CC BY
81
Резюме. В статье впервые в отечественной науке анализируется перевод «Электры» Еврипида, изданный М. Л. Гаспаровым в журнале «Литературная учеба» в 1994 г. Из предисловия переводчика следует, что это не альтернатива переводу И. Анненского, а его корректив, заключающийся, в частности, в том, чтобы увеличить точность перевода, уменьшив его эмоциональность. Анализ поэтики перевода, предложенный в данной статье, приводит к выводу, что речь идет не только
о более строгой эквивалентности, эквилинеарности и эквиметрич-ности, но и об усилении тех акцентов в переводе, которые связаны с образами персонажей, их эмоциями, тем самым - с психологизмом еврипидовской трагедии.
Ключевые слова: Еврипид, Электра, М. Л. Гаспаров, текст, перевод, поэтика.
Оценить перевод М. Л. Гаспарова необходимо прежде всего, в контексте других переводов с древнегреческого, а также в контексте его взглядов на соотношение вольности и точности в художественном переводе, то есть, приняв во внимание как теорию, так и практику переводчика. На данном этапе наши наблюдения имеют целью установить лишь общие принципы автора последней по времени версии русской «Электры», понять, что именно хотел он, как это следует из предисловия переводчика (Гаспаров 1994: 165), скорректировать в переводе Анненского, который, в отличие от гаспаровского перевода, неоднократно был уже объектом рассмотрения (Гитин 2007: 385-392).
При отсутствии лексической эквивалентности, эквилинеар-ность становится второстепенным фактором, что и имеет место в переводе Анненского, перевод которого Гаспаров считает местами многословным (Гаспаров 1994: 164). В практике поэтического перевода вопрос о том, имеет ли переводчик право расширять оригинал, не стоит; вопрос в том, когда и ради чего это стоит делать. Бесспорное мнение, что переводчик «всякого классического произведения, тем более, античного, хочет он того или нет, выступает перед читателем также как интерпретатор и литературовед», тем более ценно, что автор этого мнения -крупнейший специалист в области греческой трагедии,
В. Н. Ярхо (Ярхо: 330).
То, что дистанция между Эсхилом и Софоклом меньше, чем между Софоклом и Еврипидом, особенно ясно при сравнении мифологических версий о судьбе детей Агамемнона (един-
ственный сохранившийся случай обработки тремя трагиками одного и того же мифа). События в представлены такими же, как у Эсхила и Софокла, но люди - иными, не случайно именно «Электра» является наиболее ярким проявлением еврипидов-ской дегероизации (Ярхо 1999: 584). Одно из её следствий -перенесение действия из города, места перед дворцом, в деревню, в место перед крестьянской хижиной, поскольку отступление от традиционного мифа состоит в том, что к началу действия Электра замужем, и не за знатным героем, а за бедным, хотя и благородного рода, пахарем. Так как этот брак - следствие желания матери унизить Электру, то фигура не связанного с мифологической версией супруга наполняет трагедию новым смыслом1. У Гаспарова речь пахаря, с которой начинается трагедия, проще, чем у Аненнского, и, прежде всего, с точки зрения лексики. Например, у Анненского пахарь называет Эгисфа «чадом Фиеста», у Гаспарова он - «отпрыск», что стилистически является более нейтральным2. Или когда пахарь у Анненского говорит, что «злая бедность задушит славу имени», то это выражение, не противореча подлиннику, всё же менее точно, чем перевод Гаспарова: «по нищете и благородство ставится в ничто» (ev0ev nuyevei агсоЛЛитаї, 38). Перевод Анненского поэтичнее и метафоричнее, но в греческом тексте сказано лишь то, что бедность губит благородство. Эти незначительные, казалось бы, расхождения, усиливаются, когда пахарь объясняет, что он муж Электры только номинально: aLoxuvopni. yap 6ЛpLWV avbpwv xeKva / Лар^у uppiCeiv, 45-46 (букв. «я стыжусь оскорблять детей благородных людей»). Гаспаров, изменив часть речи, саму идею стыда сохранил: «мне стыд претит бесчестить дочь владык». Так же поступил и Анненский в плане грамматики, но не в плане семантики, хотя сказано как будто бы то же самое: «я бы счел позором над девицей... издеваться...». Ясно, однако, что «стыд» и «позор» - понятия, хоть и близкие, но не тождественные, так как одно больше касается внутреннего состояния, другое - внешнего. Поскольку главная из новаций Еврипида - «сосредоточение на внутреннем мире героев» (Ярхо 1999: 588), важно, как это отражено в переводах. Например, одним из мотивов для воздержания пахаря от ложа Электры является его отношение к возможному возращению её брата: «И стоны грудь вздымают мне, когда /
1 Хотя, возможно, здесь имеет место и намек на современные афинской публике события, а именно, обнищание аристократических родов.
