CC BY
67
раздел ФИЛОЛОГИЯ
ББК 81.2-8 УДК 830-931 Л 27
ДВОЙНАЯ ДЕШИФРОВКА ЭТРУССКОЙ КРИПТОГРАФИЧЕСКОЙ НАДПИСИ Ви 841
НА ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ВАЗЕ КИДЖИ
Латыпов Ф.Р.*
В статье излагаются результаты комбинаторно-этимологического анализа этрусской криптографической надписи Bu 841 на вазе, найденной вблизи развалин древнего города Вейи. При идентификации лексем исследуемого текста используется фоноэволюционная пратюркская гипотеза и материалы древнетюркского словаря.
Раскрытие хотя бы в первом приближении содержания древнего текста, состоящего исключительно из редко встречающихся в изучаемом языке слов, является наиболее привлекательной задачей истинного ценителя дешифровки древних надписей. Ну и, конечно, квинтесенциой сложной расшифровки является решение какого-либо загадки, поставленной самим древним автором. В этом мне повезло. На двадцать седьмом году исследования этрусских текстов, в микрофильме справочного издания МариоБуффа наглазапопалалингвистическая загадка (своего рода криптограмма, обратный сканворд), в виде многоэтажного текста нанесенная на боковую поверхность одной из ваз. В настоящее сообщение вынесены на рассмотрение результата изучения этого необычайного эпиграфического источника.
Рассмотрим надпись подробнее.
Ви 841 [11. Надпись на так называемой вазе Киджи, найденной в 1882 году вблизи поселка Форнелла, что находится недалеко от развалин древнего этрусского города Вейи (когда-то бывшего ближайшим к Риму этрусским городом). В латинской транслитерации рассматриваемая надпись построчно выглядит так:
1 игиг
+
2 [этрусский алфавит]
3 наши ан/иа/
+
4 иагаг/иаміаіі/н [этрусский алфавит]
5 аина/міа/ина иан/ина
6 ті аіїапаіа ахаргі аіісе уепеШі
7 уеіеиг /іпасе а/ата/ата/атаз
Криптофразы 4-ой, 5-ой, конца 7-ой строк просто прелестны! Вначале может показаться, что кто-то просто баловался или тренировал руку, чередуя в разной последовательности 4 этрусские буквы. Однако известные нам аффиксы этрусских слов позволяют эти сплошные потоки букв уверенно разбить на конкретные синтагмы и попытаться идентифицировать их семантические значения.
В этрусских и минойских текстах важно первое слово, дающее ориентир для всего содержания текста. Поэтому начнем с него.
игиг. Этрусс. игаа «место, где размещается прах усопшего». Др. тюрк. иг-«помещать, класть, давать задание», игип- «напрягаться, биться», иг!иг-«давать задание»[2]. С.-З. тюрк. иг-«плести, переплетаться, тянуться, воровать». Этрусс. иге- «воровать» [3], италь. Шііо «воровство» [4].
Аффикс - иг в данном слове характерен для побудительного наклонения этрусских глаголов, а также для отглагольных существительных. С одной стороны, загадочный знак + под изучаемым словом похож на один из вариантов буквы е. В этрусских текстах в конце глаголов эта буква иногда добавляется в качестве показателя императива (как усеченная форма этрусского глагола ее «сделай!» (например, в тексте свинцового диска из Мальяно (С1Е 5237): 1иге-е! «осени! (сделай мановение магическим жезлом 1шб)» [3]). В таком случае по аналогии с этим, первое слово текста вазы Киджи и последующий знак + следует воспринимать воедино, а именно в виде игиг- е!
С другой стороны, для одного глагола, у которого уже имеется маркер побудительного наклонения, представляется «перегруженностью» добавление еще одного усилительного императива. Известно также, что подобного рода крестообразные знаки использовались в более позднее время в латинском письме для выделения начала текста или какого-либо важного элемента его содержания. Выбирая между этими двумя предположениями я склоняюсь ко второму варианту восприятия указанного крестообразного знака.
