CC BY
41
В.А. Ладов
ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ КОЛЛИЗИИ ТЕОРИИ ДИСПОЗИЦИЙ
Статья выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, грант № 04-06-80357а.
Статья посвящена обсуждению теории значения Л. Витгенштейна [1] и ее современной интерпретации С. Крипке [2]. Кратко сформулирован главный скептический тезис витгенштейновской теории и более подробно рассмотрены критические аргументы Крипке по отношению к диеттозиционной и кволитивной теориям значения; сделана попытка ответить на вопросы, которые у Крипке остаются непроясненными: почему в качестве объекта критики выбирается именно теория диспозиций? В каком отношении находятся между собой диспозиционная и кволитивная теории значения?
СКЕПТИЧЕСКИЙ ТЕЗИС
По мнению многих современных представителей аналитической философии, именно Солу Крипке удалась наиболее внятная и предельно радикальная интерпретация «Философских исследований» Витгенштейна. Немалое количество комментаторских статей за последние 20 лет было посвящено уже не самому Витгенштейну, а именно его крипкевской трактовке.
Самым интригующим моментом крипкевской интерпретации можно считать формулировку радикального скептического тезиса в отношении значения языкового выражения. Вот этот тезис: значение не есть факт; обращаясь к субъективной ментальной жизни своего сознания, я не могу зафиксировать такого однозначного и стабильного психического образования, которое можно было бы связать в реальной практике употребления с тем или иным выражением языка.
В защиту данного тезиса могут быть высказаны аргументы, сформулированные в процессе специфического мыслительного эксперимента, поставленного Крипке. Я приведу в пример один из таких аргументов, воспользовавшись крипкевской методологией.
В своем сознании я схватываю определенное мыслительное образование в качестве содержания понятия ‘стол’. Это содержание раскрывается в дефиниции: стол - это плоская горизонтальная поверхность, закрепленная на опорах, высотой в половину человеческого роста, предназначение которой заключается в создании надлежащего комфорта при приеме пищи. Допустим далее, что я фиксирую в сознании еще одно мыслительное образование - понятие ‘цтол’. Его дефиниция такова: цтол - это плоская горизонтальная поверхность, закрепленная на опорах, предназначение которой состоит в создании надлежащего комфорта при приеме пищи. Спрашивается, какое из этих двух понятий я подразумеваю в случае конкретного употребления слова «стол»? Что обозначает слово «стол» - ‘стол’ или ‘цтол’?
Если представить себе ситуацию, что мой прошлый конечный опыт познания ограничивался только созерцанием предметов указанной конфигурации высотой в половину человеческого роста, то я смогу констатировать, что мое прошлое употребление слова «стол» соответствовало сразу двум понятиям. ‘Стол’ и ‘цтол’ были до сих пор неразличимы.
Однажды я оказываюсь в Японии, знакомясь с традициями и бытом людей этой страны. Когда я вижу предмет, который является центральным в процессе трапезы в японской семье, я отказываюсь его имено-
вать по-русски «столом», ибо по виду он совсем не похож на те предметы, на которые я привык указывать, употребляя это слово.
В этот момент возникает скептик и спрашивает меня: «Ты уверен, что не совершаешь ошибки, что следуешь именно тому правилу употребления данного термина, которым ты руководствовался раньше?» Если я отвечу утвердительно, скептик продолжит: «Твоя уверенность основана, во-первых, на том, что в прошлом ты отчетливо понимал, в каком значении ты употреблял данный термин, и, во-вторых, на том, что сейчас ты отдаешь себе отчет, что употребляешь данный термин в том же значении, что и раньше». Тем не менее на основании дефиниций обсуждаемых понятий можно утверждать, что в прошлом опыте употребления данного слова ему соответствовало, по крайней мере, два значения - ‘стол’ и ‘цтол’. Почему ты теперь уверен в том, что употребляешь слово «стол» в значении ‘стол’, а не ‘цтол’? Ничто из твоего предыдущего опыта не запрещает предположить обратное. Но как только ты сделаешь это, как только предположишь, что слово «стол» обозначало в прошлом ‘цтол’, тут же твое нынешнее употребление данного слова по отношению к центральному атрибуту японской трапезы перестанет квалифицироваться как ошибка. Ты должен будешь признать, что употребляешь сейчас данный термин вполне корректно, в соответствии со своим предыдущим языковым опытом.
В итоге мы имеем следующее. Если правомерно утверждение, что данное конкретное употребление слова одновременно допускает в качестве значения, по крайней мере, два понятия, то оказывается невозможным зафиксировать соответствие или несоответствие этого употребления предыдущему языковому опыту. Употребление слова оказывается «слепым» действием, произнесением наугад. Слово не имеет никакого фиксированного значения. Я не могу обнаружить в пределах моей ментальной жизни такое образование, которое я бы мог связать с данным словом в качестве его значения.
Крипке резюмирует данный скептический тезис высказыванием самого Витгенштейна, утверждая, что именно здесь, в § 201, выражена главная идея «Философских исследований»: «... ни один образ действий не мог бы определяться каким-то правилом, поскольку любой образ действий можно привести в соответствие с этим правилом... если все можно привести в соответствие с данным правилом, то все может быть приведено и в противоречие с этим правилом» [1. С. 163].
