CC BY
1
Вестник Череповецкого государственного университета. 2024. № 6 (123). С. 79-90. Cherepovets State University Bulletin, 2024, no. 6 (123), pp. 79-90.
Научная статья УДК 82-6
https://doi.org/10.23859/1994-0637-2024-6-123-7 EDN: UIKGUY
Эпистолярный сюжет как литературный: переписка А. И. Герцена с Н. А. Захарьиной 1830-х гг.
Марина Дмитриевна Кузьмина
Санкт-Петербургский государственный университет промышленных технологий и дизайна, Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена,
Санкт-Петербург, Россия, [email protected], https://orcid.org/0000-0002-1293-800X
Аннотация. Переписка А. И. Герцена с Н. А. Захарьиной 1830-х гг. представляет собой не только эмпирический, но и литературный текст - романтический роман в письмах. Его сюжет вершинный, или фрагментарный. «Соавторы» «романа» тяготятся литературной «рутиной» -скрупулезным прослеживанием фабулы. Их освобождали от этого родственные связи, факт знакомства друг с другом с детства и сама форма переписки. Сюжетообразующими мотивами эпистолярного «романа» стали романтические мотивы-топосы. Корреспонденты свободно отдавали предпочтение отдельным из них, наиболее актуальным в их ситуации. Благодаря автобиографической подоснове и эпистолярной форме репрезентации - эти мотивы трактовались своеобразно.
Ключевые слова: А. И. Герцен, Н. А. Захарьина, переписка 1830-х гг., эпистолярный роман, сюжет, романтизм, романтические мотивы-топосы
Для цитирования: Кузьмина М. Д. Эпистолярный сюжет как литературный: переписка А. И. Герцена с Н. А. Захарьиной 1830-х гг. // Вестник Череповецкого государственного университета. 2024. № 6 (123). С. 79-90. https://doi.org/10.23859/1994-0637-2024-6-123-7
Epistolary plot as literary: correspondence between A. I. Herzen and N. A. Zakharyina in the 1830s
Marina D. Kuzmina
St Petersburg State University of Industrial Technologies and Design, A. I. Herzen Russian State Pedagogical University, St Petersburg, Russia, [email protected], https://orcid.org/0000-0002-1293-800X
Abstract. Correspondence of A. I. Herzen with N. A. Zakharyina in the 1830s is not only an empirical, but also a literary text - a romantic novel in letters. Its plot is peak, or fragmentary. The "co-authors" of the "novel" are burdened by the literary "routine" - the scrupulous tracing of the plot. They were freed from this by family ties, the fact of knowing each other since childhood, and
1 Кузьмина М. Д., 2024
ISSN 1994-0637 79 (print)
the very form of correspondence. The plot-forming motives of the epistolary "novel" were romantic topoi motives. Correspondents freely gave preference to individual ones that were most relevant to their situation. Thanks to the autobiographical basis and the epistolary form of representation, these motives were interpreted in a unique way.
Keywords: A. I. Herzen, N. A. Zakharyina, correspondence of the 1830s, epistolary novel, plot, romanticism, romantic topoi motives
For citation: Kuzmina M. D. Epistolary plot as literary: correspondence between A. I. Herzen and N. A. Zakharyina in the 1830s. Cherepovets State University Bulletin, 2024, no. 6 (123), pp. 79-90. (In Russ.) https://doi.org/10.23859/1994-0637-2024-6-123-7
Введение
Переписка А. И. Герцена с Н. А. Захарьиной 1830-х гг., продолжавшаяся почти целое десятилетие, пришлась на период расцвета романтизма в России. Оба ее участника находились под его большим влиянием, что уже само по себе их сближало. Переписка превратилась в своего рода тайнопись двух родственных душ, недоступную «толпе». Не в последнюю очередь под влиянием эстетики романтизма роли участников эпистолярного диалога в ходе его развертывания менялись. Выступая сначала в амплуа двоюродной сестры (отсюда сама возможность и естественность общения) и затем друга, Захарьина немногим позже предстает в глазах Герцена в амплуа «прекрасной дамы», «вечно женственного начала», неотъемлемого в романической культуре, которая, по точной формулировке И. Л. Савкиной, «непременно предполагала и требовала присутствия женщины»1. Оба в ходе переписки обнаруживают не только личные дарования, ценимые романтиками, но и литературные, соответствующие романтическим представлениям о творческой личности. Переписка по мере ее развертывания трансформировалась из семейной в любовную и из эмпирической - в произведение в форме писем. Сами ее участники осмысляют ее в категориях литературных жанров - как роман в письмах, наподобие, а точнее, много лучше сентиментального произведения Руссо2, поэму, песню - и всякий раз, что принципиально для романтизма, развивавшего представления о жизнетворчестве, не делают различий между литературой, перепиской и жизнью.
