CC BY
17
УДК 821.134.2 (7/8) Д. И. Синицына
кандидат филологических наук, ст. преподаватель кафедры романской филологии филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета (СПбГУ); e-mail: [email protected]
ЕДА КАК СОСТАВЛЯЮЩАЯ РУССКОГО / СОВЕТСКОГО КУЛЬТУРНОГО КОДА В НОВЕЙШЕЙ КУБИНСКОЙ ПРОЗЕ
В статье рассматривается метафоризация и семиотизация в современной кубинской литературе русской и советской кулинарии, составлявшей часть культурной экспансии во времена советского присутствия на острове (60-80-е гг. ХХ в.). Художественные тексты, написанные после осложнения советско-кубинских отношений, отражают крайне противоречивое восприятие гастрономического компонента, соответствующее в целом амбивалентной перцепции нового Другого, каким являлась для Кубы русская / советская культура. Являясь, в силу причин экономического характера, эквивалентом пищи преимущественно не связанной с какой-либо оценочностью, советская еда в то же время порождает разнонаправленные комплексы мотивов в кубинской прозе. С одной стороны, она ассоциируется с опрощением традиционной креольской культуры, безысходностью и даже смертью. С другой - воспринимается как наследие великой традиции, знакомство с которой облагораживает новую кубинскую духовность. Обе тенденции отражаются в ностальгическом дискурсе, характеризующем тексты советской тематики.
Ключевые слова: кубинская литература; советская культура; советско-кубинский контакт; семиотика; перцепция.
Sinitsyna D. I.
Ph. D., Assistant Professor, Romance Philology Department, Faculty of Philology, Saint Petersburg State University; e-mail: [email protected]
FOOD AS A COMPONENT OF THE RUSSIAN / SOVIET CULTURAL CODE IN THE RECENT CUBAN FICTION
The article analyzes the metaphorization and the semiotization of Russian and Soviet cooking, that represented a part of the cultural expansion during the Soviet presence in Cuba (60-80-ies of XX century), in the contemporary Cuban fiction. Texts written after the decay of Soviet-Cuban relations reflect a highly controversial perception of the gastronomic component corresponding to the general ambivalent perception of the new Other, as it was Russian and Soviet culture for Cuba. Being, due to reasons of economic nature, the equivalent of food par excellence, not submitted to any evaluation, Soviet food at the same time generates a multidirectional complex of motifs in Cuban prose. On the one hand, it is associated with the simplification of the traditional Creole culture, despair, lack of alternative and even death. On the other hand, it is perceived as a heritage of a great tradition, whose touch ennobles the new Cuban spirituality. Both trends
are reflected in the nostalgie discourse that characterizes the Cuban texts dealing with Soviet topics.
Key words. Cuban literature; Soviet culture; Soviet-Cuban contact; Semiotics; perception.
Постсоветский период кубинского литературного процесса (с 1990 г. по настоящее время) делится в связи с проблематикой советского присутствия на острове на два этапа. 1990-е гг. соответствуют так называемому времени траура - термин, предложенный Д. Пуньялес-Альписар [14], когда экономический и социальный шок от стремительного исчезновения из жизни Кубы главного государства-партнера, союзника, «донора» и друга отражается, скорее, в текстах «грязного реализма» в духе Педро Хуана Гутьерре-са, в то время как собственно советская тематика почти не находит выхода в словесном творчестве. 2000-е гг., напротив, отмечены бурным «припоминанием» советского присутствия, осмыслением этого странного культурного контакта и его места в национальном «Я».
Что касается интересующего нас гастрономического аспекта русско- и советско-кубинских отношений, оставившего след в литературе, надо иметь в виду прежде всего огромное значение, придаваемое еде как компоненту национальной самоидентификации в самых разных областях кубинской культуры - от антропологии («ахьяко» Ф. Ортиса как метафора нации) [12] до фразеологии [7]. Один из персонажей романа Г. Кабреры Инфанте «Три грустных тигра» замечает: «...любопытно, все у нас на Кубе через рот, мы пожираем не только пространство, скушать телку, значит переспать, говноед или жополиз - это подхалим, кабель жрать - голодать, нуждаться, пожиратель огня - любитель подраться, есть с рук, значит подчиниться противнику, или кого-то слушаться, а когда тебе удается кого-то обставить, ты говоришь: схавал.»1 [4, p. 349].
