CC BY
35
ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ В.С. СОЛОВЬЁВА
УДК 130.2:8 ББК 873(2)522-685
ЭПИСТОЛЯРНОЕ ТВОРЧЕСТВО В.С. СОЛОВЬЕВА 1870-1890-х гг.: ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ СПЕЦИФИКА
Н.Г. ЮРИНА
Мордовский государственный университет имени Н.П. Огарева ул. Большевистская, 68, г. Саранск, 430005, Российская Федерация E-mail: [email protected]
Анализируется эпистолярное наследия В.С. Соловьева - наименее изученная область его творческой деятельности. В центре внимания находятся проблемы историко-литературного характера, отразившиеся как в литературно-критических работах, так и в переписке Соловьева 1870-1890-х годов. Рассматривается историко-литературная концепция отечественной словесности Соловьева и ее отражение в его эпистолярии. Исследуются литературно-критические оценки творчества русских писателей и поэтов, содержащиеся в письмах Соловьева. Осмысляется художественное своеобразие эпистолярного наследия Соловьева. В заключение делается вывод о том, что переписка Соловьева позволяет поэтапно проследить, как складывалась историко-литературная концепция философа, выявить его литературно-критические суждения и оценки, не нашедшие отражения в статьях о литературе. Актуальность обращения к эпистолярному творчеству В.С. Соловьева обосновывается тем, что его эпистолярное наследие имеет безусловную эстетическую ценность, а его изучение позволит прояснить многие вопросы, связанные с творчеством философа в целом.
Ключевые слова: эпистолярное творчество, историко-литературная концепция, историко-литературная проблематика, литературно-критическая оценка, художественная специфика.
EPISTOLARY HERITAGE OF V S. SOLOVYOV OF 1870-1890s: HISTORICAL AND LITERARY PROBLEMATICS AND ART SPECIFICITY
N.G. YURINA
Mordovia State University named after N.PP Ogarev 68, Bolshevistskaya str., Saransk, 430005, Russian Federation E-mail: [email protected]
This article is dedicated to the analysis of V.S.Solovyov's epistolary heritage. This is less studied sphere of his creative activity. There are problems of historical and literary nature in the focus of author's attention, reflected both in the literary-critical writings and Solovyev's correspondence of 1870-1890s. The author considers the historical and literary concept of Solovyev's domestic literature and its reflection in his epistolary works. In the article the literary and critical evaluation of Russian writers and poets' works, contained in Solovyev's letters, is studied. The art originality of Solovyev's
epistolary heritage is being comprehended. In conclusion Solovyov's correspondence helps to observe step by step the development of philosopher's historic-literal concept, bring into light his literal and critical ideas and appraisals, which haven't been found in articles about literature. The author thinks that Solovyov's epistolary heritage has absolute aesthetic value. This study allows to reveal some questions connected with his varied activity more clearly.
Key words: epistolary heritage, historical and literary concept, historical and literary problematics, the literary and critical evaluation, art specificity.
Владимир Сергеевич Соловьёв - значимая фигура в истории отечественной религиозной философии и критики. Он стоял у истоков русского духовного возрождения начала XX века, оказал большое влияние на поэтов-символистов младшего поколения, создал ряд ярких публицистических сочинений, художественных произведений в разных жанрах, труды богословского и эстетического характера. Но есть ещё один вид творчества, мало изученный исследователями его наследия. Это эпистолярное творчество - наименее известная область деятельности Соловьева.
Переписка Соловьева может быть интересна ученым, занимающимся самыми разными направлениями знания. Философы найдут здесь свидетельство размышлений автора над серьезнейшими проблемами мировоззренческого плана и, наверное, не пропустят замечания Э.Л. Радлова в предисловии ко второму тому, который отмечал письма, так сказать, ярко выраженного «теоретического» характера. Социологи смогут проследить процесс становления Соловьева-публициста, очертить круг общественных проблем, которые имели для него особое значение. Разумеется, для биографов Соловьева его эпис-толярий - благодатный материал для понимания эволюции его личности, тех человеческих отношений, в атмосфере которых развивался его талант. Наконец, культурологи, политологи, даже экономисты и деятели естественных наук непременно обнаружат здесь что-то, интересное именно для них. Очевидно, для ученых-филологов переписка Соловьева значима, прежде всего, как особая область словесного творчества, как свидетельство его эстетических и литературных принципов и осознания своего места в текущем литературном процессе.
В современном российском литературоведении теоретическая база для исследования эпистолярного творчества того или иного автора недостаточно обширна (не вполне устоялся сам термин «эпистолярная проза»1). Мы исходим из
1 Некоторые исследователи не различают художественную эпистолярную прозу и переписку нехудожественную. Так, И. Эйгес считал термин «эпистолярная форма» универсальным, охватывающим как «ученые и философские работы, религиозные проповеди», так и художественные произведения [1, с. 1117]. В.С. Муравьев в «Литературной энциклопедии терминов и понятий», отмечая различия между перепиской «бытовой» и художественной с точки зрения коммуникативной направленности, говорит лишь о расширении читательской аудитории в последней, но не о качественных отличиях. В итоге им выдвигается спорный тезис о том, что «строгую границу между частной перепиской и эпистолярной стилизацией провести трудно» [2, стлб. 1234].
точки зрения тех ученых2, которые разграничивают письма как нехудожественные высказывания и письма как разновидность речи литературного произведения, учитывая качественные различия между ними: художественный эпистолярный текст строится по законам прозаической речи, он не связан с внеэстетичес-кой реальностью, совмещает в себе интенции двух субъектов - пишущего героя и автора, предполагает многоуровневую рецепцию (адресат-герой и читатель) и т. д. Вместе с тем считаем уместным использовать термин «эпистолярная проза» как полифункциональный, охватывающий в разных значениях как художественные произведения, переписка в которых является плодом авторского вымысла, так и переписку реальную, а также допускаем возможность исследования частной переписки иногда в одной плоскости с художественными произведениями. Основанием для этого, на наш взгляд, является то обстоятельство, что зачастую личная переписка литератора содержит отдельные элементы художественного произведения, реализованные в той или иной степени (отдельные образы, особенности стилистики), а иногда представляет собой целостное художественное произве-дение3. Таким образом, нехудожественная переписка обретает элемент эстетический, становится продолжением художественной практики, а порой и ее основанием (что чрезвычайно характерно, в том числе, для переписки Соловьева).