Сравнивая всевозможные семантические признаки рассматриваемой лексической единицы, мы считаем возможным такой перевод рассматриваемого выше слова: «Напрягись расплетая!». Говоря
современным языком, это может означать и «Расшифруй!».
Итак, данная установка предопределяет, как нам кажется, и предназначенность всего текста на вазе Киджи, где встречается такое странное (в 4,5,7 строках) переплетение рифмующихся звуков, с дополнительно мешающимся нагромождением этрусского алфавита.
Рассмотрим некоторые строки этой надписи.
3-ия строка. Зная окончание этрусских прилагательных нги, эту строку легко разбить на три слова sauru aszu аг.
Базовыми референтами здесь могут др.тюрк. лексемы sav «рассказ, история, наставление», as «заблуждаться, сбиваться с пути», а также С.-З. тюрк. аг «мало» (здесь s>z И). Учитывая сказанное, перевод 3-ей строки получается таким: «повествование слегка запутанное».
4-ая строка. Если исходить из маркеров границ слова (в основном это устанавливается по аффиксальным формам и правилам звукового формирования начала этрусского слова), рациональным представляется такая разбивка этой
*Латыпов Фарит Рафгатович - к. техн. н., доцент кафедры «Машины и аппараты бытового назначения» УТИС, докторант в области сравнительно-исторического языкознания.
строки на составляющие слова
иаг аг/и ани аи/н.
Этимологические референты: этрусс. аг/и
«ярость» (ср. этрусс. агаг «лев»= «яростный»), а«и «ответная ненависть» (С.-З. тюрк. аси «ответная ненависть»).
Принимая во внимание аффикс -аг повелительного наклонения этрусских глаголов, первое слово можно интерпретировать как какую-то команду, направленную на воздействие на все последующие номинаты «яростно-злобного» характера. Казанск.-тюрк. и- «растирать, сглаживать». Пример: УТЮГ «гладилка» (заимствование из тюркских языков в русском).
Четвертое слово этой строки можно разложить на составляющие морфемы аи-/-н. Здесь корень слова аи- можно сопоставить с другими референтами из этрусского языка: аи «добыча, облава», ауеіеі «ответ».
Исходя из примеров приведенных выше, в первом приближении, смысл четвертой строки текста на вазе Киджи может быть таким:
«умерь (свои) ярость (и) ответную ненависть, ищущий ответ».
Возможно, здесь речь идет об успокоении тех читателей надписи, которые уж слишком разнервничались, пытаясь разгадать запутанную надпись.
6-ая строка. Учитывая имеющиеся у нас сведения по аффиксам различных частей речи в этрусском языке, нам представляется возможным такая разбивка сплошного потока букв на отдельные слова
аин а/ни а/ина иан /ина.
Этимологические референты: этрусс. аи« «рот» (здесь также позже произошел фоноэволюционный процесс 8>/, в результате в современных С.-З. тюркских языках мы сегодня имеем аи/ «рот». Ностратическая параллель в др. русском и«1а «рот»), др.тюрк. а/ «жаждав), этрусс. /ина «тянет» ср.этрусс. /ин «слово, протяженность звуков»), этрусс. иан «*горловина вазы, голос?». Аффиксы -«а, у третьего слова является одним из показателей условности у этрусских глаголов [7].
Таким образом, данную строку, по содержанию, можно интерпретировать следующим образом
«Если рот жаждущий захочет пить - он потягивает (влагу) из горлышка вазы ».
7-ая строка. Ее перевод не представляет труда,
если учесть этимологические привязки: этрусс. ті «я», аіеі «отец», апеі «мать» [2], ахаргі аіісе
«старшеньких уважающий», уепеШі «благодетель»:
«Я родителей и, вообще, всех старших уважающий благодетель»
8-ая строка. Два первых слова быстро идентифицируются Уеіеиг (имя означающее: «Золотой»), /іпасе «изготовил, составил, мастерил». Последняя цепочка букв уверенно разбиваема на три составляющих слова
а/аги а/аги а/агиан.
Если привлечь этимологический референт
az «заблуждаться, сбиваться с пути» (др.тюрк.), то эту тройную связку слов можно перевести так : «запутанное, запутанное запутывание».
