CC BY
19
УДК 82-94 UDC
DOI: 10.17223/18572685/62/2
Эго-документы Александра Духновича как источник информации о некоторых фактах истории русинов
С.В. Зеленко
Белорусский государственный университет Беларусь, 220030, г. Минск, пр. Независимости, 4 E-mail: siarhejzelianko@gmail.com
Авторское резюме
Анализируется отражение фактов истории русинов в эго-документах общественного и религиозного деятеля, издателя и просветителя Александра Духновича (1803-1865). Эпистолярное наследие и автобиографические материалы русинского будителя как прецедентной для соответствующего лингвокультурного сообщества личности рассматриваются в качестве одного из источников фактической информации, во-первых, о жизни, литературной и издательской деятельности, идеологических установках, этнической и языковой самоидентификации А.В. Духновича, во-вторых, о социальном статусе и материальном положении русинов в Королевстве Венгрия и Австро-Венгерской империи в середине XIX в., политике мадьяризации невенгерских народов и ее последствиях. Сравниваются факты, приводимые в эго-текстах Духновича и в современных трудах по истории, на основании чего делается вывод о том, что присущая письмам и автобиографиям субъективность и эмоциональность в отражении реалий действительности не снижает исторической и культурологической ценности подобных документов, делает их существенно значимыми в контексте осмысления прошлого непосредственным участником событий.
Ключевые слова: эго-документ, эго-текст, эпистолярное наследие, автобиография, русины, Духнович, экстралингвистические факторы, русский язык.
Alexander Dukhnovich's Ego-Documents as a Source of Information About Some Facts of the History of Rusins
S.V. Zelenko
Belarusian State University 4 Nezavisimosti Avenue, Minsk, 220030, Belarus E-mail: siarhejzelianko@gmail.com
Abstract
The article analyzes the history of Rusins reflected in the ego-documents of the public and religious figure, publisher and enLightener Alexander Dukhnovich (18031865), who was a precedent personality for the Rusins LinguocuLturaL community. His epistolary heritage and autobiographical materials are a source of information, first, about his own Life, Literary and publishing activities, ideological attitudes, ethnic and Linguistic identity, second, about the sociaL and materiaL status of the Rusins in the Kingdom of Hungary and the Austro-Hungarian Empire in the mid 19th century as weLL as magyarization of the non-Hungarian peopLes and its consequences. The author compares the facts in A. Dukhnovich's ego-texts with modern works on history to concLude that the subjectivity and emotionaLity of Letters and autobiographies does not undermine their historicaL and cuLturaL vaLue, thus making them significant for understanding the past by a direct participant in the events.
Keywords: ego-document, ego-text, epistoLary heritage, autobiography, Rusins, Dukhnovich, extraLinguistic factors, Russian Language.
Иносказательность в художественной литературе и публицистике, которая может актуализироваться в письменной речи посредством разнообразных тропов, риторических фигур, речевых оборотов (метафоры, аллюзии, реминисценции, оксюморона, эвфемизма, перифраза, аллегории, каламбура, олицетворения и др.), зачастую является вынужденным способом творческого противостояния автора прозаического либо поэтического произведения определенным экстралингвистическим факторам, воздействующим на его творческое начало. Причинами создания подобных литературных трудов, когда автор, например, объективно не может напрямую высказать свою точку зрения, без вуалирования описать факт действительности и назвать имена реальных исторических личностей, культурных, религиозных и политических деятелей, становятся, как правило, обстоятельства,
угрожающие жизни и личной свободе как самого писателя, так и его ближайшего окружения, возникающие как реакция на публикацию со стороны представителей правящей элиты и надзорных органов, а также невозможность официального опубликования произведения в силу цензурных ограничений, которыми руководствуются редакторы в издательствах и средствах массовой информации в определенный исторический период.
Описанный выше феномен, а также коррелирующие с ним явления в научных трудах по языкознанию и литературоведению имеют несколько наименований. Так, в работе Л.В. Лосева «On the Beneficence of Censorship: Aesopian Language in Modern Russian Literature» под термином «эзопов язык» понимается «специальная литературная система, структура которой позволяет наладить взаимодействие между автором и читателем и скрыть недопустимое содержание от цензора» [39: 10]. Рассуждая о влиянии цензуры на автора художественного произведения, исследователь подчеркивает: «Существование идеологической цензуры является очевидной предпосылкой возникновения эзопова языка в литературе. Другими словами, внелитературный фактор является необходимым условием для эзопова языка» [39: 4]. В статье «Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны» А. Вежбицкая характеризует понятие «антиязыка», постулируя, что «в стране, в которой основная часть общества вынуждена существовать в подполье, а маленькая и отчужденная от общества группа контролирует большую часть сфер легальной жизни, само общество, а не какая-то маргинальная группировка порождает антиязык <...> Например, если страх и ненависть, которые испытывает население по отношению к подавляющему его режиму и институтам этого режима, не могут свободно выражаться в речи, прессе или литературе, они могут быть выражены с помощью слов и словосочетаний подпольного языка, и сама эта возможность приносит порабощенному населению некоторое психологическое облегчение и чувство освобождения» [8: 108]. «Лексикой неравенства» В. Заславский и М. Фабрис называют словоформы, которые отражают «механизмы и практики, ведущие к неравенству в распределении привелегий, в доступе к информации» [41: 395]. Ученые подчеркивают: «Особая эмоциональность цензурно преследуемой лексики связана еще и с особенностями обстановки речевого общения и доминирующими стилями речи, в которой эта лексика используется. Обсуждение тех сфер жизни, которые требуют использования этой запрещенной лексики, может быть смертельно опасно для собеседника» [41: 396]. Приведенный терминологический перечень может быть продолжен.
