чего-то во что-то, поскольку производится. Иначе говоря, оно восходит в то, чем станет, т. е. само себя целесообразно осуществляет, достигая своего бытия (РЬув. II, I)55. На аристотелевское противопоставление природного и технического указывает и X. Субири: «Только природные сущие заслуживают того, чтобы называться сущими и, следовательно, только они обладают сущностью... Для Аристотеля искусственные сущие, строго говоря, не являются сущими и в собственном смысле не обладают сущностью. Кровать из каштанового дерева, строго говоря, не есть сущее. Это подтверждается тем, что, если бы я посадил ее в землю и мог заставить прорасти, то выросли бы не кровати, а каштановые деревья. Сущее — это каштановое дерево, а не кровать. Для греков искусство, то, что мы неудачно называем техникой, есть нечто низшее в сравнении с природой. В любом случае техника греков делает не то, что делает природа, а то, чего природа не делает; она в лучшем случае помогает природе
54 Хайдеггер М. Вопрос о технике / Пер. с нем. В. В. Бибихина // Новая технократическая волна на Западе. Сборник научных трудов.— М., 1986.— С. 50.
55 Aristoteles. Physica / Recognovit brevique adnotatione critica instruxit W. D. Ross.— Oxonii: e Typographeo Clarendoniano, 1950. (Scriptorum classicorum bibliotheca Oxoniensis).
в ее делании. Истинно сущим характером обладает природа. Поэтому только у природных сущих есть сущность»56.
Именно эта явленность скрытого имела решающее значение для греков. Выведение из потаенности и загадочности и есть осуществление истины — нечто поэтическое («пойэтическое»). С этим, пожалуй, были согласны и софисты. Однако только Сократ и Платон поставили вопрос о бытийной самодостаточности природы и возрождении удивления «чтойностью» вещей. Где имеет место раскрытие — а Платон говорит о загадочности мира идей, требующей разгадки, — там даруется место богам, ибо решающим оказывается возможность и повторение священного обнаружения, не дающего ничему скрыться. Но если в освящении представлено воздаяние светлости и зримости бога, то в нем с необходимостью обнаруживается и другой момент. Сам «идеальный космос» в своем бытии зависит от того, насколько всякое выдающееся сущее, в котором обеспечивается сообщение людей и богов, наделяется блеском и сиянием. Прежде всего это касается восприятия («оптики») подлинных ликов бытия. Так, в диалоге «Тимей» Платон уподобляет природу глаз огненной природе высших богов (Тип. 47с): то, что «является», предоставляет себя взгляду наших глаз и раскрывается так, чтобы быть увиденным. С другой стороны, правильно истолкованное в слове было тождественно подлинному овладению ходом событий, следованию велениям неизбежной судьбы. Сами события взывали к тому, чтобы подтвердить те или иные словесные ожидания. Проблема правильного истолкования того, что уже знаемо, но непостижимо и не сознаваемо, раскрывается особенно наглядно у Платона. В его диалогах речь шла о таком постижении природы вещей, в котором самым трудным и важнейшим моментом оказывалось узнавание «сущности» всего сущего.
Но есть и иной аспект философии Платона, на который важно обратить внимание: платоновская философия оказывается уже не столько гармонией человеческой мысли со всем сущим, сколько стремлением к гармонии — «эротософией». Это означает, что идея высшего блага, будучи средоточием неизменного бытия, открывается только в эросном умопостижении, которое очищает от телесных влечений и позволяет душе обрести утраченную гармонию и полноту, позволяя человеку восстановить свою способность воспринимать мир в едином и целостном бытии. В стремлении к мудрости человек способен преображаться так, что его мышление становится свободным от всего чувственного, тем самым памятливым, всегда вменяемым и, таким образом, всегда способным достигать чистого умосозерцания. Когда человек обращается к своему эросному началу, тогда в нем начинается противоборство души низшей и высшей. Низшая превращает Эрос в средство безмерных телесных вожделений, лишенных всякого смысла. Она лишает человека окрыленности и умного зрения. Стало быть, любовь как эросный пафос ограничена стремлением к чувственно-телесной красоте? Тогда что же может сила Эроса дать высшей душе, если ей уже изначально присуще умосозерцание всего истинно сущего, т. е. идеального космоса? Ответ Платона совершенно неожиданный: единение с красотой, опосредующей чувственно изменчивый и идеальный миры. В «Пире» Платон подчеркивает, что Эрос есть неистощимое стремление к красоте, влекущей к благу и истине. Именно через красоту происходит приобщение к истинному миру, к бытию-как-идее. Эрос преображает человека.