Начало изучению эпистолярного наследия Соловьева в «филологическом» ракурсе было положено, на наш взгляд, Э.Л. Радловым, впервые собравшим и издавшим в 1908-1923 годах его большую часть. В предисловиях к этим изданиям, имеющих, правда, скорее описательный, нежели аналитический характер, составитель говорит о таланте Соловьева в области эпистолярного творчества. Он отметил не только биографическое, теоретическое значение писем Соловьева, но и литературное, ибо «в них имеется в полном блеске мастерство, а именно искусство художественного выражения мыслей словами» [3, т. 1, с. IV]. Позднее к эпистолярному творчеству Соловьева в целях воссоздания некоторых биографических обстоятельств и характеристики его мировоззрения обращался целый ряд исследо-вателей4. А.Ф. Лосев, опираясь, в том числе, на переписку Соловьева, блестяще воссоздал его литературно-философское окружение [4, с. 385-485]. Эпистолярные признания Соловьева явились актуальными при изучении культурно-исторической эпохи конца XIX века (С.М. Соловьев, К. Мочульский5), при рассмотрении творческой эволюции философа и его творческих взаимоотношений с современни-
2 См., например: Логунова Н.В. Русская эпистолярная проза XX - начала XXI веков: эволюция жанра и художественного дискурса: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 2011. С. 10.
3 Это обстоятельство породило целый ряд исследований, в которых эпистолярное наследие литераторов соотносится с их художественными сочинениями в форме письма: Баршт К.А. Две переписки. Ранние письма Ф.М. Достоевского и его роман «Бедные люди» // Достоевский и мировая культура: Альманах. М., 1994. № 3. С. 77-93; Магомедова Д.М. Переписка как целостный текст и источник сюжета (на материале переписки Блока и Андрея Белого, 1903-1908 гг.) // Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997. С. 111-130; и др.
4 См., например: Трубецкой Е.Н. Миросозерцание В.С. Соловьева: в 2 т. М.: Изд-во «Медиум», 1995. Т. 1. - 606 с. Т. 2. - 624 с.
5 См.: Соловьев С.М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. М.: Республика, 1997. 431 с.; Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М.: Республика, 1995. 607 с.
ками (З.Г. Минц, Д.В. Силакова6). Следует также назвать ряд исследований (Н.В. Котре-лев, М. Микосиба, А.П. Козырев, А. Носов и М. Смирнов7), появившихся в последнее время, где переписка Соловьёва или является предметом специального изучения, или рассматривается как полноценная составная часть его творчества.
С учетом сказанного становится очевидной возможность литературоведческого изучения переписки в трех аспектах: 1) как бытового документа (с выходом на реалии эпохи, быта); 2) как литературного факта (с анализом творческой лаборатории автора, ведущего стиля, тематики литературной эпохи); 3) как эстетического явления (с акцентом на художественной архитектонике текста). Остановимся на двух последних аспектах и поставим перед собой довольно узкую задачу - представить переписку Соловьева как литературное явление, то есть показать ее связь, с одной стороны, с проблематикой литературно-критических и теоретико-литературных работ, с другой - со стилем художественных произведений. В качестве объекта исследования выберем прежде всего те эпистолярные произведения Соловьева, в которых наиболее наглядно воплощаются авторские эстетические установки и отражается взгляд на историко-литературные проблемы, а также те, которые соответствуют художественной стилистике. Разумеется, этим не исчерпывается филологическое исследование эпистолярного творчества Соловьева (такое исследование предполагает дальнейший всесторонний анализ переписки Соловьева в целях восстановления его творческих связей, определения тематики его эпистолярного наследия, изучения перекличек в плане образов, мотивов и т. д. с его художественными текстами, классификации писем с точки зрения содержания и целей и т. д.). Это дело весьма трудоемкое и требует усилий не одного ученого и рамок не одной работы.
***
Исследователями не раз отмечалось, что для Соловьева литературный процесс был связан не столько со сменой ключевых направлений и стилей, сколько с приближением словесности к «истинному» искусству, способному одухотворить и человечество и природу. Очевидно, в 1870-е годы историко-литературная проблематика не могла волновать Соловьева особенно сильно: он был сориентирован на вопросы мировоззренческого характера. Тем не менее в письмах Соловьева все-таки присутствуют замечания, касающиеся ряда историко-литературных
6 См.: Минц З.Г. Из истории полемики вокруг Льва Толстого (Л. Толстой и Вл. Соловьев) // Уч. записки Тартуского гос. ун-та, 1966. Вып. 184. Труды по русской и славянской филологии. Т. 9. Литературоведение. С. 89-110; Силакова Д.В. ««Фетовские» мотивы в одном из писем Владимира Соловьева» // А.А. Фет и русская литература: мат-лы Всерос. науч. конф., посвящ. изучению жизни и творчества А.А. Фета. Курск, 2002. С. 180-188.
7 См.: Из неизданного и несобранного Владимира Соловьева: Письмо О.К. Нотовичу 28 (?) февраля 1890 г. - Тип византийца XI века / публ. Н.В. Котрелева // Соловьевские исследования. 2010. Вып. 1 (25). С. 61-69; Микосиба М. О неопубликованных письмах Вл.С. Соловьева (Письма к Н.М. Сологуб) // Соловьевские исследования. 2004. Вып. 9. С. 111-145; Козырев А.П. Соловьев и гностики. М.: Изд. Савин С.А., 2007. 544 с.; В.С. Соловьев. Статьи и письма / сост. Р. Гальцевой; публ. И. Роднянской и др.; коммент. А. Носова и М. Смирнова // Новый мир. 1989. № 1. С. 198-234 .
проблем. Одна из них - определение и характеристика литературных «вершин» отечественной словесности.
В письме от 13 сентября 1874 года к ближайшему другу по гимназии и единомышленнику Д.Н. Цертелеву содержатся размышления Соловьева о творчестве признанных классиков отечественной словесности - А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова. Философ продолжает, видимо, какую-то прерванную литературную дискуссию, имевшую место в дружеских ему кругах, и сообщает собственную точку зрения на предмет этой дискуссии: «Несомненно, что Лермонтов имеет преимущество рефлексии и отрицательного отношения к наличной действительности, хотя я согласен с С., что в художественном отношении Пушкин выше» [3, т. 2, с. 224]. Далее, оценивая лермонтовское стихотворение «И скучно и грустно.», Соловьев указал на «несколько прозаичную форму». Очевидно, что среди образцовых произведений для молодого Соловьева находились и творения Достоевского. Подтверждение этому находим в письме Екатерине Владимировне Романовой, двоюродной сестре, с которой Соловьева связывали в эти годы не только романтические отношения, но и общение на философские темы (в этой переписке, по словам А.Ф. Лосева, «уже выражен весь основной образ мыслей зрелого философа» [4, с. 18]). Соловьев писал: «Не знаю, почему тебя возмутило «Преступление и наказание». Дочти его до конца, да и всего Достоевского полезно было бы прочитать: это один из немногих писателей, сохранивших еще в наше время образ и подобие Божие» [3, т. 3, с. 80].
