CC BY
86
ИЗВЕСТИЯ
ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ № 27 2012
IZVESTIA
PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO HUMANITIES
№ 27 2012
УДК 81
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ОСОБЕННОСТЕЙ ПОНИМАНИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, СОДЕРЖАЩИХ ИНТЕКСТЫ ЕВАНГЕЛЬСКИХ ПРИТЧ
© и. Ю. РЫКУНОВА Волгоградский государственный социально-педагогический университет,
кафедра языкознания e-mail: [email protected]
Рыкунова И. Ю. - Экспериментальное исследование особенностей понимания и интерпретации художественных произведений, содержащих интексты евангельских притч // Известия ПГПУ им. Белинского. 2012. № 27. С. 385-391. - В статье описываются результаты текстологического опроса информантов, проведенного на материале художественных контекстов, содержащих интексты евангельских притч. Данными эксперимента подтверждается: ключевые слова кодируют смысл произведения и оказывают влияние на способность адекватного понимания и интерпретации смысла подобных художественных произведений, что подразумевает наличие интертекстуальной компетенции реципиента, то есть, знание текста-источника (евангельских притч).
Ключевые слова: интертекстуальная компетенция, текстологический опрос, интерпретация смысла, ключевые символы/образы, прецедентный текс, новозаветные интексты.
Rykunova I. Y. - Experimental research of the peculiarities of understanding and interpreting literary works containing the intexts of evangelical parables // Izv. Penz. gos. pedagog. univ. im.i V.G. Belinskogo. 2012. № 27. P. 385-391. - The article describes the results of a textological questionnaire based on literary extracts containing the intexts of gospel parables. The outcome of the experiment proves the following: key words encode the implication of the text and influence the reader’s ability to adequately understand and interpret such literary works, which implies the recipient’s intertextual competence, namely the familiarity with the original texts (the parables).
Keywords: intertextual competence, textological questionnaire, interpretation of implications, key symbols/ images, precedent text, gospel intexts.
Литература конца XIX, ХХ - начала XXI веков имеет много специфических качеств, среди которых видное место занимает ее стремление развиваться, отталкиваясь не непосредственно от жизни, а от предшествующих культурных слоев. Многие писатели обращаются в своем творчестве к уже известным произведениям, которые, в свою очередь, имеют статус прецедентных текстов, заставляя читателя задуматься, возвращая его к тексту-источнику, требуя от него интеллектуальной сопоставительной работы текста-источника с предлагаемым текстом.
Таким образом, подключая собственные фоновые знания, читатель должен узнать тот прецедентный текст, который входит в интертекст. Понятие «прецедентный текст» в отечественный научный обиход введено Ю. Н. Карауловым и означает «тексты (1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверх-личностный характер, т.е. хорошо известные широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие, (3)
обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной личности» [7: 216]. Основными характеристиками прецедентного текста Ю. н. караулов считает их ценностную значимость, известность, частое использование и рассматривает прецедентные тексты в рамках национальной культуры. В процессе общения прецедентные тексты используются не в полном объёме, а в виде отдельных его фрагментов: наиболее броских и ёмких содержащихся в нём высказываний, заглавий и подзаголовков.
В нашей работе мы обратились к текстам евангельских притч, которые являются прецедентными для любого христианского социума. книга книг на протяжении многих веков является самым читаемым и переводимым текстом, оказывая огромное влияние на духовно-культурное развитие и ментальное становление личности. Использование библейских образов и символов в художественных текстах наполнено двумя различными содержаниями: с одной стороны, автор дает отсылку к прецедентной библейской ситуации, полагаясь на достаточную эрудицию читателя
и его способность воскресить эту ситуацию в своем сознании. С другой стороны, помещение библейских интекстов в новый эмотивный контекст заставляет читателя посмотреть на ситуацию по иному, увидеть в ней скрытые смыслы. Выполняя различные функции в художественном тексте, библейские интексты являются элементами, манифестирующими эстетическую информацию произведения и актуализирующими художественный смысл. Сознание современного человека может принимать Библию в готовом виде или же переосмысливать ее, придавая библейским репрезентациям новые коннотации. к сожалению, в настоящее время цитаты из Библии, по мнению и.