Безусловно, подобные негативные (исторически и культурно обусловленные) факты, опосредующие творческий процесс создания текста, вынуждающие автора прибегать к различного рода литературным средствам вуалирования истинного смысла произведения, следует отличать от исключительно творческих интенций писателя и реализации его эстетических предпочтений, направленных на вовлечение читателей в диалогические взаимоотношения, когда декодирование текста художественной литературы или публицистики реципиентами информации является составной частью процесса коммуникации в дихотомиях автор - читатель и текст - читатель. Так, М.М. Бахтин, рассуждая о природе и взаимосвязи содержания, формы и материала художественного произведения, подчеркивал: «Художественный прием не может быть только приемом обработки словесного материала (лингвистической данности слов), он должен быть прежде всего приемом обработки определенного содержания, но при этом с помощью определенного материала» [5: 177].
Н.Д. Арутюнова и Е.В. Падучева, исследуя поведение знаков в реальных процессах коммуникации (прагматику), приходят к следующему выводу: «В громадном большинстве случаев говорящие нарушают правила коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла, и они, следовательно, заинтересованы в том, чтобы передача была принята» [4: 29]. Приведенные тезисы раскрывают ведущую интенцию автора («обработка определенного содержания», «выражение некоторого смысла») при использовании в произведении любых художественных приемов, в т. ч. и средств вуалирования содержания, поскольку, как утверждает М.М. Бахтин, «язык сам по себе ценностно индифферентен, он всегда слуга и никогда не является целью, он служит познанию, искусству, практической коммуникации» [5: 178]. Можно констатировать, что в данном случае именно прагматические установки автора художественного или публицистического произведения (коммуникационные, эстетические, образовательные) следует рассматривать в качестве концептуально значимых при изучении взаимосвязи средств актуализации иносказательности и транслируемого ими смысла.
Отметим, что одним из основных источников сведений о том, что конкретный автор художественного или публицистического произведения был поставлен в условия, препятствующие его свободному творческому волеизъявлению, можно считать эго-докумен-ты: эпистолярное наследие писателя, автобиографические тексты, дневниковые записи, мемуары. Так, С.И. Митина констатирует, что эго-документ - это «корпус автобиографических текстов, существующий в многообразии жанров, скрепой которых является автор-
ское "Я", выступающее генерирующим центром идей, переживаний и действий» [24: 3]. Структурно-семантические единицы триады «идея - переживание - действие», актуализируемые в эго-доку-ментах, являются основополагающими понятиями, раскрывающими подлинный замысел писателя, его истинные намерения и творческие желания, идеологические установки и мировоззренческие убеждения, которые автор в силу определенных обстоятельств вынужден был маскировать при помощи различных языковых средств иносказательности.
Многообразие литературных трудов просветителя, писателя, издателя, общественного и религиозного деятеля Александра Васильевича Духновича представлено не только эпическими [13: 79-93], драматическими [12: 3-22] и лирическими произведениями [27: 22-84], учебными [19: 3-112; 20: 3-116; 32: 3-46], историографическими [17: 528-559], публицистическими [14: 71-78] и другими работами, но также эпистолярным [11: 3-64] и автобиографическим [15: 3-19; 21: 17-51] корпусом документов. Примечательно, что в эго-текстах А.В. Духновича отражается не только приватно-бытовая информация, но и раскрывается специфика историко-культурного контекста, который в значительной степени оказывал влияние на творчество автора как представителя русинского лингвокультурного сообщества, чьи национальные и культурные интересы, подавляемые официальными властями Королевства Венгрия и Австро-Венгреской империи, он отстаивал. Профессор С.В. Бирюков в статье «Австро-Венгерская империя, генезис национальных движений и русинский вопрос» отмечает, что «империя приписывала своим народам определенные статусы. Австриец (австрийский немец) выступал как бюрократ, работавший на имперскую организацию и имевший централизаторскую и культуртреггерскую задачу, связанную с распространением просвещения на его инонациональное окружение. Венгр представлял собой мелкого дворянина (джентри), тогда как славянин (чех, словак, хорват, словенец, серб, русин) "типологически" воплощал в себе крестьянское сословие (когда условием вертикальной мобильности были германизация либо мадьяризация)» [6: 199]. Таким образом, творческая, издательская и просветительская деятельность А. Духновича, занимавшегося проблемами «развития русинской культуры, литературы, народного образования, педагогики как науки» [1: 17], безусловно, опосредовалась экстралингвистическими факторами, актуализированными в данный период, который главный редактор международного исторического журнала «Русин» С.Г. Суляк характеризует следующим образом: «Со второй половины XIX в. начинаются самые трагические страницы истории русинов. К
тому времени большинство представителей высших классов утратили память о своем происхождении и стали поляками, венграми, румынами, немцами. Русинами оставались только священники и холопы» [34: 9-10].