Вопрос о литературной ценности переписки Герцена с Захарьиной поставила еще Л. Я. Гинзбург. Не пытаясь найти в ней жанровой доминанты, исследовательница
1 Савкина И. Л. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем: автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Москва: Новое литературное обозрение, 2007. C. 314.
2 Герцен замечает в одном из писем к Захарьиной: «Я никогда не читал некогда знаменитого романа "La nouvelle Heloise [фр. Новая Элоиза]"; на днях я нашел его здесь и принялся перечитывать; он весь в письмах, - и я расхохотался. Руссо был великий человек, но он, должно быть, понятия не имел о любви. Эти письма и наши письма, тут все расстояние между пресмыкающейся по земле травою и пальмой, которая всеми листами смотрит на небо. Как у них любовь чувственна, материальна, как виден мужчина и женщина, и нигде существо высшее...» (Герцен А. И. Письмо к Н. А. Захарьиной от 27 февраля 1837 г. // Герцен А. И. Сочинения: В 7 т. Санкт-Петербург: Ф. Павленко, 1905. Т. 7. Переписка с Н. А. Захарьиной. С. 235. - далее переписка Герцена с Захарьиной цитируется в тексте статьи по этому изданию с указанием в круглых скобках номера страницы).
говорила об этой переписке - вслед за ее авторами - как о песне и поэме. Она полагала, что сюжет эпистолярного общения выстраивал, главным образом, Герцен, и уделила особое внимание выстраиваемому им и его корреспонденткой «романтическому мифу»1 о них обоих. На современном этапе И. Л. Савкина, полемизируя с Л. Я. Гинзбург, предложила посмотреть на переписку как на принципиально целостный текст, созидавшийся обоими «соавторами». Правда, она сосредоточилась - в контексте ключевой проблемы своего исследования - на гендерном аспекте: мужской и женской «партиях» в эпистолярном диалоге. Представляется целесообразным исследовать переписку Герцена и Захарьиной не только как эмпирический эпистолярный, но и как литературный текст, в котором наряду с чертами поэмы, песни и других жанров явлены - в качестве доминантных - черты эпистолярного романтического романа, обладающего своим сюжетом, системой мотивов, хронотопом, образами и деталями, системой персонажей.
Основная часть
Характерно, что Герцен в 1830-е гг. отказывается от чисто художественных замыслов, основанных на вымысле («...писать повести, кажется, не мое дело...», с. 296), и берется разрабатывать мемуарно-автобиографические сюжеты. Он просит у корреспондентки прислать ему его письма с целью положить их в основу литературных трудов. Действительно, эпистолярный и мемуарно-автобиографический жанры удовлетворяли его потребности в единстве литературного и эмпирического. Письма Герцена пестрят признаниями, выражающими удовлетворение, разделяемое корреспонденткой: «Я знал, что тебе более чем понравится Встреча (Здесь и далее курсив авторов цитируемых сочинений. - М. К.); вспомни же, что это не вымысел.» (с. 224), «.статья I. Maestri - первый опыт прямо рассказывать воспоминания из моей жизни, и она удачна» (с. 307) и мн. др. Естественно, что при таком подходе к литературному творчеству между ним и перепиской стиралась грань. Отправив Захарьиной «Встречу», Герцен замечает: «Со временем пришлю еще статей; они тебе нужны, они, как письма, на целые дни могут заменить в разлуке меня» (с. 224).
Две формы самовыражения - литературная и эпистолярная - под пером молодого автора оказывались взаимозаменяемыми. Характерно, что в 1830-е гг., пока шла активная переписка с кузиной, он недореализовался за ее пределами. Мемуарно-автобиографические замыслы не были доведены до конца. Лишь вступив в брак с Захарьиной в мае 1838 г. и прекратив переписку, Герцен преуспеет на литературном поприще. На рубеже 1830-1840-х гг. появится его первое значительное произведение, знаменующее переход от раннего к зрелому творчеству, - «Записки одного молодого человека». Сыграла, конечно, роль совокупность факторов - на тот момент уже было отработано литературное мастерство, накоплен жизненный и писательский опыт. Все же одним из важнейших стало прекращение переписки, в которой Герцен в 1830-е гг. максимально воплощал свои творческие интенции. Дублировать то же самое в неэпистолярных формах было излишним. Они уступали форме пись-
1 Гинзбург Л. Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Литературное наследство. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. 1997. Т. 99, № 1. С. 15. EDN: WAYIEV
ма. Переписка, во-первых, отвечала присущей Герцену потребности в диалоге. Во-вторых, давала возможность сотворчества, что было важно для молодого романтика, стремившегося принципиально не разделять жизнь и литературную деятельность и осуществить то и другое совместно со своей избранницей. Наконец, в-третьих, реализация мемуарно-автобиографических замыслов для него в 1830-е гг. была и невозможна. Размышляя о них, Л. Я. Гинзбург резонно отметила их парадоксальность в отношении к молодому автору: «Мемуары и даже автобиография юноши - это, конечно, явление особого порядка. Такая биография неретроспективна; она строится одновременно с самим процессом жизни, непосредственно из этого процесса»1. Другое дело - письмо, позволяющее фиксировать живую, свободно текущую жизнь в ее настоящем. Итак, во всех отношениях наиболее аутентичной для Герцена в 1830-е гг. была эпистолярная форма. Литературная ценность его переписки с Захарьиной совершенно очевидна. Это важная веха в творчестве, от которой путь к «Запискам одного молодого человека» и к «Былому и думам».
