CC BY
215
Литературоведение
М.А. Петрова
Элегический модус в жанровой системе С. А. Есенина
Рассматривается специфика реализации «элегического модуса» в произведениях С.А. Есенина, основанная на приемах полемического диалога, градации и параллелизма, особенностях хронотопа. Выявляются истоки есенинского интереса к жанру элегии, связанные с актуализацией проблематики «умирания-воскресения» в его творчестве в аспекте «радуничной» философии жизни и смерти.
Ключевые слова: творчество С.А. Есенина, элегия, элегический модус, элегическая тональность, литературная традиция, жанровые модификации в творчестве С.А. Есенина, «радуничная» философия жизни и смерти.
Элегия является одним из наиболее важных и распространенных жанров русской поэзии. Как отмечал Иосиф Эйгес в одной из статей «Литературной энциклопедии», изданной еще при жизни С.А. Есенина, «элегия - стихотворение с характером задумчивой грусти. В этом смысле можно сказать, что большая часть русской поэзии настроена на элегический лад» [13].
Элегический жанр, имеющий длительную историю бытования, претерпел в ходе своего развития существенные деформации. По мнению ученых, элегия берет начало от плача по умершим, от застольных поминальных песен. «Изображение похорон совершенно приличествует элегии, - писал Н. Остолопов в 1812 г. - Древние очень часто представляли
собственную свою кончину и даже учреждали иногда обряд погребения, а иногда оканчивали свои элегии надгробной себе надписью» [10, с. 368].
При рассмотрении генезиса и трансформации жанра элегии в есенинском творчестве необходимо вспомнить об этом первоначальном понимании элегии как причитания, поскольку для эстетической системы Есенина крайне важна тема естественной взаимосвязи жизни и смерти, бесконечной повторяемости природного круговорота, в котором жизнь сменяется смертью, умирание - воскрешением.
В первой изданной книге поэта «Радуница» (1916) уже в самом заглавии появляется слово, обозначающее весенний день поминовения, отмечаемый после Пасхи на Фоминой неделе. Для этой книги актуальна тематика смерти / воскрешения природы. Как отметила О.Е. Воронова, «не только радуничная символика, но и радуничная философия жизни надолго определила художественное мировоззрение и образную систему Есенина» [4, с. 29]. Экстраполируя выводы исследований, посвященных радуничной символике, на близкий к ней элегический дискурс, можно констатировать, что элегичность в творчестве Есенина обусловлена не только литературной, но и фольклорно-мифологической традицией, в том числе обрядами Рязанской губернии, где родился и учился будущий поэт.
Специальные исследования, характеризующие трансформации элегического жанра в творчестве Есенина, отсутствуют. В составленной Л.Г. Фризманом объемной антологии «Русская элегия XVIII - начала XX века» Есенин не представлен, хотя публикуются элегии его современников. Среди немногих работ, затрагивающих отдельные аспекты эволюции элегии у Есенина, следует назвать статьи И.И. Вовк [3, с. 125] и Е.М. Дергуновой [6, с. 214-218].
Обращение к элегическому модусу поздней лирики Есенина в данной статье неслучайно. Напомним, что под «модусом» художественности (Н. Фрай) в современном литературоведении понимается тип эстетической модальности, «зерно» эстетической целостности, эстетическая константа / доминанта художественного текста [2, с. 52-57]. Интонация задумчивой грусти, сопряженная с размышлениями о быстротекущей жизни и уходящей молодости, составляющая доминантный признак элегического модуса художественности, актуальна для есенинской поэтики разных периодов, однако в наибольшей степени насыщено элегической тематикой и тональностью творчество Есенина зрелого и позднего периода.
Одним из наиболее ярких образцов элегии является стихотворение «Не жалею, не зову, не плачу...» (1921). Высоко оценил это произведение
Филологические
науки
Литературоведение
современник поэта - Ю.Н. Либединский, обративший внимание на его элегическое звучание. «Неужели, - писал он, - этот простодушно-веселый молодой человек мог написать стихотворение “Не жалею, не зову, не плачу...”, прочитанное мною еще в начале 1922 года в журнале “Красная новь”? Пушкинская сила слышалась как в ритме этого стихотворения, так и в элегическом звучании его. “Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне...” - так мог сказать только Есенин. Он уже и до этого писал прекрасно, но в этом стихотворении поистине превзошел самого себя!» [7, с. 138].