Еще одна историко-литературная проблема, находящаяся в сфере внимания Соловьева 1870-х годов, - состояние современной литературы. В переписке с Е.В. Романовой находим высказывание Соловьева о современной словесности: «... важно что читать. А что можно предложить теперь? Современную литературу? Если ты не знаешь, то я тебе скажу, что нельзя найти лучшего средства для умственного опошления и нравственного развращения, как современная литература. Народ имеет здравый смысл и сразу поймет, в чем сущность современного просвещения; а сущность эта, как бы она ни прикрывалась, состоит в отрицании всякого духовного, нравственного начала и в утверждении одной животной природы. Вся мудрость века сего сводится к очень простому положению: человек есть скот» [3, т. 3, с. 79].
Наконец, Соловьев в этот период, безусловно, пытается осмыслить принципы систематизации своих историко-литературных воззрений. В этой связи чрезвычайно показательно, на наш взгляд, замечание в письме, адресованном все той же Екатерине Романовой и датированном 21 декабря 1871 года: «Прими только за общее правило: никогда не подчиняться книжному авторитету; поэтому, если ты прочтешь что-нибудь даже строго доказанное, но с чем твое внутреннее убеждение несогласно, то верь себе больше, чем всякой книге; потому что в серьезных вопросах внутреннее бездоказательное и бессознательное убеждение есть голос Божий» [3, т. 3, с. 59]. Таким образом, убеждение в том, что при оценке художественного текста необходимо учитывать прежде всего личные ощущения, а не мнения авторитетов, сложилось у Соловьева еще в юности и нашло отражение, прежде всего, в переписке. Тем не менее первоначально Соловьев придерживался традиционных историко-литературных концепций, с неболь-
шими вариациями. Об этом свидетельствуют его высказывания как в публицистических работах, так и в литературно-критических. Позднее при рассмотрении историко-литературных проблем он стал больше ориентироваться на собственную эстетическую концепцию и личные литературные пристрастия.
Очевидно, что в 1880-е годы историко-литературный процесс в России связывался Соловьевым (явно под влиянием славянофильской литературной концепции, на что совершенно правомерно указывал в свое время А.Ф. Лосев8) прежде всего с древнерусской литературой. Эти ранние памятники отечественной письменности были ценны, по его убеждению, своим свидетельством замены дикого языческого образа жизни новыми духовными началами: «То нравственное настроение, которое овладело обращенным от язычества Владимиром (заботы о бедных и недужных, миролюбие по отношению к европейским соседям, отвращение от жестоких казней), было вполне христианским; таковы же были чувства и взгляды, высказанные сто лет спустя в поучении Владимира Мономаха» [5, с. 332]. Что касается литературы XVIII века, критик разделял мнение о подражательном («пересадочном») ее характере. Однако именно с этим периодом Соловьев связывал формирование и совершенно оригинальной, определяющей черты отечественной литературы. Гражданский и культурный рост России, вызванный преобразованиями Петра Великого, побудил, считал он, появление ряда «обличительных произведений, составляющих бесспорно самую оригинальную часть нашей литературы» [5, с. 339]. Каждая из главных эпох русской истории, по мнению философа, порождала «своего светского пророка» - обличителя современной ему лжи в общественной жизни: «<...> Сейчас же вслед за Петром Великим является кантемировская сатира, которая при всем своем художественном несовершенстве все-таки стоит гораздо выше всей прочей тогдашней литературы (до Ломоносова). Первая половина екатерининского царствования отмечена сатирическими журналами Новикова, а вторая - сатирическими комедиями фон-Визина. Александровская Россия нашла своего обличителя в Грибоедове, николаевская - в Гоголе, а плодотворная эпоха Александра II дала нам самое разнообразное и богатое сатирическое сокровище в творениях Салтыкова» [5, с. 339]. Расцвет русской литературы Соловьев связывал с полустолетием - от «Евгения Онегина» до «Анны Карениной». При этом отмечал, что говорить о прогрессе «нашего будущего творчества» можно будет лишь в том случае, если русская литература выставит возрастающие таланты и гении, «более значительные, нежели Пушкин, Гоголь или Толстой». Новые литературные поколения не дали, по Соловьеву, «ни одного писателя, хотя бы лишь приблизительно равного старым мастерам» [6, с. 326].
Именно по поводу состояния современной литературы Соловьев высказывался в этот период в рамках частного общения предельно откровенно. В этой связи показательно письмо к авторитетному в то время критику Н.Н. Страхову, с которым он длительное время был в переписке: «... если кончился период литературный или словесный, то начался период бессловесный. всяких нечленораздель-
8 См.: Лосев А.Ф. Вл. Соловьев. М.: Мысль, 1983. С. 166-167
ных звуков, и воя, и визгу, и реву весьма довольно. Нет только ясного и свободного человеческого слова, собой владеющего, себя сознающего» [3, т. 1, с. 21].