В. Арнольд, «при нашем невежестве к вопросам религии» [3:74], чаще всего не вызывают никаких ассоциаций, стимулирующих интеллектуальную деятельность читателя.
Целью данной статьи является выявление факта возникновения ассоциации предложенных художественных фрагментов с контекстами евангельских притч, а также выявление влияния знания текста-источника (евангельских притч) на понимание и интерпретацию предложенных интертекстов. В качестве гипотезы выдвинуто предположение о том, что знание прецедентных имен и событий, относящихся к библейскому контексту, входит в когнитивную базу всех представителей русского лингвокультурного сообщества. Полный же объем понимания и интерпретации подвластны только представителям, посвященным в религиозный дискурс, в то время как люди, не знакомые с первоисточником евангельских образов, испытывают затруднения в процессе интерпретации и понимания художественных фрагментов, содержащих притчевые интексты. В связи с поставленной целью был проведен текстологический опрос, состоящий из двух частей. В опросе принимали участие 40 человек. В качестве информантов были отобраны прихожане и служащие храмов, преподаватели воскресных и образовательных школ, вузов, аспиранты, а также воспитатели детских садов. Данный выбор был обусловлен тем, что на наш взгляд, именно эти представители русского лингвокультурного сообщества, как посвященные, так и не посвященные в религиозный дискурс, могут адекватно воспринять и интерпретировать предложенные художественные контексты. Так, например, преподаватели-филологи, не посвященные в религиозный дискурс, могли встретиться с предложенными притчевыми образами в художественной литературе, воспитатели детских садов также могли столкнуться с достаточно известными притчевыми сюжетами в процессе своей педагогической деятельности, прихожане и служащие храмов в силу своей религиозной деятельности сталкивались с текстами Священного Писания. В начале опроса информанты должны были указать свой возраст, гендерную принадлежность, а также свое отношение к религии, а точнее, ответить на вопрос: считаете ли вы себя человеком верующим или нет. Сразу сделаем оговорку о том, что ни один из информантов не дал отрицательного ответа на последний вопрос.
В первой части информантам предлагалось прочесть следующие произведения: Ф. Сологуб «Мудрые девы», стихотворение д. С. Мережковского «Притча о богатом» и фрагмент из стихотворения А. С. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» (1815). Названия двух первых произведений намеренно опускались, так как, являясь сильной позицией текста, они заключали в себе ключевые слова, увидев которые, информанты сразу могли догадаться о евангельском контексте. После прочтения упомянутых произведений информантам было предложено выделить те ключевые слова, которые, по их мнению, помогают провести ассоциацию между художественным отрывком и текстом-источником (евангельская притча), а также, в случае возникновения ассоциации, указать на источник знакомства с евангельским контекстом.
В результате обработки анкет информанты были классифицированы нами на три группы:
1) специалисты - информанты, имеющие профессиональный уровень знаний в области религиозного дискурса (иереи, педагоги, преподающие в воскресных школах, люди с высшим филологическим и богословским образованием);
2) специалисты более низкой квалификации («полуспециалисты») в области религиоведения (преподаватели образовательных школ, вузов (к.ф.н.), студенты, аспиранты);
3) неспециалисты в религиозном дискурсе -люди, считающие себя верующими, но совершенно не знакомые с Евангелием, с учением Христа, изложенным в евангельских притчах; иногда что-то слышащие на проповедях или знакомые с подобными контекстами из художественной литературы, разговора с другими людьми (аспиранты, студенты).
На наш взгляд, эксплицитные маркеры, присутствующие в предложенных фрагментах, четко указывают на интертекстуальную связь, но не называют конкретного источника заимствования. Таким образом, роль читателя, принимающего участие в опросе, заключалась в умении соотнести эксплицитно маркированное заимствование с верным источником и правильно интерпретировать эту связь.
Читатель, обладающий интертекстуальной компетенцией, легко мог сопоставить интертекст с текстом-источником (евангельской притчей), а также без особых затруднений выделить ключевые, опорные слова, которые в своей последовательности образуют семантические линии в тексте, протягивающиеся в сознании реципиента и, благодаря которым, читатель легко может уловить смысл текста. Выделенные ключевые слова обозначают значимые, существенные евангельские образы.