Суммируя сведения полученные в результате комбинаторно-этимологического анализа надписи на вазе Киджи, можно составить приблизительно такой перевод этого текста:
1. «Напрягись и попробуй расшифровать!
+
2. [ этрусский алфавит]
3. Повествование слегка запутанное,
+
4. Умерь свою ярость и ненависть тот кто ищет ответ! [ этрусский алфавит]
5. Если (у кого-то, в конце-концов) жаждущий рот захочет пить, он вполне сможет потягивать (влагу) из горлышка вазы (и без приложения усилий по расшифрованию этой надписи!).
6. Я родителей и, вообще, всех старших уважающий благодетель,
7. Велтуром составлено это запутанное, запутанное запутывание».
ВЫВОДЫ ПО ИССЛЕДОВАНИЮ
1. В надписи на вазе Киджи впервые нами идентифицирован термин древнего способа дешифровки алфавитного текста urnr «напрягись, расплетая» и установлено семантическое значение литературного термина sauru «повествование».
2. Перенос центра тяжести комбинатроно-этимологического анализа в область этрусских текстов с редко встречающейся лексикой, выявляет в них значительно большую концентрацию слов, близких к древнетюркской лексике, нежели в наиболее привлекательных для исследования этрусских текстах агротехнического, педагогического, религиозного содержания с высокой частотностью воспроизведения слов. Этот список новых идентифицированных слов пополняет таблицу «замороженных» в фонетическом развитии пратюркских слов, близко корреспондирующих с соответствующими лексемами древнетюркского языка Восточной Сибири ([2], стр. 89-91):
этрусс. az- «жаждать»— др.тюрк. az- «жаждать»; azaru «запутывание»— az- «заблуждаться, сбиваться с пути»;
aslax «пересекаться, становиться напрасным» ~ as- «пересекаться, переходить»;
hal «состояние, положение (семит. заимств.)» ~ hal «состояние, положение (семит. заимств.)»;
kuhee- «прославлять» ~ kugad- «прославлять»; lei «явства» ~ lev «явства»; sau «рассказ, история, наставление» ~ sav «рассказ, история, наставление»;
ureu «порядок, правило» ~ urd «порядок, правило»;
^^следовать» ~ ud- «следовать»; usfa «жажда» ~ usay «жажда»; urur-«напрягаться, расплетая» ~ urun «напрягаться» ur- «плести»;
van «доска, табло с надписью» ~ pan «доска для письма».
ЛИТЕРАТУРА
1.Buffa M. Nova raccolta di iscrizioni etrusche. Firenze:Rinascimento del libro. 1935.360 p.
2.Древнетюркский словарь, Л.-д. 1969. 691 с.
3.Латыпов Ф.Р. Исследование древних языков Средиземноморья на основе фоноэволюционной гипотезы и комбинаторно-частотных методов. Уфа: Гилем, 2003. 164 с.
4.Итальянско-русский и русско-итальянский словарь / Т.З. Черданцев, Д.Е. Розенталь, С. Реджо. М.: Рус. Яз., 1990. 697 с.
5.Латыпов Ф.Р. Пратюркские черты этрусского языка в связи с ностра-тической теорией // Крат. тез. докл. научн.
конф.: Древние культуры Евразии и античная цивилизация. Ленинград: Изд. Гос. Эрмитаж, 1983. С.55-57.
6.Латыпов Ф.Р. Характер взаимодействия и исторической дифференциации языковых уровней тюркских языков в процессе эволюции с предтюркских времен // Матер. науч.- практич. конф.: Актуальные проблемы сопоставительного языкознания. Уфа: Изд. Баш. гос. универ., 1998. С. 156-158.
7.Латыпов Ф.Р. Основные формы наклонения, спряжения и неличные формы пратюркского глагола // Тез. докл. междунар. конф., посвящ. памяти Заки Валиди. Уфа: Изд. БГУ 1992. С.110-111.
Поступила в редакцию 14.07.05 г.