Пожалуй, одной из главных историко-литературных проблем, поднятых в переписке Соловьева 1880-х годов, является проблема своеобразия творчества Достоевского и Толстого, определения их места в истории отечественной словесности. Если в 1870-е годы Соловьев резко отрицательно отзывался о реализме, то в «Первой речи» о Достоевском он, характеризуя современное художество как «грубое», «низменное», допускает весьма важную уступку, указывая на «залоги божественного величия», скрывающиеся в реалистическом художестве. Объявляя Достоевского предтечей нового религиозного искусства, Соловьев вынужден был признать и русский реализм: «Несмотря на антирелигиозный (по-видимому) характер современного искусства, проницательный взгляд сумеет отличить в нем неясные черты будущего религиозного искусства, именно в двойном стремлении - к полному воплощению идеи в мельчайших материальных подробностях до совершенного почти слияния с текущею действительностью и вместе с тем в стремлении воздействовать на реальную жизнь, исправляя и улучшая ее, согласно известным идеальным требованиям» [7, с. 294]. Тем не менее, говоря в 1880-е годы о достижениях современной русской прозы, Соловьев делает крайне неутешительный вывод: «Когда у нас так возгордились блестящим успехом русских романистов за границей, никто, кажется, не заметил одного обстоятельства, что этот успех представлял собою лишь громкое эхо нашей минувшей славы. Кто они в самом деле, эти писатели, которым так рукоплещет Запад? Или покойники, или инвалиды. Гоголь, Достоевский, Тургенев - умерли; Гончаров сам подвел итоги своей литературной деятельности; младший, но самый прославленный из наших знаменитых романистов, гр. Л.Н. Толстой, уже более десяти лет как обратил совсем в другую сторону неустанную работу своего ума» [6, с. 326]. С другой стороны, в письмах Соловьев выражал категорическое несогласие с Н.Н. Страховым по поводу его оценок творчества Толстого и Достоевского: «С тем, что Вы пишите о Достоевском и Л.Н. Толстом, я решительно не согласен. Некоторая непрямота или неискренность (так сказать, сугу-бость) была в Достоевском лишь той шелухой, о которой Вы прекрасно говорите, но он был способен разбивать и отбрасывать эту шелуху, и тогда оказывалось много настоящего и хорошего. А у Л.Н. Толстого непрямота и неискренность более глубокая» [3, т. 1, с. 18].
Переписка Соловьева свидетельствует о том, что и Толстой и Достоевский оставались в сфере внимания его критической мысли достаточно долго и что в осмыслении и того и другого критик эволюционизировал от горячего приятия к сдержанному замалчиванию и затем - к резкому осуждению. Это тем более ценный факт, что публично Соловьев на протяжении почти 20 лет своей позиции не озвучивал. Лишь в предсмертных «Трех разговорах.» он отчасти нарушил свой обет молчания, который диктовала ему профессиональная этика. Судя по переписке, именно начало 1880-х годов - время страстного увлечения и глубокого прочтения им текстов Достоевского и Толстого. 1883 год - год перелома в отношении к автору «Братьев Карамазовых». В письме, датированном этим годом и адресованном В.П. Федорову, Соловьев выделял в итоговом для писателя рома-
не главу «Великий инквизитор», находя здесь «особо замечательный разговор об отношениях церкви и государства» [3, т. 3, с. 5]. Но уже в письме к А.А. Кире-еву (1883 г.) содержится скрытая полемика с националистической концепцией Достоевского: «Я признаю народность как положительную силу, служащую вселенской (сверхнародной) идее. Чем более известный народ предан вселенской (сверхнародной) идее, тем сам он сильнее, лучше, значительнее. Поэтому я решительно враг отрицательного национализма или народного эгоизма, самообожания народности, которое в сущности также отвратительно, как и самообожание личности» [3, т. 2, с. 103].
Эпистолярное наследие Соловьева красноречиво свидетельствует и об истории его взаимоотношений с Л.Н. Толстым9. Однако в свете выше изложенного для нас более интересны конкретные характеристики личности и творчества Толстого, встречающиеся в эпистолярных текстах Соловьева (и отсутствующие в его литературно-критических работах). В письме М.М. Стасюлевичу от 1886 г. (декабрь) Соловьев сочувствует писателю, на которого начинаются общественные гонения, но слабость его мышления все-таки отмечает: «... мне кажется, было бы полезно напечатать у Вас целиком, без комментарий и только с некоторыми подчеркиваниями, поучение архиеп. Никанора «о том, что ересеучение гр. Л. Толстого подрывает основы государственного порядка в России». Я невысоко ценю гр. Л. Толстого как мыслителя, но тут дело не в том, а в необразимой подлости обличительных приемов со стороны корифея нашей иерархии и, главное, в том циническом неверии во внутреннюю духовную силу своего дела, - неверии, которым пропитано все это "поучение"» [8, с. 30-31]. 30 января 1887 г. Соловьев пишет Н.Н. Страхову, который симпатизировал Толстому, поэтому от прямых оценок Соловьев воздерживается, но намекает на свое отношение к творчеству и личности писателя довольно явно: «Сегодня прочел я новую драму Толстого и безусловно согласен с. Вашим отзывом. Радуюсь однако, что некоторым наивысочайшим лицам эта драма понравилась - авось, хоть этим косвенным путем будут сколько-нибудь укрощены неистово-подавительные стремления, от которых, конечно, не Толстому, а, например, мне приходится совсем не в моготу» [3, т. 1, с. 29]. В письме к Н.Н. Страхову от 12 апреля 1887 г. имеется весьма примечательная фраза: «наш непременный Колумб всех открытых Америк Л.Н. Толстой» [3, т. 1, с. 33]. К концу 1880-х гг. эпистолярные отзывы Соловьева о Толстом становятся исключительно скептически-ироническими. В письме А. А. Кирееву от 1888 года он, сообщая о выходе в свет толстовской книги «В чем моя вера?», комментирует событие косвенным образом: «Один мой приятель, прочитавший ее в корректуре, говорит, что ничего более наглого и глупого он никогда не читал. Сущность книги - в ожесточенной полемике против идеи бессмертия души, против церкви, государства и общественного порядка - все это во имя Евангелия. Ап. Павел называется «полоумным каббалистом», совершенно исказившим христианство. Конечно, эта книга будет запрещена, что не помешает ее распространению в публике, но сделает не-
9 См.: Минц З.Г. Из истории полемики вокруг Льва Толстого (Л. Толстой и Вл. Соловьев) // Указ. соч. С. 92-107.
возможным ее опровержение в печати» [3, т. 2, с. 110]. В том же году Соловьев писал А.А. Фету, с которым его связывала многолетняя дружба, из Вирофлэ: «А что поделывает его [Страхова. - Н.Ю.] идол? Через француза Вогюэ слышал я, что он пишет роман о вреде любви... Как жаль, что я не имею литературного таланта. Недавно меня обсчитала содержательница отеля. Вот бы прекрасный случай написать поэму о вреде гостиниц» [3, т. 3, с. 118].
