CC BY
34
5. Ордина О. Н. Русская религиозная философия XIX века: И. Киреевский, К. Леонтьев, Ф. Достоевский, Л. Толстой. Киров: Старая Вятка, 2008. 67 с.
6. Философия Чехова: материалы Междунар. науч. конф, Иркутск, 2-6 июля 2011 г. / под ред. А. С. Собеннико-ва. Иркутск : Изд-во ИГУ, 2012. 280 с.
7. Лукацкий М. А. Философия культуры Л. Н. Толстого. Тверь : ТГУ, 1996. 118 с.
8. Спивак Р. С. Русская философская лирика, 1910-е годы: И. Бунин, А. Блок, В. Маяковский. М. : Флинта: Наука, 2005. 407 с.
9. Иванов О. Б. Эссе в европейской философской и художественной культуре : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Ростов н/Д., 2004. 23 с.
10. Воронина Е. А. Мировоззренческое знание в литературно-художественном творчестве : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Н. Новгород, 2008. 23 с.
УДК 821.161.1
ЭКФРАСИС-АЛЛЮЗИЯ В ПОЭТИЧЕСКОМ СБОРНИКЕ АНДРЕЯ БЕЛОГО «ПЕПЕЛ»
В статье рассматривается специфика взаимоотношений между лирическим героем и окружающим миром в контексте мироощущения Андрея Белого. Отмечается обращение писателя к живописи Исаака Левитана. Экфрасис-аллюзия в поэме А. Белого «Бродяга» позволяет очертить контуры художественной вселенной писателя, полюсами которой становятся «вечный покой» и «стремление к дальнему».
Ключевые слова: поэтика, культурный контекст, аллюзия, экфрасис, поэтический цикл, лирический герой, художественное пространство.
11. Бондарев Ю. В. Хранитель ценностей. М. : Правда, 1987. 384 с.
12. Широкова А. В. Духовно-творческое начало личности и мировоззрение : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Н. Новгород, 2008. 21 с.
13. Нестерова О. Ю. Социально-философские аспекты концептуализации творчества : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Кемерово, 2007. 24 с.
14. Лихачев Д. С. Очерки по философии художественного творчества. СПб. : Русско-Балтийский информ. центр БЛИЦ, 1999. 190 с.
15. Крюкова Е. Б. Художественная литература в контексте философских рефлексий языка (вторая половина ХХ века) : автореф. дис. ... канд. филос. наук. СПб., 2015. 26 с.
© Бестолков Д. А., 2018
H. B. MaKweeBa N. V. Maksheeva
EKPHRASIS-ALLUSION IN THE POETIC COLLECTION OF ANDREY BELY "ASHES"
The article deals with the specifics of the relationship between the lyrical hero and the world around him in the context of Andrey Bely's worldview. The writer's appeal to the painting of Isaac Levitan is noted. The ekphrasis-allusion in A. Bely's poem "The Hobo" allows to outline the contours of the writer's artistic universe, whose poles are "eternal peace" and "aspiration for the distant."
Keywords: poetics, cultural context, allusion, ekphrasis, poetic cycle, lyrical hero, artistic space.
В литературоведческих работах, в частности Н. Ска-това, отмечалось, что изображенное пространство в поэме «Бродяга» из цикла «Пепел» и словосочетание «над вечным покоем» обращает нас к известной картине Исаака Левитана. Мертвенности окружающего мира противостоит в поэме А. Белого живая страдающая душа бродяги с ее динамизмом и «стремлением к дальнему». Обращение к живописи позволяет говорить о синтетическом характере творчества Андрея Белого, что соответствует особенностям поэтики писателей символистов. Специфика мировоззрения Андрея Белого в контексте «русской идеи» были рассмотрены нами в диссертационном исследовании «Русская идея в творческом сознании Андрея Белого» [1]. Опираясь на его результаты, в данной статье мы обращаемся к анализу интертекстуальных связей, которые устанавливались в творчестве писателей начала века между произведениями разных видов искусства.