2 Так же, как и «царский дядька», который спас Ореста, точнее, чем «кормилец», тем более, что кормилец, в отличие от кормилицы, в русском языке - слово более полисемантичное.
Подумаю, что если нареченный / Наш зять Орест вернется в Аргос и / Несчастный брак своей сестры увидит...» - так переводит это место Аненнский, у которого речь пахаря величественнее и возвышеннее, в сравнении с переводом Гаспарова, у которого она проще и по-человечески мудрее, поскольку говорит он несколько о другом: «И жаль Ореста, если, воротясь, / Он, мнимый родич в аргосском дому, / Увидит горький брак своей сестры». Условный период сохранили оба переводчика, но почему столь по-разному передано состояние пахаря в случае возвращения Ореста? В греческом тексте два раза сказано: «несчастный», один раз - об Оресте (a0Aiov Оресту, 48) другой - о браке Электры (уа^ои^ Ьиатихе^, 49). В подлиннике говорится о том, что Орест станет несчастным, увидев несчастный брак сестры, Анненский оставляет только несчастный брак, а реакцию пахаря на несчастье Ореста передает «стонами, вздымающими грудь». Гаспаров меняет оба эпитета, из которых первый (а0Лю^ «несчастный, вызывающий жалость»), он передает словами «и жаль». Если «вздымающие грудь стоны» могут быть проявлением душевной боли различной этиологии, то словом «жаль» конкретизируются эмоции человека, ставящего свои чувства в зависимости от чувств другого. Особенно видны расхождения переводчиков в финале речи пахаря, которая заканчивается признанием в том, что он понимает, как может восприниматься его отказ от законных прав супруга царевны. В переводе Гаспарова он осознает, что в глазах других это может выглядеть «смешным», в переводе Анненского - безумным». Слову (jwqo^, казалось бы, больше соответствует второй вариант, но и у «смеха», в свою очередь, есть основания, так как одно из значений этого слова - «глупый», а над глупостью можно и посмеяться, и здесь Гаспаров поступает так же, как и в случае с «несчастным Орестом», переводя не слова, а образы, те чувства, которые вызывают у персонажа те или иные события. Что касается «безумья», то хотя это больше соответствует стилистическому контексту перевода Анненского, у которого речь пахаря о том, кто не поймет его поступка, заканчивается словами: «пускай других своей не мерит мерой и скромного хоть вчуже да почтит», более однозначна и понятна мысль «супруга» Электры в переводе Гаспарова, где сказано: «А если кто мне скажет, что смешно / Взять и не трогать девушку, тот знай: / Дурною мерой мерит он добро, / И верно, сам подстать подобной мере». Такое отношение не может не вызвать у Электры чувства благодарности, но как она его выражает? «Для смертных найти врача такого, / Каким ты мне явился - это клад» -говорит она пахарю у Анненского. «Это счастье - в горе обрести целителя, подобного тебе» - сказано у Гаспарова. Если «врач» и «целитель» еще могут быть синонимами (пусть и не всякий врач
способен исцелять), то между «кладом» и «счастьем» синонимия только метафорическая. Какое же слово переводчики переводят по-разному? Это одно из наиболее трудных для перевода на русский язык, и одновременно одно из концептуальных для греческой трагедии, проблемам его перевода В. Н. Ярхо специально посвятил одну из своих статей (Ярхо 2000: 306). «Большая мойра для смертных в несчастной судьбе найти такого врача, какого я нашла в тебе» - вот что буквально сказано в подлиннике (^еуаЛп Ьё 0^то1с |ло!ра аи|лфорас какцс, / Lатp6v еире^, ыс еу^ аё Ла^р^^, 70-71).