Возможные пути преодоления скептицизма
Скептический тезис высказан. Чтобы проверить его на прочность, необходимо проанализировать те теории, которые продуцируют позитивные тезисы относительно значения. Скептическое сомнение в возможности стабильного значения выражения будет оправдано в той мере, в какой на его основе удастся сформулировать некоторые существенные контраргументы, разрушающие позитивные теории.
Так и поступает Крипке. Он выбирает в качестве объектов для критики диспозиционную и кволитив-ную теории значения и пытается, используя методологию скептического сомнения, указать на ошибочность их выводов.
Далее бегло проследим, как он это делает.
Критика диспозиционной теории значения
Вот как Крипке формулирует основной тезис диспозиционной теории значения: «Во-первых, мы должны сформулировать простой диспозиционный анализ. Он предоставляет критерий, который сообщит мне, какую числовую теоретическую функцию ф я подразумеваю под бинарным функциональным символом /, а именно: Референт ф [знака] ‘/ есть однозначно определенная бинарная функция ф, такая, что я предрасположен, будучи спрошен о 'f(m, п)’, где ‘т’ и ‘п’ - цифры, обозначающие специфические числа тип, ответить ‘р’, где ‘р’ - цифра, обозначающая ф(ш, п)» [2. С. 26].
Теория диспозиций утверждает, что понимание значения выражения фиксируется в факте предрасположенности употребить данное выражение тем или иным способом. Сам американский логик иллюстрирует свою мысль математическими примерами. Выяснить, что я подразумеваю под знаком «+», я могу тогда, когда зафиксирую, какую предрасположенность к ответу я буду иметь в случае конкретного употребления этого знака, например 68+57. Если я предрасположен выдать ответ 125, значит, я подразумеваю под «+»‘плюс’, если я предрасположен выдать ответ 5, значит, я подразумеваю под «+» ‘квус’ - математическую функцию, которая задает подобное экстравагантное соответствие.
В отношении интуитивно более очевидного примера, который я использовал при изложении скептического тезиса, может быть сказано следующее. Под словом «стол» я подразумеваю ‘стол’ в том случае, если сейчас в конкретном употреблении я предрасположен обозначить этим словом соответствующий предмет на кухне или в столовой в русской семье. И я подразумеваю ‘цтол’ в том случае, если я предрасположен обозначить данным словом соответствующий предмет на кухне или в столовой в японской семье.
Теперь критика. На основании анализа текста Крипке можно выделить три главных аргумента против диспозиционной теории значения. Вот как они выглядят.
Аргумент «Ошибка». Допустим, я вычисляю 68+57 и получаю ответ 115 [3. С. 9]. Когда мне указали на некорректность результата моего вычисления, я воскликнул: «Ну, конечно же! Правильный ответ 125. Я просто совершил ошибку. Я сложил 8 и 7, получил 5,
но позабыл перенести 1 в следующий разряд». С точки зрения теории диспозиций я подразумеваю под «+» то значение, в каком я предрасположен его употребить в конкретной ситуации. В этой ситуации я оказался предрасположен употребить «+» так, что 68+57=115. Это значит, по определению, что под «+» я подразумевал какую-то другую функцию, отличную от ‘плюс’. Однако я говорю, что это не так. Я утверждаю, что был предрасположен употребить «+» в значении ‘плюс’, но просто совершил ошибку.
Иногда мне случается путать слова в отношении к их референтам. Я произношу «стол», указывая на стул. Меня поправляют: «Наверное, вы имели в виду другое слово?» Я восклицаю: «Ах, да! Я хотел сказать “стул”, я просто оговорился...». Я оказался предрасположен употребить слово «стол» так, что оно указывало на стул. Значит, его значение - понятие ‘стул’? Я снова выступаю против такого заключения. Я просто ошибся, на самом деле, я не был предрасположен употребить слово «стол» по отношению к стулу, я хотел сказать «стул».
Теория диспозиций не в состоянии объяснить этот феномен ошибки. Диспозиционист должен признать одно из двух:
1. Ошибки не существует. Если кто-либо предрасположен в ответ на вопрос 68+57=? выдавать число 115, то это, в соответствии с главным тезисом данной теории, означает, что вычисляющий под «+» сейчас подразумевает функцию, явно отличную от ‘плюс’. Однако данное заключение вступает в противоречие с очевидным фактом переживания ошибки, которое испытывает вычисляющий. Если диспозиционист прав, то вообще непонятно, по какой причине вдруг возникает мысль об ошибке?
2. Ошибка имеет место. Если кто-либо употребляет слово «стол» по отношению к стулу, а затем восклицает: «Ах, я оговорился!», это означает, что он подразумевает под словом «стол» не то понятие, в соответствии с которым он был предрасположен употребить это слово в данной ситуации. Очевидно, что данное заключение вступает в противоречие с главным тезисом теории диспозиций. Получается, что подразумевать значение слова и иметь предрасположенность к его употреблению - это различные ментальные события.
Аргумент «Ad infinitum», пожалуй, самый распространенный крипкевский аргумент, которым он пользуется на протяжении всего исследования. Крипке подчеркивает несоизмеримость конечного и бесконечного, утверждает, что конечная познавательная активность человеческого сознания не способна обозреть бесконечное число случаев распространения значения слова.
Вот как звучит этот аргумент у самого Крипке: «... если диспозиционист пытается определить функцию, которую я подразумевал, как функцию, заданную посредством того ответа, который я предрасположен дать для произвольно больших аргументов, то он игнорирует тот факт, что мои диспозиции распространяются только на конечное число случаев» [2. С. 28].