Воспоминания современников позволяют точно установить один из важнейших литературных источников этого произведения. Жена поэта С.А. Толстая-Есенина в комментариях к этому произведению отмечала: «Есенин рассказывал <...>, что это стихотворение было написано под влиянием одного из лирических отступлений в “Мертвых душах” Гоголя. Иногда полушутя добавлял: “Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь”. Несомненно, что место в “Мертвых душах”, о котором говорил Есенин, - это начало шестой главы, которое заканчивается словами: “. что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!”» [11, с. 260].
Как и у Н.В. Гоголя, у Есенина центральным мотивом является элегическая грусть по утраченной молодости. Однако есенинская трактовка этой темы глубоко своеобразна. Как убедительно показала А.А. Боровская, рассматриваемая есенинская элегия «представляет собой развернутую амплификацию первой строки. Тройное отрицание, прием градационного повтора формирует значение, обратное утверждаемому, а тема зова, плача, сожаления последовательно раскрывается в тексте» [1, с. 62]. Прием «ложного хода» (на самом деле поэт в полном соответствии с традицией причитания-плача и «жалеет», и «зовет», и «плачет») усиливает драматизм звучания основной темы, выявляя характерный для Есенина природно-психологический параллелизм - взаимоотражение жизни природы и человеческой души. Тем самым осуществляется переход от индивидуального к общему. Причем здесь вновь обращает на себя внимание синтез антропологического и природного начал, поскольку «тленны» и природные (растительные) объекты («Тихо льется с кленов листьев медь.»), и люди («Все мы, все мы в этом мире тленны.»). Тленность, т.е. быстротечность земного бытия, сближает их. Смертность -это всеобщая черта земной жизни, жизнь и смерть неотделимы друг от друга, именно поэтому в финальных строках элегии возникает мотив
благословения: наряду с природной и антропологической составляющими появляется и третья составляющая бытия - божественная гармония мироустроительного закона. Пушкинская элегическая нота мудрого приятия высших законов бытия («И пусть у гробового входа / Младая будет жизнь играть.») отзывается мотивом благословения всего сущего в заключительном аккорде есенинского стихотворения: Будь же ты вовек благословенно, / Что пришло процвесть и умереть.
Элегической тональностью пронизано и стихотворение «Отговорила роща золотая.» (1924). Осень в жизни природы вызывает у лирического героя ассоциации, характерные для всех есенинских элегий: о быстротечности земной жизни человека, об общих законах, по которым протекает жизнь природы и человека. Вновь, как и в стихотворении «Не жалею, не зову, не плачу .», звучит мотив сожаления об ушедшем и ушедших, приобретая характер философского обобщения: Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник - / Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
Автор как бы вступает в диалог с самим собой - нынешним и прежним («Не жалею, не зову, не плачу.» - «Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник.»). В каком-то смысле эти два стихотворения можно рассматривать как элегический диптих - настолько тесно они связаны общностью образных миров, мотивов, сходством интонационного рисунка. Внутренняя полемичность, реализуемая с помощью приема «ложного хода» и его последующего развернутого «опровержения», придает стихотворению «Отговорила роща золотая.» характер того «полемического диалога», о котором как о характерной черте есенинской поэтики пишет в своей монографии Н.И. Шубникова-Гусева [12].
Когда-то писатель и критик Сергей Горный в своем отклике на гибель Есенина, полностью приведя текст стихотворения «Гори, звезда моя, не падай.», отметил его элегические черты: «Здесь не простая “изобразительность”, даже не просто вдохновение. Эти строчки, - решительно просящиеся в хрестоматию - за гранью “простого” творчества. В них ясновидение. В них сила, которая даром не дается. Она обрекает того, кем овладела. С отчаяньем, словно ударяясь (даже слышно!), падают эти строки - листья-слова на песок. “За всех, кого любил и бросил”. Золотая осень. Прощается. “В березах убавляя сок”.