С одной стороны, переписка носила доверительно-исповедальный, едва ли не дневниковый характер. С другой, над ней - параллельно с литературными, мемуар-но-автобиографическими трудами, в основу которых она ложилась, - велась тщательная работа. По точной характеристике современного исследователя, Герцен «...структурирует переписку (в процессе письма, а также многократно перечитывая, "переинтерпретируя" ее в позднейших письмах) в некий цельный и непротиворечивый сюжет. »2. Захарьина выступает в роли его «соавтора».
Их переписка продолжалась почти целое десятилетие. Первые записки относятся к 1832 г., первые письма - к 1833 г., моменту окончания молодым человеком Московского университета. С 1835 по 1838 гг. велась регулярная переписка. Ее участники были разлучены географически (Герцен находился сначала в тюрьме, затем в ссылке - в Перми, Вятке, Владимире; Захарьина оставалась в родной для обоих Москве, выезжая на летние месяцы в подмосковное имение тетки Загорье), в то же время все больше сближались духовно через эпистолярное общение.
Любопытно, что эта переписка с самого начала, задолго до того, как ее участники осознали свое чувство друг к другу и общность судеб, задолго до того, как Герцен взялся ее «структурировать» и «переинтерпретировать», - и до самого конца отличалась ярко выраженной литературностью, сюжетной логикой и завершенностью.
Так, записки и письма 1833-1835 гг. содержат экспозицию. Он и она в них знакомят друг друга с обстоятельствами своей внешней и внутренней жизни, находят общий язык - язык романтизма, - обнаруживают единомыслие и единодушие. Письма конца 1835 г. представляют собой завязку сюжета - объяснение в любви («Веришь ли ты, что то чувство, которое ты имеешь ко мне, одна дружба? Веришь ли ты, то чувство, которое я имею к тебе, одна дружба? Я не верю» (с. 38), - писал Герцен; Захарьина отвечала)). Далее идет развитие действия, составляемое сменяе-
1 Гинзбург Л. Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Литературное наследство. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. 1997. Т. 99, № 1. С. 8. EDN: WAYIEV
2 Савкина И. Л. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем: автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Москва: Новое литературное обозрение. С. 325.
мыми друг друга событиями, ситуациями и коллизиями. Складываются любовные треугольники, появляются «третьи лишние», препятствующие соединению главных «героя» и «героини»: Герцен в Вятке вступает в связь с Полиной Медведевой, в чем впоследствии горько кается; Захарьиной тетушки активно подыскивают женихов, предполагают даже насильно выдать ее замуж. Он и она оказываются сильнее всевозможных испытаний, поддерживая друг друга через переписку. Кульминация сюжета приходится на письма конца 1837 г., посвященные вопросу о возможном переводе Герцена из Вятки во Владимир. Этот вопрос, понимаемый обоими как судьбоносный, в конце концов решается положительно. Молодой изгнанник приближается к Москве. С этого момента сюжетное напряжение идет на спад: оба ждут счастливую развязку - свадьбу, - которая совершается в мае 1838 г. и отражается в соответствующих письмах. Эпистолярный диалог молодых супругов и уже родителей маленького сына, ненадолго разлучавшихся в 1839 г. и нелегко переживавших эту разлуку, составляют своеобразный эпилог1.