Кроме того, важна специфика объекта исследования: русское и советское кулинарное наследие, с одной стороны, является частью материальной культуры, т. е. самого неоспоримого и долговечного исторического свидетельства взаимопроникновения двух культур, а с другой, разумеется, нетождественно до сих пор работающим во многих кубинских домах телевизорам и холодильникам советского производства. Это противоречие - нематериальность материального, отсутствие столь осязаемого, обоняемого и вкушаемого
1 Зд. и далее перевод автора. - Д. С.
450
объекта - делает еду одной из главных тем ностальгического дискурса новейшей кубинской прозы. В программной статье «Что оставили русские», отражающей настрой 2000-х гг., писатель Хосе Мигель Сан-чес (Йосс) посвящает еде едва ли не самый яркий фрагмент: «Стоит только вспомнить - и просыпается аппетит. Ах, трехсотграммовые банки яблочного пюре! И прочие грушевые да сливовые компоты с цветущими щекастенькими славянскими младенцами на этикетках - для скольких услада кубинского детства! <.. .> Эти божественные, вечно недооцениваемые и дешевые мясные консервы, тушенка: пресловутое «русское мясо», марки «Слава», такие, с коровкой ... как быстро ржавели банки, какой жалкий вид. И какое восхитительное содержимое, если сдобрить хорошим соусом. И сметана с ее необычным не то йогуртовым, не то сырным вкусом, - как горюют по ней наши карибские гурманы. Водка «Столичная» и армянский коньяк стояли почти задаром в любом магазине, будто в обиде на ромовый шовинизм наших алкашей. Смачный суп "солянка", который подавали в достопамятном ресторане "Москва" на улице О, между Гумбольдта и 23-й, пока тот не сгорел ... Наваристый флотский борщ с йогуртом и капустой - всем, у кого по соседству жил русский мальчишка или была русская подружка, пришлось однажды мужественно попробовать его впервые . не морщась. Сколько посланцев вкусной славянской кухни и русской гастрономической сокровищницы десятилетиями украшали наш кулинарный репертуар» [17].
Семиотика русской и советской еды в кубинской литературе противоречива. Приведенная цитата характерна, поскольку упоминает и о "carne rusa"1, т. е. пище преимущественно для утоления голода - когда в 1990-е гг. не стало «русского мяса», наступило голодное время, какого Куба не знала, - и о «сокровищнице» великой и древней традиции, в том числе литературной.
Если мы обратимся к той парадигме значений, за которой можно условно закрепить термин «русское мясо», то увидим, что статья Йосса стоит особняком среди прочих текстов, не чуждых так называемой Остальгии, ностальгии по социалистическому прошлому, поскольку описывает вкусовые и эстетические качества советских
1 Словосочетание, закрепившееся в кубинском национальном варианте испанского со значением «мясные консервы», уже без советских коннотаций, что порождает парадоксальные структуры типа "carne rusa china", т. е. «китайская тушенка».
продуктов. Большинство персонажей художественных текстов схожей тематики считает главным достоинством советской еды (пусть даже она оставляет желать лучшего) ее наличие. В своем монологе мулатка Куки из известного рассказа Аделайды Фернандес де Хуан «Под солнцем, в ожидании пощады», убившая любовницу мужа ее русской подруги, обращается к судье: «А что скажете о тушенке? Нет, не стану я тише говорить, меня не больно заткнешь и не запугаешь: сколько раз мы от голода спасались русской тушенкой и яблочным компотом. Компот был "вырви глаз", что правда, то правда. Ну, а сейчас-то что? Ни компота, ни глаза, ни вообще ни хрена» [10, р. 82]. Действие рассказа отнесено к Особому периоду, когда, согласно данным, приведенным Д. Пуньялес-Альписар в статье «Советское на кончике языка», «количество потребляемых калорий среди населения Кубы стало самым низким в истории страны: 48 килокалорий и 40 граммов белка в день на человека» [15].