Исследователи начала прошлого века, как и современные ученые, неоднократно подчеркивали исключительную значимость эпистолярного и автобиографического наследия А. Духновича для гуманитарной науки: «...автори дослщжуваних лиспв зачтали надзви-чайно важливi проблеми, як от мадяризацт штел^енцп Закарпаття, полошзацшш впливи на сусптьне життя в Галичиш i, як наслщок, швидке поширення там русофтьських настроТв» [31: 133]; «Отець Александер Духнович листувався з ктькома галицькими патрютами <...> Збереглося тiльки його листування з Яковом Головацьким, одним iз члешв так зв. "РускоТ Трiйцi". Воно мае велике кторичне значiння для закарпатськоТ iсторiТ, бо о. А. Духнович писав Я. Головацькому про трапчне положення народу, проявив у них глибоку патрютичшсть та любов до свого народу, i звертав увагу на безпощадне мадярщення» [7: 18]; «"Краткая бiографiя" е iсторiею життя не ттьки О.В. Духновича, а й уах русинiв першоТ половини Х1Х ст. Це розповiдь про горе, страждання, коротк митi радостi, про вiру в свiй народ, зростання свщомосп, бажання до братського еднання слов'янських народiв i великоТ мри про щасливе життя русинiв разом з шшими европейсь-кими народами» [23: 13]. Ученые, занимающиеся теоретическим осмыслением феномена эго-документов и эго-текстов, утверждают: «Повышенный интерес и особое внимание к человеку, его духовной и повседневной жизни с непреложной закономерностью привели исследователей к документу, к текстам с явно выраженным документальным началом, личным нарративам - этим своеобразным хранителям историко-культурной памяти и контекста определенной эпохи» [22: 7]; «Прицельная работа с эго-документами в качестве исторического источника сегодня намечает, в частности, возможность изучения переломных моментов истории из антропологической и психолингвистической перспектив, с позиции персональной истории и истории идентичностей» [37: 33-34]. Исходя из аргументации приведенных выше доводов авторитетных ученых, можно предположить, что такое внимание историков, филологов и культурологов к сохранившимся эго-документам А.В. Духновича связано именно с констатацией в письмах и автобиографиях прецедентной для данного лингвокультурного сообщества личности реальных фактов жизнедеятельности русинов.
Например, в письме от 20 апреля 1854 г., адресованном крупнейшему русинскому историку, филологу, этнографу и церковному деяте-
лю Я.Ф. Головацкому [10: 127-128; 30: 74-75; 36: 23-24] Александр Духнович пишет о цензурных изъятиях из своего «Литургического катехизиса» (1854), которые были произведены по настоянию римского нунция в Вене: «...хотя я отъ своего мнЪшя не отступаю, и наши всЬ такъ вЬрують, и думаютъ; однакожъ, чтобъ вашихъ ревнителей успокоить можно, можно ачей тЬ пагины со всЬмь оставити <...> ВЬенчиков вашихъ ревность и моего Еппа туда привела, что онь те пагины вырезать даль изь моей книги, бо напудиди го» [11: 24-25]. Данный факт подтверждает наличие цензуры, в т. ч. и религиозной, в многонациональном государстве, что, безусловно, не могло не сказываться на литературном творчестве А. Духновича, который сыграл «большую роль в возрождении народа» [35: 380].
В письме к Я. Головацкому от 27 сентября 1855 г. русинский бу-дитель описывает всю тяжесть положения, в котором пребывало русскоязычное книгоиздание в Королевстве Венгрия: «Брат мой! я издавать не могу, прото, бо у нась напрасно дЬло трудиться из-дашемь книгь, ону не желаеть никто, и не читаеть, наше мадярское прежнее воспитаете ничего не поминало, и не понимало о чтенш книгь; генш той запалиль духь молодежи суетою, и не ограниченною пыхою» [11: 30]. В продолжении письма Александр Духнович акцентирует внимание своего адресата на том, что не издает некоторые рукописи из-за причин, которые называет метафорически: «Суть у меня больше рукописи, но тЬмь еще не пора, пожду чтобь бури - по-волновавь своевольно - успокоились, и тогда будеть время моему любезному ученику Петру 1вановичу упражнять ся издашями» [11: 31]. Можно предполагать, что в данном случает бурями, которые, «по-волновавь своевольно», должны успокоиться, А. Духнович называл ряд предшествовавших социально-политических взаимосвязанных событий: это активизация мадьяризации невенгерских народов и революция в Венгрии 1848 г. [26: 9]. Характеризуя данный период в контексте истории русинов, С.Г. Суляк отмечает: «Интенсивно подавление этнокультурной идентичности древнерусского населения начало проводиться в Трансильвании и Северо-Восточной Венгрии в XIX в.» [33: 39].
Обьясняя свое литературное бездействие, в письме к Якову Головацкому от 4 апреля 1859 г. Александр Духнович писал: «Братья! Я и постарЬль, и подьупаль оть гоненш, уже совсЬмь пересталь дЬлать на литературномь полЬ, гдЬ самш кустарники порастають, все поле мое есть Пустыня Аранская, каменистая и мертвымь моремь залитая, вотщо дЬлатеся, когда нЬть благословiя, ни росы возрастающей благое сЬмя!» [11: 41]. В монографии «Загадковий Духнович» О. Гаврош подчеркивает, что «у 1852 рощ цкарсьмм указом було забаронено
разповсюджувати книжки, що не пройшли цензуру. Таким чином, Духнович, в якого вдома зберкалося чимало примiрникiв власних видань, пошс великi збитки. Бо дозволу вщ цензуры вiн так i не отримав. На думку дослщниюв, це порвало бажання Духновича видавати лггературу, i його активысть у видавничiй дiяльностi значно знизилася» [9: 18-19]. Отметим, что лексема «гонения», к которой прибегает А. Духнович для констатации факта своей жизни в письме к Я. Головацкому от 4 апреля 1859 г., дефинируемая в словарях русского языка через ряд синонимов ('притеснение, преследование, постоянные нападки на кого-, что-л.'), полностью отражает эмоциональное и физическое состояние автора. А. Духнович, доверяя своему корреспонденту, не вуалирует смысла высказывания, точно характеризует действительность. На подобном же экстралингвистическом факторе, опосредующем свободное изложение Духновичем своих взглядов в письмах к единомышленникам, акцентирует внимание австрийский славист М. Мозер: «УрештЬ приватне листування Духновича показуе ще набагато краще, до яко'| мiри вже в першш половин 1850-х рр. росшська мова правила йому за щеал лггературно'к У цих текстах Духнович не мусив зважати на жодш цензуры обмеження й мк писати, як душа того бажала» [25: 227]. Таким образом, именно эпистолярное наследие А. Духновича можно рассматривать как свободное от влияния цензуры и самоцензуры.