Разворачивается, в сущности, романный сюжет, но, в отличие от сентименталиста Руссо, влюбленные пишут романтический роман. Его сюжет, что характерно для романтизма, фрагментарный, или вершинный. Оба «соавтора» тяготятся литературной «рутиной» - скрупулезным прослеживанием фабулы. Их освобождали от этого родственные связи, факт знакомства друг с другом с детства и сама форма переписки. Он и она останавливаются лишь на «вершинных» событиях сюжета (таких, как окончание Герценом университета, его заключение в тюрьму, ссылка в Пермь, перевод в Вятку, связь с Медведевой, противодействие со стороны Захарьиной попыткам выдать ее замуж за нелюбимого и т. п.), развивая его пунктирно.
В этом романтическом романе, с одной стороны, что естественно для романного жанра, - обширная, разветвленная система персонажей. Помимо главных героев есть второстепенные, близкие им: с его стороны - Огарев, Витберг и другие друзья; с ее -подруги Эмилия и Саша, также навещающая ее и сопереживающая влюбленным «маменька» - мать Герцена; остальные, многочисленные, составляют второстепенных или даже эпизодических далеких от них - чужих, «посторонних», это не принимаемая романтиками «толпа»: вятчане-обыватели и чиновники, московские тетушки и женихи. Налицо эпический, романный хронотоп. Герцен обрисовывает Захарьиной жизнь в Перми и Вятке, она ему - в Москве и Загорье. Под пером обоих, как обычно в эпосе, играет ведущую роль категория прошедшего - идет повествование о совершившихся событиях. Вместе с тем актуальна категория настоящего, обычная для эпистолярного и дневникового жанров. Охвачено и будущее, о котором оба немало размышляют, мечтают и тревожатся. С другой же стороны, абсолютный центр этого романтического романа - он и она, и их отнюдь не внешняя, а внутренняя реальность - мир души, переживание прежде всего своей необъятной любви друг к другу, затем пространства и времени и лишь в последнюю очередь внешних событий, ситуаций, коллизий, отношений с людьми. Тем самым эпическое теснилось лирическим.
См.: Герцен А. И. Из владимирской жизни Герценов. (Письма мужа и жены). 1839 год // Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. Москва: Типо-литография К. Ф. Александрова, 1897. С. 69-102.
ISSN 1994-0637 (print)
Созидался лиро-эпический роман, близкий к стихотворению в прозе, но очень превосходящий его по объему. Актуализировались черты лирических жанров, любимых романтиками, - таких, как поэма и песня, о которых говорили Герцен и Захарьина, также дружеское и особенно любовное послание, элегия.
Редуцированная фабула уступила место характерной для лирики рефлексии, составившей основу сюжета эпистолярного романа. Эта рефлексия, в свою очередь, зиждется на целом комплексе романтических образов и мотивов, чрезвычайно популярных в литературе того времени. «Соавторы» «романа» не упустили, кажется, ни один из них. С опорой на эту романтическую топику они выстраивают свою романтическую модель мира - романного и одновременно реального. Грань между литературным творчеством и жизнетворчеством тем более легко стиралась благодаря эпистолярной ткани и мемуарно-автобиографической первооснове произведения, сюжет и образы которого писались «с натуры». Главные «герои»-«соавторы» много заботились о том, чтобы соответствовать этим образам в жизни. Эмпирика подчинялась литературе. Непосредственное мировосприятие, столь важное в дневнике и письме, особенно семейном, а в значительной степени и в мемуарно-автобиографическом сочинении, - в эпистолярном романе Герцена и Захарьиной претворялось в миромоделирование. Насколько в литературу привносилась живая, полнокровная убедительность, настолько в жизнь - эстетика.
Сюжетообразующими мотивами «произведения», созидаемого Герценом и Захарьиной в жизни и в письмах, стали романтические мотивы-топосы изгнанничества, скитальчества, дружбы (Герцена с Огаревым, Захарьиной - с Эмилией и Сашей), любви, разлуки, страдания (Захарьина писала Герцену: «.ты несчастлив, несчастлив, Александр, потому что изгнанник, потому что твоя Наташа не делит твоего изгнанья...», с. 221), избранничества, Провидения, завесы (мечтая о соединении с возлюбленным, невеста пишет: «Но все это еще там, далеко впереди, за той завесой, которую души наши не могут проникнуть, которую поднимет один Он. Я счастлива надеждой.», с. 252), элегический мотив воспоминания; одиночества, отчуждения от «толпы», несвободы и др. С одной стороны, представленные очень полно и правильно, в соответствии с традициями романтической литературы, за счет чего обеспечивающие аутентичность романа, эти мотивы вместе с тем - благодаря их автобиографической подоснове и эпистолярной форме репрезентации - трактовались своеобразно, по-новому, в соответствии с их переживанием обоими пишущими. Корреспонденты свободно отдавали предпочтение отдельным из них, наиболее актуальным в их ситуации, в те или иные моменты жизни (одними из самых продуктивных, в частности, стали мотивы несвободы и отчуждения от «толпы»). Развивая эти мотивы, оба эпистолографа наделяли их автобиографическими деталями, которые уже сами по себе привносили новизну в их интерпретацию. Взаимосвязанные, плавно переходящие один в другой, они образуют некую единую ткань - мир литературной и эмпирической реальности, принципиально нераздельной.