как показали данные первой части текстологического опроса, 70 % информантов безошибочно распознали контекст евангельской притчи о десяти девах [Мф. 25:1-13] в предлагаемом рассказе Ф. Сологуба «Мудрые девы». В большинстве ответов были выделены общие ключевые слова: Девы, Жених, мудрые, неразумные, ждали Жениха, десять, горящие светильники, масло, брачный чертог, которые, на наш взгляд,
явились символами, позволяющими распознать прецедентный текст евангельской притчи и сыграли важную роль в формировании смысла предлагаемого рассказа. Можно говорить о том, что прецедентный текст притчи лежит в основе толкования рассказа Ф. Сологуба и определяет его смысловую доминанту.
Многократное повторение ключевых слов, распределенных по всей ткани текста, дало возможность информантам сопоставить предлагаемый художественный контекст с текстом-источником, коим является Библия, по указанию большинства испытуемых.
У 12,5 % информантов после прочтения предлагаемого произведения, как показал эксперимент, возникла некая ассоциация именно с библейским контекстом, но определить конкретный текст-источник они затруднялись. ключевые слова, выделенные информантами данной группы, частично совпадали, или совсем не совпадали с ключевыми словами, которые были выделены информантами, легко определившими текст-источник, что подтверждает разнотипность в понимании смысла предложенного текста, а также объясняется незнанием текста-первоисточника. Например, группами полуспециалистов и неспециалистов были выделены следующие ключевые слова: золотой венец, великие светила, возвестить миру мудрость, тайна, светоч, благостные очи, вечер, далекие вечные звезды, краткое пребывание; начнется веселье, сам придет к тебе, когда настанет время, вера, «кто поверит в Царя Небесного», верил ему просто и сразу, не требуя доказательств и чудес.
Небольшое количество информантов (5 %) про-ассоциировали предложенный текст с библейским сюжетом «Тайная вечеря», а 12,5 % ответили, что предлагаемый художественный контекст не ассоциируется с библейским контекстом, что говорит об их интертекстуальной некомпетентности в текстах религиозного дискурса.
Вторым, предложенным для анализа произведением, было стихотворение Д. С. Мережковского «Притча о богатом». 60 % информантов проассоции-ровали данное стихотворение с евангельской притчей о безрассудном богаче [Лк. 12:13-21]. Несмотря на то, что данное стихотворение является поэтическим пересказом евангельской притчи, 40 % информантов не смогли увидеть ее контекст в предлагаемом стихотворении, что позволяет также сделать вывод о том, что идея произведения, вследствие незнания текста-источника, может быть интерпретирована поверхностно. Данный вывод мы делаем также на основании выделенных ключевых слов. информантами, знакомыми с текстом-источником, были выделены следующие ключевые слова: урожай хлебов, богач, житницы сломаю, безумец, в эту ночь отнимут жизнь твою, труд напрасный, Господь. Именно данный ряд ключевых слов указывает на основную мысль притчи. Помимо названных слов, были выделены и другие, на наш взгляд, являющиеся косвенными: гони заботы прочь, некуда собрать, в эту ночь, душа, простись навек с тревогой. Можно сделать вывод, что не каждый читатель данного стихотворения видит стоящий за ним контекст еван-
гельской притчи, таким образом, не может расшифровать идею произведения и его подтекст. Подтекст, по мнению И. В. Арнольд, - это явление, которое создает дополнительную глубину содержания и способствует более полному раскрытию тем произведения, а также вызывает эмоциональное и оценивающее отношение читателя к тому, о чем рассказывается [2:85]. Глубина поэтического текста, отмечает И. Р. Гальперин, «не прозрачна», а текст «поэтического произведения не всегда доступен непосредственному наблюдению» [6:39], что и подтверждает наш эксперимент.
Третий художественный контекст, предложенный информантам, представлял собой отрывок из стихотворения А. С. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» (1815). Данный отрывок у 75 % опрошенных вызвал в сознании контекст евангельской притчи о блудном сыне [Лк. 15:11-32]. Прецедентное имя «блудный сын» имеет универсальную для цивилизованного человечества ассоциацию, вызывающую в памяти людей сюжет соответствующей евангельской притчи. Сюжет ассоциируется с человеком, который по благословению отца бежит из родной обители, наслаждаясь жизнью, расточает все свое богатство, а после страдает и жалеет о содеянном. Смущенный воспоминаниями, полный раскаяния, совершенно обессиленный он возвращается в родную обитель с покаянием.