Чтобы выяснить, что я подразумеваю под знаком «+», нужно зафиксировать те предрасположенности к конкретным употреблениям этого знака, которые я
имею. Если я предрасположен употребить знак «+» в выражениях «2+2=4» и «3+3=6», то это означает, что под «+>> подразумевается арифметическая функция (операция, понятие) ‘плюс’.
Однако я не могу не считаться с тем, что актуальная психическая жизнь моего сознания конечна, я способен обнаружить в себе только ограниченное количество фактов предрасположенности к употреблению данного знака. Допустим, эти предрасположенности распространяются на операции с числами от 0 до 56. Каково будет употребление знака «+» в случае оперирования с числами, большими, чем 56? Я не могу ответить на этот вопрос посредством интроспекции -я не обнаруживаю в своем сознании никаких фактов.
Далее можно предположить, что существуют, по крайней мере, две функции, которые, имея в области определения числа от 0 до 56, сопоставляют им из области значения одни и те же числа так, что для «Г» (или «+») в значении ‘плюс’ будет истинным: «Г (2, 2, 4)» и для «&> в значении ‘квус’ также будет истинным: «£ (2,
2. 4)». Тем не менее не составит затруднения предположить, что это все же не тождественные функции. Области их значения начинают расходиться с момента оперирования с числами, большими, чем 56. Например, для «!'» в значении ‘плюс’ истинным будет: «Г (68, 57, 125)», тогда как для «Г» в значении ‘квус’ истинным будет: «Г (68, 57, 5)».
По определению, наши предрасположенности к употреблению распространяются на числа от 0 до 56. Спрашивается, как мы можем на основании нашей предрасположенности употребить «£» в выражении «Г (2,2,4)» решить, в каком значении здесь употребляется знак «5>? Предрасположенность одна и та же - функции разные. Вывод: мы не можем судить о значении выражения на основании нашей предрасположенности к его употреблению.
Относительно того более простого, повседневного примера употребления слова, который я взял за основу в самом начале, аргументация также выглядит интуитивно более очевидно. В каком значении я употребляю слово «стол»? Что я подразумеваю под этим знаком -‘стол’ или ‘цтол’? Диспозиционист скажет, что в ответе на этот вопрос я должен опираться на интроспекцию, на фиксацию тех предрасположенностей к употреблению этого слова, которые я имею. Если я предрасположен к тому, чтобы слово «стол» употреблять по отношению к предмету в ввде плоской горизонтальной поверхности, закрепленной на опорах, высотой в половину человеческого роста и занимающей центральное место в кухонной комнате в русской семье и, соответственно, не предрасположен употреблять данное слово по отношению к предмету в виде плоской горизонтальной поверхности, закрепленной на опорах, высотой по колено и также располагающейся в русской кухонной комнате, то отсюда следует, что я употребляю слово «стол» в значении ‘стол’.
Проблема в том, что я никогда не был в Японии. Мои предрасположенности к употреблению слова «стол» распространяются на ограниченное число возможных ситуаций моего повседневного опыта. Постоянно проживая в России, при помощи диспозицион-
ной теории невозможно определить, какое значение имеет слово «стол», ибо имеющиеся предрасположенности к употреблению будут презентировать одновременно, по крайней мере, сразу два значения - ‘стол’ и ‘цтол’. Впоследствии скептик может показать мне, что я могу с полным правом употреблять слово «стол» по отношению к центральному предмету в японской трапезе, ибо мой предшествующий опыт не запрещает сделать вывод о том, что я всегда подразумевал под этим словом понятие ‘цтол’, содержательным признакам которого как раз и удовлетворяет предмет, обнаруживаемый мной в японской семье.
Проще говоря, является ли определенная высота предмета существенным признаком того понятия, которое я подразумеваю под словом «стол»? Если я имею в виду ‘стол’, тогда является. Если же я подразумеваю ‘цтол’, тогда высота предмета, по определению, значения не имеет, решающими являются другие признаки - функциональные прежде всего. Так вот, исходя из своего предшествующего опыта, я не могу однозначно определить, являлась ли высота данного предмета существенным фактором для связи с ним слова «стол». Мои предрасположенности к употреблению связывали данное слово только с предметами определенной высоты, из-за чего теперь может сложиться впечатление, что данный фактор являлся существенным. Но дело в том, что я имел конечный опыт употребления данного слова, и каждый раз мне на глаза попадались вот эти предметы. Именно поэтому теперь и возникает иллюзия однозначной существенности данного признака. На деле же ситуация употребления оказывается радикально неопределенной. Из того, что я до сих пор обозначал словом «стол» предметы определенной высоты, не следует с необходимостью, что признак высоты здесь является существенным.
Аргумент «Circulus Vitiosus». Крипке сам придумывает контраргумент диспозициониста по отношению к его критике с позиции ad infmitum. Этот контраргумент выглядит следующим образом.
Да, соглашается приверженец теории диспозиций, наше познание ограничено, ограничен и набор наших предрасположенностей к употреблению слова. Однако это лишь, так сказать, эмпирический изъян диспо-зиционного тезиса. Если продолжить рассуждение на сугубо теоретическом уровне, то логически непротиворечиво представить себе модель некоего идеального опыта, идеального познавательного аппарата, или - если кто-то пожелает сделать акцент на натурализме - идеального мозга, который был бы способен охватить своим взором все возможные случаи употребления языка. Тогда мы бы воочию убедились, что при возникновении вопроса 68+57=? этот мозг был бы склонен выдать ответ 125. Мы бы убедились, что любая последующая предрасположенность к употреблению знака «+» оказывалась бы соответствующей значению (функции, правилу, понятию) ‘плюс’.