В автобиографии А. Духновича находим описание, констатирующее факт его ареста: «...за приналежность до ц'Ьсарьского сто-ронництва, за намовою ворогов, тому що написав руськЬ книжочки, попав в подозр'ня. Нещастного дня 27. апр'ля 1849. вхопили мене розяренЬ мадяре и найперше замкнули в городском дом', потом того самого дня около першоЬ годины одвели з великим опрово-дом як якого разбойника на м'сце страченя м'ж чотырма гусарами и двома гарматами, на перед' ишов один одд'л поляков, по заду одд'л мадярських гонведов, а по боках ескадра гусаров! НЬколи я не забуду сего нещасного дня, 27. апр'ля, який менЬ вже 50 л'тньому чоловЬкови спричинив стольки душевного переляку и душевного болю» [15: 15]. Как видно, А. Духнович перечисляет основания («за приналежность до ц'Ьсарьского сторонництва, за намовою ворогов, тому що написав руськЬ книжочки»), которые привели к его аресту и заключению под стражу. Безусловно, в демократическом государстве названные причины никак не могли являться поводом к возникновению подобных последствий, которые несли непосредственную угрозу не только личной свободе инакомыслящей личности, но и ее жизни. Таким образом, можно сделать вывод, что именно культурно-просветительская, литературная и общественная деятельность
Духновича стала поводом к реакционным действиям по отношению к нему со стороны официальных властей.
Отметим, что возможный субъективизм изложения фактов реальной действительности в эго-документах определенной исторической личности, по мнению ученых, не коррелирует с понятиями недостоверности и неточности. Так, в монографии «Историческая наука на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: Социальные теории и историографическая практика» Л.П. Репина утверждает: «Субъективность, через которую проходит и которой отягощается соответствующая информация, отражает культурно-историческую специфику своего времени; представления, в большей или меньшей степени характерные для некой социальной группы или для общества в целом. Таким образом, текст, который "искажает информацию о действительности", не перестает быть историческим источником, даже когда проблема интерпретации источников осознается как проблема интерпретации интерпретаций» [28: 396]. Авторы статьи «Modern Internet Epistolary in Information and Media Discourse» («Современный интернет-эпи-столярий в информационном и медиа-дискурсе») отмечают, что «большое количество различных социальных групп, к которым мы можем принадлежать или нет - религия, этническая принадлежность, политические взгляды, культурные предпочтения, пол, возраст, род занятий - множество факторов, которые делают любого человека активным и важным индивидом» [40: 1306]. Современные историки подчеркивают значимость отражения индивидуальной памяти, ее влияние на память коллективную, рассматривая субъективные свидетельства в качестве одного из основных источников фактической информации, значимой непосредственно для определенных групп (например, социальных, этнических, религиозных и т. д.). Так, немецкий историк, литературовед и культуролог Алейда Ассман в своей работе «Der lange Schatten der Vergangenheit: Erinnerungskultur und Geschichtspolitik» («Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика») отмечает: «Каждый человек занимает свое место с определенной позицией восприятия, поэтому воспоминания во всех совпадениях обязательно отличаются друг от друга <...> Воспоминания не существуют изолированно, а связаны с воспоминаниями других. Их структура, основанная на пересечении, перекрытии и связности, подтверждает друг друга. Таким образом, они не только получают согласованность и авторитетность, но также способность к созданию сообществ» [38: 24]. Принимая во внимание изложенные выше положения и руководствуясь подобным же подходом к эго-документам как к одному из источников исторической информации, эпистолярные и автобиографические произведения
А. Духновича можно считать фактологически и исторически авторитетными. Безусловно, в данном случае необходимо учитывать и их ангажированность, которая выявляется в сознательном выборе определенной позиции автора эго-документов на отражение исторических фактов, что, однако, не умаляет их важности.
Еще одним аргументом, который можно рассматривать в качестве подтверждающего фактора ценности для науки эго-документов, отражающих воззрения на факты реальной действительности определенного индивида, на наш взгляд, является значимость личности автора подобных текстов для определенной лингвокультурной общности. Как уже неоднократно подчеркивалось [1: 17-19; 2: 144-155; 3: 3-24; 16: 90-106; 18: 3-112], личность А. Духновича как русинского просветителя, литератора, общественного и религиозного деятеля является действительно прецедентной для подкарпатских русинов. Исходя из этого, его эпистолярное и автобиографическое наследие целесообразно рассматривать в качестве одного из источников информации по их истории.
Например, в письмах к Я. Головацкому, помимо информации личного характера (обмен книгами, их оплата, переписка о состоянии здоровья), а также в автобиографических работах находим рефлексии Духновича, отражающие исторические реалии: это социальный статус русинов в Венгрии, их экономическое положение, проводимая политики мадьяризации и ее последствия, проблемы формирования национального самосознания и ассимиляции русинов.
Что касается социального статуса русинов в Венгрии, то в автобиографии А. Духнович оставил следующее свидетельство о положении представителей данной этнической группы в многонациональном обществе: «...русинъ, и словакъ были и отъ самой черни гонимы, и высмеянные» [23: 49]. Говоря о материальном достатке подкарпатских русинов, А. Духнович констатирует, что «грошей нЬть а дорого все, худоба неисповЬдима у нась, и голодь велики, словом всЬ русины жебраки» [11: 8]; «Мы ждаемь голоду, якого еще небывало, десята часть людей (русиновь) неостанется» [11: 26], «БЬда, голодомь уме-рають люди, а русины всЬ выгинуть» [11: 27].