В этой созидаемой ими реальности обретают значимость и вещественные детали, на первый взгляд, принадлежащие сугубо материальному миру «толпы», излишние для романтиков. Между тем они дороги участникам эпистолярного общения. Каждая из этих вещей сакрализируется постольку, поскольку попала в сферу любимого че-
ловека и избранной Провидением личности. В основном это сакрализуемые Захарьиной вещи, побывавшие в руках Герцена («.неужели я не писала тебе о стакане, присланном с гауптвахты, где вырезано тобою число, год, наши имена? <...> пивши из него, даже глядя на него, неоднократно я выздоравливала», с. 246-247), локоны, оставленные им на память («О, какое неизъяснимое наслаждение, какое успокоенье, отраду дают они мне! Болит ли голова - кажется легче, когда приглажу их, ноет ли сердце - кажется, тайный голос говорит с упреком: "Разве у тебя нет лекарства?"», с. 247), особенно его портрет («О портрете и говорить нечего.», с. 246), наконец, сами письма («А пока, - сообщает Захарьина Герцену в разлуке, - в утешенье - вот изображенье твоего лица, вот изображенье души твоей, портрет и письма», с. 252).
Портрет, осязаемый образ любимого и прообраз долгожданной встречи, становится одной из лейтмотивных тем эпистолярного диалога. Особенно часто обсуждается портрет Герцена работы Витберга. Характерно, что «толпе» он недоступен: «Никто не находит большого сходства, кроме маменьки. <.> даже папенька говорит: в глазах что-то не твое» (с. 163), - сообщала Герцену Захарьина. Портрет становится своего рода тайнописью, еще одним (после писем) визуализированным языком сердца, которым влюбленные говорят друг с другом. «Ах, Александр! <.> какое сходство, выражение!.. Как хорош ты! Как хорош!», - пишет Захарьина, получив в подарок портрет. На такое его восприятие и рассчитывал Герцен: «Я радовался, что черты моего лица выражают столько жизни и столько восторга, ибо это черты избранного тобою, таковы они должны быть. Это Александр Наташин» (с. 157).
Для Захарьиной портрет Герцена - «портрет чудотворный» (с. 253), «святыня» (с. 162), «животворящий образ» (с. 228). «Канонизируя» жениха («спаситель, ангел, жизнодавец», с. 256), она сакрализирует его изображение. Подобно тому, как христианская Церковь, поклоняясь иконе, почитает первообраз, - Захарьина, благоговея перед портретируемым, благоговеет перед его портретом. Продолжает актуализироваться романтическая традиция, с важной для нее темой искусства, и в частности мотива оживающего изображения (сюжетообразующего, скажем, для романтической повести К. Аксакова «Вальтер Эйзенберг» и учтенной Гоголем в повести «Портрет»)1. В ее русле портрет понимается как элемент не только эстетической, но и он-
1 См. подр.: Грекова Е. В. Оживший портрет, или Два варианта решения одной проблемы // Аксаковский сборник. 2013. Вып. 6. С. 84-86; Грекова Е. В. Три девушки на лугу, или Проблема художника и модель мира в повести К. Аксакова «Вальтер Эйзенберг» // Вторые Акса-ковские чтения: сборник материалов Всероссийской научной конференции (г. Ульяновск, 2124 сентября 2006 г.). Ульяновск: Ульяновский государственный университет, 2006. С. 95-103; Кузьмина М. Д. Романтическое инобытие в повести К. С. Аксакова «Вальтер Эйзенберг» // Русская литература. 2017. № 1. С. 65-76. EDN: YIYQT; Сидельникова М. Л. Между жизнью и смертью: идея границы в семантическом ядре мотива «оживающего» изображения // Сибирский филологический журнал. 2013. № 3. С. 74-78. EDN: RCFKVJ; Сидельникова М. Л. Образ «оживающего» портрета в художественной философии Н. В. Гоголя и Э.-Т.-А. Гофмана // Сибирский филологический журнал. 2011. № 4. С. 77-81. EDN: OPGPTF; Сидельникова М. Л. «Оживший» портрет как способ организации пространства // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2009. Т. 184. С. 165-181. EDN: TNGLPZ; Таборисская Е. М. Оживающий портрет как сюжет «петербургского текста» // Печать и слово
тологической реальности. Портрет не ограничен материальными пределами холста, постольку, поскольку не ограничен ими прозреваемый сквозь него портретируемый. Захарьина писала Герцену, что видит его вне полотна: «Как священно, чисто вырезывается на <...> мрачном небе твой образ.» (с. 345), «.сияет надо мною.» (с. 371). Видящая портрет вне его материальных пределов девушка вновь проявляет качества романтической, творчески одаренной личности, как и ее «со-художник» Герцен, перетолковывающий и пересоздающий в письмах вербальными средствами свой портрет. Излишне пояснять, что это романтический экфрасис - с такими его характерными, давно описанными в исследовательской литературе чертами, как «."живость" изображения, его сверхъестественность, таинственность, неизъяснимое очарование, ощущение божественного <.> присутствия, возникающее у зрителя, и душевный переворот.»1.