УДК 811.116.1 ББК 81.2 Рус
О ТЕНДЕНЦИЯХ СЕМАНТИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ ЭМОТИВНОЙ ЛЕКСИКИ И ФРАЗЕОЛОГИИ РУССКОГО ЯЗЫКА
Калимуллина Л.А.*
Настоящая работа посвящена исследованию закономерностей формально-семантического
развития эмотивной системы русского языка на протяжении ряда веков, начиная с древнерусской эпохи и заканчивая ранним этапом формирования современного русского языка (ХУШ-ХК вв.). Объектом нашего анализа являются средства лексико-фразеологической номинации двух базовых (фундаментальных) эмоций - радости и печали, которые в течение всего исследуемого девятивекового периода сохраняют свою широкую представленность в системе языка. Изучение семантической истории эмотивного лексикона русского языка представляется очень важным по той причине, что эта проблема до сих пор довольно редко привлекала пристальное внимание лингвистов. Исключением можно считать лишь несколько работ, однако авторы последних не анализируют процессы формирования и развития эмотивной лексики как целостной системы, а рассматривают лишь отдельные этапы структурно-семантической эволюции определенных наименований эмоций [Михайловская 1980; Цейтлин 1996; Чурмаева 1981] либо обращаются к историкофункциональному плану данных единиц [Камалова 1994; Тарабасова 1982]1. В силу этого мы стремимся преодолеть разрыв между довольно большим числом исследований, посвященных синхроническому аспекту эмотивной лексики, и практически полным отсутствием работ, в которых анализируется историческое развитие данной группировки.
В русском языке старшего периода центральное местов анализируемыхмножествахзанимали эмотивы с этимологическими корнями *-rad-, *-vesel-; *-рек-, *^а1-, *^ог- и др., относящиеся к общеславянскому (шире - к индоевропейскому) лексическому фонду. При этом глагольные предикаты в количественном отношении существенно превосходили эмотивы других лексико-грамматических парадигм: так, в состав микрополя радости входило 87 глаголов (55% от общего числа эмотивов), 45 существительных (29%), 19 прилагательных (12%), в состав микрополя печали - 153 глагола (58%), 62 существительных (24%), 47 прилагательных (18%). Эмотивная система древнерусского языка характеризовалась наличием избыточных (дублетных) форм, образованных в результате реализации различных моделей словопроизводства: суффиксального (веселие,
веселование), префиксального (опечалитися,
воспечалитися, въпечалитися «опечалиться»), калькирования (благодушие, благовеселие, благорадование) и т.д. Среди важнейших семантических свойств изучаемых единиц можно назвать следующие:
1. Значительная часть эмотивов представляла собой полисемичные лексемы, объединявшие в своей смысловой структуре ряд пограничных значений: стативное и релятивное (печаловати(-ся), печися, желати, желЪти «1. Испытывать печаль, скорбь.
2. Беспокоиться, заботиться, жалеть»), стативное и акциональное (веселитися, веселоватися «1. Испытывать чувство внутреннего удовольствия, радости. 2. Веселиться, приятно проводить время»), стативное и квалификативное (жельныи, печальныи, прискорбныи «1. Испытывающий чувство печали. 2. Исполненный печали, тягостный, горестный») и т.д. Таким образом, для древнерусских эмотивов была характерна синонимизация семантических структур, то есть наличие идентичного комплекса значений (как прямых, так и переносных). В отдельных случаях совмещаемые значения не имели статуса самостоятельных ЛСВ, что дает основание говорить
о диффузности семантики эмотивных единиц. К примеру, некоторые лексемы называли несколько близких по качеству эмоциональных состояний (ср. радощи «радость, удовольствие, наслаждение», печаль «печаль; отчаяние, уныние», скаредие «печаль, тоска», туга «уныние, тоска; печаль, горе») либо нерасчлененно обозначали само состояние и его внешнее проявление (ликовати, ликовствовати «ликовать; петь, плясать, веселиться»), состояние и его причину (обрадование «то, что доставляет удовольствие, радость; радость») и т.д.