Таким образом, были выделены следующие ключевые слова: отрок библии, безумный расточитель, предел благословенный, раскаяние, родимая обитель, блуждал, главой поник и зарыдал. Известность данной притчи вызвала ожидаемую реакцию информантов на художественное произведение, в чем и проявляется прагматический аспект евангельских притч. очевидно, что всякий текст обладает существенным прагматико-ассоциативным потенциалом. Именно прагматика обусловливает возникновение эмоционального, оценочного и других отношений читателя к описываемому фрагменту. То, что данный отрывок вызвал эмоциональную реакцию у информантов, не вызывает никакого сомнения. Правда, 25 % опрошенных дали отрицательные ответы на вопрос об ассоциации предлагаемого стихотворения с библейским контекстом.
Подводя итог по первой части нашего текстологического опроса, можно сделать вывод, что читатель, обладающий интертекстуальной компетенцией, легко мог сопоставить интертекст с текстом-источником, то есть, уловить контекст евангельских притч и распознать актуализированность прецедентных библейских символов в заимствующих текстах. Но не все из опрашиваемых четко понимали смыслы предлагаемых отрывков (выяснилось при определении ключевых слов), что свидетельствует о поверхностном понимании художественных произведений, а также о том, что читатель либо не знаком с текстом-источником (притчей) вообще, либо знаком с ее контекстом на поверхностном уровне, не понимая значения ключевых слов.
Вторая часть нашего текстологического опроса была направлена на выявление понимания читателем смыслов предлагаемых художественных отрывков и
имела целью выяснить: влияют ли выделенные нами единицы в предложенных фрагментах на их понимание и интерпретацию. С этой целью информантам было дано шесть поэтических и два нарративных фрагмента из художественной литературы, в которых, выделенные нами ключевые слова, помогают, на наш взгляд, соотнести контексты предложенных произведений с контекстами евангельских притч. После прочтения каждого отрывка информантам предлагалось ответить на следующие вопросы:
а) К контексту какой евангельской притчи вас отсылают выделенные слова в представленных ниже фрагментах? б) Влияет ли выделенная единица на понимание предложенного вам контекста? О чем, на ваш взгляд, повествует предложенный фрагмент?
Специалисты, ввиду своих профессиональных навыков, легко ассоциировали выделенные ключевые единицы в предложенных им фрагментах художественных произведений с контекстами евангельских притч. они безошибочно провели параллель между текстами, а также без каких-либо затруднений определили глубинный смысл предложенных художественных отрывков, считая, что выделенные евангельские единицы, безусловно, влияют на понимание и интерпретацию того или иного художественного произведения.
Полуспециалисты воспринимали предложенные им фрагменты художественных произведений на повседневном уровне, не всегда ассоциируя их с контекстами евангельских притч. В некоторых случаях проводили ассоциацию с совершенно другим библейским фрагментом. они также подтвердили, что выделенные единицы (ключевые слова) оказывают влияние на понимание художественного контекста, но не всегда верно могли интерпретировать предложенные художественные произведения.
Неспециалисты, как правило, вообще не ассоциировали предложенные художественные отрывки с контекстами евангельских притч (об этом свидетельствует большое количество отказов от ответов), воспринимая художественные контексты исключительно на поверхностном уровне. кроме того, представители данной группы отметили, что выделенные евангельские единицы никак не влияют на их понимание и интерпретацию художественных фрагментов. На наш взгляд, этого быть не может, так как авторы художественных произведений явно проводят параллели между своими произведениями и евангельским контекстом, стараясь расширить читательский кругозор, изменить его картину мира, что, по мнению И. А. Со-лодиловой, является «причиной увеличения смысловой нагруженности художественного текста» [16].
Предложенные нами ключевые (ассоциативные, на наш взгляд) слова являются сигналом для оживления фоновых знаний, их символом. Если этих знаний нет, слово не является ассоциатом, оно ни о чем не сообщает и потому никаких реакций у реципиентов не вызывает.
