CC BY
50
Литературоведение
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2013, № 4 (2), с. 165-169
УДК 821.161.1.09
ЭНЕРГИЙНАЯ ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ ИМЕНИ В «ЖИТИИ ОДНОЙ БАБЫ» Н.С. ЛЕСКОВА
© 2013 г. Д.Б. Терешкина
Новгородский госуниверситет им. Ярослава Мудрого
Поступила в редакцию 23.03.2013
Рассматривается система имен персонажей в одной из ранних повестей Н.С. Лескова в контексте реализации принципа энергийности - связи Бога и человека в рамках православной традиции, прежде всего, ее агиографическом контексте, через имя тезоименитого святого. Энергийность имени усиливается связью с другими именами, вступающими друг с другом в отношения интерференции, в которых раскрывается истинный смысл повести.
Ключевые слова: энергийность, имя, житие, явление интерференции, смысл произведения.
Категория «энергийности» введена в научный оборот сравнительно недавно, хотя само явление энергийности было описано еще в средние века, особенно - в период расцвета исихазма [1], в сочинениях Григория Нисского, Григория Паламы. «Энергия, - пишет С.С. Хо-ружий, - ключевое понятие исихастской антропологии, и энергийность, примат энергийных категорий и отношений - главная определяющая черта всего православного мистикоаскетического мировосприятия» [1, с. 28-29]. Примененный в названии статьи термин «интерференция» («явление, наблюдаемое при сложении согласованно протекающих волн» [2, с. 195]), заимствованный из естественнонаучного аппарата, отражает суть явления, которое наблюдается во всех художественных произведениях и проявляется в некоторых из них наиболее отчетливо. Одним из наиболее показательных в этом отношении является повесть Николая Лескова «Житие одной бабы (Из гос-томельских воспоминаний)».
Произведение Н. Лескова входит в круг текстов, обозначаемых нами как «ориентированные», т.е. созданные в русле избранной традиции, однозначно маркированной самим автором. Название повести прямо отсылает к жанру жития, и даже попытки позднейшей переделки повести не повлияли на ее общий замысел2. Примечательно посвящение повести Викентию Коротынскому, литератору XIX в., написавшему одни из лучших биографий Кафтана Шимеля Янкелевича (Шлизголя), виленского нищего-благотворителя (1800-1865), пользовавшегося в свое время широкой популярностью, и польского поэта Людвига-Владислава Кондратовича (Сырокомли Владислава), чьи сочинения были
«полны поэтического огня и любви к народу» [3]. Посвящая повесть биографу «людей из народа» и создавая «Житие одной бабы» в жанре очерка, Н.С. Лесков ставил себя как автора в один ряд с теми литераторами, кто в народе видел истинную праведность и кто сам был в гуще народной.
В повести «Житие одной бабы» имя собственное занимает одно из центральных мест. Всего в повести упомянуто несколько десятков имен. Это персонажи, в той или иной степени связанные с главной героиней. Примечательно, что героиня, имеющая в произведении два имени и семь вариантов одного из них (главного, крещеного имени «Анастасия»), не названа в заглавии повести. «Житие одной бабы» - заглавие, идущее вразрез со всей агиографической традицией: ок-сюморонное сочетание высокого именования жанра (житие) соседствует с просторечным «баба», обозначающим героиню, никак не выделенную из общего числа подобных ей мирских женщин. Житие всегда содержит в заглавии имя почитаемого подвижника; здесь этого имени нет, быть может, в том числе потому, что главная героиня повести и двуименна, и безыменна одновременно. Примечательно, что крещеным именем «Анастасия» героиня в повести не названа ни разу. Она выступает в повествовании как Настя, Настька, Настасья, Настюша, Настюшка, Наста-сьюшка, Настасья Борисовна и Настяка-сухопарая, как зовут ее в традиции «полуимен», о которых повествователь пишет особо.