Крипке утверждает, что данная объяснительная гипотеза диспозиционизма содержит в себе логическую ошибку «порочного круга». Сперва диспозиционист пытался вывести значение выражения в качестве следствия интроспективного опыта фиксации предрас-
положенностей к употреблению. На основании предрасположенностей мы должны были заключать о том, какое значение подразумевается под выражением языка. Теперь же диспозиционист утверждает, что любой предполагаемый факт предрасположенности будет именно таким и никаким иным, ибо окажется строго детерминированным значением выражения. Таким образом, диспозиционист полагает в качестве основания своего доказательства то, что еще только требуется доказать. Нужно доказать, что значением знака «+» является ‘плюс’. Диспозиционист берется это сделать на основе исследования предрасположенностей к употреблению «+». Когда же его спрашивают, почему ты уверен, что при неограниченном осуществлении языкового опыта предрасположенности будут именно таковыми, он ссылается на то, что они будут соответствовать функции ‘плюс’, ибо именно она является фиксированным значением выражения «+». Но последнее суждение не может выступать в качестве основания. Его истинность диспозиционист как раз и пытался обосновать с помощью своей теории.
Критика кволитивной теории значения
Кволитивная теория утверждает, что значение слова должно представлять собой конкретное актуальное психическое образование - качество (quality). Именно качественные состояния оказываются наиболее очевидными данностями сознания и именно они должны приниматься во внимание, если мы хотим создать максимально внятное представление о значении.
Что может являться качественным состоянием? Го-ловная боль, например. Присутствие данного состояния мы переживаем в психике ясно и отчетливо. Мы можем зафиксировать его появление, проследить его изменения, отметить исчезновение. По отношению к такому психическому феномену, который мы решим именовать значением слова, мы должны быть способны к совершению подобных фиксаций. Только в этом случае разговор о значении можно будет считать эпи-стемически строгим.
На основании анализа текста Крипке я выделил три критических аргумента по отношению к кволитивной теории значения.
Аргумент «Образ для образа». Пусть значением слова «красный» выступает конкретное ментальное переживание - созерцание конкретного образа красного - скажем, вот этого яблока. Спрашивается, где начало и где конец корректного представления этого образа? Представление является корректным, если я фиксирую этот образ красного, когда смотрю на яблоко, положив его к себе на ладонь? Или, может быть, тогда, когда оно лежит на столе? Когда я лишь вскользь, на одно мгновение касаюсь его взглядом или когда я пристально всматриваюсь в него?
Проблема даже не в том, что мне могут попадаться различные яблоки. Проблема в том, что если мы ограничим универсум всего лишь одним предметом, при созерцании которого можем получить образ красного, мы все равно окажемся в ситуации неопределенности, ибо сам конкретный образ допускает к себе
множественность пространственных и временных перспектив его фиксации. Мы испытываем потребность в некотором мета-образе, который бы задавал границы корректного представления образа вот этого красного яблока. Очевидно, что этот ряд образов-оснований может быть продолжен в бесконечность.
Данное рассуждение представляет собой экстраполяцию критического аргумента «Ас1 тйпкшп» с дис-позиционной на кволитивную теорию значения.
Аргумент «Эврика!». Если вследствие предыдущего рассуждения мы оказываемся в затруднении относительно корректной интерпретации ментального образа, то можно предположить, что из этой ситуации все же имеется выход. Следует обратить внимание на единственное переживание - на появление данного образа (или внутреннего чувства) в первый раз в жизни моего сознания в тот момент, когда я освоил правило сложения - т.е. в тот момент, когда я воскликнул: «Эврика!» [2. С. 45], - и вот именно это переживание и считать значением знака «+».
В отношении данной идеи можно высказать, по крайней мере, два скептических соображения:
а) Сомнительно, что я испытал какое-то отчетливое ощущение в тот момент, когда освоил правило сложения. Сомнительно, что освоение правила сложения так же, как и освоение концепта ‘красное’, произошло в ка-кой-то четко определенный момент времени.
б) Если все же предположить, что а) имело место, то еще более сомнительным является то, что я способен удерживать в памяти это ощущение в его первозданном виде на протяжении последующей жизни моего сознания.
Аргумент «Логическая необходимость». Тем не менее сомнительность вышеописанной идеи не столь надежна, чтобы отрицать притязания кволитивной теории на адекватную интерпретацию значения слова. В самом деле, логически непротиворечиво, хотя эмпирически и маловероятно, предположить, что а) и б) имеют место. Имеется ли в распоряжении Крипке еще какой-нибудь неоспоримый в своей весомости аргумент? Вряд ли исследование американского логика получило бы столь широкую известность, если бы он останавливался на полпути. Аргумент имеется.
Вот что пишет Крипке: «И еще более важной оказывается логическая трудность, присущая скептическому аргументу Витгенштейна. Я думаю, что Витгенштейн утверждает не просто то, как мы говорили до настоящего времени, что интроспекция показывает, что предполагаемое ‘качественное’ состояние понимания является химерой, но также то, что для него оказывается логически невозможным выступать в качестве ‘подразумевания под “плюс” сложения’ вообще» [2. С. 52].
