CC BY
180
И.В. Кощиенко
ЭПИГРАФЫ В "ПЕТЕРБУРГСКОМ РОМАНЕ" А. С. ПУШКИНА "АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО"
Первый опыт Пушкина в художественной прозе в виде исторического романа из петровской эпохи не был завершен, не получил авторского названия и выстроенной системы эпиграфов, хотя им было уделено особое внимание. Эпиграфы были выписаны на первой странице альбома с беловой рукописью романа (РО ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, N° 837, л. 1 - 1 об.), позже получившего редакторское название "Арап Петра Великого". Об особенностях местоположения эпиграфов в рукописи и в художественной системе текста подробно писала Г. А. Лапкина [8]. Расположение эпиграфов в Академическом издании А. С. Пушкина [16] сделано предположительно. Эпиграф, существующий самостоятельно, по-видимому, следует рассматривать как потенциальный знак, чья функциональная направленность не реализована, хотя, бесспорно, существует как бы в свернутом виде в сознании автора, в его творческих замыслах.
Строки из стихотворной повести Н. Языкова "Ала" (1824) занимают в рукописи практически всю страницу, что подчеркивает их особое значение и подтверждает мысль о значимости для всего романа:
Железной волею Петра Преображенная Россия.
Н. Языков [16, с. 1].
Пушкин мог прочитать их в альманахе "Северные цветы на 1826 год", где в разделе "Поэзия" был опубликован "Отрывок из повести Ала" [21, с. 6]. В незавершенной поэме Языков, предвосхищая пушкинскую "Полтаву", стремился описать на ливонском материале Северную войну, когда была "бодра железной волею Петра преображенная Россия" [21, с. 6].
Во второй половине 1820-х гг. творческое воображение Пушкина постоянно возвращается к эпохе и личности Петра I. Эпиграф выдвигает на первый план тему преобразования государства, в нем нет и намека на семейную историю Г аннибала, доминирующую в романе. Зачинный характер эпиграфа существенен для понимания романа в целом. Тема Петра является узловой -с ней связаны все остальные, в частности, тема дворянства, "молодой" России (Ибрагима). Позитивизм стержневого образа также обозначен в эпиграфе - это сильное ("железное") "преобразующее" начало.
Величие Петра, масштаб его личности определены, затем Пушкин постепенно высвечивает другие стороны личности царя - человека на троне. Первое появление и поведение Петра удивляет и радует Ибрагима, готовившегося к официальному приему: ".. .никто в ласковом и гостеприимном хозяине не мог бы подозревать героя полтавского, могучего и грозного преобразователя России" [16, с. 11]. В романе постепенно открываются все новые и новые грани личности Петра, что прослеживается и на уровне эпиграфов. Для целостного восприятия его образа обратимся сразу к эпиграфу V главы из популярной тогда комической оперы А. Аблеси-мова "Мельник, колдун, обманщик и сват" (1779), "народностью" которой восторгались современники Пушкина (например, Белинский):
<Я тебе жену добуду Иль я мельником не буду.
Аблесимов, в опереМельник.> [16, с. 24].
Эти строки (действие 1, явление 4), данные здесь с небольшим изменением во втором стихе (у Аблесимова: "Иль я мельник в век не буду"), завершают первое действие оперы. Ситуация отрывка очень похожа на обстоятельства пушкинского романа: г-н Ожогин (мельник), своеобразный "хозяин" на своем месте, которого побаиваются в округе, и Филимон (по сути, прохожий, которого он решил вдруг сосватать) идут "к делу поспешать", "свадьбу затевать":
А штоб быть нам посмелея И приттить повеселея,
Так зайдем мы в кабачок:
Тяпнем там винца крючок. [1, с. 17].
В романе Пушкина царь (правда, один, без Ибрагима), придя к Гавриле Афанасьевичу, попросил анисовой водки, а отобедав, ушел с ним "поговорить наедине". Целью и результатом разговора, как известно, было сватовство.
Эпиграф указывает на истинно русскую сущность царя. К необъятной фигуре Петра добавляются и черты русского мужика: ловкость, прозорливость, хитрость. Петр следует народной традиции: сватает крестника. Этот факт отеческой заботы, человеческого отношения Пушкин подтверждает и документально: к этому эпизоду он "приурочил печатные сведения о женитьбе Румянцева, денщика Петра на дочери боярина Матвеева" [25, с. 271]. В описании Пушкина Петр любил те русские нравы и обычаи, которые не были на его взгляд проявлением патриархального варварства, любил национальные кушанья и отдых "по русскому обыкновению". Именно эту сторону государя и проясняет эпиграф к пятой главе.