Имени в повести придается исключительное значение. Несколько раз в текст включаются пространные суждения автора о крещеном имени и мирских прозвищах: «У нас все всякому своя кличка приложена, и мужикам, и бабам, и
девкам: Гришка-жулястый, Матюшка-раска-
ряка, Аленка-брюхастая, Анютка-круглая, Настька-сухопарая - все так. Иной раз за этими кличками и крещеное имя совсем забудут. Зовут все девку «круглая» да «круглая», а как придется по имени назвать - никто и не знает. И клички же бывают! От иной с души мутит, а иную и сказать срамно; а с привычки-то ничего» [4, с. 111]. Повествователь сокрушается о замене крещеного имени прозвищами, отражающими физические, земные особенности называемого, причем зачастую выражающимися в неприличной форме - такой, что стыдно произнести. Так и привыкает человек к своей «животной» сути, и потому как животное во многом и живет. Грязь, теснота, побои, насилие над слабыми (особенно над детьми) - вот что с бесстрастностью очеркиста и с сердечным сокрушением писателя, полного сочувствия к своему народу, констатирует автор.
Сюжет повести укладывается в биографическую схему жития очень условно. По сути, испытание смирения и кротости главной героини, кроме общих для многих подобных женщин ее круга испытаний материальными лишениями, сводится к испытанию несчастливым замужеством. В нем как будто сгустились прочие лишения, и все бесправие, безволие, зависимость Анастасии слились для нее в поругание единственного, что еще оставалось в ней не доступным, - ее женской сути. Ненавистный муж стал для Насти источником как будто житийной добродетели - отказа от плотского греха, пусть и освященного венчанием. Однако, вопреки житийной традиции (в частности, тезоименитой покровительницы героини - Анастасии Узоре-шительницы, хранившей в замужестве девство, ссылаясь на неизлечимую болезнь [5]), воздержание не явилось личным подвижничеством героини, а объяснялось лишь ее чувством омерзения к суженому. Более того - этот плотский грех стал возможным для героини (пусть и после долгого сопротивления) со Степаном, чужим мужем при живом своем, и это грехопадение стало началом еще более страшных испытаний для героини и в конце концов ее гибели в состоянии поврежденного ума. Житие, таким образом, свелось к описанию горестного житья-бытья одной бабы из народа, подобного многим другим судьбам-житиям. Очерковый характер повести (с публицистическим финалом) лишь подчеркивал социальный характер описания.
Об имени собственном в художественном произведении написано много и с самых разных позиций3. Имя в литературном произведении полифункционально и в высшей степени семан-
тично. Имя обладает системообразующими свойствами, в нем как будто аккумулируются все свойства персонажа, явленные и подразумеваемые в тексте. Ю. Тынянов, подчеркивая мысль о меняющейся и трудноуловимой сущности литературного персонажа, имени отводит знаковую (а значит, относительно стабильную) роль в тексте: «Нет статического героя, есть лишь герой динамический. И достаточно знака героя, имени героя, чтобы мы не присматривались в каждом данном случае к самому герою» [6, с. 27]. Литературному герою дается «по имени житие, а не имя по житию». В литературном произведении этот тезис П. Флоренского, не всегда в полной мере реализуемый в жизни, действует как закон художественно моделируемой системы.
Имя в тексте не только полисемантично, оно энергийно. «Разрабатываемое в религиозной философии и не получившее однозначной трактовки, в православной теологии понятие “энергийность” трактуется как “божественные энергии”, т.е. как особое нематериальное “излучение”, “Фаворский свет”, исходящий от Бога. А.Ф. Лосев понимал под энергийностью явлен-ность в символе и имени глубинных смыслов бытия, “смысловую энергию”» [7]. С.С. Хору-жий, объясняя энергийность как «процесс, движение, деятельность актуализации (потенций сущего - Д.Т.), а не ее результат», подытоживает: «Все в целом множество энергий человека, непрерывно меняющееся, образует своего рода энергийную проекцию человеческого существа», создает своего рода «энергийный образ человека» [1, с. 29-30].
В повести Н. Лескова имя не просто энер-гийно - оно вступает в максимально значимые связи с другими именами, усиливающими значение друг друга. Потому есть основание говорить о явлении, которое наблюдается в «Житии одной бабы» (как в ориентированном на прово-славную житийную (более того - минейную) традицию тексте) в своем наиболее отчетливом виде и которое названо нами «энергийной интерференцией имени».