Логическая невозможность того, чтобы какое-либо ментальное переживание оказалось значением знака «+», следует в качестве вывода из рассуждения: если даже предположить, что а) и б) имеют место, все равно остается неопределенность, ибо данное конкретное ощущение, которое я испытал в детстве при выполнении действия 2+2=4, могло презентаровать, по крайней мере, фазу две функции - «плюс» и «квус», ибо последние в данном арифметическом действии неразличимы по определению.
И еще раз Крипке: «Предположим, я осуществляю частную операцию сложения, скажем ‘5+7’. Имеется ли у этого переживания какое-либо специфическое качество? Стало бы оно другим, если бы я обучился и исполнил соответствующее квожение? Стало бы, в самом деле, другим переживание, если бы я исполнил соответствующее умножение (‘5x7’), иным по сравнению с тем, [которое я бы имел], если бы выдал автоматически другой ответ? (Попытайтесь поэкспериментировать на себе.)» [2. С. 45].
ПОЧЕМУ В КАЧЕСТВЕ ОБЪЕКТА СКЕПТИЧЕСКОЙ КРИТИКИ ВЫБРАНА ДИСПОЗИЦИОННАЯ ТЕОРИЯ ЗНАЧЕНИЯ?
При чтении соответствующих страниц книги Крипке постоянно возникает этот вопрос - почему? Почему автор выбрал в качестве обсуждаемого объекта именно диспозиционную теорию и именно ей посвятил большую часть своих критических аргументов? Отсутствие каких-либо внятных обоснований данного выбора выглядит тем более странным в сравнении с блестящим по ясности изложения стилем данной работы.
Единственный намек на объяснение мы встречаем в самом начале обсуждения диспозиционной теории: «Начиная с Понятия сознания Райла, диспозицонные анализы стали влиятельными; несомненно, сама поздняя работа Витгенштейна во многом инспирировала такие анализы» [2. С. 22]. Очевидно, что данное обоснование пытается сослаться на авторитет традиции: именно диспозиционная теория является в настоящее время наиболее влиятельной теорией значения в философии языка, поэтому, чтобы скептический тезис выглядел убедительно, необходимо высказать по отношению к ней соответствующие критические аргументы.
Все это так. Однако хотелось бы прояснить и причины этой влиятельности. Я попытаюсь это сделать за Крипке.
Мне представляется, что дело в том специфическом акценте, который привнесло с собой введение Витгенштейном понятия правила. Витгенштейн ставит вопрос о значении как о следовании правилу. Он говорит примерно следующее: на статус значения выражения может претендовать только та структура, которая содержит в себе правило стабильной связи данного выражения с тем или иным комплексом предметов в ситуации его неограниченного последующего употребления. Значение должно содержать в себе директиву к тому, как следует корректно употребить выражение в каждом новом случае.
Отсюда следует один очень важный вывод. Становится понятным, что Витгенштейна не заботит вопрос об онтологическом статусе значения. Для него не важно, что именно представляет собой значение слова в бытии, что оно есть вещь объективного физического мира, внутреннее психическое переживание субъекта или же объективное идеальное образование, подобное платоновскому эйдосу.
Это означает, что Витгенштейн сразу оставляет не у дел все традиционнее по отношению к его теории
споры о значении. Например, широко известный в современной эпистемологии спор психологизма и антипсихологизма по вопросам основания логики и математики, так, как он сформулирован в Исследовании I второго тома «Логических исследований» Э. Гуссерля [4], есть спор в области теории значения. Гуссерль, с одной стороны, и его оппоненты в лице так называемых психологистов - с другой, спорят о том, что следует считать значением выражения, каким бытийным статусом обладает значение, в частности значение математических символов? Что оно есть - объективное абстрактное образование, эйдос или же субъективная ментальная идея, зете-сЫа?
С точки зрения Витгенштейна, не важно, чем может быть значение, какое место в бытии может занимать то образование, которое окажется соответствующим статусу значения. На эти вопросы, конечно же, тоже необходимо дать ответ, но они оказываются второстепенными по отношению к той проблеме, которую сформулировал Витгенштейн: не важно каким онтологическим статусом обладает это образование, важно показать, что оно содержит в себе некую нормативную структуру, константу [5], директиву к действию или правило связи того или иного выражения с соответствующим комплексом предметностей в ситуации его неограниченного употребления.
Отсюда следует, что только лишь диспозиционный анализ может претендовать на то, чтобы быть адекватным отчетом о значении. Теория диспозиции спрашивает, какова та структура, которая обеспечивает говорящему предрасположенность употребить выражение так, а не иначе? Поставить вопрос таким образом - значит спросить о том правиле, которое обеспечивает связь выражения с соответствующим предметом. Это, в свою очередь, и подразумевает не что иное, как вопрос о значении в витгенштейновском смысле.
Вышеприведенное рассуждение, как мне представляется, способно, помимо чистой констатации, к которой прибег Крипке, объяснить, почему именно диспозиционный отчет о значении занял ведущее место в аналитической философии после выхода в свет «Философских исследований». Сама постановка проблемы значения в данной работе оказалась такой, что единственным адекватным ее решением как раз и должна была оказаться соответствующим образом разработанная теория диспозиций.
В каком отношении друг к другу находятся диспозиционная и кволитивная теории значения?
Отдельное обсуждение кволитивной теории выглядит у Крипке не вполне вразумительным сразу по двум основаниям.