2. Отвлеченный характер эмотивной лексики обусловил ее преимущественное функционирование в памятниках церковно-книжной письменности, в том числе в произведениях религиознопоучительного жанра: житиях, прологах и т.д. Этим фактом объясняется то, что в состав анализируемых микрополей входило довольно большое число лексем во вторичном значении, в основе которых лежали такие продуктивные типы метафор, как ориентационная, онтологическая, антропоморфная и т.д. («эмоция - пространственный объект», «эмоция - материальный предмет», «эмоция - живое существо»2 и т.д.). Указанные образно-символические схемы определяли не только внутригрупповую, но и
*Калимуллина Лариса Айратовна - кандидат филологических наук, докторант кафедры общего и сравнительноисторического языкознания БашГУ
межгрупповую семантическую оппозицию эмотивов. Так, стабильный характер носили противопо ставления типа «верх - низ», «легкое - тяжелое», «светлое
- темное», «сладкое - горькое» и т.д., где первый член пары ассоциируется с радостью, а второй - с печалью; ср.: ослажати, осладовати, осладити, осладчити, насладити «доставлять/доставить радость, усладу»
- огорьчати, разгорьчати «печалить, огорчать»; свЪтлость «радость», свЪтлыи «радостный» -омрачитися, помрачитися,учьрнитися «опечалиться» и т.д. Аналогичные метафорические модели составляли основу образных устойчивых сочетаний, включавших в себя различные типы предикатов и имена эмоций в субъектной или объектной позиции: възприимати/възприяти радость, внити в радость, исполнитися (наполнитися) радости; двигнути скорби, наводити/навести скорби, припущати скорбь, печаль обдьржаше и т.д.
3. Внутри рассматриваемых микрополей выделяется значительный пласт периферийных лексем и сочетаний, обозначающих внешние симптомы эмоций, - так называемых параэмотивов. Одни из этих единиц были специально предназначены для номинации конкретных форм экспрессии радости и печали (ср.: глумитися «забавляться, веселиться; смеяться», плескати «радоваться, торжествовать; хлопать в ладоши, всплескивать руками»); другие не имели системного значения выражения данных чувств, но эксплицировали его контекстуально - путем сочетания с соответствующими наименованиями эмоций (таковы, к примеру, лексемы восклицати и смиятися). Характерно, что многие из параэмотивов, особенно в составе микрополя печали, обладали синкретичным значением, одновременно обозначая внутреннее состояние и его физиологический симптом; ср.: въздыхати «вздыхать; горевать»,
плакати(-ся) «плакать; горевать, сетовать», рыдати(-ся) «плакать, рыдать; скорбеть» и др.
В последующий исторический период (ХУ-ХУ11 вв.) преобразования исходной системы эмотивов радости и печали в основном подчиняются общим закономерностям развития словарного состава русского языка. С одной стороны, идет непрерывный процесс утраты дублетных форм, прежде всего калькированных лексем типа благохваление, благовеселие и под. С другой стороны, наблюдается обогащение анализируемых множеств новыми языковыми элементами. По нашим подсчетам, в рассматриваемый период в состав микрополя радости входит около 80 новых лексем, в состав микрополя печали - около 120. Следует отметить, что пополнение эмотивного фонда осуществляется в процессе формальной и семантической деривации главным образом за счет внутренних языковых ресурсов, что подтверждает тезис С.П. Обнорского и Ф.П. Филина об исконно русской, общенародной основе современного русского языка. В составе исследуемых микрополей выделяются следующие классы новообразований: а) фонетико-морфологические варианты и дериваты эмотивов, существовавших в древнерусском языке и продолжавших функционировать в изучаемый период (благодушство, благодушствие; жаля, жаль, желень и т.п.), при этом в число дериватов входят единицы, образованные от компонентов антонимического микрополя посредством приставок с семантикой отрицания (безвеселие, неутЪшениеи др.); б) лексемы, восполнявшие ущербные структурно-семантические парадигмы, характерные для древнерусского языка: таковы не зафиксированные в русском языке старшей поры отглагольные имена галение, возрадование,
опечаление и др., которые вступают в регулярные эпидигматические отношения с производящими предикатами (ср. галити : галение, возрадоватися : возрадование и т.п.).