Главный историко-литературный вопрос, который волновал Соловьева в 1880-е гг., - поиск художников слова, своим творчеством предваряющих истинное религиозное искусство. Этот поиск он ведет, прежде всего в области поэзии. В качестве примеров литературы, сориентированной на религиозные ценности, в современной словесности Соловьев в одном из писем В.П. Федорову называет «Дон Жуана» гр. А. Толстого и «Два мира» Майкова10. В переписке Соловьева этого периода находим также свидетельство высокой оценки творческого наследия Тютчева, причем именно как поэта-философа мирового уровня, мыслящего в ключе его философии «всеединства». Интересно, что эта оценка звучит более чем за десять лет до его знаменитой статьи о поэте «Поэзия Ф.И. Тютчева» (1895). Так, в письме к И. С. Аксакову, датированном ноябрем 1883 г., читаем: «. идея всемирной монархии принадлежит не мне, а есть вековечное чаяние народов. Из людей мысли эта идея одушевляла в средние века, между прочим, Данта, а в наш век за нее стоял Тютчев, человек, как Вам хорошо известно, чрезвычайно тонкого ума и чувства. В полном издании «Великого спора» я намереваюсь изложить идею всемирной монархии большей частью словами Данта и Тютчева» [8, с. 26-27].
Знаменателен тот факт, что историко-литературная концепция Соловьева этого периода не исключала и писателей-прозаиков (отсутствие в литературно-критическом наследии Соловьева развернутых выступлений об отечественной прозе могут привести к этому ошибочному мнению). Это подтверждает и его переписка. Судя по письму к С.А. Венгерову от 14 июня 1889 г., посвященному изданию его «Словаря писателей», и И.С. Тургенева, и И.А. Гончарова, и М.Е. Салтыкова-Щедрина, и даже А.И. Герцена, В.Г. Белинского и Н.А. Добролюбова он признавал достойными представителями отечественной словесности. Соловьев писал: «... статьи об И. и К. Аксаковых прочел с полным вниманием. От души желаю Вам. довести до конца сей monumentum aere perennius. Признаюсь однако, что не без некоторого ужаса помышляю о том, что Вам еще предстоит: Гоголь, Пушкин, Достоевский, Л. Толстой, Тургенев, Гончаров, Салтыков, Герцен, Белинский, Добролюбов, Киреевский, Хомяков - и множество других»11 [3, т. 2, с. 315].
10 См.: Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. 3 / под ред. Э. Л. Радлова. СПб.: Общественная польза, 1911. С. 5 [3].
11 Правда, значение русских прозаиков (исключение - Ф.М. Достоевский и Л. Толстой) Соловьев, видимо, определял как узко национальное. Так, например, судя по его переписке, Тургенев являлся для него «проходным» писателем, чисто русским явлением, отражающим определенную литературную эпоху. В письме к А.А. Кирееву, датированном 1883 годом, читаем: «Что касается до Тургенева, то я упоминаю о нем только как о типичном литературном представителе русского просвещения за последнее время.» [3, т. 2, с. 109] .
Соловьевская историко-литературная концепция отечественной литературы получает относительную завершенность и стройность в 1890-е годы. Об этом свидетельствует рецензия Соловьева на «Очерки русской истории и русской литературы» князя С.М. Волконского. Говоря о плане построений лекций Волконского, воспроизводящих только национальные исторические и литературные вершины, Соловьев соглашался, что ценными памятниками русской литературной старины являются «Поучение Владимира Мономаха» и «Слово о полку Игореве», что общекультурное значение елизаветинского и екатерининского времени - в выявлении того факта, что «и у нас могут быть все роды литературы». По-прежнему величайшим поэтом России Соловьевым признается Пушкин, зато значение Лермонтова явно преуменьшается (его поэзия не заслуживает, по мнению критика, высоких оценок, данных Волконским). Напротив, Гоголь требует, с точки зрения Соловьева, развернутых характеристик, в которых обязательно должна быть подчеркнута сатирическая сторона его творчества. Гоголь, по мнению критика, остался у Волконского величиной неопределенной: не обрисованными даже приблизительно оказались предметы его сатиры, неясной - литературная преемственность, хотя «сатирическое начало в разных его формах проходит через всю русскую литературу и составляет ее весьма характерную часть» [9, с. 217] - только XIX век дал Грибоедова, Крылова, Салтыкова, Писемского, Островского, Гончарова. Соловьев без комментариев воспроизводит суждения Волконского о «светлых вершинах» русской прозы середины - конца XIX столетия: Тургенев - «мыслитель скрыт ... в художнике», Достоевский - «мыслитель преобладает, однако не изгоняет художника», Толстой - художник и мыслитель - соперники, но «прав всегда художник». Таким образом, Соловьев как бы соглашается, по крайней мере, не оспаривает значительность этих художников в отечественной литературе. Более или менее прозрачно он высказался в отношении русской поэзии XIX века. По мнению рецензента, автор «Очерков...» однобоко освещает данный предмет, так как «говорит о Кольцове и даже о Никитине. Между тем Полонский и Майков упоминаются только по имени; Алексею Толстому отведено лишь примечание по поводу Иоанна Грозного; Некрасов назван мимоходом, а Тютчев и Фет даже не названы» [9, с. 218].
Историко-литературная проблематика в поздней переписке Соловьева проявляется слабо, видимо, вследствие переноса этой сферы мышления в область критики, где он получил возможность открыто и более полно проявлять собственную позицию. В его эпистолярном творчестве этого периода можно обнаружить лишь высказывания частного характера о М.Е. Салтыкове-Щедрине, И.А. Гончарове, Л.Н. Толстом12.
12 В связи со смертью Салтыкова-Щедрина Соловьев пишет М.М. Стасюлевичу: «О Салтыкове искренне пожалел и отслужил заупокойную обедню. Вот уж этого никем не заменишь» [8, с. 44]. В следующем же письме читаем отзыв о творчестве Салтыкова-Щедрина как о современном, не устаревшем: «Подписался на Салтыкова и читаю третий том - нахожу, что не устарело» [8, с. 44]. В письме к Стасюлевичу от 20 сентября 1891 г. - высказывание о И.А. Гончарове в связи с его смертью: «Вот и предпоследнего корифея русской литературы не стало. Остался один Лев Толстой, да и тот полуумный. «Уж так у нас в городе устроено: если умный человек, так или пьет запоем, или рожи такие корчит, что святых вон неси»» [8, с. 54].
***
Художественная манера эпистолярной прозы Соловьева, на наш взгляд, весьма замечательна. Попытаемся отразить некоторые ее особенности, опираясь на отдельные письма, где наиболее проявила себя его художественная стилистика.