Эпиграф из Языкова, как отмечено, подчеркивал позитивность реформаторской деятельности Петра. Это представлено как аксиома, по законам которой в последующем тексте разворачиваются основные события. Реформы и их следствия показаны "изнутри", применительно к конкретной семье, конкретному человеку. В романе отсутствует конфликт между двумя ликами Петра. Рисуя Петра, Пушкин развил основные мотивы "Стансов", выраженные в строках "На троне вечный был работник" и "Самодержавною рукой он смело сеял просвещенье". В эпиграфах представлены обе эти стороны. Таким образом, эпиграфы из Языкова и Аблесимова несут в себе характерологическое зерно образа царя.
Эпиграф к первой главе интересен многослойностью авторства.
Я в Париже!
Я начал жить, а не дышать!
Д<митриев.>
Журнал путешественника. [16, с. 3].
И.И. Дмитриев нарисовал в своеобразной мистификации - шутливом стихотворении "Путешествие N. N. В Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия" (1803) - потешный портрет В.Л. Пушкина-модника, вернувшегося таким из-за границы. Именно "младенческий восторг В.Л. П<ушкина> подал повод к сочинению маленькой поэмы" [17, с. 93] еще до его отъезда. У Дмитриева строка начиналась с обращения: "Друзья! сестрицы!..", что усиливало комический эффект.
Издание стихотворения "Путешествие N. N. В Париж и Лондон." в 1808 году (50 экз.) в продажу не поступало и стало библиографической редкостью. До 1856 г. не переиздавалось (перепечатал М.Н. Лонгинов [24, с. 141]). Пушкин знал стихотворение, вероятно, от дяди - В.Л. Пушкина. Значительно позже (в середине 1830-х гг.) Дмитриев подарил Пушкину "едва ли не последний" [17, с. 93] экземпляр своего стихотворения. Сочинение Дмитриева нравилось Пушкину, он видел в нем "образец игривой легкости и шутки живой и незлобной", считал, что в ней "с удивительной точностью изображен весь Василий Львович" [17, с. 93]. Дмитриев, действительно, рассказал не только о щегольстве В.Л. Пушкина, но и о его увлечении литературой, книгами, театром, о его радушии и открытости, постоянной жажде общения с людьми.
В стихотворении И.И. Дмитриева прослеживаются параллели с "Письмами русского путешественника" Н.М. Карамзина (изданы в "Московском журнале" в 1791-1792 гг.). У Карамзина в письме от 2 апреля 1790 г. читаем: «"Я в Париже!". Эта мысль производит в душе моей какое-то особливое, быстрое, неизъяснимое, приятное движение. "Я в Париже!"» [5, с. 283].
Интересно, что письма самого В.Л. Пушкина из Берлина и Парижа также ориентированы на "Письма" Карамзина, к тому же ему и адресованы: "Желание мое исполнилось, любезный Николай Михайлович, я в Париже и живу приятно и весело. Каждый день вижу что-нибудь новое и каждый день наслаждаюсь" [19, с. 204].
Для Пушкина было важно представить то настроение, которое владело и Карамзиным, и его дядей, и передать его своему герою, ощущавшему себя там на свободе. Именно в Париже Ибрагим, уже испытавший бремя военного человека, начал жить полноценно, любил и был любим.
Начало главы (сразу за представлением главного героя) Пушкин, как и Карамзин, посвящает описанию нравов Парижа того времени. На эту часть обращает внимание эпиграф, в котором обозначены оба источника: фамилия Дмитриева соседствует со слегка измененным названием "Писем русского путешественника" Карамзина - "Журнал путешественника". Таким образом, метатекст эпиграфа позволяет увидеть и провести параллели с особенностями структуры главы, с ее историко-бытописательным зачином. В этом трехслойном эпиграфе заключена целая традиция в изображении жизни Парижа. Эпиграф определяет место действия - topos главы, ее настроение и содержание (герой будет жить по-иному, не так, как жил раньше).
Эпиграфом ко второй главе взяты строки из оды Г. Р. Державина "На смерть князя Мещерского" (1779):
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен...
Желанием честей размучен.