Вхождение указанных форм в лексическую систему русского языка ведет к возникновению дополнительной семантической дублетности. В то же время обогащение микрополей радости и печали в ходе словообразовательных процессов сопровождается смысловым видоизменением производных лексем. Этим обусловлены преобразования структуры микрополей, в частности появление новых содержательных оппозиций. Так, наблюдается тенденция к дискретному обозначению различных аспектов чувства, действием которой объясняется частичное преодоление изначальной семантической многоплановости эмотивов. Нами отмечены следующие конкретные проявления данной тенденции: 1) противопоставление эмотивов, называющих пограничные эмоциональные состояния: например, внутри микрополя радости возникают оппозиции лексем, обозначающих радость (радость, веселие, свеселие), удовольствие (прохлад, прохладство, прохлаждение), наслаждение (раскошь, роскошь), блаженство (отрадство), а внутри микрополя печали выделяются наименования скуки, тоски (жадати, жедати по ком «скучать, тосковать»), огорчения (назола, садЪля) и т.д.; 2) постепенная специализация значений, которые в предшествующий период выступали в единстве: к примеру, происходит дифференциация стативного и квалификативного значения (первое выражается прилагательными жалостныи, кручинныи, любоплачевныи
«многоскорбящий», нерадостныи, несмЪшныи и т.д., второе - словами болЪзныи, горестныи, жалобныи, нужныи, плачьныи, отчаятельныи и др.); в то же время в отдельных случаях сохраняется смысловой синкретизмэмотивов: так,встарорусском языкенаряду с периферийными лексемами типа веселообразныи, осклабленныи, радостноокии, специализированно обозначавшими внешнее проявление радости, продолжали употребляться ядерные прилагательные радостныи, веселыи и др., которые совмещали два значения - состояния и его симптоматики (последнее актуализировалось в сочетании с именами типа лице, взоръ, видь и т.п.); 3) оппозиция эмотивов радости и печали по семантическому признаку ‘степень интенсивности чувства’, которая к тому же характеризовалась асимметрией парадигм, поскольку нами зафиксирована преимущественная детализация высокоинтенсивных чувств (ср.: превеселыи, прерадъ «очень рад, доволен», преобрадоватися «очень сильно обрадоваться»; отягчатися «испытывать тягостное чувство, находиться в угнетенном состоянии», поуверзенныи «удрученный, сильно опечаленный» и др.).
К ХУШ-Х1Х вв. рассматриваемые множества сохранили большую часть своего первоначального состава: к примеру, микрополе печали включает в себя 110 эмотивов, унаследованных из предшествующих периодов, в том числе 87 лексем, существовавших еще в древнерусском языке. Языковые единицы, продолжавшие активно функционировать в изучаемую эпоху, подвергаются существенным семантическим трансформациям. Во-первых, наблюдается изменение стилистической маркированности эмотивов, вследствие чего значительная их часть входит в лексическую систему языка на правах церковнославянизмов, имея пометы «слав.», «церк.», «стар.» (таково большинство
калькированных слов). Во-вторых, происходят определенные преобразования смысловой структуры эмотивов: 1) утрата многозначности полисемичными словами; при этом, как правило, исчезают значения, которые непосредственно не связаны с отражением внутреннего состояния человека, тогда как стативные значения, фиксируемые словарями в качестве основных, сохраняются; 2) расширение значения отдельных именных эмотивов, которые начинают функционировать в качестве овруппы эмоций: например, слово болЪзнь синонимизируется с лексемами бЪдность, возчувствование, возчувствие и др., становясь обобщенным обозначением душевного страдания; 3) конкретизация содержания эмотивов, вследствие которой на первый план выходит пропозитивная семантика, в частности номинация деятельности и действий, направленных на достижение данного состояния; это значение предопределяет употребление имен радости во мн. ч., а также включение их в синонимический ряд со словами перен. выгода, перен. вакханалы, забава, игра, потЪха, развеселье, увеселение и др.