Письма Соловьева эмоциональны, предельно открыты, насыщены вопросами, восклицаниями. Вот эпистолярный комментарий Соловьева к публикации Н.Н. Страхова переписки Ф.М. Достоевского: «Ну где же та реальная фигура, о которой Вы говорите? Я вижу только чье-то грязное белье. Но разве моя фигура определяется моим бельем? Ведь я, может быть, купил готовую рубашку на удачу в плохом магазине! Ведь мне, может быть, двоюродный дядюшка подарил свои старые кальсоны! При чем же тут моя собственная фигура? Да ведь главное-то и не фигура, а лицо, а его и по самому лучшему белью никак не угадаешь. А я-то думал, что собрание писем дополнит Ваши «воспоминания»! А вышло наоборот: что и было у Вас интересного, совсем потонуло в этом море ненужных дрязг» [3, т. 1, с. 22].
Письма Соловьева часто содержат художественные тексты - прежде всего, собственные поэтические произведения. Так, письмо, датированное 22 октября 1884 г., содержит в виде приложения поздравительное стихотворение «А.А. Фету. 19 октября». В письме же от 22 января 1885 г. находим ранний образец стихотворной пародии Соловьева (на некрасовский сборник «Последние песни»). Не вполне учитывая жизненную ситуацию Некрасова, Соловьев (правда, исключительно в рамках частной переписки) жестко констатирует: «Когда же сам разбит, разочарован, / Он вспомнить захотел былую красоту, - / Язык кощунственный, к земной пыли прикован, / Напрасно призывал нетленную мечту» [3, т. 3, с. 111]. Соловьев «судит» Некрасова как сторонник «чистого» искусства, отсюда - и излишне категоричный вывод, и книжная лексика, и построение стихотворных строк на основе приема контраста: «восторг души» - «расчетливый обман»; «речь рабская» - «живой язык богов»; «святыня мирная» - «крикливый балаган», «тоскующей любви пленительные звуки» - «животной злобы крик».
Письма Соловьева полны иронических замечаний (как по отношению к себе, так и по поводу окружающих людей и той или иной ситуации). Иронический взгляд на мир был, по словам, А.Ф. Лосева, вообще очень характерен для Соловьева. Так, посылая выше упомянутую стихотворную пародию на некрасовский сборник, он предваряет ее замечанием: «Ношу я себя плоховато, зато работаю исправно ... по некоторому инстинкту мозговой гигиены, предаюсь по временам сочинению мельхиседекообразных стихотворений» [3, т. 3, с. 111]. Подобная самоирония несколько смягчает немного тягостное впечатление от резкой нападки на больного тогда Некрасова. В этом же письме - ирония в адрес «своего» Полонского: «Кстати, о Мельхиседеке: заезжал к. Полонскому, разговор -сплошной Мельхиседек, и я уже начинал приходить в отчаянье. Но под конец отыскал детский журнал «Родник» и прочел мне оттуда свое стихотворение: «Убежавшая больная» - безо всякого Мельхиседека, очень хорошо, хотя несколько протяженно-сложенно» [3, т. 3, с. 112]. Есть в переписке Соловьева и иронические высказывания по поводу сложившейся общественной ситуации. Так, 18 декабря 1887 года он пишет М.М. Стасюлевичу: «У нас все благополучно. Универ-
ситет закрыт, и 120 студентов отправлены с жандармами на родину» [8, с. 32]. В январском письме от 1888 года к нему же читаем: «Поздравляю Вас с новым годом, который отмечен не только тремя кренделями, но и пропажей без вести пяти университетов. Петербургский период нашей государственной жизни начался введением просвещения.» [8, с. 33]. Иронизирует Соловьев и в связи с журнальной полемикой, состоянием русской публицистики. В письме к М.М. Стасюлевичу от 13 февраля 1888 года он размышляет: «Какой удивительно обширный критический диапазон у нашей патриотической публицистики: с одной стороны, «Новое время» называет меня. дураком и шутом гороховым, а с другой стороны, «Русское дело» провозглашает меня же великим человеком и грандиозным явлением» [8, с. 35].
Самоирония просматривается и в сообщении графу Олсуфьеву: «Очень жалею, что опоздал: задержало особое обстоятельство, - продавал «Антихриста» немножко дороже, чем Иуда - Христа». Здесь же - подпись: «Влад. Соловьев (антиИуда)» [8, с. 149]. Подобная самоирония звучит и в его письмах к Евгению Тавернье, который переводил на французский язык «Три разговора.» Соловьева: «Я чувствую себя недурно и работаю явно над маленькими вещами, а тайно - над крупными» [8, с. 219]. В письме к А.А. Фету: «По поводу рогов: хоть я и не могу их иметь, тем не менее пытаюсь бодать Каткова в «Руси» за его отрицание философии и унижение религии, а главное, за непрактичность его консервативного доктринерства» [8, с. 230]. Наконец, в одном из писем к М.М. Стасюлевичу от 1895 г. самоирония доведена до предела, становится поистине страшной, ибо вполне обнаруживает то трагическое одиночество, которое ощущал Соловьев на протяжении всей жизни, пытаясь заглушить его постоянной работой: «Дорогой и глубокоуважаемый Михаил Матвеевич, пребывая в трудах и болезнях, едва наконец собрался написать Вам. Только сегодня, узнав, что мои казармы подлежат ремонту, решился я - соединяя этот ремонт со своим собственным - ехать в Финляндию дней на 10. Я думаю, что в моем предстоящем некрологе, а также в посвященной мне книжке биографической библиотеки Павленкова будет между прочим сказано: «Лучшие зрелые годы этого замечательного человека протекли под гостеприимною сенью казарм кадрового батальона лейб-гвардии резервного пехотного полка, а также в прохладном и тихом приюте вагонов царскосельской железной дороги». Вы, может быть, сомневаетесь, что я попаду в биографическую библиотеку Павленкова между Катковым и Магометом? Я тоже не совсем в этом уверен, а потому и прилагаю все старания, чтобы сего достигнуть» [8, с. 71].
При необходимости Соловьев прибегал в переписке к пословицам и поговоркам. Так, сокрушаясь, будучи в Париже, о сплетнях в свой адрес в русских газетах, Соловьев писал А.А. Фету летом 1888 года: «Если дошло и до вас, то, конечно, вы приняли, как должно. Боюсь, однако, что хоть брань на вороту не виснет, но про вранье этого сказать нельзя. Будьте здоровы и не поминайте лихом» [3, т. 3, с. 116]. В письме к Франциску Рачкому, датированном декабрем 1886 года, читаем: «... против меня начался здесь настоящий штурм, причем цензура, защищающая все мною написанное, предоставляет моим противникам полный простор выдумывать на меня всякие небылицы. Впрочем, я не унываю, полагаясь на русскую пословицу: Бог не выдаст - свинья не съест» [3, т. 1, с. 172].