А. Белый писал: «Все - треснуло: омертвела культура; и - валится; какой-то глубинный росток, пробиваясь наружу, рвет ее умирающие и набухшие части...» [2, с. 52]
Современную эпоху писатель осознавал как период, когда старая культура умерла, а ее новый лик еще не явлен. Во время революции происходит лишь акт «зачатия творческих форм, созревающих в десятилетиях» [3, с. 299] Это время писатель связывает с ощущением «безглагольности», «несказанности», когда в искусстве угасает внешний блеск, открывая сияние скрытой красоты - следствие интенсивной внутренней жизни, поиска новых ценностей. «Полюбите нас черными, - писал Белый, - не тогда, когда в будущем выветвим мы на поверхность земли новые храмы культуры; полюбите нас в катакомбах, в бесформенности, воспринимающих не культуру и стили, но... созерцающих без единого слова Видение Бога Живого, сходящее к нам» [4, с. 77].
Отказ Белого от всякой данности: в человеческой личности, в культуре, в мироздании - и акцентирование им всего неготового, становящегося определило и своеобразие художественной манеры писателя, который говорил о себе так: «Лирическому поэту может быть вовсе не дорог отрывок, обладающий всеми техническими совершенствами,
ибо он знает, что в нем застыла уже линия образов; наоборот, отрывок, невнятный в форме, для него может значить более, как открывающий ряд будущих, совершенных творений» [5, с. 482].
В своих художественных произведениях А. Белый избегает изображения тех фактов, с которыми можно отождествить положительное содержание русской жизни, но при этом его творения оказываются насыщенными особой атмосферой, свидетельствующей о существовании в русской действительности живого импульса, способного привести к рождению нового мира. Художественный интерес Белого сосредоточен на выявлении сокровенных механизмов роста будущего там, где обычный взгляд, ориентирующийся на данность факта, отмечает лишь распад и разложение. Сложность анализа произведений писателя состоит в расхождении между видимостью и сущностью явлений. Внешне жизнь предстает безотрадной и лишенной перспектив, но в глубине ее совершается незаметный процесс преображения, о котором свидетельствует художественная система произведения в целом. Будущее рождается одновременно с разрушением старого, но эта новая жизнь не имеет аналогов с прежней, ее нельзя отождествить ни с чем конкретным. Свидетельствует о рождении нового лишь «священное переживание авторской души» и душа героя, но не в статическом состоянии как совокупность отдельных качеств, а душа, претерпевающая глубинные изменения в современную эпоху кризисов.
Те из читателей, кому удалось уловить за внешним течением сюжета в произведениях Белого некую музыкальную ноту живого авторского чувства, говорят об удивительной двойственности читательского восприятия. З. Гиппиус, например, свое ощущение от книги стихов «Пепел» передавала так: «"Все, что могут сказать о "Пепле" наиболее стеклянные люди, все верно, все правда: книга пухла, однообразна, дика, сыра, хаотична. И все-таки книга полна тем, чего нет во многих самых прекрасных книгах самых талантливых поэтов: она прорезана огненной стрелой гения» [6, с. 3].
Тонкое суждение, отражающее основной способ изображения действительности А. Белым, вытекающий из его отношения к миру, принадлежит, на наш взгляд, близкому другу Белого - Эллису, который назвал «Пепел» книгой «явных проклятий родине и тихой, тайной молитвы за нее». Отмечая господствующее настроение «абсолютной безнадежности», Эллис видит границу, за которую не переходят отчаянье и проклятия, откуда вырастает совершенно иное чувство сыновней любви к родине: «Все дышит последней степенью отчаяния, граничащего почти с кощунством, но вдруг все разрешается в одном потоке горячих слез, в одном восклицании, полном глубокой сыновней любви:
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя.
И это одно слово "моя" вдруг иначе озаряет все проклятия» [7, с. 233].
Наблюдая за образной структурой «Пепла», можно заметить, что автор постоянно подчеркивает качественное несоответствие героя и мира. Изображенный мир кажется статичным, закостеневшим в однообразии бесконечных повторений. Относительно же своего героя Белый писал: «Этот герой - шатун; он в непрестанном движении» [5, с. 486].