Количественный рост микрополей радости и печали был связан с процессами словопроизводства, поскольку большинство новообразований являлось либо морфологическими дублетами лексем, заимствованных из старорусского языка (таковы существительные с суффиксами отвлеченного значения: горевание, горькость, изнывание,
крушение, прискорбность, скучание, тоскливость, тоскование и др.), либо их приставочными дериватами (погоревать, погрустить; нарадоваться, навеселиться, натешиться; искручиниться, истомиться, истосковаться и т.д.). Вхождение дополнительных компонентов в состав микрополей создает предпосылки для формирования новых смысловых отношений между данными единицами и лексемами, унаследованными из предшествующего
периода. Так, в сравнении со старорусским языком более четко проявляются оппозиции эмотивов по семам ‘субъективное содержание эмоции’ и ‘степень интенсивности эмоции’. Например, первый случай иллюстрирует довольно строгое противопоставление двух парадигм внутри микрополя радости: лексем, обозначающих собственно радость (радоваться, красоваться, слав. благодушествовать), и лексем, нейтральных к оппозиции по семам ‘духовное переживание’/‘чувственное переживание’, то есть способных обозначать как чувство радости, так и удовольствие (веселиться чем, о чем, в чем, наслаждаться, нЪговаться, тЪшиться, потЪшаться, утЪшаться, услаждаться чем). Кроме того, в изучаемую эпоху происходит существенное пополнение микрополей радости и печали устойчивыми сочетаниями, как правило, идиоматического характера: веселье сердечное
(душевное), веселье души, веселием препоясати бедро (бедру); горе горевать, болЪть (сохнуть) сердцем, груз на сердце у кого, как (точно) <бы> в воду опущен (опущенный) «удрученный, унылый» и т.д. Активизация семантических процессов характеризует также периферию микрополей, которая включает в себя новые параэмотивы, прежде всего, большое число фразеологических единиц. При этом в отличие от предшествующих периодов отмечается тенденция к обозначению различных способов внешнего проявления эмоций: а) мимического (улыбаться, хохотать, заходиться (прост. кататься) со смЪху, весел, как медный грош); б) кинетического (бить (хлопать) в ладони (ладоши); подгорюниваться, нурить голову, бить <себя> <в> грудь (груди, перси), рвать (драть, терзать) волосы <свои, на себе, на голове>); в) фонационного и физиологического (ахать «горевать, стонать», выть «плакать в голос», выть волком (по-волчьи, как корова), лить (проливать) <горькие> слезы, не осушать глаз и др.).
Примечания:
1 Следует отметить, что в последнее время лингвисты все чаще говорят о необходимости более глубокого исследования диахронической семантики языковых единиц [см., например, Зализняк 2001].
2 Как полагают исследователи, данная метафорическая модель связана с отражением мифологических представлений об эмоциях как враждебных человеку существах, приходящих из другого пространства [Брагина 1999].
ЛИТЕРАТУРА
1. Брагина Н.Г. «Во власти чувств»: мифологические мотивы в языке // Славянские этюды: Сб. статей к юбилею С.М. Толстой. - М.: Индрик, 1999. - С. 86-102.
2. Зализняк Анна А. Семантическая деривация в синхронии и диахронии: Проект «Каталога семантических переходов» // Вопросы языкознания. 2001. №2. - С. 13-25.
3. Камалова А.А. Формирование и функционирование лексики со значени-ем психического состояния в русском литературном языке. - Архангельск: Изд-во Поморского международного пед. ун-та, 1994. - 130 с.
4. Михайловская Н.Г. Системные связи в лексике древнерусского книжно-письменного языка Х1-Х1У вв. - М.: Наука, 1980. - 254 с.
5. Тарабасова Н.И. Из истории синонимических отношений слов с корнями бол- и скорб- (на материале вестей-курантов первой половины ХУЛ в.) // История русского языка. Исследования и тексты. - М.: Наука, 1982. - С. 115-131.
6. Цейтлин Р.М. Сравнительная лексикология славянских языков Х/Х1-Х1У-ХУ вв. Проблемы и методы. - М.: Наука, 1996. - 232 с.
7. Чурмаева Н.В. Анализ текста при толковании древнерусских слов // Древнерусский язык. Лексикология и лексикография. - М.: Наука, 1980. - С. 189-204.
Поступила в редакцию 13.01.05 г.