Во-первых, исходя из вышесказанного, уже становится понятным, что кволитивная теория должна находится в отношении подчинения в сравнении с теорией диспозиций, ибо любая теория, чтобы предоставить адекватный отчет о значении, должна ответить на вопрос о правиле, а значит, должна содержать в себе элементы диспозиционного анализа. В данном случае возникает вопрос: как автор исследования осуществил операцию логического деления,
когда представил соответствующий класс теорий значения? Каким основанием деления он руководствовался?
Во-вторых, критические аргументы в адрес кволи-тивной теории, по сути, повторяют те аргументы, которые изначально высказывает Крипке при формулировке скептической проблемы в общем виде. Это, кстати, просматривается и в содержании данной статьи, следующей логике рассуждения Крипке. И дело здесь в том, что кволитивная теория представляет собой, пожалуй, самый очевидный, тривиальный для повседневного сознания отчет о значении слова. Что значит знать значение? Это значит с очевидностью усматривать в своем сознании некое смысловое образование, которое я связываю в данном употреблении с соответствующим выражением. Скептик утверждает, что субъект речи и субъект познания в более широком аспекте не способен схватывать такое смысловое образование в своем сознании. В этом состоит интрига самого скептического тезиса, в этом же состоит и главный критический вывод по отношению к кволитивной теории значения.
Почему ни номинативизм, ни концептуализм не способны задать диспозицию к употреблению?
В целом создается впечатление, что критика существующих теорий значения проведена Крипке достаточно суетливо, иногда без необходимых для прояснения общей картины исследования обоснований, иногда не вполне последовательно.
Между тем зафиксировать то, как должна выглядеть эта критика, чтобы избежать указанных недостатков, не составляет особого труда. Необходимо отметить в истории философии самые известные доктрины, повествующие о функционировании языка, а затем протестировать их на способность предоставить диспозиционный отчет, ибо любая теория значения, как установлено выше, должна в конце концов быть диспозиционной. Если результаты такого теста окажутся отрицательными для каждой из теорий, то можно будет констатировать эпистемическую валидность скептического тезиса.
Ниже я предлагаю свою классификацию основных воззрений на значение слова в истории философии, которые тесно связаны с хорошо известными эпистемологическими установками.
1. Номинативистская теория характерна для позитивистско-материалистических эпистемологий. Ее главный тезис состоит в том, что слово является име-нем-ярлыком воспринимаемого во внешнем мире объекта. Соответственно, этот объект и является значением слова.
2. Концептуалистская позиция наиболее четко была сформулирована в английском эмпиризме. Здесь, в соответствии с общей эпистемологической установкой данной традиции, интерпретация значения была такой: слово обозначает не объект внешнего мира, а внутреннее психическое переживание субъекта, ментальный образ, зеше-с^а.
3. И, наконец, универсалистской позиции в интерпретации значения придерживаются представители объективного идеализма. Тезис универсализма таков:
значением слова является объективное, нерастворимое в психических переживаниях субъекта идеальное образование, эйдос.
Теперь я покажу несостоятельность номинативиз-ма и концептуализма в отношении диспозиционного отчета о значении.
Несостоятельность номинативизма. Никто не будет спорить с тем, что отдельный объект - стол, например, - может выступить референтом выражения «стол» в соответствующем остенсивном определении (куайновскую критику остенсии на протяжении настоящего размышления можно оставить в стороне). Проблема в том, что такой референт не способен содержать в себе правило связи объекта и выражения. Если я выучиваю правило употребления слова «стол», то данный референт выступает только в роли конкретной иллюстрации правила, но не самого правила. Само правило формулируется в виде некоторого по-нятия-директивы: «Применяй данное выражение по отношению к тем предметам, которые обладают соответствующими признаками, а именно, они представляют собой плоскую горизонтальную поверхность, закрепленную на опорах, высотой в половину человеческого роста, предназначение которой состоит в создании надлежащего комфорта при приеме пищи». На основании скептического тезиса можно утверждать, что одну конкретную связь слова и объекта можно привести в соответствие, по крайней мере, с двумя правилами. Употребление слова «стол» в данной ситуации вполне может соответствовать правилу ‘цтол’, в котором не акцентируется внимание на характеристике высоты объектов-референтов. Как следствие, возникает неопределенность ответа на вопрос: по отношению к каким объектам употребление данного слова окажется корректным в дальнейшем лингвистическом опыте?
Можно представить наиболее радикальный случай фиксации значения, исходя из принципов номинативи-стской теории. Допустим, номинативист, задавая остен-сивное определение выражению, говорит: «Связывай слово “стол” с этим и только с этим объектом». В данном случае отпадает вопрос о том, что в дальнейшем это выражение может быть связано с какими-то другими вещами, например, с предметом, занимающим центральное место во время трапезы в японской семье. В самом деле, нет ничего логически (и даже фактически) невозможного в том, чтобы я ограничил весь свой последующий опыт познания созерцанием объектов, находящихся в кухонной комнате моей квартиры.
Однако неопределенности значения не удастся избежать даже в этом случае. Ибо значение здесь снова предстает не в качестве самого объекта, а в качестве своеобразной остенсивной дерективы: «Связывай слово “стол” с этим и только с этим объектом». Находящийся рядом скептик тут же выдаст еще одну дерек -тиву: «Связывай слово “стол” с этим и только с этим объектом до времени I. а после времени I свяжи данное слово вот с тем объектом [показывает пальцем на стул]», и предложит задачу определения того, какой директивой будет руководствоваться в употреблении слова «стол» субъект речи до времени I. Соот-
ветственно, возникнет вопрос и о том, какое употребление данного слова после времени I можно будет считать корректным.