Именно это свойство, по мнению писателя, отличает живое от неживого. Вот как он комментирует причину уничтожения Гоголем второго тома «Мертвых душ»: «О светлом труднее писать; это знают художники: Гоголь сжег второй том. Первый том его - "Мертвые души" России; "живые" же не поддались описанию; "мертвое" - легче описывать: стало быть, неподвижно оно; все "живое" - в движении; и не легко поддается учету» [8, с. 218]. Сам Белый в «Пепле», на наш взгляд, пытается изобразить именно живую душу, а точнее, -имеющую потенциал для возрождения, способную в будущем «из пепла воскреснуть для жизни» [9, с. 352]. Живое в поэме, действительно, оказывается трудно уловимо. Оно являет себя только в момент катастрофы, когда рушится все привычное, в момент порыва за пределы существующей действительности. Душа героя «Пепла» отражает сам момент перехода, становления, когда человек ушел от одного типа существования, но не обрел иного и все усилия души сосредоточил в поиске. Своеобразие подхода Белого к изображению внутренней жизни души состоит в том, что она выявляется не за счет прямых лирических излияний героя, а благодаря его жестам, поступкам, контрастирующим с мертвенностью «отжившей действительности».
«Все стихотворения «Пепла» периода 1904-1908 годов, - писал Андрей Белый, - одна поэма, гласящая о глухих, непробудных пространствах Земли Русской» [10, с. 554]. Стихи «Пепла» имеют несколько редакций: 1909, 1921, 1923, 1925 и 1929 гг., но несмотря на исправления, вносимые автором при каждой редакции, образ лирического героя сборника остается неизменным. Это бродяга, странник, изгой. Образ отчасти биографический: «Темы «Пепла» -мое бегство из города в виде всклокоченного бродяги, грозящего кулаком городам, или воспевание каторжника; этот каторжник - я» [11, с. 466].
Рассматривая сборник «Пепел» в контексте лирики Некрасова, Н. Скатов отмечает бесцельность движения странника в стихотворениях А. Белого: «Странники Некрасова ищут: Влас - Бога, мужики из "Кому на Руси жить хорошо" - правду, но они знают, что ищут, в отличие от бродяг Белого». Исследователь приходит к выводу: «Странничество перешло в бродяжничество, а сам символ странничества - посох - оказался безжизненным» [12, с. 168]. В подтверждение этого критик приводит следующие строки:
Он крался, безжизненный посох
Сжимая холодной рукой. [5, с. 126]
Здесь можно добавить, что выражению безжизненный посох соответствует словосочетание холодной рукой. Но этому ряду явно противостоит глагол, который передает активный внутренний импульс, существующий как бы вопреки обессилевшему телу. В поэме обращает на себя внимание обилие глаголов, которые становятся главным средством для передачи состояния героя.
Пространство, по которому бредет бывший арестант, названо Белым «вечным покоем».
Бежал. Распростился с конвоем. В лесу обагрилась земля.
Он крался над вечным покоем, Жестокую месть утоля.
Он крался, безжизненный посох Сжимая холодной рукой.
Он стал на приволжских откосах -Поник над родною рекой. [5, с. 126]
Как уже упоминалось, Н. Скатов предполагает, что словосочетание «над вечным покоем» может отсылать к известной картине Левитана. Согласимся с исследователем: Белый, подобно Левитану, рисует безлюдную местность, обрыв широкой реки Волги, в перспективе мы видим «косматые тучи». Но главное - это смысловая перекличка, благодаря которой писателю удается усилить нужное ему впечатление от изображенного в тексте пространства и оттенить собственное восприятие мира.
В картине И. Левитана передана философская глубина восприятия жизни, которую современники восприняли как «призыв к вечности» [13, с. 43]. Известно, что художник писал ее под звуки Героической симфонии Бетховена [14, с. 7]. Выбирая местность, которой соответствует определенное состояние природы, художник изображает озерную гладь, где движение воды почти останавливается. Застывшая вода сочетается здесь с нависшими над землей неподвижными облаками, скудной растительностью, отсутствием человеческих жилищ. Церковь на заброшенном кладбище, стоящая над рекой, заставляет задуматься о бренности человеческой жизни и предстоящей встрече с вечностью. Точка зрения наблюдателя вынесена вверх: взгляд скользит «над» изображенным пространством. Таким образом, в картине намечаются две перспективы восприятия: пока человек жив, он не сливается с вечным покоем смерти, возвышается «над» ним. Но в то же время уже в земной жизни он имеет возможность расширить свое мировоззрение, соприкоснувшись через созерцание с вечностью, через атмосферу земного ощутить глубину и величие божественной жизни.