Только четыре строчки. В них - безысходность. В них безнадежность. Так жить невтерпеж» [5, с. 49].
На связь этого и других поздних стихотворений с темой смерти обращал внимание и сам поэт. «Настроение этого и другого стихотворения (“Листья падают, листья падают”) мне показалось странным, - вспоминал
В.Ф. Наседкин о беседе с поэтом. - Я спросил:
Филологические
науки
Литературоведение
- С чего ты запел о смерти?
Есенин ответил, что поэту необходимо чаще думать о смерти и что, только памятуя о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь» [9, с. 307].
Как уже неоднократно отмечалось нами, жизнь и смерть были для Есенина взаимосвязаны, о чем свидетельствует и его раннее творчество, включая первый изданный поэтический сборник «Радуница». Поэтому нет оснований напрямую связывать актуальность темы смерти для произведений 1925 г. с предчувствием гибели или тем более с планированием самоубийства.
Судя по авторской дате, 17 августа 1925 г. была создана Есениным еще одна элегия - «Жизнь - обман с чарующей тоскою.». Как вспоминала
С. А. Толстая-Есенина, во время работы над этим произведением, «Есенин очень плохо себя чувствовал. Опять появилось предположение, что у него туберкулез. Он кашлял, худел, был грустен и задумчив. Настроениями и разговорами этих дней навеяны оба <“Жизнь - обман с чарующей тоскою.” и “Видно, так заведено навеки.. .”> эти стихотворения» [11, с. 261]. Несмотря на грустные элегические ноты, которые ярко проявились в рассматриваемом тексте, его финал содержит в себе оптимистическую перспективу:
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
Еще одно проникнутое элегической тональностью стихотворение -«Синий туман. Снеговое раздолье.» (24 сентября 1925 г.). И вновь звучит сквозной для есенинских элегий мотив сожаления о быстротекущей жизни и благодарности ее высшим дарам. Но если в «Не жалею, не зову, не плачу.» «отрицающая» градация (на самом деле поэт и «жалеет», и «зовет», и «плачет») содержала три элемента, то теперь два: «Я не жалею, и я не печален». Но есть и более существенное отличие. Теперь основное внимание уделяется не тому, что минуло, прошло, а тому, что происходит в настоящий момент и относится к будущему. Однако это своего рода повтор того, что уже было, «закольцовывание» ранее пережитого: Мне все равно эта жизнь полюбилась, / Так полюбилась, как будто вначале. Происходит своего рода второе рождение, воз-рождение на новом временном отрезке. Поэтому трагизм снимается, в стихотворении нет пессимистического настроя. Лирический герой заявляет:
Взглянет ли женщина с тихой улыбкой -Я уж взволнован. Какие плечи!
Тройка ль проскачет дорогой зыбкой -Я уже в ней и скачу далече.
На смену юношескому «буйству глаз и половодью чувств» приходит мудрое приятие законов жизни, способность радоваться простым мгновениям бытия.
Элегическое стихотворение «Цветы мне говорят - прощай.» (27 октября 1925 г.) современник Есенина В. А. Мануйлов сопоставлял с известным поэтическим текстом Я. Полонского и отмечал: «Есенин ценил Тютчева, Фета, Полонского. “Песня цыганки” Полонского была одной из самых любимых песен Есенина. Строфа: Вспоминай, коли другая, / Друга милого любя, / Будет песни петь, играя / На коленях у тебя! - по своему настроению была близка Есенину и получила отклик в его стихотворении 1925 года “Цветы мне говорят прощай. ”» [8, с. 182]. Повторяемость жизненного и природного циклов и в этом стихотворениии становится предметом глубокого поэтического осмысления. Жизнь человека - это очередное повторение того, что уже было прежде и что непременно случится вновь:
Я говорю на каждый миг,
Что все на свете повторимо.
Не все ль равно - придет другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой Пришедший лучше песню сложит.