Симптоматично, что влюбленные мечтали о портрете Захарьиной в подобном -литературно-романтическом - ключе. Она сообщала Герцену: «.читала в газетах, что приехал из Италии живописец, имя его Рафаэль, он пишет миниатюрные портреты. Желание списать для тебя портрет и невозможность так вдруг взволновали меня, - я покраснела, слезы на глазах <.> до сих пор Италия, Рафаэль, портрет для тебя волнует меня» (с. 227). Симптоматично, что речь идет именно о Рафаэле, авторе «Сикстинской мадонны», столь впечатлявшей романтиков, в том числе русских. Перед ней застывали очарованные путешественники по Европе - В. А. Жуковский2, В. К. Кюхельбекер3 и др. Вакенродер не пытался «.вербальными средствами передать впечатление картины. Сикстинская мадонна для него вообще не картина как некая материальная субстанция, - замечают современные исследователи. Это виде-ние.»4. «Легенда о Рафаэле», по их справедливому наблюдению, стала «образцом
Санкт-Петербурга: сборник научных трудов. Петербургские чтения - 2004. Санкт-Петербург: Петербургский институт печати, 2005. С. 97-106.
1 Морозова Н. Г. Экфрасис в прозе русского романтизма: автореф. дис. . канд. филол. наук. Новосибирск: [б. и.], 2006. С. 11.
2 Ср.: «Час, который провел я перед этою Мадонною, принадлежит к счастливым часам жизни <.>, - писал Жуковский. - Я был один; вокруг меня все было тихо; сперва с некоторым усилием вошел я в самого себя; потом ясно начал чувствовать, что душа распространяется; какое-то трогательное чувство величия в нее входило; неизобразимое было для нее изображено, и она была там, где только в лучшие минуты жизни быть может» (Жуковский В. А. Рафаэлева Мадонна // Жуковский В. А. Полное собрание сочинений: в 20 т. Москва: Языки славянской культуры, 2004. Т. 13. Дневники. Письма-дневники. Записные книжки. 1804-1833. С. 189).
3 Ср.: «Передо мною видение - неземное <.>. Посмотрите, как Она все преображает вокруг себя! <.>, - в порыве безудержного восторга восклицал Кюхельбекер. - Мысли и мечты, которые грели и озаряли мою душу, когда глядел на Сию единственную Богоматерь, я описать ныне уже не в состоянии; но я чувствовал себя лучшим всякий раз, когда возвращался от нее домой!» (Кюхельбекер В. К. Путешествие // Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Ленинград: Наука, 1979. С. 33).
4 Лебедева О. Б., Янушкевич А. С. В. А. Жуковский и А. В. Никитенко о Сикстинской Мадонне Рафаэля: типология экфрасиса как репрезентант эстетического сознания // Вестник Томского государственного университета. Серия: Филология. 2017. № 46. С. 127.
романтического мифотворчества и разновидностью животворческого экфрасиса...»1. Примечательно, что свой желаемый портрет Захарьина к тому же поместила в принципиально романтический контекст мечты о будущем соединении с любимым, о неге и счастье, о совместном путешествии в Италию, на юг, на море, выступающее в роли романтического символа свободы и символа жизни. В очередной раз актуализируются лейтмотивные для переписки романтические мотивы скитальчества, поиска настоящей родины, свободы, идеала, мотив бегства из цивилизованного мира на лоно природы и т. п.
Итак, с одной стороны, портрет - это, конечно же, «изображенье <...> лица», как говорила о нем Захарьина в начале переписки. Оно, формально, видимо всем. С другой - это и «изображенье души», подобно письмам. «Изображенье души», которое видимо только им двоим. О портрете Герцен мог бы сказать то же, что говорил о письмах: «.мои письма - я» (XXI, с. 261), «Я мельком пробежал письма свои - это величайший документ нашего развития и моей жизни <...>. Тут я весь, как был» (XXI, с. 278). Портрет, в глазах Герцена и Захарьиной, - дополнение к письму. Точнее, они друг другу «синонимичны», поскольку разными средствами, в разных формах раскрывают одну и ту же полноту личности.