Зовет, я слышу, славы шум!
Державин. [16, с. 8].
Первые два стиха цитируемой строфы: "Как сон, как сладкая мечта, / Исчезла и моя уж младость" [4, с. 78] также присутствуют в пушкинской рукописи, но были приписаны позднее [16, с. 500].
У Державина старость противостоит "младости". В прошлом - стремление к славе, а в настоящем - готовность к смерти: "Я в дверях вечности стою" [4, с. 78]. Пушкин проводит мысль о прошедшей "младости" Ибрагима, на смену которой явилась зрелость, а с ней ответственность за принятые решения. Таким решением и является готовность покинуть Париж и вернуться в полудикую, чуждую Россию. Во второй главе романа контрастно беспечному, развлекающемуся Парижу эпохи регентства представлен преображающийся, деловой Петербург. Таким и видит новую столицу вернувшийся из Франции Ибрагим. Т ак реализуется связь общего эпиграфа с эпиграфом второй главы. Вернуться в Россию Ибрагим "почитает своим долгом". Именно чувство долга, а не страх перед Петром I или стремление сделать благополучную карьеру возвращает его из ветреной Франции. Борьба долга и страсти, когда побеждает первое, - типичная ситуация для литературы классицизма. В романе нет рационалистической схемы, все психологически насыщено и реалистически оправдано. Эпиграф готовит читателя к такому перевороту в душе героя и является важным звеном в понимании развития его характера, то есть несет в себе характерологические черты. Обращением к поэту-классицисту обозначена традиция, свойственная этому литературному стилю. Эпиграф помогает включить текст в литературную и культурную парадигму.
Пушкинский герой преодолевает легкомысленность, заставляет себя расстаться с радостями любви. Все лексемы первой части эпиграфа реализованы в прощальном письме Ибрагима Леоноре. Последние два стиха о жажде почестей и славы отсылают уже к финалу главы и отражают состояние, в котором находился крестник Петра, приехавший в Петербург: "Мысль быть сподвижником великого человека и совокупно с ним действовать на судьбу великого народа возбудила в нем в первый раз благородное чувство честолюбия" [16, с. 12]. Таким образом, эпиграф помимо функции, влияющей на лексический строй главы и стилистический фон письма графине, выполняет еще и функцию структурирующую.
При публикации в "Современнике" [23] эпиграфов в романе не было. Их впервые опубликовал Анненков в примечаниях к V тому [15, с. 525-526], пропустив эпиграф из В. Кюхельбекера. Эпиграф к третьей главе был впервые опубликован В.Е. Якушкиным в 1884 г. [20]. Источник эпиграфа выявил Ю.Г. Оксман в 1924 г. [12] - это трагедия В. Кюхельбекера "Аргивяне":
<Как облака на небе,
Так мысли в нас меняют легкий образ.
Что любим днесь, то завтра ненавидим.>
<В. Кюхельбекера [16, с. 13].
Очевидно, Пушкин увидел эти стихи в альманахе "Мнемозина" (1824), где они были приведены его лицейским другом в "Отрывке из путешествия по Германии" (действие III, явление 3). Среди исследователей возникла некоторая путаница в определении местоположения этих слов в трагедии и в установлении принадлежности их герою. Трагедия "Аргивяне" полностью впервые была напечатана в 1939 г. Ю. Тыняновым по автографу окончательной редакции трагедии (РО ИРЛИ), где были опубликованы лишь отрывки из III действия. Б.В. Томашевский в примечаниях к "Арапу Петра Великого" указывает, что это слова Протогена из III действия [18, с. 754]. Так они значатся и в издании Тынянова (имя Протогена указано в угловых скобках, явление 1 начинается со строк, взятых Пушкиным в эпиграф [6, с. 57]). В "Мнемозине" эти слова стоят не в первом, а в третьем явлении. В 1967 г. трагедия "Аргивяне" впервые печатается полностью [7] по авторизованной копии ГПБ. Данная цитата в полном виде находится на странице 221 (действие III, явление 3), обращена к Поликрату, но звучит от имени Тимолеона. Публикация позволяет с наибольшей точностью говорить об источнике эпиграфа.