Момент распада СССР и социалистического блока, повлекший за собой крушение утопически ориентированного материального и духовного мира рядового кубинца, метафоризируется в текстах - письменных и аудиовизуальных - через мотив разрушения или поломки некоего материального объекта, часто связанного с едой. Для Зое Миранды, автора документального фильма «То ли дело в наше время» (2008) такой метафорой становится пожар, положивший конец знаменитому гаванскому ресторану «Москва». У протагониста рассказа «Золотой мир» (1993) Франсиско Лопеса Сачи в день падения Берлинской стены ломаются одновременно унитаз и холодильник («Минск», который жена его берегла как зеницу ока»), и его гаванская одиссея в поисках мастера и запчастей проходит под аккомпанемент новостных сводок, пока в приступе экзистенциального отчаяния он не восклицает: «Господа Бога душу мать, соцлагерь совсем кончается, а я все сантехника не найду!» [11, р. 20]. Одна из встретившихся ему на пути женщин резюмирует произошедшее, напирая на роль соцлагеря в жизни Кубы именно с кулинарной точки зрения: «Вы меня простите, - вдруг обронила она, - но дело Ваше безнадежное. Накрылись теперь абрикосы в сиропе, славянская трапеза и тушенка. Ума не приложу, как дальше жить будем. При таком кризисе никто нам запчастей не пришлет -ни болгары, ни чехи, ни немцы» [11, р. 25].
Таким образом, смысловое поле «русского мяса» «обрастает» положительными коннотациями не только за счет вписанности его
в ностальгический дискурс. Позитивен уже сам его «нулевой градус» основного источника пищи, еды для утоления голода, преломившийся в коллективном сознании кубинцев постсоветского периода так, как описывает в статье «Краткий исторический обзор социокультурных связей Кубы и России / СССР» Альваро Альба: «.почти каждый день в газетах писали, что порции хлеба еще больше урезали, потому вовремя не пришел сухогруз с этим хлебом из Ленинграда, яйца и горох из Одессы тоже вовремя не подвезли, а «Гранма» стала выходить всего на четырех страницах, да и то раз в неделю, потому что не пришла целлюлоза из Мурманска. <...> Кубинцы сочинили следующие строки в память о том, что нам даровали «восточные братья»:
La yuca, que venía de Lituania, el mango, dulce fruto de Cracovia, el ñame, que es oriundo de Varsovia y el café que se siembra en Alemania. La malanga amarilla de Rumania, el boniato moldavo y su dulzura; de Siberia el mamey con su textura y el verde plátano que cultiva Ucrania. Todo eso falta y no por culpa nuestra.
Маниок, родом из Литвы, Манго, сладкий дар Кракова, Ямс, произрастающий в Варшаве, Кофе, что сеют в Германии Желтая маланга из Румынии, Сладкий молдавский батат, Нежная сибирская сапота И зеленый украинский банан. Все утрачено, и не по нашей вине [1, р. 157].