Ему же в 1887 г. Соловьев сообщает: «Сердечно кланяюсь Вашей любезной обители. Очень хотелось бы мне, хотя бы на краткое время, побывать еще среди вас в Загребе, но, как говорит наша пословица, - на всякое хотенье есть терпенье» [3, т. 1, с. 176]. В письме к Н.Н. Страхову от 12-24 ноября 1888 года Соловьев писал: «Шила в мешке не утаишь, и как тщательно вы ни скрывали свою запоздалую вытечку. против меня, а я все-таки о ней узнал» [3, т. 1, с. 54]. Из письма брату М.С. Соловьеву 1887 года: «В пространной «Жизни Иисуса» Штрауса я нашел признание примата Петрова. С лихой собаки хоть шерсти клок» [8, с. 112].
Иногда Соловьев использовал в переписке известные (главным образом библейские) цитаты: «Вообще из России имею известий не много: на что, конечно, жаловаться не имею права: и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим» [3, т. 3, с. 116]; «Что касается до моих. нападений на Ваш антисупранатурализм, то при всей их искренности они имели и некоторую затаенную цель: поставить Вас в необходимость хвалить мою теократию, дабы я Вас не заподозрил в приверженности к ветхозаветному правилу: око за око» [3, т. 1, с. 35].
Порой Соловьев в своем эпистолярном творчестве прибегал к каламбурам. Например, в письме к Н.Н. Страхову от 9 марта 1987 года - реакция Соловьева на статью о спиритизме: «А пока извольте получить и «немую похвалу», и немой протест. Он не только немой, но и не мой, ибо не я один восклицаю по вашему адресу: «не мой материализма тонким мылом диалектики, - кроме пены ничего не выйдет». Такого же мнения держатся между прочим два мои приятеля, философы Лопатин и Грот, и мы даже собираемся написать Вам соборне. Однако не мая же месяца дожидаться, а потому вот Вам сейчас немая похвала: я безусловно согласен и одобряю главный тезис Вашего выступления, а именно, что путем спиритизма религиозной истины добыть нельзя» [3, т. 1, с. 31]. Или в письме брату Михаилу: «Теперь у меня только ты один остался. Но два в поле не воин, а воина, или воя (с волками по-волчьи), или вояка - во я как острю глупо с горя, но не сгоря со стыда» [8, с. 134].
В письмах Соловьева содержатся беглые зарисовки пейзажей, увиденных в путешествиях по Европе. Они очень субъективны, порой основаны на библейских параллелях: «. с половины русского августа я живу в местечке У1гойау, близ Версаля, на даче Вопгер08, принадлежащей моему приятелю Леруа-Больё, который уехал со своим семейством в деревню к теще и предоставил в мое распоряжение павильон с садом. Этот сад, весьма красивый, и смежность большого леса Сен-Клу делают мое местопребывание раем земным - до сотворения Евы, так как я нахожусь в полном одиночестве. Впрочем, о рае можно здесь говорить только сравнительно с парижской гостиницей, наполненной шумливыми и бесцеремонными американцами. А для настоящего рая в моем Вопгер08 помимо Евы недостает многого, например рек. Не шутя, без воды природа теряет половину своей прелести. Но особенно не достает мне, сравнительно с прошлым летом, милого Воробьевского общества. Полное одиночество прекрасная вещь, и я им наслаждаюсь после парижской суеты, - но только не надолго.» [3, т. 3, с. 117].
Письмо Соловьева из Петербурга от 27 января 1889 года Фету - целиком чисто художественный текст, что свидетельствует не только об особых чувствах
к адресату или характере их отношений (художник пишет художнику), но и о собственной душевной настроенности, переживаемом периоде поэтического вдохновения. Здесь уже почти стандартное обращение «дорогой и глубокоуважаемый» сочетается с поэтической пейзажной зарисовкой в фетовском духе - с обилием метафор, олицетворений, эпитетов: «Приветствуют вас звезд золотые ресницы и месяц, плывущий по лазурной пустыне, и плачущие степные травы, и розы, весенние и осенние; приветствует вас густолистый развесистый лес, и блеском вечерним овеянные горы, и милое окно над снежным каштаном. Приветствуют вас голубые и черные ангелы, глядящие из-за шелковых ресниц, и грот Сивиллы с своей черной дверью.» [3, т. 3, с. 119]. Во многом справедливым является, на наш взгляд, предположение Д.В. Силаковой, что общность этого текста с художественным миром автора «Вечерних огней» на разных уровнях (идейно-образном и синтаксическом) объяснялась особым отношением Соловьева к творчеству А.А. Фета. Весьма скептически оценивая свое поэтическое дарование, Соловьев, видимо, не решался говорить с «чистым» лириком как «поэт с поэтом», поэтому и представлял себя «посвященным, приблизившимся к тайнам поэтических истин» [10, с. 181] через восприятие его лирики.
***
Итак, с точки зрения отражения историко-литературной концепции Соловьева и отдельных литературно-критических оценок творчества отечественных писателей наибольший интерес представляют письма Соловьева, адресованные художникам слова, критикам и издателям, литературная позиция которых, как правило, была близка соловьевской, или людям, близким ему духовно (Н.Н. Страхову, В.Н. Величко, И.С. Аксакову и А.Ф. Аксаковой, А.А. Кирееву, М.М. Стасю-левичу, А.А. Фету, Д.Н. Цертелеву, а также С.А. Венгерову, Е.В. Романовой). Историко-литературная проблематика наиболее характерна для переписки Соловьева периода 1870-х -1880-х годов. Он затрагивает широкий круг вопросов: определение и характеристика литературных «вершин» отечественной словесности; состояние современной литературы; принципы систематизации собственных историко-литературных воззрений; оценка значения творчества отдельных авторов; поиск художников слова, предваряющих истинное религиозное искусство; наконец, определение логики развития отечественной словесности.