Прежде всего, путем подсчета количества информантов, идентифицировавших предложенные в эксперименте выделенные ключевые слова, относящиеся к
контекстам притч Нового Завета, были сделаны выводы относительно степени известности и узнаваемости отобранных евангельских притч. Степень узнаваемости (ассоциирования) выбранных нами евангельских притч можно представить с помощью рисунка 1: на вертикальной оси отображен процент испытуемых (ии.), которые идентифицируют выделенные ключевые слова с контекстами притч, а на горизонтальной оси расположены евангельские притчи по степени их узнаваемости в художественном контексте.
Полученные данные позволяют установить тот факт, что связь предложенных художественных фрагментов с первоисточником наблюдается не у всех информантов. Высоким уровнем известности (узнаваемости) из предложенных в опросе притч, зашифрованных в художественных контекстах, обладают такие притчи, как притча о мытаре и фарисее [Лк. 18:9-14], притча о десяти девах [Мф. 25:1-13] и притча о сеятеле [Мф. 13:1-23; Мк. 4:1-20; Лк. 8:4-15]. Информанты легко идентифицировали их в предложенных контекстах и смогли интерпретировать. Наименее известной оказалась притча о талантах [Лк. 19:11-28; Мф. 25:1430]. Она знакома 45 % опрошенных. Степень известности остальных притч, как видно из представленной диаграммы, колеблется от 82,5 % до 50 %.
% 90 -
ии
80 -70 -60 -50 -40 -30 -20 -10 -
1 2 3 4 5 6 7 8
Притчи
Рисунок 1. Соотношение ассоциативного восприятия евангельских притч у информантов (1 - о мытаре и фарисее; 2 - о десяти девах; 3 - о сеятеле; 4 - о милосердном самарянине; 5 - о зерне горчичном; 6 - о богатом и Лазаре; 7 - о молодом вине и ветхих мехах; 8 - о талантах).
Притча, которая имеет наибольший процент ассоциативности, - это притча о мытаре и фарисее [Лк. 18:9-14], представленная в контексте стихотворения И. Ф. Анненского «В небе ли меркнет звезда...». Стихотворение включает в себя интекст-цитатные имена «мытарь» и «фарисей», являющиеся аллюзией на упомянутую евангельскую притчу. Представляя собой сложное системное образование, поэтическое произведение, по мнению О. Р. Валуйской, обладает фасци-нативной функцией, которая «предполагает особую эмоциональную притягательность художественных текстов, внимательное и неоднократное прочтение,
82,5
необходимое для восстановления скрытого смысла» [4:137]. В основе толкования художественного текста должно находиться ядро интерпретации, определяющее смысловую текстовую доминанту, от которой будет развернут скрытый смысл. В художественном произведении это может быть символ, развернутая метафора, аллюзия, прецедентный текст или понятие. В нашем случае таким ядром являются ключевые слова, отсылающие к библейским образам мытаря и фарисея, которые воскресили в памяти 82,5 % опрошенных евангельскую притчу о мытаре и фарисее. Эта притча повествует о самомнении и самопревоз-ношении фарисея, выставляющего пред Богом свои добрые дела как заслуги, уничижая при этом других людей и о смиренной, сердечной и сокрушенной молитве мытаря, осознающего свою греховность и свое недостоинство пред Богом. Интерпретация информантами данного контекста не демонстрирует особого разногласия. Их ответы могут служить явным показателем того, что смысл предлагаемого художественного отрывка доступен читателям и понят ими в заданном писателем русле, благодаря знанию текста-первоисточника. Описание в стихотворении ощущений и переживаний мытаря и фарисея являются ключом, который позволяет читателю рассматривать данные образы в качестве эксплицитных маркеров интертекстуальной взаимосвязи данного стихотворения с Евангелием. Выделенные слова являются для читателя показателем того, что автор стихотворения проводит параллели между своим произведением и библейским контекстом. Отрицая внешнюю религиозность, автор говорит о внутренней вере человека, называя себя фарисеем, указывает на формальное следование традициям, отсутствие чувства живого общения с Богом в церкви. Внутренний мытарь - сокровенная жизнь души, тяга к истинному покаянию и богообщению.