И хотя мойра не всегда имеет значение «счастливой судьбы», словом «счастье» благодарность Электры акцентируется лучше, особенно в преддверии печального парода хора, то есть, (лирического диалога в терминологии Гаспарова - Гаспаров 1979: 142), где переживания героев предстают в наиболее обнаженном виде. Плутарх в биографии Лисандра (РМ., ЬуБ., XV) напишет о том, что когда победители в Пелопоннесской войне решали участь побежденных, предложение Эрианта разрушить Афины, продав жителей города в рабство, было отвергнуто; удержал же их от такого решения аргумент не рациональный, а эмоциональный: когда один из союзников исполнил начало парода «Электры» Еврипида. Следует подчеркнуть, что победители были растроганы не просто прекрасными, но прежде всего - необычайно грустными стихами, так как парод «Электры» -один из самых печальных в греческой трагедии, а облик героини таков, что Орест принимает её за рабыню. Но передает ли настроение парода метрика перевода? «О, душа не рвется девы, / Из груди моей к веселью, / ожерелья золотого / не хочу я, и ногою / гибкой я меж дев аргосских / в хороводе уж не буду / попирать родимой нивы. // Пляску мне заменят слезы» (И. Анненский). Этот быстрый ритм, конечно, уступает более медленным метрам перевода Гаспарова: «Не ликует сердце мое / Ни о блеске одежд, ни о золоте ожерелий», которые больше соответствует как размеру подлинника, так смыслу событий, настроению ситуации3.
Еще более заметны переводческие расхождения в речи Ореста: «О мой Пилад, для бедного Ореста / Ты - первый и последний друг» (И. Анненский), «Пилад! ты мне единственный из всех / надежный друг и преданный товарищ: / Один лишь ты остался тверд в любви» (М. Гаспаров).
Во втором случае нет «бедного» Ореста не потому, что его нет в подлиннике, а потому что здесь с грустью соседствует
3
Не случайно одна из книг переводчика так и называется: «Метр и смысл» (Гаспаров 2000)
иное чувство, так как Орест осознает силу той дружбы и преданности, которую имеет в лице Пилада, ценит его любовь, следовательно - не так беден. Эти незначительные, казалось бы, различия в акцентах, связаны с тем, как переводчики понимают внутреннее состояние персонажей. Каждому из которых больше, чем в любой из греческих трагедий, приходится играть какую-то роль, и это соотношение между видимостью и сущностью, между мнимым и подлинным - черта, отличающая «Электру» от других трагедий. Пахарь - мнимый муж Электры, Орест - сначала мнимый посол брата Электры, затем мнимый фессалийский гость Эгисфа, спешащий на праздник в Олимпию, Электра - мало того, что не настоящая жена, она еще и не настоящая мать, так как Клитемнестру приглашают в деревенскую местность именно под предлогом мнимых родов дочери, и назвав Ореста «мнимым» родичем, Гаспаров отразил этот мотив на лексическом уровне. Но, играя роль, можно себя и выдать, особенно тогда, когда трудно сдержать эмоции. Поэтому мнимый посол Ореста, понимая, чем ему грозит печальный рассказ сестры, говорит: «Терзают нас и вчуже злые муки. / И если жалость не дана в удел сердцам невежд, / А только мудрым сердцем, / То диво ли, что мы платить должны страданием / за чуткость состраданья?» Это красивые строки, но подлинник и проще, и грустнее, и ближе к нему вновь перевод Гаспарова: «Увы, что слышу? Таковы сердца. / Нам гложет душу и чужая боль / Сочувствие живет не в тех, кто груб / А в тех, кто мудр, и часто мудрецу / Бывает в тягость слишком тонкий ум» (ка! уар оиб’ aZ^M-LOv// yvw^nv evelvai tol^ стофо!^ Atav стоф^, 289-290).
Мнимый вестник, понимая, как тяжело ему будет слушать рассказ Электры о её бедах, предваряет свою реакцию сентенцией (букв. «Ощущение чужих страданий ранит смертных», aLCT0nCTL^ twv 0upaLwv n^M^Twv baKvei рротои^, 286), функция которой - в том, чтобы объяснить проявление своих чувств общими законами. Не случайно Аристотель в качестве одного из средств убеждения рекомендует сентенции не Софокла, не Эсхила, а именно Еврипида (Rhet. II, 21, 1394b)4. И, прежде всего, потому что речь его персонажей считает более обыденной, более, как сказали бы мы сегодня, реалистичной (Rhet. III 2, 1404 b 23-25). Эту же особенность имел в виду Гёте, говоря Эккерману, что Еврипид, «как театральный поэт трактовал все
4 Что, возможно, объясняется тем, что Еврипид изображал людей, такими, каковы они в действительности, в отличие от Софокла, который изображал их такими, какими они должны быть (Poet. 25, 1460 b).