В "Мнемозине" третий стих имеет иной вид и продолжение:
Мы любим и чрез час мы ненавидим;
Что славим днесь, заутра покидаем. [10, с. 94].1
У Пушкина цитата неточная, он как бы объединяет две строки источника в одну, делая ее более выразительной. Акцентируя тему любви Ибрагима, Пушкин указывает на эпизод его прозрения и разочарования. Интересно, что истину "долгая печаль не в природе человеческой, особенно в женской" [16, с. 15] доносит до него щеголь Корсаков, в отличие от Ибрагима, легкомысленно смотрящий на любовь. Такой взгляд находит отражение в эпиграфе: "легкий образ" мыслей сравнивается с воздушными, всегда изменчивыми облаками. Эпиграф имеет отношение к Корсакову и текстуально, он также быстро меняет свое мнение: сначала модник горд тем, что его пригласил на ассамблею сам Петр, поражен ее пышностью, блеском. Однако после своего провала восклицает: "Проклятая ассамблея!". Вкладывая в уста пустого и ветреного человека мысль о несерьезности женских чувств, Пушкин одновременно затрагивает вопрос и о легкомысленности дворянской, аристократической. "Философия Корсакова - это сибаритская, гедонистическая философия, столь пышно расцветшая в дальнейшем среди русского дворянства XVIII века, - отмечает С.М. Петров. В образах Ибрагима и Корсакова Пушкин раскрывает сущность двух противоположных тенденций в жизни дворянского общества, порожденных петровской реформой." [13, с. 71]. Таким образом, эпиграф из трагедии, на первый взгляд, относящийся только к маленькому эпизоду главы и предсказывающий личную трагедию главного героя, имеет скрытый смысл: в нем заключена характеристика сущности "полупросвещенного" дворянства.
Глава в целом посвящена описанию новых нравов и обычаев, вступающих в противоречие со старыми, для которых первые тоже являются легкомысленной и разорительной дурью. Об этом уже следующая глава.
В так называемой "боярской" главе четвертой изменяется темп повествования. Живая, бурлящая жизнь вдруг сменяется картиной неспешного и размеренного обеда у русского барина, хлебосола - Г аврилы Афанасьевича Ржевского. Об этом изменении предупреждает "патриархально-торжественный" (Лапкина) эпиграф, задающий новый ритм рассказа:
Нескоро ели предки наши,
Нескоро двигались кругом Ковши, серебряные чаши С кипящим пивом и вином.
Руслан и Людмила. [16, с. 19].
1 В издании сочинений Кюхельбекера 1939 г. [6, с. 57]. и 1967 г. [7, с. 221] вместо слова "покидаем" стоит "проклинаем".
Эпиграф - это всегда слово автора, здесь к тому же слово самого Пушкина, использующего характерную для него автоцитацию и в отношении эпиграфов. Положение автора относительно изображаемого изменяется в этой главе. По мнению С.Г Бочарова "обнаружением этой смены позиции служит открытое появление литературного "я" повествователя как раз в месте перехода в новую повествовательную зону" [3, с. 119], но не в первом предложении четвертой главы ("Теперь должен я благосклонного читателя познакомить с Гаврилою Афанасьевичем Ржевским" [16, с. 19]), как считает С.Г. Бочаров, а даже раньше - в эпиграфе, где авторство Пушкина сигнализирует об изменении позиции автора, превращающегося в объективного пи-сателя-историка.
Первоначально Пушкин записал, очевидно, для этой главы эпиграф из "Пиров" Е. Баратынского:
Уж стол накрыт, уж он рядами Несчетных блюд отягощен.
<Барат.> [16, с. 500].
Источник эпиграфа установил Н.О. Лернер в 1913 г. [9, с. 55]. У Баратынского читаем: "Вполне богат и лаком стол / Уж он накрыт, уж он рядами / Несчетных блюд отягощен" [2, с. 232-233]. Пушкин, убрав первый стих, конкретизировал второй и сделал его начальным для предполагаемого эпиграфа.
Четвертая глава дважды публиковалась Пушкиным без эпиграфов под заглавиями "IV глава из исторического романа" в "Северных цветах на 1829 год" [22, с. 111-124] и "Обед у русского боярина" в "Повестях, изданных Александром Пушкиным" [14, с. 175-183], где напечатана и глава третья под названием "Ассамблея при Петре Первом" [14, с. 165-171]. В беловом автографе записан эпиграф из собственной поэмы (РО ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, N° 837 л. 28 об.). Это единственный эпиграф, стоящий непосредственно перед главой, имеющий свое законное место. Глава с этим эпиграфом впервые появилась в печати уже в 1837 году [23, с. 122], когда было опубликовано все произведение, где остальные эпиграфы отсутствовали.