Выводы
«Соавторы» эпистолярного романа так увлеклись выстраиванием романтического сюжета своей жизни и переписки, что, готовясь к окончанию герценовской ссылки, задались тревожным вопросом, узнают ли друг друга при встрече. Узнали, в очередной раз предавшись жизнетворчеству, подчинив эмпирический сюжет столь проработанному литературному и продолжив развивать его в жизни.
Список литературы / References
Герцен А. И. Из владимирской жизни Герценов. (Письма мужа и жены). 1839 год. Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. Москва: Типо-литография К. Ф. Александрова, 1897, с. 69-102.
Gertsen A. I From the life of the Herzen family in Vladimir. (Letters of husband and wife). 1839. Fraternal aid to the Armenians who suffered in Turkey. Moscow: Tipo-litografiia K. F. Aleksan-drova, 1897, pp. 69-102. (In Russ.)
Герцен А. И. Сочинения: в 7 т. Переписка с Н. А. Захарьиной. Т. 7. Санкт-Петербург: Ф. Павленко, 1905. 649 с.
Gertsen A. I. Works: in 7 vols. Correspondence with N. A. Zakharyina. Vol. 7. St Petersburg: F. Pavlenko, 1905. 649 p. (In Russ.)
Гинзбург Л. Я. Автобиографическое в творчестве Герцена. Литературное наследство. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей, 1997, № 1, т. 99, с. 7-54. EDN: WAYIEV
1 Лебедева О. Б., Янушкевич А. С. В. А. Жуковский и А. В. Никитенко о Сикстинской Мадонне Рафаэля: типология экфрасиса как репрезентант эстетического сознания // Вестник Томского государственного университета. Серия: Филология. 2017. № 46. С. 127.
Ginzburg L. Ia. Autobiographical in the works of Herzen. Literary inheritance. Herzen and Og-arev in the circle of relatives andfriends, 1997, no. 1, vol. 99, pp. 7-54. (In Russ.) EDN: WAYIEV
Грекова Е. В. Оживший портрет, или Два варианта решения одной проблемы. Аксаковский сборник, 2013, вып. 6, с. 84-86.
Grekova E. V. Alive portrait, or Two variants of solving one problem. Aksakov collection, 2013, iss. 6, pp. 84-86. (In Russ.)
Грекова Е. В. Три девушки на лугу, или Проблема художника и модель мира в повести К. Аксакова «Вальтер Эйзенберг». Вторые Аксаковские чтения: сборник материалов Всероссийской научной конференции (г. Ульяновск, 21-24 сентября 2006 г.). Ульяновск: Ульяновский государственный университет, 2006, с. 95-103.
Grekova E. V. Three girls in the meadow or the problem of the artist and the model of the world in K. Aksakov's story 'Walter Eisenberg'. Second Aksakov Readings: Proceedings of the All-Russian Scientific Conference (Ulyanovsk, 21-24 September 2006). Ul'ianovsk: Ul'ianovskii gosudarstvennyi universitet, 2006, pp. 95-103. (In Russ.)
Жуковский В. А. Рафаэлева Мадонна. Жуковский В. А. Полное собрание сочинений: в 20 т. Москва: Языки славянской культуры, 1999. Т. 13. Дневники. Письма-дневники. Записные книжки 1804-1833, 2004, с. 188-191.
Zhukovskii V. A. Raphael's Madonna. Zhukovsky V. A. Complete Works Collection: in 20 vols. Moscow: Iazyki slavianskoi kul'tury, 1999. Vol. 13. Diaries. Letters-diaries. Notebooks 1804-1833, 2004, pp. 188-191. (In Russ.)
Кузьмина М. Д. Романтическое инобытие в повести К. С. Аксакова «Вальтер Эйзенберг». Русская литература, 2017, № 1, с. 65-76. EDN: YIYIQT
Kuz'mina M. D. Romantic otherness in K. S. Aksakov's 'Walter Eisenberg'. Russian Literature, 2017, no. 1, pp. 65-76. (In Russ.) EDN: YIYIQT
Кюхельбекер В. К. Путешествие. Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Ленинград: Наука, 1979, с. 7-63.
Kiukhel'beker V. K. Travelling. Kuchelbecker V. K. Travelling. Diary. Articles. Leningrad: Nau-ka, 1979, pp. 7-63. (In Russ.)