... на наш человеческий лад» (Гёте 1988: 503)5. В этом стремлении передать речь более простую, с минимумом патетики и возвышенности и с максимумом возможной простоты и естественности и заключается одно из главных отличий перевода Гас-парова от перевода Анненского. Если в греческом тексте один эпитет повторен дважды, то Анненский передает его по-разному, например, слова старика: «Многие, будучи по происхождению благородными, бывают дурными» (аЛЛ’ euyevel^ ^ev, ev 5є кірб^Лф тобє / гсоЛЛоі yap ovxe^ euyevel^ elaiv какої, 544-545) переведены им так: «Вельможи, да. Но разве не бывает, / что он и князь, а низкая душа?». Гаспаров здесь сохраняет утвердительную сентенцию: «Да, вид их благороден; но душа / И в благородном может быть дурна». Оба переводчика добавили «душу», отсутствующую в подлиннике, без чего противопоставление внешнего и внутреннего было бы непонятно, но Гаспаров, видимо, не считал, что повторение эпитета обедняет мысль, полагая, что оно её усиливает. Поскольку ему не свойственно добавление эпитетов, отсутствующих в подлиннике, в отличие от Анненского, он стремится по возможности сохранить эпитеты оригинала, что особенно важно, когда речь идет о внутреннем мире. Например, у Анненского Электра говорит Оресту, после того, как он ей открылся (о Клитемнестре): « К царице нам теперь заказан путь: / Иль, горестной внимая вести, стала б / Она послов Ореста угощать?» Исходя из такого перевода, доминантой отношения дочери к матери является страх, хотя сказано лишь о том, что Клитемнестре не следует знать о прибытии Ореста. И здесь отличие гаспаровского перевода заключается не только в том, что он более прост: «Беда, коли узнает наша мать / Несчастная, что сын её - в живых» (el Zwvt’ Dpeax^v ц таЛа^’ аістбоїт’ єті, 415). Электра называет свою преступную мать «несчастной», и сохранение этого эпитета в переводе отражает ту мысль, что отношение дочери к матери реализовано не только в примитивную ненависть, с ним соседствует и какое-то иное чувство. Анненский же, как
5 Это мнение, высказанное Гёте в связи с невысокой оценкой Еврипида Шлегелем, казалось бы, противоречит другому его суждению, где он критикует тех, кто отрицал «возвышенный строй Еврипидовых трагедий», утверждая: для того, чтобы «чувствовать... великого художника, надо и самому что-то собой представлять» (Гёте 1988: 386). Противоречие снимается, если принять во внимание, что в первом случае речь идет о языке, о стиле, в то время как во втором - о чувствах и об образах. Иными словами, возвышенные чувства могут соседствовать с простотой и естественностью языка, что, по мнению Гёте, и является одним из несомненных достоинств трагедии Еврипида.
правило, предпочитает передавать эпитет «несчастный» как-то иначе. Как, например, в словах того же старика, обращенных к Оресту: «У бедного Ореста здесь нет друзей». В подлиннике не третье лицо, а второе: ouSsl^ Suotuxouvtl 001 фйо^, (букв. «Никто тебе несчастному не друг» - 605). Гаспаров облекает это в сентенцию «у несчасливца нет друзей». Это же обращение переводчиков с эпитетом «несчастный» (S'UGT'nvof;, 925) характерно для одной из самых сильных сцен, где Электра обращается к Эгисфу, убитому Орестом. У Аненнеского она говорит лишь о том, что второй муж Клитемнестры «не был так счастлив с ней, как, может быть, мечтал», о том, что «нельзя назвать счастливым» того, кто не понимает, что неверность в первом браке ставит под сомнение верность в другом, и это несколько мягче, чуть менее трагично, чем «несчастный», сохраненный Гаспаровым. Потому что между тем, кто только «не был счастлив», и тем, кто был «несчастен», тождества всё-таки нет.