75 % информантов подтвердили, что знание контекста евангельской притчи, несомненно, влияет на глубокое понимание художественного текста и дали полные и развернутые ответы, интерпретирующие предложенный отрывок. Приведем примеры наиболее часто встречающихся вариантов интерпретаций: (специалисты: автор признает такое состояние своей души, когда нет желания духовных поисков, усилий, когда есть спокойная уверенность в собственных силах и правильности порядка вещей, и это состояние кажется автору единственно возможным для него. Но «внутренний мытарь» (душа) чувствует себя стесненно в этой успокоенности и напоминает о возможностях более глубокой духовной жизни; полуспециали-сты: психологические внутренние разногласия человека: с одной стороны, он ведёт себя как все, скорее всего, как Богу не угодно, с другой стороны, его гложет внутреннее совестливое переживание; неспециалисты: о внутреннем противоречивом мире человека). Несмотря на то, что глубина толкования различна, улавливается один и тот же смысл. Таким образом, предлагаемые библейские образы, закодированные в ключевых словах, были опознаны и интерпретированы (поверхностно
или глубоко) информантами, как посвященными в религиозный дискурс, так и не посвященными в него.
К числу 7,5 % опрошенных относятся те, которые проассоциировали выделенные ключевые слова с евангельским текстом о мытаре и фарисее, но не смогли четко объяснить смысл предложенного отрывка, что свидетельствует о поверхностном понимании произведения, непонимании значения ключевых слов, а также поверхностном знакомстве с текстом-источником.
Среди информантов 17,5 % не смогли вообще проассоциировать предложенный фрагмент с евангельской притчей о мытаре и фарисее и дать его интерпретацию, в связи с тем, что связь с первоисточником отсутствует.
Почему же упомянутая притча имеет самый высокий процент ассоциативности? Вероятно, это объясняется тем, что выделенные нами ключевые слова у многих на слуху, поэтому относятся к разряду прецедентных имен, следовательно, вошли в бытовую коммуникацию. По замечанию Турковой-Зарайской, «. за время «языковой обкатки» широко используемые библеизмы органично вплелись в состав русского языка, утратив частично или полностью связь с первоисточником, и приобрели новые оттенки значения, употребляясь для обозначения обыденных, приземленных вещей» [18:80]. Таким образом, в процессе идентификации предложенных библейских образов носители языка не всегда ассоциируют их с текстами Священного Писания, в нашем случае, с текстом евангельской притчи. Так, намек на данные библейские образы можно найти в газетном дискурсе. Многие журналисты в своей писательской деятельности обращаются к упоминаемой притче, полагаясь на фоновые знания своих читателей. В качестве примера приведем две цитаты, опубликованные в газете «Труд» в 2002, 2006 гг.
• При этом главный мытарь России считает второстепенными вопросы о "происхождении денег" и не является сторонником того, чтобы брать с них (для легализации внутри страны) 13-процентный налог [10].
• Чтобы никто из нас не напоминал ни старшего брата из притчи о блудном сыне, ни фарисея, который благодарил Бога за свое благочестие, чистоту и за то, что он не таков, как ужасный грешный мытарь [8].
Вторая цитата представлена прецедентным текстом, воскрешающим в памяти интертекстуально осведомленного реципиента евангельскую притчу о мытаре и фарисее. В первом примере автор статьи также полагается на фоновые знания читателя, употребляя прецедентное имя «мытарь» в своем первоначальном значении в библейской истории. Известно, что мытари у иудеев были символом грешников, поскольку, собирая налоги в пользу завоевателей римлян, они обирали своих соплеменников, при этом, очевидно, немало присваивали и себе. Обычным в их жизни были жестокость, вымогательство и беспощадность.
Большое количество литературных произведений также содержит в себе отсылку к данной евангельской притче. В процессе работы над исследованием, нами было выявлено 67 художественных произведе-
ний, содержащих метафоры, образы, аллюзии, намеки на описываемую евангельскую притчу. Правда, не все авторы в своих произведениях употребляют выделенные нами прецедентные имена в прямом значении. Например, один из современных авторов употребляет слово «мытарь» не в значении «грешник», а в значении «скиталец»: 16 июня «мытарь» был задержан в аэропорту «Внуково» сотрудниками ГУБОПа МВД России
[9].
Нельзя не принять во внимание и произведения изобразительного искусства. Контекст евангельской притчи о мытаре и фарисее можно прочесть на полотнах многих мастеров кисти (Караваджо, Рубенс, Д. Бреннан, Е. Ведина и др.). В процессе работы нами было выявлено около 20 картин и репродукций на тему описываемой евангельской притчи.