У Белого словосочетание вечный покой, на наш взгляд, более однозначно: так А. Белый характеризует земную атмосферу, в которой задыхается живая душа. Все безлюдное и безмолвное пространство, по которому бредет бежавший с каторги человек, от неизвестной сибирской реки до Волги, предстает для него «вечным покоем». Такое впечатление возникает благодаря параллелизму над вечным покоем - над родною рекою и повторяющемуся глаголу крался. Статичность и неподвижность мира говорит здесь о его мертвенности, а отсутствие других людей передает ситуацию трагического одиночества. Но герой поэмы «над вечным покоем» смерти - его живая душа не сливается с окружающим, существует вопреки ему.
Мотив «вечного покоя» помогает осмыслить причину самоубийства героя в стихотворении «Каторжник». Герой стихотворения, сбросивший цепи на родном просторе, казалось бы, достиг желаемого. Но освободившись от тюрьмы, он ощущает весь мир тюрьмой, где нет отклика живой душе. Ощущение безысходности при взгляде на пространство родной страны передано также в таких стихотворениях, как «Поля моей скудной земли», «Кляну я, рыдая, свой жребий», «Вон там моим возгласам внемлет», «Довольно: не жди, не надейся» и др. В этой ситуации становится ясно, почему посох назван безжизненным: для героя не может существовать цели, лежащей в пределах существующего мира.
Цели в общепринятом смысле нет, а устремление сохраняется. Внутренний накал, напряжение, конфликт между героем и миром, разрешаемый в самоубийстве, передан в глаголах. Конец жизни изображается Белым не только как самоуничтожение, но и как выход в некое идеальное измерение. Это смерть прежнего ветхого «я» и освобождение подлинного.
Если глагол крался передает основное качество человеческого существования: его неуверенность, случайность, нестабильность, а главное - враждебность окружающего, то самоубийство выглядит совершенно иначе. Это решительный и активный порыв, в котором нет ни тени робости или страха:
Порывисто знаменьем крестным Широкий свой лоб осенил Промчался по кручам окрестным Широкие воды вспенил. [5, с. 127]
Герой умирает в водах родной реки, к которой он из последних сил стремился через огромные пространства страны. Смерть в реке уже сама по себе символична, она говорит о приобщении к источнику вечной жизни. В данном случае это еще и возвращение к детству, к своему собственному истоку.
В поэме присутствует не только ветхозаветный мотив смерти, обесценивающий человеческую личность и весь смысл ее предшествующей жизни, но и новозаветная тема смерти как жертвы:
На камень упал бел-горючий. Закутался в серый халат. [5, с. 126]
А. Блок писал о том, что бел-горюч камень символизирует христианский алтарь, на котором приносится бескровная жертва [15, с. 65]. Жест бродяги, приникшего к камню, выдает его жажду воссоединения с высшим началом, для которого еще нет имени и, одновременно, со своим подлинным «я». В статье «Луг зеленый» Белый писал: «Совокупность форм, меня определяющих, очерчивает мой пространственно-временной образ. Но в душе моей живет неоформленное, неизреченное, мое взволнованное счастье. В душе я - обладатель "нового имени, которое никто не знает, кроме того, кто получает" (Откровение). Это новое имя начертано согласно Откровению Иоанна на белом камне души» [3, с. 331]. Может быть, поэтому в стихотворении так важен образ солнца, с которым в народе отождествляется бел-горюч камень [16, с. 191]. Среди безжизненного пространства только закатное солнце, вспыхивающее подобно пламени, в своем бесконечном движении кажется внутренне связанным с героем.
В конце стихотворения Белый рисует финальную картину, подтверждающую пророчество из книги Бытия о возвращении человека в прах, из которого он вышел. Однако нельзя забывать о том, что здесь мы видим человека после его смерти. Только тело героя обращается в прах и сливается с окружающим пространством. Но физическое существование тела человека, по А. Белому, нельзя отождествить с жизнью его духа. Еще в самом начале стихотворения мы видели, что тело показано мертвым, безжизненным, бессильным. Оно уже тогда вписывалось в атмосферу «вечного
покоя», а внутренняя жизнь обнаруживала себя вне зависимости от чего бы то ни было. Поэтому смерть оказывается лишь освобождением от мертвой оболочки.
Пустота и мертвенность окружающего, содержание которого не отвечает внутреннему требованию человека, влечет его к поиску неведомого. Жизнь души, по Белому, определяется внутренним импульсом, движением к дальним горизонтам, «стремлением к дальнему» [1, с. 65].