С другой стороны, кубинские тексты последних двух десятилетий часто свидетельствуют и о крайне отрицательной интерпретации и семиотизации советской пищи. У Зое Вальдес в фантасмагорическом романе «Детка» (1997), где мотив голода является одним из центральных и порождает эпизоды в духе кеведовской «Истории жизни пройдохи по имени дон Паблос», русская еда ассоциируется, тем не менее, с безысходностью, безальтернативно-стью и всякого рода катастрофичностью. Официантка из одиозного в этом контексте ресторана «Москва», заменившего изысканный дореволюционный «Монмартр», перечисляет имеющиеся блюда решившим кутнуть девушкам: «.у меня на сегодня суп солянка с луком, суп солянка с томатной пастой, суп солянка с плавленым сыром, вода и бататовый мусс» [16, р. 121]. Центральный персонаж, Кука Мартинес, застает свою дочь с банкой сгущенки советского производства в руках: «Я спросила, во что она играет, и она ответила, что готовит коктейль Молотова, чтобы меня убить»
[16, р. 108-109]. В романе Хесуса Диаса «Сибериана» (2000) для кубинского журналиста, направленного освещать строительство БАМа, еда составляет один из элементов сибирского ада, инфрами-ра: он не выносит «медвежьей баланды, жирной размазни» и «отрыжки кислой капустой» своих русских товарищей, которые на застолье заставляют его есть глаза медведя [9, р. 61, 63].
Противоположна вышеописанным интерпретациям русской / советской пищи парадигма упомянутой Йоссом гастрономической «сокровищницы», отражающей восприятие Другого, неожиданно навязанного Кубе в начале 1960-х гг., сквозь призму классической русской культуры. Характерное для текстов А. Карпентьера, гордившегося тем, что он единственный латиноамериканский писатель, собственными глазами видевший дореволюционную Россию, и запомнившего из детской поездки в Баку вкус борща и переливчатые цвета лукума [5, р. 43], не теряется и в прозе 2000-х и даже 1990-х гг. Действие романа Хесуса Диаса «Потерянные слова» (1992) в одной из сюжетных линий повествования разворачивается в ресторане Останкинской телебашни, где центральный персонаж прикасается к мифологизированному образу России через гастрономическое: «Так вот она какая, знаменитая икра, - подумал Тощий, разглядывая крошечные шарики, знакомые и таинственные, - все равно что самовары, мужики и квас, - притаившиеся среди давно читанных книг, в юношеских воспоминаниях» [8, р. 141]. Подобным образом воспоминания Варвары Легасовой, персонажа романа Глейвис Коро «Пузырь» (2007), русской эмигрантки на Кубе, относят ее вместо излета сталинской эпохи, на который должна бы приходиться ее молодость, в архаизированную, вычитанную из переводов Гоголя Россию, маркированную именно с гастрономической точки зрения: «Она вспомнила, что в этот час в России обычно ужинают пирогами с калиной и черемухой. Вспомнила, как ее мать обедала кумысом и кулебякой, читая нараспев куски из «Мертвых душ», которым научил ее Николай Легасов: «Да кулебяку сделай на четыре угла; в один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другую запусти гречневой кашицы, да грибочков с луком, да молок сладких... Ей захотелось съесть тарелку солянки, отведать пышного курника» [6, р. 25].
Тексты 1990-2000-х гг., повествующие об эпохе советского присутствия, свидетельствуют о том, что русская культура с ее изысканной кулинарной экзотикой служила неким оправданием
избыточности, барочности собственной, национальной культуры: если в СССР имеет право на существование гоголевская «кулебяка на четыре угла», более того, текст с ее упоминанием составляет часть культурной экспансии Октябрьской революции на Кубу, не революционны ли и замолчанные тексты Хосе Лесамы Лимы с описаниями домашних пиршеств и креольских яств? Резонером этой точки зрения выступает Диего, центральный персонаж рассказа С. Паса «Волк, лес и новый человек» (1991)1: он определяет себя как «патриота и лесамианца», готовит «лесамианские обеды», точно следуя цитатам из романа «Рай» (1966), но также и беспрерывно чаевничает [13], а традиция чаепития приживается и становится частью кодекса богемного поведения на Кубе именно в советский период, хоть и возводится к мифологизированному образу русской дворянской культуры. В этой связи показателен, в частности, фантастический роман Хуана Аркочи «Татьяна и одаренные мужчины» (1984), где главная героиня, бывшая любовница Сталина, женщина аристократического рода, оказавшись на Кубе и с ужасом оценив степень сексуального и культурного невежества местных мужчин, вступает в традиционную латиноамериканскую борьбу цивилизации с варварством, для чего открывает бордель под названием «Чайный дом», в котором обычай чаепития свято блюдется как необходимый для создания искомой Татьяной «тургеневской атмосферы» [2].