Исторические события, описанные А. Духновичем, подтверждаются исследованиями современных исследователей. Так, авторы статьи «Закономерности в смуте: сравнительно-политологический анализ революционной волны 1848-1849 гг. в Австрийской империи» Н.С. Розов и В.В. Цыганков утверждают: «Общеевропейский экономический кризис был обострен неурожаем 1845-1846 гг., который отозвался в Венгрии шестикратным ростом цен на продовольствие, сокращением внутреннего товарооборота, и голодом» [29: 90].
С.Г. Суляк в статье «Русины: уроки трагической истории», анализируя социальное положение русинов, проживавших на территории Австро-Венгерской империи, подчеркивает, что со второй половины XIX ст. «русинами оставались только священники и холопы» [34: 10], а «после создания двуединого государства Австро-Венгерии в 1867 г. начинается период немецко-мадьярского господства во всех сферах общественно-политической жизни» [34: 12]. В статье «Русины в истории: прошлое и настоящее» С.Г. Суляк, также акцентируя внимание на вопросе социального статуса русинов, констатирует: «Из-за тяжелого экономического положения многие русины (в основном лемки из Галичины, русины из Угорской (Подкарпатской) Руси и австрийской части Буковины) со второй половины XIX в. вынуждены были эмигрировать в Америку. К концу XIX в. только в США русинов проживало не менее 200 тыс. чел.» [33: 43].
Как видно, факты, упоминаемые А. Духновичем в переписке, отличает эмоциональность изложения, что подтверждает небезразличие пишущего к написанному, однако это не снижает их исторической и культурологической ценности. Напротив, в подобных случаях мы имеем дело со свидетельствами непосредственного участника событий, который не может без экспансивности реагировать на них, поскольку либо сам столкнулся с ними, либо действительно переживает за соотечественников, которые оказались в тяжелых, опасных для жизни и здоровья условиях.
Следует учитывать, что исторические факты, которые могут показаться несущественными для человека, не принадлежащего к определенному лингвокультурному сообществу, обязательно будут значимыми для индивида - представителя конкретной этнической группы, что опосредует их актуализацию в эго-документах. Так, Духнович в переписке с Головацким и в своих автобиографиях неоднократно апеллирует к фактам политики мадьяризации: «унась замерло все, эгоизмь, и мадяризмь господствует повсюду» [11: 33]; «Мадьяризмь заводится по всюду, уборь мадьярскТй (народный) эпоху ставить» [11: 45]; «оть давна стремили мадяры на пагубу сла-вянамь, мальчиков переобразовали вь мадяризмь <...> и горе было вь школе бедному русину» [23: 47]. При этом в некоторых случаях упоминания исторического факта снова наблюдаются эмоциональные рефлексии автора, выражаемые в комментариях и описаниях последствий данного процесса: «дуже смадярщилися, все руское имь простое видится, и читати не хотять, бо незнають» [11: 9]; «Наши мадьяры, изь поводу краковскихь поляковь, велики надежды себЬ обретають, что всЬ чиновства будуть по мадьярски дЬйствовать, и по этому мы между Сциллою и Харибдомь, такь изь двухь сторонь
насъ возьмутъ, двЪ власти истребить насъ стремлятся» [11: 44-45]; «как сойка научился говорить по мадярски, а думать такоже въ томъ духе насильно набили въ мои чувства мадярсюе учителя» [23: 49]. Подчеркнем, что такое внимание А. Духновича к политике мадьяри-зации в Венгрии, неоднократные упоминания о ее последствиях в письмах и автобиографиях, на наш взгляд, напрямую коррелируют с его деятельностью на поприще национально-культурного возрождения русинов. Безусловно, то, с чем боролся А. Духнович, не могло не найти своего отражения в его переписке с единомышленником, а также в автобиографическом документе.
Таким образом, можно констатировать, что эго-тексты прецедентной для определенного лингвокультурного сообщества личности, какой для русинов был и остается Александр Духнович, несмотря на их возможную субъективность и пристрастность, наличие индивидуализированного взгляда пишущего на исторические события, эмоциональность изложения фактов действительности могут являться источниками фактической информации для историков, культурологов, лингвистов. Для исследователей-гуманитариев персональные сведения, которые зачастую актуализируют в подобного рода документах и общественно значимые факты, становятся эмпирическим материалом, благодатной почвой для изучения корреляций между проявлениями индивидуальной и коллективной памяти, фундаментальным основанием для анализа взаимосвязи фактов истории и проблем формирования национальной (этнической, языковой, культурной) идентичности, источником самоидентификационной информации об авторе эго-текста, его идеологических установках и политических воззрениях, а также ключом к дешифровке завуалированного смысла литературно-художественных и публицистических произведений конкретной прецедентной личности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алмаший М. Национальное кредо А. Духновича: «Я русин был, есмь и буду» // Русин. 2006. № 1 (3). С. 17-19.
2. Аристовъ F.F. «Истинная истор1я карпато-россовъ» А.В. Духновича. Значеше А.В. Духновича, какъ угро-русскаго историка // Русскш архивъ. 1914. № 5. С. 144-155.
3. Аристовъ F.F. Карпато-руссюе писатели. Александръ Васильевичъ Дух-новичъ. Ужгородъ: Типограф1я «Школьной помощи», 1929. 26 с.
4. Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. 1985. Вып. 16. С. 21-38.
5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. 445 с.
6. Бирюков С.В. Австро-Венгерская империя, генезис национальных движений и русинский вопрос // Русин. 2018. № 3 (53). С. 193-209. DOI: 10.17223/18572685/53/11
7. Вайда М. Великий пробудитель Закарпаття. Филадельфiя: Видавництво «Карпатський голос», 1953. 48 с.
8. Вежбицка А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны // Вопросы языкознания. 1993. № 4. С. 107-125.