Таким образом, «вечный покой» и «стремление к дальнему» являются противоположными полюсами в художественной системе Андрея Белого. Между этими крайностями происходит движение лирического героя в цикле «Пепел».
1. Макшеева Н. В. «Русская идея» в творческом сознании Андрея Белого : дис. ... канд. филол. наук. Омск, 2000. 113 с.
2. Белый А. На перевале. Берлин ; Петербург ; М. : Изд-во З. И. Гржебина, 1923. 57 с.
3. Белый А. Символизм как миропонимание. М. : Республика, 1994. 528 с.
4. Белый А.Записки чудака: в 2 т. М.; Берлин : Геликон, 1922. Т. 1. 214 с.
5. Белый А. Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы. М. : Республика, 1994. 559 с.
УДК 821.161.1
АНТРОПОНИМ ФОМА ФОМИЧ ОПИСКИН
КАК СРЕДСТВО СОЗДАНИЯ ОБРАЗА ГЕРОЯ В ПОВЕСТИ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ»
В статье рассматривается антропоним Фома Фомич Опискин как средство создания художественного образа героя в повести Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Актуальность работы обусловлена малой изученностью ономастического пространства повести, а также особым интересом великого писателя к выбору имени, о котором упоминается его родными и современниками. В исследовании на конкретных примерах объясняется обусловленность имени и отчества Опискина народными представлениями, связанными с образом апостола Фомы, указываются литературные и фольклорные произведения, послужившие источниками для возникновения ассоциативных связей, а также отмечается хронотопичность фамилии Опискин, которая для образованного читателя является маркером определенной эпохи появления и бытования многочисленных сочинителей.
Ключевые слова: антропоним, Фома Фомич Опискин, Ф. М. Достоевский, «Село Степанчиково и его обитатели».
6. Крайний А. (З. Гиппиус). Белая стрела // Речь. 1908. 29 дек (11 янв.). № 320.
7. Эллис. Русские символисты. Томск: Водолей, 1996. 288 с.
8. Белый А. О «России» в России и о «России» в Берлине // Беседа. 1921. № 1. С. 21-28.
9. Белый А. Собр. соч.: 4 т. Т. 4. Воспоминания о Блоке. М. : Республика, 1995. 510 с.
10. Белый А. Стихотворения и поэмы. М. : Л. : Совет. писатель, 1966. 656 с.
11. Белый А. Начало века. М. ; Л. : ГИХЛ, 1933. 503 с.
12. Скатов Н. Н. «Некрасовская» книга А. Белого // А. Белый Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации. М. : Совет. писатель, 1988. С. 151-192.
13. Гинзбург И. И. Левитан. Л. ; М. : Искусство, 1931. 71 с.
14. Юрова Т. Исаак Ильич Левитан. М. : Гос. изд-во изобразит. искусства, 1960. 30 с.
15. Блок А. Поэзия заговоров и заклинаний // Блок А. Собр.соч.: в 8 т. М. ; Л. : Гослитиздат, 1962. Т. 5. С. 3665.
16. Афанасьев А. Н. Древо жизни. М. : Современник, 1982. 464 с.
© Макшеева Н. В., 2018
С А. Скурuдuнa S. A. Skuridina
ANTHROPONYM FOMA FOMICH OPISKIN AS THE MEANS OF CREATING THE HERO IMAGE IN THE F.M. DOSTOYEVSKY NOVEL «THE VILLAGE OF STEPANCHIKOVO AND ITS INHABITANTS»
Anthroponym Foma Fomich Opiskin is considered in the article as a means of creating an artistic image of the hero in the novel of F.M. Dostoevsky «the Village of Stepanchikovo and its inhabitants». The relevance of the work is due to the poor knowledge of the onomastic space of the novel, as well as the special interest of the great writer in choosing the name. The study on specific examples explains the conditionality of the name and patronymic of Opiskin with folk representations related to the image of the apostle Foma, the literary and folklore works that served as sources for the emergence of associative connections are indicated, and the article reveals the chronotopy of the name Opiskin, which for the educated reader is a marker of a certain epoch of appearance and existence of numerous writers.
Keywords: anthroponym, Foma Fomich Opiskin, F. M. Dos-toyevsky, «the Village of Stepanchikovo and its inhabitants».