В итоге необходимо констатировать следующее: конкретный объект внешнего материального мира, во-первых, сам не является правилом и, во-вторых, не может нам помочь в процедуре различения правил. Номинативизм не способен представить удовлетворительный диспозиционный отчет о значении.
Несостоятельность концептуализма. Концептуализм является прямо противоположной по отношению к номинативизму позицией. Он утверждает, что значением выражения не может выступать никакой объективный предмет мира природы, ибо познавательные возможности человека ограничены областью его ощущений, за пределы которых он не может перешагнуть.
Однако в одном, самом существенном для настоящего исследования пункте концептуализм оказывается совершенно подобен номинативизму. Он утверждает, что значением может выступать только субъективное психическое переживание, конкретный ментальный образ, в его актуальном осуществлении в сознании субъекта. Важнейший элемент подобия - конкретность. С точки зрения концептуализма, значение есть такой же конкретный факт опыта, о котором говорит и номинативизм, с той лишь разницей, что последний утвервдает возможность объективного познания внешних вещей.
Критическая аргументация по отношению к номинативизму была сосредоточена как раз в этом пункте - конкретный факт опыта не может быть значением выражения с точки зрения теории диспозиции, ибо он сам не представляет собой ни правила, ни возможности для различения правил.
Следовательно, концептуализм оказывается несостоятельным по тем же основаниям, что и номинативизм.
Аргументы против универсалистской семантики
Остается одно - универсалистская семантика. Правило, задающее связь знака и вещи, само не должно быть вещью в смысле индивидуального онтологического элемента, оно не может быть ни субъективным переживанием, ни конкретным физическим объектом. Правило должно представлять собой некое эйдетическое образование, функция которого будет состоять в том, чтобы сгруппировать референциальные конкретности вокруг единого принципа связи слова и именуемых им вещей.
В этом смысле правило оказывается подобным понятию с той лишь разницей, что понятие представляет собой эйдетическое образование, так сказать, «в чистом виде» - в его содержании как раз и формулируется принцип объединения конкретных референтов в единый класс - объем понятия; тогда как правило является определенной нормативной структурой, эйдосом-дирек-тивой, задающей предписание связи знака с соответствующим комплексом референтов.
Например, понятие ‘стол’ таково: это предмет мебели в виде плоской горизонтальной поверхности... (я не буду снова повторять дефиницию). Правило, эйдос-ди-ректива ‘стол’ таково: связывай слово «стол» с теми ре-
ферентами, которые удовлетворяют существенным признакам, сформулированным в понятии ‘стол’.
То же можно сказать и о правиле ‘плюс’. Единственное различие будет состоять в том, что на месте рефе-рентов-вещей там окажутся референты-действия, однако самый существенный в данном контексте признак этих онтологических образований останется неизменным - конкретность. 68+57=125 - конкретное действие, подпадающее под понятие ‘плюс’, а употребление знака «+» подпадает, в свою очередь, под эйдос-директиву ‘плюс’.
На основании крипкевских медитаций можно заключить, что и этот последний оплот диспозиционной теории - универс&чистская семантика - также не способен предоставить адекватный отчет о значении. Крип-ке не высказывает четких контраргументов по отношению к универсализму. Этот скепсис можно обнаружить в различных местах его работы, в частности в тех пассажах, где он непосредственно касается критики теории диспозиций. Я попытался четко сформулировать и развить эти критические аргументы.
Аргумент «Ас! тйтшт-2». Как я уже сказал ранее, данный аргумент - это главная «козырная карта» Крипке. В первой части данной статьи он уже был рассмотрен достаточно подробно. Сейчас я только хотел бы экстраполировать крипкевские суждения на область теории понятия.
Если утверждения, сформулированные в последнем параграфе, верны, то мы вправе сделать вывод, что все крипкевские головоломки по ПОВОД}' перехода от конечного к бесконечному, по подводу необходимости интерпретации для интерпретации сводятся к одной простой проблеме из области традиционной логики - к проблеме определения понятия.
Мы не можем задать полного явного определения понятия, ибо всякий раз будем сталкиваться с проблемой определений тех терминов дефиниенса, которые составляют определение дефиниендума.
По сути, именно об этой классической для логики проблеме говорит Крипке, когда утверждает неопределенность квантифицирования в случае установления правила сложения. Когда мы после фиксации существенных признаков, задающих эйдос операции сложения, добавляем в качестве директивы: «поступай так во всех возможных случаях», возникает проблема. Квантор всеобщности, смысл которого в данном примере эквивалентен содержанию понятия ‘всякий возможный случай’, оказывается радикально неопределенным. Мы можем отдать себе отчет о содержании понятия квантора всеобпщости только на основании конечных случаев каких-либо познавательных операций. Это значит, что мы не способны вполне освоить содержание того понятия, которое вводим в теорию. Конечное не способно судить о бесконечном.
Аргумент «Эйдос-фантом». Если мы все же гипотетически признаем правомерность теории эйдетического созерцания и будем настаивать на том, что в опыте познания способны во всей полноте схватывать универсальные содержания, то даже в этом случае нам не удастся избежать еще одной весьма специфической проблемы.