Лебедева О. Б., Янушкевич А. С. В. А. Жуковский и А. В. Никитенко о Сикстинской Мадонне Рафаэля: типология экфрасиса как репрезентант эстетического сознания. Вестник Томского государственного университета. Серия: Филология, 2017, № 46, с. 124-151. https://doi.org/10.17223/19986645/46/10
Lebedeva O. B., Ianushkevich A. S. V. A. Zhukovsky and A. V. Nikitenko on Raphael's Sistine Madonna: the typology of ekphrasis as a representative of aesthetic consciousness. Tomsk State University Journal of Philology, 2017, no. 46, pp. 124-151. (In Russ.) https://doi.org/10.17223/19986645/46/10
Морозова Н. Г. Экфрасис в прозе русского романтизма: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Новосибирск: [б. и.], 2006. 21 с.
Morozova N. G. Ekphrasis in the prose of Russian romanticism: Abstract Cand. thesis in Philological Sciences. Novosibirsk, 2006. 21 p. (In Russ.)
ISSN 1994-0637 (print)
Савкина И. Л. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем: автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Москва: Новое литературное обозрение, 2007. 438 с.
Savkina I. L. Conversations with the mirror and the world behind the looking-glass: autodocu-mental female texts in Russian literature of the first half of the XIX century. Moscow: Novoe litera-turnoe obozrenie, 2007. 438 p. (In Russ.)
Сидельникова М. Л. Между жизнью и смертью: идея границы в семантическом ядре мотива «оживающего» изображения. Сибирский филологический журнал, 2013, № 3, с. 74-78. EDN: RCFKVJ
Sidel'nikova M. L. Between life and death: the concept of the border in the semantic kernel of the 'living' picture motif. Siberian Journal of Philology, 2013, no. 3, pp. 74-78. (In Russ.) EDN: RCFKVJ
Сидельникова М. Л. Образ «оживающего» портрета в художественной философии Н. В. Гоголя и Э. Т. А. Гофмана. Сибирский филологический журнал, 2011. № 4, с. 77-81. EDN: OPGPTF
Sidel'nikova M. L. The image of the alive portrait in the art philosophy of N. V. Gogol and E. T. A. Hoffman. Siberian Journal of Philology, 2011, no. 4, pp. 77-81. (In Russ.) EDN: OPGPTF
Сидельникова М. Л. «Оживший» портрет как способ организации пространства. Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, 2009, т. 184, с. 165-181. EDN: TNGLPZ
Sidel'nikova M. L. 'Alive' portrait as a way of organising space. Proceedings of the St Petersburg State University of Culture and Arts, 2009, vol. 184, pp. 165-181. (In Russ.) EDN: TNGLPZ
Таборисская Е. М. Оживающий портрет как сюжет «петербургского текста». Печать и слово Санкт-Петербурга: сборник научных трудов. Петербургские чтения - 2004. Санкт-Петербург: Петербургский институт печати, 2005, с. 97-106.
Taborisskaia E. M. Alive portrait as a plot of the 'Petersburg text'. Print and word of St Petersburg: a collection of scientific papers. St Petersburg Readings - 2004. St Petersburg: Peterburgskii institut pechati, 2005, pp. 97-106. (In Russ.)
Сведения об авторе
Марина Дмитриевна Кузьмина - кандидат филологических наук, доцент; https://orcid.org/0000-0002-1293-800X, [email protected], доцент кафедры книгоиздания и книжной торговли Высшей школы печати и медиатехнологий Санкт-Петербургского государственного университета промышленных технологий и дизайна (д. 18, ул. Большая Морская, 191186 Санкт-Петербург, Россия); доцент кафедры русской литературы Российского государственного университета имени А. И. Герцена (д. 48, Набережная реки Мойки, 191186 Санкт-Петербург, Россия); Marina D. Kuzmina - Candidate of Philological Sciences, Associate Professor, https://orcid.org/0000-0002-1293-800X, [email protected], Associate Professor, Department of Book Publishing and Book Trade, Graduate School of Printing and Media Technologies, St Petersburg State University of Industrial Technologies and Design (18, ul. Bolshaya Morskaya, 191186
St Petersburg, Russia); Associate Professor, Department of Russian Literature, A. I. Herzen Russian State Pedagogical University (48, Naberezhnaia reki Moiki, 191186 St Petersburg, Russia).
Статья поступила в редакцию 08.03.2024; одобрена после рецензирования 01.04.2024; принята к публикации 15.04.2024.
The article was submitted 08.03.2024; Approved after reviewing 01.04.2024; Accepted for publication 15.04.2024.