Строки из "Руслана и Людмилы" больше соответствовали общему представлению о боярстве, привязанном к старым обычаям, нескором и в мыслях, и в образе жизни. Пушкин оставляет односторонний эпиграф из Баратынского и находит строки, содержащие характеристику старинного барства.
Эпиграфы первого пушкинского опыта в прозе еще стилистически неоднородны: их тексты восходят и к поэтам-романтикам, и к поэтам-классицистам. Из жанра исторического романа Пушкина выбивается жанровое разнообразие источников эпиграфов: от иронической поэмы до комической оперы. Все эпиграфы имеют отношение к главному персонажу - Ибрагиму, но в них есть попытки выхода к широкому историческому анализу образа Петра I, нового и старого дворянства, традиций, как привнесенных, так и устоявшихся. Эпиграфы отличает характерологический аспект, что станет особенностью эпиграфов романа "Капитанская дочка", в котором они достигают метафорического уровня.
Относительно незавершенного "Арапа Петра Великого", где эпиграфы не расставлены автором по местам, нельзя говорить о законченной системе эпиграфов, хотя они подчинены авторскому замыслу в целом. Однако прослеживаются пути формирования новых принципов использования эпиграфа, преодоление романтического стиля и усиление реалистического начала. Эпиграфы появились прежде текста, значит, они были теми опорами, на основе которых должен был выстроиться роман. Подступы Пушкина к прозаическому жанру выявляют его позицию: эпиграф может и должен стать в прозе необходимым структурным элементом, о чем свидетельствуют его "Повести Белкина", "Пиковая дама", "Египетские ночи" и "Капитанская дочка".
Литература
1. Аблесимов А. Комическая опера "Мельник, колдун, обманщик и сват". В трех действиях. М., 1785. Издание сохранилось в библиотеке Пушкина [11, № 350].
2. Баратынский Е. А. Стихотворения и поэмы / Сост., вступит. статья и примеч. В. Коровина. М., 1982.
3. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974.
4. Державин Г.Р. Сочинения / Вступ. статья Г. П. Макогоненко. Примеч. В.П. Степанова. Л., 1987.
5. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. М., 1983.
6. Кюхельбекер В.К. Сочинения: В 2 т. / Под ред. Ю. Тынянова. Л., 1939. Т. 2.
7. Кюхельбекер В.К. Избранные произведения: В 2 т. / Вступит. статья, подгот. текста и примеч. Н.В. Королевой. М.; Л., 1967. Т. 2.
8. Лапкина Г.А. К истории создания "Арапа Петра Великого" // Пушкин. Исследования и материалы. М.; Л., 1958. Т. 2. С. 293 - 310.
9. Лернер Н.О. Заметки о Пушкине // Пушкин и его современники. СПб., 1913. Вып. 16. С. 19-76.
10. Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая кн. В. Одоевским и В. Кюхельбекером. Ч. 1. М., 1824.
11. Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина: Библиографическое описание. СПб., 1910 (Пушкин и его современники: Материалы и исследования. СПб., 1910. Вып. 9-10; Отд. отт.). То же. М., 1988. Репринтное изд.
12. Оксман Ю.Г. Мнимые строки Пушкина // Атеней. Кн. 1-2. 1924.
13. Петров С.М. Исторический роман А.С. Пушкина. М., 1953.
14. Повести, изданные Александром Пушкиным. СПб., 1834.
15. Пушкин А.С. Сочинения / Изд. П.В. Анненкова. СПб., 1855-1857. Т. 5.
16. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 1-16. М.; Л., 1937-1949. Т. 8.
17. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 1-16. М.; Л., 1937-1949. Т. 12.
18. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. / Под ред. Б.В. Томашевского. М., 1957-1958. Т. 6.
19. Пушкин В.Л. Стихи. Проза. Письма. М., 1989.
20. Русская Старина. Т. ХШ. 1884.
21. Северные цветы на 1826 г. СПб., 1825.
22. Северные цветы на 1829 г. СПб., 1828.
23. Современник. Литературный журнал А.С. Пушкина, изданный по смерти его в пользу семейства. 1837. т. VI.
24. Современник. 1856. № 58.
25. Якубович Д.П. "Арап Петра Великого" / Публ. Л.С. Сидякова // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1979. Т. 9.