Особенно ощутим диссонанс переводов лирических частей, например, когда Орест, раздавленный убийством матери, восклицает: «Видала ль ты, как горькая из-под одежды / Достала грудь, чтоб у убийцы дрогнул нож? / Увы, увы! Как мне она, там, / на коленях ползая, терзала сердце?» катеТЬе^, olov а rnAaiv’ e£,w rcercAwv / paAev, e5ei£,e ^aaTOv ev фovаТстlv/ / Lw |j.oi/ rcebw т10еТста y6vi|j.a |j.eAea; Tav K6|j.av 5’ eyw , 1215-1220).
И в данном случае перевод Гаспарова больше соответствует не только метру, но и смыслу: «Видела ль ты, как распахнула она грудь, / и швырнула в смертный прах / тело, носившее меня, / и душа моя обессилела?» Конечно, оба перевода отступают от текста, но все же «ползала, терзая сердце», как в стилистическом, так и в смысловом аспекте звучит иначе, чем «душа моя обессилела», потому что если один перевод обозначает перемену во внутреннем состоянии героя, то другой - лишь его отношение к ситуации. Ситуации страшной, поэтому когда хор отвечает на жалобы Ореста: «ты шагнул в ужас, слезные услышав стоны», то это страшнее, чем (у Анненского) « О, сколько мук / ты вытерпел, увы, / внимая стонам нежных уст / родимой матери». И дело не в том, что «нежных уст» нет в оригинале. А в том, что воссоздаваемая ими ситуация вновь не только расширена, но и смягчена, в то время как гаспаровское «ты шагнул в ужас» и точнее, и страшнее, потому что подлинный ужас для Ореста начинается не после убийства матерью отца, а после убийства им матери. И хотя Еврипида называли трагичнейшим из поэтов (Arist., Poet., 13453 a 22-30), именно трагичности в переводе Аненнского в сравнении с переводом Гаспарова недостает. Если у него и есть «ужас», то в менее значимом кон-
тексте, да и само слово «несчастный» в переводе чаще появляется тогда, когда в оригинале отсутствует.
«Аргос нам явил здесь труп сестры, / твоей несчастной жертвы», так говорит в конце трагедии исполняющий роль deus ex machina Кастор. У Гаспарова это переведено так: «Мы Аргосу предстали, видя смерть / Сестры моей и матери твоей». Таким образом, если в первом случае уточняется, что она только «несчастная жертва», то втором - что она не только сестра Кастора, но и мать Ореста, что вновь и точнее, и страшнее; дальше Кастор предупреждает, что самое страшное для Ореста только начинается, его будут преследовать Эриннии, его ждет суд в Афинах, и если в переводе Аненнского он ждет от Ореста лишь смелости, то в переводе Гаспарова - еще и стойкости.
«Дерзай, ты придешь к священным стенам Паллады - дерзай!» (И. Анненский). «Смелей! Твой путь к святыне Паллады: умей терпеть» (М. Гаспаров). В подлиннике в сильной позиции и в слабой - два разных глагола, один в начале строки (барстєі), другой в конце (avexou), чему, конечно, лучше соответствует перевод Гаспарова, так как Оресту теперь понадобится не столько храбрость, но и терпение.
Однако терпение нужно сейчас не только людям, плач брата и сестры, раздавленных и опустошенных содеянным, заставит Кастора, в свою очередь, произнести знаменательные слова: «Тяжелы и богам слова твоих уст. / И нам, и не нам, в небесах рождена / Тоска о страждущих смертных!» У Анненского об этом, сказано, конечно, красивее: «Прощальная речь, как страшно звучишь / Ты в сердце бессмертном. / Вы ж, о муки людей, обреченных страдать / Вы слезой закипаете в Боге...». Там, где у Анненского многоточие, у Гаспарова - восклицательный знак, и это не случайность, патетику и силу горя он стремится передать еще и синтаксисом, и пунктуацией, а не только лексическими добавлениями, тем более, что никакой «прощальной речи», не говоря уж о закипающей слезе», в подлиннике нет (beivov то5’ eynpuaw / каі бєоїсті кЛиє^ / evi yap ка^оі tol^ т’ oupavibai^ / оіктої Bv^twv n^u^oxewv, 1232-1235), есть только боги, испытывающие жалость к людским страданиям. Гаспаров усилил это «тоской», и это его право, потому что тоска создаёт ощущение безысходности, и в контексте диалога, где Кастор так и не может ответить на вопрос, почему Диоскуры не смогли помешать гибели своей сестры, божественная «тоска» уместнее «слез». Тем более что слезы, в отличие от тоски, могут дать чувствам и облегчение. И именно чувства героев трагедии Еврипида, её психологизм - тот аспект, где различия в переводческих стратегиях проявились наиболее ярко. Уникальность перевода Гаспарова связана с тем, что автору, помимо теории и практики перевода, принадлежит статья о сюжетосложении
греческой трагедии, где изложена композиция всех её структурных элементов (Гаспаров 1979: 141-156), и описание «Электры» содержит одно очень важное замечание: «контраст в этой трагедии состоит не столько в развитии сюжета, сколько в эмоциональной окраске: в узнавании и в начале механемы усилены светлые эмоции, в исходе механемы - мрачные» (Гаспа-рпов 1979: 145). Нельзя не признать, что без «тоски» Кастора этой мрачности было бы меньше.