В отношения энергийной интерференции вступают имена персонажей, не только (и даже не столько) связанных друг с другом биографически (сюжетно), но и совпадающих по волновым колебаниям, которые, усиленные явлением интерференции, оказываются для героя судьбоносными, даже если взаимодействие их было эпизодическим. Так, например, энергийно индифферентными для Анастасии Прокудиной являются имена «Костик» (хотя именно старшему брату героиня обязана своей несчастли-
вой судьбой в замужестве и в целом), «Григорий» (хотя с этого убогого суженого и начинается мученический путь героини), «Мавра Петровна» (хотя мать Насти и пытается скрасить страдания дочери) и др., даже независимо от благотворной или отрицательной роли их носителей в жизни героини. Включенными в энер-гийное поле интерференции оказываются только те герои, с которыми (если говорить о формальных признаках этого явления) у героини открыт внешний и внутренний диалог, сама суть взаимодействия с которыми диалогична . Говоря обобщенно, можно сказать, что диалог всегда интерферентен, а диалог не окказиональный, а сущностный - особенно.
Такими созвучными героине персонажами являются в повести Сила Иванович Крылуш-кин, Степан Лябихов и Маша, господская дочь, умершая девочкой.
Имя «Сила Иванович Крылушкин» искусственно (т.е. сознательно включено как заданная модель), прежде всего, своей полярностью. Сила земли (в букв. значении Сила - «дикий, лесной, молчаливый») через нейтральное (общерусское) «Иван» - к небу в его народном ангельском представлении (Крылушкин) являет в имени целителя героини ее спасение земное и небесное. Лекарь и вернул Настю на землю, дав ей здравый ум и примирив с людьми, и вознес ее дух, жертвуя собою сам, как истинный врачеватель. С уходом его из жизни героини закончилась и ее собственная жизнь.
Имя «Степан» (в буквальном значении -«венец»), при всей нейтральности и распространенности, в повести энергийно именно для героини и семантически реализовано для самого Степана. Венцом мученическим стала его любовь с Настей и для него, и для нее. При этом Степан стал одним из немногих персонажей, с которым молчаливая героиня вступает в вербальный диалог, раскрывается в общении, в большинстве случаев для нее не доступном. В «молчальничестве» Настином Н. Лесков (вольно или невольно) реализует исихастские традиции, в которых наиболее полно отразилась идея энергийности. Со Степаном же связана и одна из наиболее важных особенностей героини -способность к пению, выражению в песне (часто отождествляемой с молитвой, а для героини и заменяющей ее) своей человеческой сути, которая проявилась в полной мере через созвучие с так же хорошо поющим Степаном. Согласие и созвучие становятся одним из способов эксплицитного выражения явления интерференции.
Совершенно особое место занимает в повести имя «Мария», причем в полном варианте
его также нет. Машей, Машенькой звали девочку - господскую дочь, единственную ангельскую любовь Насти, самую чистую ее человеческую привязанность. Примечательно, что весь эпизод с Машей Лесков хотел изъять из повести во второй (незавершенной) редакции: судя по всему, слишком сильной была эта фигура, уводящая от облика главной героини. «...Машенька (царство ей небесное, умерла уже она), была любимица Настина. Ей всего шестой годочек шел, да понятливая была девочка и чувствительная. Бывало, если отец на кого крикнет или вздумает кого розгами наказывать, по тогдашним порядкам, так она, как ястребок маленький, так перед отцом и толчется: «Плясти, папа! плясти для меня! Я плакать буду, плясти, папочка!» А сама уж в пять ручьев плачет. Так, бывало, и отмолит от наказанья. Все ее люди любили в дворе: «Это наша застоя!» - говорили, бывало. <...> Настя больше всех, кажется, любила маленькую барышню, и Маша ее любила без памяти» [4. c. 125]. Несомненно, Маша является одним из самых сильных символов присутствия Духа, т.е. энергийности, в повести, и то, что только одна она понимала Настю, и то, что она рано ушла из жизни, лишь усиливает значение ее неземного присутствия среди людей. Девочка носит имя Богородицы, заступницы всех земных женщин, и молельницей-заступницей она является для всех окружающих.