Таким образом, в связи с широкой известностью представленной притчи как в художественной, так и в бытовой коммуникации, предложенный отрывок стихотворения, включающий притчевые интексты, был проинтерпретирован и проассоциирован с евангельской притчей о мытаре и фарисее. Интерпретативные ответы опрошенных свидетельствуют о том, что информанты, погруженные в религиозный дискурс, знакомые с текстом-основой, глубоко интерпретируют данное стихотворение, четко осознавая, кто такие мытарь и фарисей, понимая ту внутреннюю борьбу, которая происходит с автором стихотворения, борьбу между евангельскими мытарем и фарисеем.
Информанты, не посвященные в религиозный дискурс, но имеющие данные библейские выражения на слуху, достаточно поверхностно интерпретируют предложенный отрывок.
Притчей, имеющей наименьший процент ассоциативности, оказалась притча о талантах [Лк. 19:11-28; Мф. 25:14-30]. Она была представлена в контексте предлагаемого отрывка прямой цитатой из евангельской притчи: «Его величество, выслушав все терпеливо, выцеловав его, сказал: «Благий раб, верный раб, коль в малости был верен, над многими тебя поставлю» [17], которая, непременно, отошлет интертекстуально компетентного реципиента к тексту-источнику, повествующему о том, что умножающие свои таланты удостоятся похвалы и получат каждый соответствующую своему усердию награду. Имея прямую отсылку к евангельскому тексту, предложенный художественный отрывок является «закодированным», «зашифрованным», то есть, не доступным профанному читательскому сознанию, понимание его зависит от степени посвященности. За буквальным смыслом текста стоит некий тайный смысл, который надо уметь раскодировать. В интерпретативных ответах «специалистов» можно увидеть стоящий за ними контекст евангельской притчи: тому, кто не закопал свой дар, а приумножил, даст Бог еще больше, а кто не воспользовался - отнимется и последнее; если давать себе труд следовать Господу хотя бы в малом, Он даст великое; полуспециалисты и неспециалисты трактуют предложенную цитату в прямом смысле, не видя за ней контекста евангельского источника: преданность
и вознаграждение за нее; благодарность начальника подчиненному за верную службу и обещание более высокой должности. Только у 45 % информантов цитата из притчи о талантах была проассоциирована с данной евангельской притчей, 55 % опрашиваемых дали отрицательный ответ на вопрос: «К контексту какой евангельской притчи вас отсылают выделенные слова в представленном фрагменте?» На наш взгляд, нетожде-ственность толкований, как в этом, так и в других рассматриваемых отрывках, объясняется индивидуальностью внутреннего мира каждого читателя как субъекта понимания, которая обусловлена его образованием, верованиями, морально-этическими нормами и т.д. Отметим, что притча о талантах является довольно известной (выяснилось из устного обсуждения с информантами), но в памяти реципиентов она всплывает в связи с другим высказыванием: «зарывать талант в землю». Результаты опроса говорят о незнании ключевой, заключительной фразы рассматриваемой притчи.
Если обратиться к художественной литературе, то аллюзии на притчу о талантах встречаются редко. В ходе исследования было замечено шесть поэтических отрывков, содержащих аллюзию на эту притчу, причем большинство из них как раз и представлено интек-стом в значении «зарывать талант в землю»:
И много непочатых сил И втуне клятв за ним осталось, талант не в землю он зарыл,
Но в ход пустить не удавалось [5].