Эти примеры, как представляется, иллюстрируют поставленную переводчиком задачу: в «противоположность Анненскому подчеркнуть именно это: логичность, а не эмоциональность, связность, а не отрывистость, четкость, а не изломанность, сжатость, а не многословие» (Гаспаров, 1994: 162). Казалось бы, здесь содержится противоречие - автор стремился избежать эмоциональности, но в его переводе эмоции героев обозначены четче и рельефнее, чем в переводе Аннненского. На самом деле, противоречия нет, эмоциональность перевода и внутренний мир персонажей - вещи не равнозначные. «Закипающие слезы» - это эмоциональность переводчика, в то время как «ужас», в который шагнул Орест, это эмоция персонажа. Нет необходимости доказывать, что применительно к литературному, а не научному тексту, логичность и четкость означают прежде всего стремление выделить главное в передаче художественного смысла -не отдельной строки, не слова, не пассажа, а всех частей текста в их соразмерности друг другу, во всех особенностях его сюжето-сложения. Поэтому, если «Электра» Еврипида когда-нибудь будет поставлена на русской сцене, нет сомнений в том, что актерская труппа предпочтет гаспаровскую версию этой трагедии. Не только как более современную, но и как более сценичную.
Литература
Багно 2010 - Багно В. Е. Ремесло - переводовед // Художественный перевод и сравнительное изучение культур (памяти Ю. Д. Левина) СПб. С. 5- 9.
Гаспаров 1979 - Гаспаров М. Л. Сюжетосложение греческой трагедии // Новое в современной классической филологии. М. С. 126-166. Гаспаров 1988 - Гаспаров М. Л. Брюсов и буквализм // Поэтика перевода. М. С. 29- 68.
Гаспаров 1994 - Гаспаров М. Л. Предисловие переводчика. Мастерская художественного перевода // Литературная учеба. № 2. С. 161-165. Гаспаров 2001 - Гаспаров М. Л. Подстрочник и мера точности // О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики. М. С.361-372
Гаспаров 2000 - Гаспаров М. Л. Метр и смысл. М.
Гитин 2007 - Гитин В. «Театр Еврипида» Иннокентия Фёдоровича Анненского // Иннокентий Анненский. Театр Еврипида. СПб.
С. 350- 393.
Еврипид. Электра. Пер. М. Л. Гаспарова // Литературная учеба, 1994. № 2. С. 166-190.
Ярхо 2000 - Ярхо В. Н. Рок. Грех. Совесть (К переводческой трактовке древнегреческой трагедии) // Древнегреческая литература. Трагедия. М. С. 306-330.
Ярхо 1999 - Ярхо В. Н. Драматургия Еврипида и конец античной героической трагедии // Еврипид. Трагедии. Пер. И. Анненского. Т. I. М. С. 568-590.
Summary
T. F. Teperik. Euripidus’ Elektra in M. L. Gasparov’s translation.
In the given article, for the first time in the Russian classical studies, the Euripidus’s Elektra translation, published by M. L. Gasparov in the “Literaturnaya Ucheba” magazine in 1994, is being analyzed. From the translator’s foreword it follows that this present translation is not an alternative to the translation made by I.Annensky, but its correction, meant to augment translation’s precision by downplaying its emotionality. Analysis of translation’s poetics, offered in the paper, leads to the conclusion that the measure of the aforementioned precision is not just better equivalency, equilinearity or equimetering, but in a better stressing of those accents of a translation, which are closely connected with personages’ personalities, their emotions - which means, with psychologism of Euripidus’ tragedy.