Примечательно, что энергийность имени «Мария» будет многократно усилена далее, когда беглая Настя примет это имя (в простонародном варианте «Марья») вместо своего, чтобы избежать преследования. Именно в изгнании, подобно Богородице и с ее именем, родит Настя своего единственного сына. Только не крещеное, а присвоенное имя останется для разоблаченной героини лишь кратковременным присвоением чужой судьбы - и вновь вернется Настя Прокудина в нужду, поругание, вечное страшное преследование мученического своего жития, в болезнь, умалишение и смерть. Подобно блуднице Марии Египетской, Настя-Мария не пройдет предуготовленный путь до конца, а, попробовав избежать наказания за грех прелюбодейства и не раскаявшись в нем, полностью лишается связи с миром, впав в безумие. Младенец Настин, рожденный в муках и в неволе, так и не получит имени, прожив на свете, не принявшем его, лишь несколько минут. Как не могла Настя стать Марией, так не мог и он стать спасителем
- хотя бы для нее одной. Мучение героини не нашло выхода в этом мире, а потому смерть ее была неизбежной.
Имя «Анастасия», в буквальном переводе «воскресшая», не могло тем не менее остаться не реализованным - ни буквально семантически, ни энергийно. «Житие» «одной бабы» заканчивается страшной смертью героини: в состоянии безумия она замерзает в лесу в метель. Но повесть заканчивается не этим. В энергий-ное поле включается еще один герой - четырнадцатилетний мальчик Миша, брат умершей Маши, любимицы Насти, с которым автор встречается по приезде в Гостомлю спустя несколько лет после смерти героини. Именно этот подросток - радетель о народе - становится провозвестником другой доли этого народа. Подобно своему тезоименитому небесному покровителю - архангелу Михаилу - Миша возвещает мысль о надежде на духовную пищу, которую Господь даст людям. Миша не только цитирует стихотворение Аполлона Майкова «Нива», где эта мысль выражена публицистически прямо [5], но и просто, без позерства, сообщает о тех малых делах, что совершают они с товарищами во благо народное.
«- А ты любишь народ? - спросил я Мишу.
- Разумеется. Кто же не любит народа?
- Ну, есть люди, что и не любят.
- У нас весь класс любит. Мы все дали друг другу слово целые каникулы учить мальчиков.
- И ты учишь?
- Учу.
- Хорошо учатся?
- О, как скоро! как понятливо!
- Ты, значит, доволен своими учениками?
- Я? Да, я доволен, только...
Нас позвали ужинать.
Когда я лег спать на диване в Мишиной комнате, он, раздевшись, достал из деревянного сундука печатный листок и, севши у меня в ногах, спросил:
- Вы знаете эти стишки Майкова?
- Какие? прочитай.
Мальчик начал читать “Ниву”. Он читал с большим воодушевлением. На половине стихотворения у Миши начал дрожать голос, и он с глазами, полными чистых юношеских слез, дочел: О боже! Ты даешь для родины моей Тепло и урожай - дары святые неба;
Но, хлебом золотя простор ее полей,
Ей также, господи, духовного дай хлеба!
Уже над нивою, где мысли семена Тобой насажены, повеяла весна,
И непогодами не сгубленные зерна Пустили свежие ростки свои проворно:
О, дай нам солнышка! Пошли ты ведра нам, Чтоб вызрел их побег по тучным бороздам!
Чтоб нам, хоть опершись на внуков, стариками Прийти на тучные их нивы подышать
И, позабыв, что их мы полили слезами, Промолвить: “Господи! какая благодать!”
Мы с Мишей крепко пожали друг другу руки, поцеловались и расстались на другой день большими приятелями» [4, а 232-233].
Явление энергийной интерференции имени оказывается в конце повести в своем идейно завершенном виде. Абсолютное воскресение отдельного человека на земле невозможно: слишком слаб он для выполнения такой задачи, слишком далек от идеала человеческого жития, в котором духовное было бы так же естественно высоко, как высоко должно быть бытийное. Пока у человека нет ни одного, ни другого. Но совместные усилия многих людей, объединенных чувством любви друг к другу и искренним стремлением к обретению плодов духовной пищи, вселяют надежду на воскресение - как отдельного человека, так и человечества, ибо только в этом, согласно идее повести, состоит смысл его существования.