Дело в том, что такие дефект-эйдосы [6. С. 290-291], или эйдосы-фантомы, как ‘квус-’, не похожи на «обычные» эйдетические образования. Отношения между эй-досами ‘плюс’ и ‘квус’ не подобны отношению между понятиями ‘школьник’ и ‘шахматист’. В последнем случае данные понятия лежат для нашего познающего взора на поверхности. Мы понимаем, что они находятся в отношении пересечения и что какой-либо конкретный объект может подпадать сразу и под одно и под другое понятие.
‘Квус’ латентен - в этом его существенная черта. Когда мы осуществляем какое-либо конкретное действие, скажем, 2+2=4, даже при условии вполне внятного понимания правила сложения мы оказываемся в ситуации неопределенности. Сейчас, пребывая в полной уверенности в том, что мы следуем правилу сложения, мы просто не отдаем себе отчета, что с тем же успехом следуем и другому правилу - правилу кво-жения. Если возникнет скептик, обрисует для нас создавшуюся ситуацию и спросит: «так какому правилу вы следуете?», мы окажемся в смятении. Указанный скептиком эйдос-фантом ‘квус’ в ситуации данного конкретного употребления знака «+» будет полностью покрывать объем понятия ‘плюс’ - они будут находится в отношении тождества.
На это можно возразить - поскольку я обладаю способностью к эйдетическому созерцанию, то себе, в субъективности я все же могу отдать однозначный отчет о том, что я подразумеваю именно ‘плюс’. Ибо ведь ‘квус’ я тоже могу созерцать эйдетически, а значит, заметить различия между ‘плюсом’ и ‘квусом’, которые в реальной практике словоупотребления проявятся впоследствии, уже сейчас, в едином усилии познания.
Этот контраргумент имел бы силу, если ‘квус’ не обладал бы свойством латентности, если бы мы созерцали его наравне с ‘плюсом’ так же, как принимаем во внимание понятие ‘школьник’ вместе с понятием ‘шахматист’. В данном же случае провести необходимые дистинкции не представляется возможным.
Понятно, что данное рассуждение может быть продолжено в бесконечность. Если предположить, что ‘квус’ нам все же дан, то тут же скептик может обратиться к новому эйдосу, скажем, ‘гвус’, который будет обладать свойством латентности.
Отсюда вывод. Проблема эпистемической неопределенности была бы решена только в том случае, если бы мы созерцали сразу весь эйдетический универсум целиком. Однако столь сильный тезис не решались выдвигать даже самые рьяные приверженцы универсализма, как, например, Э. Гуссерль [4].
Аргумент «Темпоральность опыта». Остается еще один случай. Это прямое остенсивное определение термина, ограничивающее его значение одним-един-ственным объектом. Эта ситуация имела бы место тогда, когда по отношению к каждой отдельной вещи мира мы использовали бы собственное имя.
В данном случае скепсис по отношению к понятию не работает, ибо данное эйдетическое образование никак в процессе означивания не участвует. И тем не менее даже касаемо этого предельно простого случая задания референции у скептика припасены соответствующие критические доводы.
Дело в том, что само правило-директива, устанавливающее связь термина с остенсивно данным объектом, представляет собой своеобразную эйдетическую структуру. Остенсивная дерекгива (О,) гласит: применяй данное выражение (Е) к этому и только этому объекту (О, ).
Скептик не замедлит озвучить аргумент, впервые сформулированный Н. Гудменом [7]. Этот аргумент обосновывает неопределенность значения, исходя из идеи темпоральносги опыта. Имеется, по крайней мере, еще одна остенсивная деректива (1Э2). предписывающая следующее: применяй выражение Е к объекту 01 до момента времени 1, а после г применяй данное выражение Е к объекту 02. Спрашивается: до момента времени I имеет место употребление выражения Е в соответствии с остенсивной директивой Б1 или Э2? Очевидно, что здесь возникает та же проблема, что и в случае с различением функций-правил ‘плюс’ и ‘квус’.
В данной статье я не касался того решения скептической проблемы, которое предлагает Крипке на основании анализа «Философских исследований» Витгенштейна. Моя задача ограничивалась изложением самого скепсиса относительно значения. Критически проанализировав аргументацию Крипке, я пришел к следующим выводам:
1. Если значение выражения должно содержать в себе правило его употребления, то любая теория значения обязана предоставить диспозиционный отчет. Знатьзначение-значит иметь предрасположенность употребить выражение тем или иным образом в соответствии с правилом.
2. Ни один из известных в истории философии способов интерпретации значения выражения не способен предоставить адекватный диспозиционный отчет.
3. Теория диспозиций должна быть признана несостоятельной.
4. Значение выражения является радикально неопределенным. Произнося слово, мы не знаем, какое значение подразумеваем под ним. Произнося слово, мы не подразумеваем ничего.
ЛИТЕРАТУРА
1. Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. М., 1994.
2. Kripke S. Wittgenstein on Rules and Private Language. Oxford, 1982.
3. Ebbs G. Rule-following and Realism. Cambridge; Massachusetts: Harvard University Press, 1997.
4. Husserl E. Logical Investigations. N.Y.: Humanities Press, 1970. Vol. 2.
5. Pettit P. The Reality of Rule-following// Mind. January, 1990. Vol. XCIX, № 393. P. 1-21.
6. Blackburn S. The Individual Strikes Back // Synthese 58. 1984.
7. Goodman N. Fact, Fiction, and Forecast. Cambridge; Massachusetts: Harvard University Press, 1951.
Статья представлена кафедрой философии и методологии науки философского факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Философские науки» 15 февраля 2005 г.