9. Гаврош О. Загадковий Духнович. Ужгород: Полiграфцентр «ТПра», 2013. 94 с.
10. ГорбальБ. Галицкы старорусины i русофЫ i одношыня до них Габсбур-ской i царской монархш до 1914 року // Русин. 2007. № 3 (9). С. 122-145.
11. Демко М. Письма А. Духновича къ Я. Головацькому. Мукачево: Реформъ,
1927. 64 с.
12. Добродетель превышаетъ богатство. Игра въ трехъ д-йо^яхъ по простонародному изречешю въ ползу народа карпато-русского отъ Александра Духновича. Перемышль: Типомъ собора русскихъ крылошанъ, 1850. 24 с.
13. Духнович А. Миленъ и Любица идильская пов-сть отъ древнихъ русиновъ временъ // Поздрвлеше русиновъ на годъ 1851. В-день: Типом. ОО Мехитаристовъ, 1850. С. 79-93.
14. Духнович А. Память Щавника // Поздравлеше русиновъ на годъ 1851. В-день: Типом. ОО Мехитаристовъ, 1850. С. 71-78.
15. Духнович А. Автобiографiя. Ужгородъ: Книгопечатня «Свобода»,
1928. 24 с.
16. Зеленко С.В. Концептуализация этнонима русин в поэзии Александра Духновича // Русин. 2018. № 4 (54). С. 90-106. DOI: 10.17223/18572685/54/6
17. Истинная истс^я карпато-россовъ или угорскихъ русиновъ изданна народолюбцемъ, Александромъ Духновичемъ. 1853. Сообщ. Ф.Ф. Аристовъ // Русскш архивъ. 1914. № 4. С. 528-559.
18. Каминскiй I. Нацюнальное самосознаше нашего народа. Въ память А. Духновича. Ужгородъ: Типографiя «Школьной помощи», 1925. 20 с.
19. Книжица читалная для начинающихъ. Будинъ Градъ: Всеучилища Пештанскаго, 1847. 115 с.
20. Книжица читалная для начинающихъ. Будинъ: Ц.К. Оугорской книгопечатни, 1850. 120 с.
21. Краткая бiографiя Александра Духновича Крылошана Пряшовского // До другого варiанту «Краткой бюграфп» О.В. Духновича. Суми: ВВП «Мрiя-1» ЛТД, 1996. С. 17-51.
22. Куренная Н.М. Документ и «документальное» как историко-культурная проблема // Документ и «документальное» в славянских культурах: между подлинным и мнимым. М.: Институт славяноведения РАН, 2018. С. 7-23. DOI: 10.31168/0402-2.1
23. Манько М.О. До другого варiанту «Краткой бюграфп» О.В. Духновича. Суми: ВВП «Мрiя-1» ЛТД, 1996. 52 с.
24. Митина С.И. Философский эго-текст: бытие в культуре: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. Саранск, 2008. 43 с.
25. Мозер М. Чи намагався Олександр Духнович створити русинську лп"е-ратурну мову? // УкраТна модерна. 2008. № 13 (2). С. 222-235.
26. Падяк В. 1стс^я карпаторусинськой лп"ературы и културы: драматург^ и нацiоналный театер на Пщкарпатськш Руси (1848-1989). Пряшiв: Пряшiвськый ушвератет у Пряшевi - lнстiтут русинського языка и културы, 2015. 183 с.
27. Поезш Александра Духновича / З перводруков собрав, житепись написав и поясненя додав др. Франт1шек Тихш. Ужгородъ: Книгопечатня акцшного тов. «УН IO», 1922. 88 с.
28. Репина Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: Социальные теории и историографическая практика. М.: Кругъ, 2011. 560 с.
29. Розов Н.С., Цыганков В.В. Закономерности в смуте: сравнительно-политологический анализ революционной волны 1848-1849 гг. в Австрийской империи // Сравнительная политика. 2019. № 10 (1). С. 81-97. DOI: 10.24411/2221-3279-2019-10006
30. Свiтлик Н. Галицька перюдика середини Х1Х - початку ХХ столЬтя i ÏÏ роль у процес науковоТ ствпрац штел^енцп Закарпаття i Галичини // Русин. 2011. № 4 (26). С. 73-84.
31. Свiтлик Н.М. Листування мiж Я. Головацьким i О. Духновичем як дже-рело особистоТ сшвпрац // Со^ум. Документ. Комушка^я. 2016. Вип. 1. С. 125-138.
32. Сокращенная грамматика письменнаго рускаго языка изданная Алек-сандромъ Духновичемъ. Буда: Типографiя Мартина Баго, 1853. 51 с.
33. Суляк С. Русины в истории: прошлое и настоящее // Русин. 2007. № 4 (10). С. 29-56.
34. Суляк С. Русины: уроки трагической истории // Русин. 2008. № 3-4 (13-14). С. 7-34.
35. Суляк С.Г., Зиновьев В.П. Г.А. Де-Воллан и Угорская Русь // Русин. 2018. № 4 (54). С. 372-388. DOI: 10.17223/18572685/54/22
36. Тудосе В. Карпаторусские писатели и общественные деятели XIX в. // Русин. 2007. № 1 (7). С. 17-32.
37. Филатова Н.М. Подходы к изучению эго-документов в современной исторической науке в свете «лингвистического поворота» // Документ и «документальное» в славянских культурах: между подлинным и мнимым. М.: Институт славяноведения РАН, 2018. С. 24-40. DOI: 10.31168/ 0402-2.2
38. AssmanA. Der Lange Schatten der Vergangenheit: ErinnerungskuLtur und Geschichtspolitik. München: Verlag C.H. Beck, 2006. 320 s.