Примечания
1. См.: Хоружий С.С. 1) Исследования по исих-астской традиции. СПб.: Изд-во РХГА, 2012. 446 с.; 2) О старом и новом. СПб.: Алетейя, 2000. 476 с. и др.
2. «При жизни Лескова повесть не переиздавалась. В 1924 году она была напечатана П.В. Быковым в новой редакции под измененным заглавием «Амур в ла-поточках. Крестьянский роман» (изд-во «Время», Л., 1924) (Серман И. Примечания // Лесков Н.С. Собрание сочинений в 6 т. М.: Правда, 1973. Т. 1. С. 423). Переделка повести (если она была в таком виде, в котором ее опубликовал П.В. Быков), шла по пути более строгого жанрового соответствия (так, например, был убран эпилог, носивший очерковый характер), а также по пути сокращения некоторых побочных сюжетных линий и вставных эпизодов. Из таковых самым значимым считаем сокращение рассказа о тесной душевной связи главной героини с девочкой Машей, игравшего одну из ключевых ролей в первоначальной редакции повести, а также биографии целителя Крылушкина, не менее значимой в произведении. То, что Н.С. Лесков так и не завершил переработки повести в «крестьянский роман» при жизни, позволяет нам обращаться именно к первоначальному тексту, предполагая именно в нем художественную волю автора.
3. См., напр.: Свящ. Павел Флоренский. Малое собрание сочинений. Выпуск 1. Имена. Кострома: Купина, 1993. 319 с.; Лахно А.В. Имя собственное как объект сопоставительного исследования. Системообразующие свойства имени литературного персонажа в художественном тексте и его переводе: Автореф. дис. ... канд. филол. н. М., 2006. 24 с.; Исакова И.Н. Литературный персонаж как система номинаций. М.: Макс-Пресс, 2011. 519 с. и др. Библиография работ по имени собственному чрезвычайно обширна.
4. См. о типах диалогических ситуаций, функции молчания в диалоге и поэтике диалога в целом на примере прозы М.Ю. Лермонтова: Юхнова И.С. Проблема общения и поэтика диалога в прозе М.Ю. Лермонтова. Нижний Новгород: Изд-во ННГУ, 2011. 219 с. Здесь же
- обширная библиография по теме.
5. Впервые было опубликовано в «Русском вестнике» (Т. 7. Кн. 2. 1857. С. 835). Включалось в многочисленные дореволюционные хрестоматии для народного чтения.
Список литературы
1. Хоружий С.С. Исследования по исихастской традиции. Т. 1: К феноменологии аскезы. СПб.: Изд-во РХГА, 2012. 446 с.
2. Краткий словарь иностранных слов. М.: Аст-рель-Аст, 2002. 639 с.
3. Брокгауз Ф. А., Эфрон И.А. Сырокомля Влади-
слав // Энциклопедический словарь. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: Ы1р://т^^оигсе.
ог^тк/.
4. Лесков Н.С. Собрание сочинений в 6 т. Т. 1. М.: Правда, 1973. 431 с.
5. Анастасия Узорешительница // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2000. С. 259-261.
6. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. М.: Советский писатель, 1965. 301 с.
7. Сагатовский В.Н. Философские категории: Ав-
торский словарь, 2011 г. [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://www.terme.ru/dictionary/
1071 ^оМ/уепе^ппо st
INTERFERENCE OF THE SPIRITUAL ENERGY OF THE NAME IN «THE LIFE OF A PEASANT MARTYRESS» BY N.S. LESKOV
D.B. Tereshkina
The article deals with the system of characters' names in one of N.S. Leskov's early stories in the context of realization of the principle of spiritual energy - communication of the God and the person within the Orthodox tradition, first of all in its hagiographical context, through the name of a saint after whom the person was named. The spiritual energy of the name is amplified by its relations and interference with other names. It is in these relations that the true sense of the story is revealed.
Keywords: spiritual energy, name, life, interference phenomenon, sense of the story.