При сопоставлении переписки Соловьева с его публицистическими и собственно литературно-критическими трудами становится очевидной ее специфика. Эпистолярные высказывания Соловьева на историко-литературную тему более откровенны, порой категоричны (например, высказывания о Толстом-художнике и др.). Литературный материал осмысляется более эмоционально, а обращение с ним более свободно, как правило, соотносится с общественной и литературной ситуацией. Знаменателен тот факт, что соловьевские эпистолярные признания историко-литературного характера часто предваряли серьезную теоретическую разработку тех или иных проблем, свидетельствовали о его отношениях с писателями-современниками, отражали оценки, никогда не озвученные Соловьевым-критиком публично (в рамках дружеской переписки Соловьев мог позволить себе не так строго соблюдать профессиональную этику). Историко-литературные суждения Соловьева в переписке становились своеобразными
набросками к его будущим публицистическим и литературно-критическим сочинениям. Формат частной переписки позволил в большей степени выразить художественный настрой личности Соловьева. Даже беглый анализ свидетельствует о том, что в своем эпистолярном творчестве Соловьев тяготел к художественному стилю (особенно в письмах на литературные темы, в общении с литераторами и издателями). Этот стиль выражается посредством лексических и стилистических средств выразительности (метафоры, сравнения, олицетворения, каламбуры, прием иронического снижения и др.).
Несмотря на то, что эпистолярные высказывания Соловьева могут показаться не столь значительными, как его философские трактаты, поэтические и драматургические опыты, все же не следует забывать, что, по выражению Э.Л. Радлова, «Вл. С. Соловьев несомненно принадлежит к числу классических русских писателей, и поэтому всякая строчка, им написанная, имеет известную ценность» [3, т. 2, с. VI]. Переписка Соловьева позволяет поэтапно проследить, как складывалась историко-литературная концепция философа, выявить его литературно-критические суждения и оценки, не нашедшие отражения в статьях о литературе. Наконец, эпистолярное творчество Соловьева имеет безусловную эстетическую ценность. Наследие Соловьева в этой области - «трудное чтение» [11, с. 519] и богатейший кладезь еще не освоенного соловьевоведением материала, характеризующего личность самого философа, его художественный мир и шире - идейно-художественные искания русского общества конца XIX столетия. Переиздание, комментирование и изучение полного корпуса писем Соловьева позволит должным образом дополнить и прояснить многие вопросы его многообразного творческого наследия.
Список литературы
1. Эйгес И. Эпистолярная форма // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: в 2 т. / под ред. Н. Бродского и др. Т. 2. М. Л.: Изд-во Л.Д. Френкель, 1925. С. 1117-1118.
2. Муравьев В.С. Эпистолярная литература // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2003. Стлб. 1234-1235.
3. Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. 1-3 / под ред. Э.Л. Радлова. СПб., 1908-1911.
4. Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990. 719 с.
5. Соловьев В.С. Несколько слов в защиту Петра Великого // Литературная критика. М., 1990. С. 331-341.
6. Соловьев В.С. Россия и Европа // Литературная критика. М., 1990. С. 314-330.
7. Соловьев В.С. Три речи в память Достоевского // Соловьев В.С. Соч.: в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 289-318.
8. Соловьев Вл. Письма. Т. 4 / под ред. Э.Л. Радлова. Пб., 1923. 244 с.
9. Соловьев В.С. <Рецензия на книгу С.М. Волконского> // Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С. 211-218.
10. Силакова Д.В. «Фетовские» мотивы в одном из писем Владимира Соловьева // А.А. Фет и русская литература: мат-лы Всерос. науч. конф., посвящ. изучению жизни и творчества А.А. Фета. Курск, 2002. С. 180-188.
11. Цимбаев Н.И. Письма разных лет. Комментарии // Соловьев В.С. Смысл любви. М., 1991. С. 519-523.
References
1. Eyges, I. Epistolyarnaya forma [Epistolary Form] in Literaturnaya entsiklopediya: Slovar' literaturnykh terminov v 2 t., t. 2 [Literary Encyclopedia. Dictionary of Literary Terms in 2 vol., vol. 2], Moscow - Leningrad: Izdatel'stvo L.D. Frenkel'nkel, 1925, pp. 1117-1118 .
2. Murav'ev, V.S. Epistolyarnaya literatura [Epistolary Literature], in Literaturnaya entsiklopediya terminov i ponyatiy [Literary Encyclopedia of Terms and Concepts], Moscow: NPK «Intelvak», 2003, col. 1234-1235.
3. Radlova, E.L. Pis'ma Vladimira Sergeevicha Solov'eva [The letters of Vladimir Sergeyevich Solovyev], Saint-Petersburg: Obshchestvennaya pol'za, 1908-1911, vol. 1-3.
4. Losev, A.F. VladimirSolov'ev i ego vremya [Vladimir Solovyev and His Epoch], Moscow: Progress, 1990, 719 p.
5. Solov'ev, V.S. Neskol'ko slov v zashchitu Petra Velikogo [Some words to protect Peter the Great], in Solov'ev, VS. Literaturnaya kritika [Literary criticism], Moscow: Sovremennik, 1990, pp. 331-341.
6. Solov'ev, VS. Rossiya i Evropa [Russia and Europe], in Solov'ev, V.S. Literaturnaya kritika [Literary Criticism], Moscow: Sovremennik, 1990, pp. 314-330.
7. Solov'ev, VS. Tri rechi v pamyat' Dostoevskogo [Three speeches in honour of F.M. Dostoevsky] in Solov'ev, V.S. Sochinenija v 2 t., t. 2 [Compositions in 2 vol., vol. 2], Moscow: Mysl', 1990, pp. 289-318.
8. Solov'ev, Vl. Pis'ma [Letters], Petersburg: Vremya, 1923, vol. 4, 244 p.
9. Solov'ev, VS. Retsenziya na knigu S.M. Volkonskogo [S.M. Volkonsky's Book Review], in Solov'ev, VS. Filosofiya iskusstva i literaturnaya kritika [Art philosophy and literary criticism], Moscow: Iskusstvo, 1991, pp. 211-218.
10. Silakova, D.V. «Fetovskie» motivy v odnom iz pisem Vladimira Solov'eva ['Fet's' motives in one of the Vladimir Solov'ev letters], in A.A. Fet i russkaya literatura. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii, posvyashchennoy izucheniyu zhizni i tvorchestvaA.A. Feta [A .A. Fet and the Russian literature. Materials of the All-Russian scientific conference, devoted to the study of A. A. Fet's life and creative work], Kursk, 2002, pp. 180-188.
11. Tsimbaev, N.I. Pis'ma raznykh let. Kommentarii [Letters of different years. Comments], in Solov'ev, V S. Smysl lyubvi [The sense of love], Moscow: Sovremennik, 1991, pp. 519-523.