39. Loseff L. On the Beneficence of Censorship: Aesopian Language in Modern Russian Literature. München: Verlag Otto Sagner in Kommission, 1984. 192 p.
40. Toktagazin M.B., TurysbekR.S., Ussen A.A. et al. Modern internet epistolary in information and media discourse // Mathematics education. 2016. Vol. 11, № 5. P. 1305-1319.
41. Zaslavsky V., Fabris M. Лексика неравенства - к проблеме развития русского языка в советский период // Revue des etudes slaves. 1982. V. 54, № 3. Р. 387-401.
REFERENCES
1. ALmashiy, M. (2006) NatsionaL'noe kredo A. Dukhnovicha: "Ya rusin byL, esm' i budu" [A. Dukhnovich's national credo: "I was, am and wiLL be Rusin"]. Rusin. 1(3). pp. 17-19.
2. Aristov, F.F. (1914) "Istinnaya istoriya karpato-rossov" A.V. Dukhnovicha. Znachenenie A.V. Dukhnovicha, kak ugro-russkago istorika ["The true history of Carpatho-Ross" by A.V. Dukhnovich. The roLe of A.V. Dukhnovich as an Ugro-Russian historian]. Russkiy arkhiv. 5. pp. 144-155.
3. Aristov, F.F. (1929) Karpato-russkie pisateli. Aleksandr Vasil'evich Dukhnovich [Carpatho-Russian writers. ALexander VasiLievich Dukhnovich]. Uzhhorod: ShkoL'naya pomoshch'.
4. Arutyunova, N.D. & Paducheva, E.V. (1985) Istoki, probLemy i kategorii pragmatiki [The origins, probLems and categories of pragmatics]. Novoe v za-rubezhnoy lingvistike. 16. pp. 21-38.
5. Bakhtin, M.M. (1986) Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of verbaL creativity]. Moscow: Iskusstvo.
6. Biryukov, S.V. (2018) Austro-Hungarian Empire, the genesis of nationaL movements and the Rusin question. Rusin. 3(53). pp. 193-209 (in Russian). DOI: 10.17223/18572685/53/11
7. Vayda, M. (1953) Velikiy probuditel'Zakarpattya [The Great Awakener of Transcarpathia]. PhiLadeLphia: Karpats'kiy goLos.
8. Vezhbitska, A. (1993) AntitotaLitarnyy yazyk v PoL'she: mekhanizmy ya-zykovoy samooborony [Anti-totaLitarian Language in PoLand: mechanisms of Linguistic seLf-defense]. Voprosy yazykoznaniya - Topics in the Study of Language. 4. pp. 107-125.
9. Gavrosh, O. (2013) Zagadkoviy Dukhnovich [Mysterious Duhnovich]. Uzhhorod: PoLigraftsentr "Lira".
10. GorbaL, B. (2007) GaLitsky starorusiny i rusofiLi i odnoshynya do nikh Gabsburskoy i tsarskoy monarkhiy do 1914 roku [GaLician OLd Rusins and Rus-sophiLes and the attitude of the Habsburg and the Tsarist monarchies to them untiL 1914]. Rusin. 3(9). pp. 122-145.
11. Demko, M. (1927) Pis'ma A. Dukhnovicha k Ya. Golovats'komu [A. Dukhnovich's Letters to Y. GoLovatsky]. Mukachevo: Reform.
12. Dukhnovich, A. (1850a) Dobrodetel'prevyshaet bogatstvo [Virtue Exceeds WeaLth]. PrzemysL: Tipom. sobora russkikh KryLoshan.
13. Dukhnovich, A. (1850b) Pozdrvlenie Rusinov na god 1851 [CongratuLations to the Rusins for 1851]. Veden: Tipom. OO Mekhitaristov. pp. 79-93.
14. Dukhnovich, A. (1850c) Pamyat Shchavnika [Memory of Shchavnik]. Pozdrvlenie Rusinov na god 1851. Veden: OO Mekhitaristov. pp. 71-78.
15. Dukhnovich, A. (1928) Avtobiografiya [Autobiography]. Uzhhorod: Svo-boda.
16. ZeLenko, S.V. (2018) ConceptuaLization of the ethnonym "Rusin" in the poetry of ALexander Dukhnovich. Rusin. 4(54). pp. 90-106 (in Russian). DOI: 10.17223/18572685/54/6
17. Dukhnovich, A. (1914) Istinnaya istoriya karpato-rossov ili ugorskikh rusinov izdanna narodolyubtsem, Aleksandrom Dukhnovichem. 1853. Soobshch. F.F. Aristov ["The true history of the Carpatho-Ross or the Hungarian Rusins" published by the people-lover Alexander Dukhnovich. 1853. Reported by F.F. Aristov]. Russkiy arkhiv. 4. pp. 528-559.
18. Kaminsky, I. (1925) Natsional'noe samosoznanie nashego naroda. V pamyat' A. Dukhnovicha [National self-awareness of our people. In the memory of A. Dukhnovich]. Uzhhorod: Shkolnaya pomoshch.
19. Anon. (1847) Knizhitsa chitalnaya dlya nachinayushchikh [A Reader for Beginners]. Budin Grad: Vseuchilishcha Peshtanskago.
20. Anon. (1850) Knizhitsa chitalnaya dlya nachinayushchikh [A Reader for Beginners]. Budin: Ts.K. Ougorskoy knigopechatny.
21. Pryashovsky, K. (1996) Kratkaya biografiya Aleksandra Dukhnovicha A brief biography of Alexander Dukhnovich]. In: Manko, M.O. (ed.) Do drugogo variantu "Kratkoy biografii" O.V. Dukhnovicha [Before another version of A.V. Dukhnovich's "A Brief Biography"]. Sumi: VVP "Mriya-1" LTD.