Не всем представителям платоновской Академии эротософия Платона была понятна: «Спевсипп и Филипп Опунтский отказывались от идей, Ксенократ сфор-
56 Субири X. О сущности / Пер. с исп. Г. В. Вдовиной.— М., 2009.— С. 66.
мулировал концепцию метафизического атомизма, в основе которого лежало ото-ждествленние идей либо с числами, либо с неделимыми частями пространственных величин; свою модификацию теории идей предложил Евдокс Книдский»57. Не соглашался с Платоном и Аристотель, высказывая сомнения относительно бытия-как-идеи в своих экзотерических сочинениях. Однако для Платона важным было показать всю уникальность понимания бытия-как-идеи, не сводимого ни к мыслям, ни к понятиям, ни к софистическим ухищрениям, ни к метафорам. Его философия «идей» — это прежде всего «эротософия». Подлинное значение Эроса состоит именно в возрождении и преображении в сфере красоты, которая есть излучение и сияние благостной истины (8утр. 206 Ь-с). Иными словами, в слепом и чувственно-стихийном влечении Эрос воспроизводит жизнь лишь на краткое время в сугубо чувственных телах, непрерывно умирающих, тогда как высший Эрос преображает и возрождает человека к идеальному и вечному космосу. Преображение мира и человека в красоте — такова интенция философствования Платона, определяющая путь к истинной любви, устремляет раздробленное в половом плане человеческое существо к андрогинизму, в котором преодолевается его расколотость по половым признакам и восстанавливается целостность существования.
С. А. Махотин
«ЗНАНИЕ БЛАГА»: ТРАНСЛЯЦИЯ В ИДЕАЛАХ СОВРЕМЕННОСТИ ОСУЩЕСТВЛЕННОГО И НЕСБЫВШЕГОСЯ ИЗ СОЧИНЕНИЙ ПЛАТОНА. ЗАМЕЧАНИЯ О ПОДЛИННОЙ АКТУАЛЬНОСТИ ПЛАТОНА
Ключевые слова: платонизм, миф о пещере, христианство.
Mahotin S. A. «Knowledge of goods»: translation in the ideals of modernity carried out and failed Op. Plato. Remarks on the true relevance of Plato
Keywords: Platonism, the myth of the cave, Christianity
Размышления на тему непреходящего интереса и вечной актуальности Платона носят чаше всего локальный характер. При этом указывается: его заслуженное и фундаментальное место в истории философии, несмолкаемые философские результаты его деятельности. Указывается, что гиганты и титаны мысли стояли на его плечах столь часто, что эту точку опоры не сдвинуть никуда, как невозможно лишить дом фундамента. При упоминании фундамента, мысль, вроде бы, должна становиться универсальной и глобальной, в крайнем случае, фундамент должен же быть хоть «фундаментален». Но и это все локально, локально в силу того, что уникальное не становиться менее таковым, когда встраивается в бесконечные ряды развития, когда гиганты стоят на плечах гигантов. Это «стояние» знаменует интеллектуальную историю человечества, хотя это больше похоже на смену почетного караула у госу-
57 Мочалова И. Н. Метафизика Ранней Академии и проблемы творческого наследия Платона и Аристотеля // АКАБЕМЕ1А. Материалы и исследования по истории платонизма. Межвузовский сборник. Вып. 3 / Под ред. Р. В. Светлова и А. В. Цыба.— СПб., 2000.— С. 264.