Не верю, господи, чтоб ты меня забыл,
Не верю, господи, чтоб ты меня отринул:
Я твой талант в душе лукаво не зарыл,
И хищный тать его из недр моих не вынул [11]. Итак, по данным проведенного текстологического опроса, выделенные нами единицы представляют собой интексты. данные интексты репрезентируют на вербальном уровне хранящуюся в когнитивной базе интертекстуально компетентных представителей русского лингво-культурного сообщества информацию об определенном прецедентном евангельском тексте и, несомненно, оказывают влияние на глубокое, или поверхностное понимание предложенных художественных фрагментов. Традиционно понимание текста есть процесс установления его смысла. Трактовка смысла предложенных художественных контекстов оказалась информативным материалом, который позволил сделать вывод относительно легкости/сложности интерпретации исследуемых ключевых единиц в предложенных художественных контекстах, адекватности их понимания информантами. Не всегда положительный ответ на первый вопрос сопровождался стопроцентным выполнением второго вопроса. Будучи знакомыми с теми или иными предложенными ключевыми словами, информанты не всегда могли дать свою интерпретацию художественному отрывку, включающему притчевые интексты, так как, на наш взгляд, утрачена сакральность библейских образов, произошла их «десакрализация», слова перешли в разряд известных в бытовой коммуникации. Отказы
информантов от идентификации и интерпретации предложенных художественных отрывков свидетельствуют о неглубоком понимании отрывка и незнании текста-первоисточника. Способность же понять и интерпретировать смысл предложенных художественных отрывков подразумевает знание библейского первоисточника, а, следовательно, более высокий уровень понимания. Читатель улавливает смысл произведения тогда, когда его мысль движется по вертикали, на более глубоком уровне переосмысления содержания и сопоставления отдельных его моментов (двух текстов - в нашем случае). Согласно данным нашего эксперимента, реципиенты, знающие и понимающие контексты евангельских притч, легко ассоциировали их с художественными интекстами. Знание текста-источника способствовало углубленному пониманию и интерпретации смыслового содержания предложенных фрагментов. Соотнося полученные результаты с выделенной нами гипотезой, было установлено, что она верифицировалась и подтвердилась.
Таким образом, можно сделать следующие выводы: ключевые слова притч, употребляющиеся в художественных произведениях, кодируют их смысл, а понимание и интерпретация художественных контекстов (как вербальных, так и невербальных), включающих в себя интексты новозаветных притч, требуют наличия интертекстуальной компетенции реципиента, что и доказал проведенный нами текстологический опрос.
список ЛИТЕРАТУРЫ
1. Анненский И. Ф. «В небе ли меркнет звезда...» [Электронный ресурс]. Режим доступа: stihi-rus.ru>1/ АппешЫу/ 13.htm
2. Арнольд И. В. Импликация как прием построения текста и предмет филологического изучения // Вопросы языкознания. 1982. № 4. С. 83-89.
3. Арнольд И. В. Стилистика. Современный английский язык. М.: Флинта: Наука, 2004. 384 с.
4. Валуйская О. Р. Глубина текста как лингвистическая категория (на материале английского языка). Дис. ... канд. филолог. наук. Волгоград, 2002. 183 с.
5. Вяземский П. А. «Лукавый рок его обчел...» [Электронный ресурс]. Режим доступа: vyazemskiy.ouc. га >lukavyy-rok-ego-obchel-.html
6. Гальперин И. Р. Глубина поэтического текста // Теория языка. Англистика. Кельтология. М.: Наука, 1976.
С. 31-40.
7. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М.: Наука, 1987. 262 с.
8. Коновалов В. Ветви и корни // Труд-7. 2006. 5 мая.
9. Краснов М. Совесть пробуждается [Электронный
ресурс]. «Отечественные записки». Режим доступа: magazines.russ.ru>Отечественные записки>2003/2/
krasn.html
10. Кудряшов С. Безработные миллиарды // Труд-7. 2002. 23 июля.
11. Мей Л. А. «Не верю, господи, чтоб ты меня забыл...» [Электронный ресурс]. Режим доступа: mei.ouc.rmne-veryu-gospodi-chtob.mena-zabyl.html.
12. Мережковский Д. С. Притча о богатом [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.blagovestnik.org/ Ь^/00430^ЬД9817263.ЬШІ
13. Пушкин А. С. Сочинения в трех томах. М.: «Художественная литература», 1985. Т. 1. С. 464-465.
14. Святое Евангелие. СПб.: Синодальная типография, 1914.
15. Сологуб Ф. Мудрые девы [Электронный ресурс]. Режим доступа: az.lib.rrns/sologub_f/text_0236.shtml
16. Солодилова И. А. Смысл художественного текста. Словесный образ как актуализатор смысла. На примере романов Р. Музиля «Смятения воспитанника Тёрлеса» и «Человек без свойств». Оренбург, 2004.
17. Татищев В. Н. История Российская. [Электронный ресурс]. Режим доступа: az.lib.ru>Классика>tatishew_w_n
18. Туркова-Зарайская М. О. Особенности понимания библеизмов современными носителями языка. Дис. ... канд. филолог. наук. Тверь, 2002. 200 с.