22. Kurennaya, N.M. (2018) Dokument i "dokumental'noe" kak istoriko-kul'turnaya problema [Document and "documentary" as a historical and cultural problem]. In: Kurennaya, N.M. (ed.) Dokument i "dokumental'noe" v slavyanskikh kul'turakh:mezhdupodlinnym i mnimym [Document and "documentary" in Slavic cultures: between the real and imaginary]. Moscow: Institute of Slavic Studies RAS, pp. 7-23 (in Russian). DOI: 10.31168/0402-2.1
23. Manko, M.O. (1996) Do drugogo variantu "Kratkoy biografii" O.V. Dukhnovicha [Before another version of A.V. Dukhnovich's "A Brief Biography"]. Sumi: VVP "Mriya-1" LTD.
24. Mitina, S.I. (2008) Filosofskiy ego-tekst: bytie v kulture [Philosophical egotext: being in culture]. Abstract of Philosophy Dr. Diss. Saransk.
25. Moser, M. (2008) Chi namagavsya Oleksandr Dukhnovich stvoriti rusins'ku literaturnu movu? [Did Aleksandr Dukhnovych strive to create a Rusin literary language?]. Ukraina moderna. 13(2). pp. 222-235.
26. Padyak, V. (2015) Istoriya karpatorusins'koy literatury i kultury: dramaturriya i natsionalnyy teaterna PidkarpatskiyRusi (1848-1989) [The history of Carpatho-Russian literature and culture: drama and the national theater in Subcarpathian Rus (1848-1989)]. Presov: Presov University near Presov - Institute of Rusyn Language and Culture.
27. Dukhnovich, A. (1922) Poezii Aleksandra Dukhnovicha [Aleksandr Dukhnovich's Poems]. Uzhhorod: UNIO.
28. Repina, L.P. (2011) Istoricheskaya nauka na rubezheХХ-ХХ1 vv.:Sotsialnye teorii i istoriograficheskaya praktika [Historical science at the turn of the 20th -21st centuries: Social theories and historiographical practice]. Moscow: Krug.
29. Rozov, N.S. & Tsygankov, V.V. (2019) Regularities in disturbance: comparative political analysis of the revolutionary wave 1848-1849 in the Austrian Empire. Sravnitel'naya politika - Comparative Politics Russia. 10(1). pp. 81-97 (in Russian). DOI: 10.24411/2221-3279-2019-10006
30. Svitlik, N. (2011) Galits'ka periodika seredini XIX - pochatku ХХ stolittya i ii rol' u protsesi naukovoi spivpratsi inteligentsii Zakarpattya i Galichini [The
GaLician periodical of the middle of the 19th - early 20th century in the process of scientific cooperation of the intelligentsia in Transcarpathia and Galicia]. Rusin. 4(26). pp. 73-84.
31. Svitlik, N.M. (2016) Listuvannya mizh Ya. Golovats'kim i O. Dukhnovichem yak dzherelo osobistoi spivpratsi [Correspondence between Y. Golovatsky and A. Dukhnovich as a source of personal cooperation]. Sotsium. Dokument. Komunikatsiya. 1. pp. 125-138.
32. Dukhnovich, A. (1853) Sokrashchennaya grammatika pismennago ruskago yazyka izdannaya Aleksandrom Dukhnovichem [Brief Grammar of the Written Russian language]. Buda: Martin Bago.
33. Sulyak, S. (2007) Rusiny v istorii: proshloe i nastoyashchee [Rusins in history: past and present]. Rusin. 4(10). pp. 29-56.
34. Sulyak, S. (2008) Rusiny: uroki tragicheskoy istorii [Rusins: lessons of a tragic history]. Rusin. 3-4(13-14). pp. 7-34.
35. Sulyak, S.G. & Zinovyev, V.P. (2018) G.A. De Wollant and Ugric Russia. Rusin. 4(54). pp. 372-388 (in Russian). DOI: 10.17223/18572685/54/22
36. Tudose, V. (2007) Karpatorusskie pisateli i obshchestvennye deyateli XIX v. [Carpatho-Rusin writers and public figures of the 19th century]. Rusin. 1(7). pp. 17-32.
37. Filatova, N.M. (2018) Podkhody k izucheniyu ego-dokumentov v sovremen-noy istoricheskoy nauke v svete "lingvisticheskogo povorota" [Approaches to the study of eho-documents in modern history in the light of the "linguistic turn"]. In: Kurennaya, N.M. (ed.) Dokument i "dokumental'noe"v slavyanskikh kul'turakh: mezhdu podlinnym i mnimym [Document and "documentary" in Slavic cultures: between the real and imaginary]. Moscow: Institute of Slavic Studies RAS, pp. 24-40 (in Russian). DOI: 10.31168/0402-2.2
38. Assman, A. (2006) Der lange Schatten der Vergangenheit: Erinnerungskultur und Geschichtspolitik. Munich: Verlag C.H. Beck.
39. Loseff, L. (1984) On the Beneficence of Censorship: Aesopian Language in Modern Russian Literature. Munich: Verlag Otto Sagner in Kommission.
40. Toktagazin, M.B. et al. (2016) Modern internet epistolary in information and media discourse. Mathematics education. 11(5). pp. 1305-1319.
41. Zaslavsky, V. & Fabris, M. (1982) Lexicon of inequality - to the problem of the development of the Russian language in the Soviet period. Revue des etudes slaves. 54(3). pp. 387-401.
Зеленко Сергей Викторович - кандидат филологических наук, доцент кафедры медиалингвистики и редактирования факультета журналистики Белорусского государственного университета (Беларусь).
Sergey V. Zelenko - BeLarusian State University (Belarus).
E-mail: siarhejzelianko@gmail.com