И вновь перед нами столь характерный для есенинских элегий риторический прием «ложного хода». Казалось бы, в стихотворении вот-вот возобладает настроение разочарования и скепсиса. Но в финальном четверостишии лирический герой характеризуется уже по-иному:
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне Как о цветке неповторимом.
Таким образом прозвучавший тезис опровергается: все повторимо, но при этом в жизни человека в отличие от природного бытия повторяемость окрашивается чертами неповторимой индивидуальности. Природные «цветы», которые прощаются с лирическим героем, - это цветочная масса, а сам лирический герой - это объект уникальный, «цветок неповторимый». Так элегия Есенина снова выявляет свое философское зерно: диалектика «повторяемости» и в то же время «неповторимости» каждого мгновения бытия приобретает значение извечного жизненного закона.
Ключевой пушкинский «код» («печаль моя светла») у Есенина получает дополнительное «ментальное» обоснование. «Нежность грустная русской души», присущая его поэзии, предстает как неотъемлемое свойство национального мироощущения.
Филологические
науки
Литературоведение
Таким образом, актуальность для Есенина элегии как жанра обусловлена не только его вниманием к традициям русской литературы, но и особенностями мировоззрения - «радуничной» философией жизни и смерти. Во многих произведениях появляются размышления о скоротечности земного существования, звучит печаль о прошедшей молодости, но, благодаря тому, что жизнь человека включена в вечный круговорот, трагизм бытия-небытия во многом преодолевается, возникает надежда на воскрешение-возрождение. Этим обстоятельством вызвана содержательная модификация традиционной «унылой», «кладбищенской» элегии в есенинском творчестве, в чем проявляется его новаторство. Для элегического наследия поэта, как и для его творчества в целом, характерна ситуация полемического диалога лирического героя с самим собой, органично включаемого в структуру монологической речи.
В последние годы жизни Есенина элегия все чаще появляется в его творчестве, что обусловлено ориентацией поэта в это время на традиции отечественной литературы XIX в., прежде всего на пушкинское наследие.
Библиографический список
1. Боровская А. А. Жанровые трансформации в русской поэзии первой трети XX века: Дис. ... д-ра филол. наук. Астрахань, 2009.
2. Введение в литературоведение / Под ред. Л.В. Чернец. М., 2006.
3. Вовк И.И. Традиции пушкинской реалистической элегии и позднее элегическое творчество С.А. Есенина // Миропонимание и творчество романтиков. Межвузовский тематический сб. научных тр. / Под ред. Н.А. Гуляева. Калинин, 1986. С. 125-137.
4. Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань, 2002.
5. Горный С. Есенин // Русское зарубежье о Есенине / Вст. ст., сост. и ком-мент. Н.И. Шубниковой-Гусевой. Т. 2. М., 1993. С. 48-51.
6. Дергунова Е.М. Жанр элегии в творчестве Есенина // Есенинская энциклопедия. Концепции. Проблемы. Перспективы: Материалы Международной науч. конференции. М.-Рязань-Константиново, 2007. С. 214-218.
7. Либединский Ю.Н. Мои встречи с Есениным // С.А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. Вступ ст., сост. и коммент. А. А. Козловского. М., 1986. Т. 2. С. 138-155.
8. Мануйлов В.А. О Сергее Есенине // С.А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. Вступ ст., сост. и коммент. А.А. Козловского. М., 1986. Т. 2. С. 165-190.
9. Наседкин В.Ф. Последний год Есенина // С.А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. Вступ ст., сост. и коммент. А.А. Козловского. М.. 1986. Т. 2. С. 303-312.
10. Остолопов Н. Словарь древней и новой поэзии. СПб., 1821. Ч. I.
11. Толстая-Есенина С. А. Отдельные записи. // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. Вступ ст., сост. и коммент. А.А. Козловского. М., 1986. Т. 2. С. 258-263.
12. Шубникова-Гусева Н.И. Поэмы Есенина: от «Пророка» до «Черного человека». М., 2001.
13. Эйгес И.Р. Элегия // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. М.-Л.. 1925. Т. 2. Стб. 1111-1112.
31
Филологические
науки