Диего, ценящий ритуалы, завершает последнее застолье перед своим вынужденным отъездом с Кубы бутылкой «Столичной» и обращается к лучшему другу: «Мне нужна была русская водка, чтобы сказать ... Революция нуждается в таких людях, как ты, потому что не янки, а гастрономия, бюрократия, эта ваша пропаганда и спесь могут все погубить.» [13, р. 35]. Характерно, что перечисляя в пророческом порыве причины будущего краха Кубинской революции, на первое место Диего ставит именно «гастрономию», и учитывая, что кубинский революционный рацион в большой степени состоял из советских продуктов, мы снова убеждаемся в амбивалентности восприятия еды как составляющей русского / советского культурного кода: это не только источник жизни, но и источник гибели, как в стихах Кареля Бофилла [3, р. 21] из сборника «Матрешки» (2010):
1 Более известен фильм, снятый по мотивам рассказа «Клубника и шоколад» (1993) Т. Гутьерреса Алеа.
«...Мы выросли, Обедая, как советские люди, Одеваясь, как советские люди, Смотря советские мультфильмы, как советские дети, Думая, что весь мир умещается в журнале «Миша», И не знали, что Koniec - это приближающийся Конец»
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Alba A. Breve recorrido histórico por las relaciones sociales y culturales entre Cuba / Rusia / URSS / Rusia // Revista Hispano-Cubana. - # 27. - Madrid, 2007. - P. 139-157.
2. Arcocha J. Tatiana y los hombres abundantes. - Madrid : Verbum, 2007. -208 p.
3. BofillBahamonde K. Matrioshkas. - La Habana : Unión, 2010. - 68 p.
4. Cabrera Infante G. Tres tristes tigres. - Barcelona : Seix Barral, 2003. - 576 p.
5. CarpentierA. Muere el abuelo // Alejo Carpentier. Un hombre en su tiempo. -La Habana : Letras Cubanas, 2004. - P. 43-45.
6. Coro Montanet G. La burbuja. - La Habana : Unión, 2007. - 192 p.
7. De Maeseneer R. Devorando a lo cubano. Una aproximación gastrocrítica a textos relacionados con el siglo XIX y el Período Especial. - Madrid -Frankfurt am Main : Iberamericana Vervuert, 2012. - 312 p.
8. Díaz J. Las palabras perdidas. - Barcelona : Destino, 1992. - 338 p.
9. Díaz J. Siberiana. - Madrid : Espasa, 2000. - 228 p.
10. Fernández de Juan A. Clemencia bajo el sol // Nuevos narradores cubanos. -Madrid : Siruela, 2000. - P. 77-85.
11. López Sacha F. Dorado mundo // Maneras de narrar. Cuentos del Premio La Gaceta de Cuba (1993-2005). - La Habana : Unión, 2006. - P. 17-30.
12. Ortiz F. Contrapunteo cubano del tabao y el azúcar. - La Habana : Editorial de las Ciencias Sociales, 1991. - 486 p.
13. Paz S. El lobo, el bosque y el hombre nuevo. - México : Era, 2007. - 60 p.
14. Puñales-AlpízarD. Escrito en cirílico: el ideal soviético en la cultura cubana posnoventa. - Santiago de Chile : Cuarto Propio, 2012. - 388 p.
15. Puñales-Alpízar D. Lo soviético a través del paladar. - 2013 [Электронный ресурс]. - URL: http://sovietcuba.com/2013/09/13/lo-sovietico-a-traves-del-paladar/
16. Valdés Z. Te di la vida entera. - Barcelona : Planeta, 1997. - 368 p.
17. íoss. Lo que dejaron los rusos. - 2001 [Электронный ресурс]. - URL: http://www.sld.cu/sitios/bibliodigital/temas.php?idv=7326
