CC BY
24
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2010. № 2
Ю.В. Кириллов
«ДВЕРЯМИ» ИЛИ «ДВЕРЬМИ»: ОБ ИРОНИЧЕСКОМ ПРЕОДОЛЕНИИ СТЕРЕОТИПОВ ЧЕШСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ У КАРЕЛА ЧАПЕКА (лингвистический аспект)
Период чешской истории после битвы у Белой горы вплоть до начала чешского национального возрождения в художественной и научной литературе нередко именуется «эпохой тьмы», а некоторыми лингвистами характеризуется как период упадка чешского языка. В данной статье анализируется ироническое преодоление этих стереотипов в романе Карела Чапека «Война с саламандрами» (фельетон «Наш друг на Галапагосских островах», содержащий ряд интересных лингвистических замечаний, в том числе о конкуренции форм тв. п. мн. ч. konilkonmi). Отталкиваясь от этого литературного опыта деконструкции мифов, связанных с чешским возрождением, автор статьи обращает внимание на языковую проблематику так называемой эпохи тьмы. С опорой на данные текстов XVIII в. и Чешского национального корпуса автор на примере одного фрагмента развивающейся морфологической системы литературного чешского языка показывает, что возвращение кодификаторов периода чешского возрождения к языковой норме XVI в. в противовес ее последующему «упадку» приводило к созданию во многом искусственного конструкта.
Ключевые слова: чешское национальное возрождение, история литературного языка, конкуренция морфологических форм, Чешский национальный корпус.
The historical period from the battle at the White Mountain until the beginning of the Czech National Revival in the Czech lands used to be called the Dark Age in fictional and non-fictional literature, and some linguists usually refer to decline of the Czech language in that period. This article deals with Karel Capek's ironic devaluation of the subject in chapter two of The War with the Newts, namely in the Our Friend on the Galapagos Islands feuilleton containing some remarkable linguistic commentaries (i. a. on duplicate Instr. pl. forms konilkonmi). Proceeding from this literary attempt at the revival myth deconstruction, the author turns his attention to linguistic aspects of the Czech "Dark-Age" issue. Using text materials from the 18th century and the Czech National Corpus, he intends to demonstrate that the codifiers' return to the 16th century language norm in contrast to its further "decline" led to the creation of what was in many respects an artificial construct.
Key words: Czech National Revival, standard language history, duplicate forms in morphology, Czech national corpus.
В статье к 250-летнему юбилею провозвестника национального возрождения у чехов Йозефа Добровского Г.П. Нещименко, харак-
теризуя предшествующий его деятельности этап, констатировала: «В литературе этот период обозначается по-разному: «средний» период, эпоха барокко, период мрака и упадка, послебелогорский период (т.е. после битвы у Белой горы, завершившейся поражением чехов и торжеством габсбургской монархии). Работу исследователей в этом случае весьма затрудняют <.. .> с одной стороны, устойчивые стереотипы и представления о данной эпохе; с другой - то, что тексты той поры, особенно XVII - первой половины XVIII в., равно как и их описания, представлены весьма скупо» [Нещименко, 2003: 5]1.
Однако уже с самого начала XX в. черно-белая интерпретация обсуждаемого этапа ставилась под сомнение рядом чешских ученых и литераторов. Вероятно, первым литературным опытом иронического преодоления стереотипов о периоде после поражения восстания чешских сословий у Белой горы (1620) стал фельетон «Наш друг на Галапагосских островах» из второй книги романа Карела Чапека «Война с саламандрами» (1935).
Вымышленный автор фельетона, некто Яромир Зейдл-Новомест-ский, совершая с супругой, поэтессой Генриэттой Зейдловой-Хру-димской, кругосветное путешествие, оказывается на Галапагосских островах, где встречает саламандру, выучившую чешский по учебнику «Чешский язык для саламандр». Как tabula rasa, саламандра в гротескной форме повторяет фразы-штампы о «белогорском разгроме» и последующих событиях, после чего внезапно заключает:
- Вы, несомненно, чрезвычайно гордитесь своим трехсотлетним порабощением. Это было великое время, сударь.
- Да, тяжелое время, - подтвердил я, - время неволи и горя.
- И вы стенали? - с жадным интересом осведомился наш друг.
1 Необходимо уточнить, что устойчивыми стереотипами начиная с XIX в. обросли главным образом две оценочные характеристики. Одна из них - «упадок» - в работе Г.П. Нещименко приводится с отсылкой в примечании к заключительной главе труда Й. Добровского «История чешского языка и литературы» ("Geschichte der Böhmischen Sprache und Literatur", 1792), названной «Чешский язык приходит в упадок» ("Die böhmische Sprache geräth in Verfall"). Следует, однако, заметить, что под словом «упадок» здесь автор подразумевал сокращение объема новой оригинальной печатной продукции, а также снижение ее языковой культуры, которому старались противодействовать многочисленные грамматисты XVII в., но не само состояние живого эволюционирующего литературного языка послебелогорской поры.
Характеристика же «период мрака», или - чаще - «эпоха тьмы» (чеш. doba temna), вообще имеет чисто литературный источник: она восходит к названию исторического романа Алоиса Ирасека «Тьма» ("Temno", 1915), концепция которого оказала мощное влияние на восприятие данного отрезка чешской истории. Впрочем, еще в 1981 г. выдающийся чешский лингвист Александр Стих в статье «О концепции чешского барокко у Ирасека» показал, что писатель создал намного более глубокий образ этой эпохи, нежели приписанный ему позднейшей критикой, и что «весьма существенные компоненты чешской культуры и идеологии барокко стали элементами последующего процесса возрождения, а следовательно, барокко не было ни "светом", ни "тьмой", но амальгамой и того, и другого» [Stich, 1996: 210].
- Стенали, невыразимо страдая под ярмом свирепых угнетателей.
- Я очень рад, - облегченно перевела дух саламандра. - В моей книжке так и сказано [Чапек, 1959: 169-170].
Вполне серьезный интерес у лингвиста в фельетоне К. Чапека вызывают два пассажа, касающиеся динамики развития литературного чешского языка. Во-первых, это замечание, приписанное саламандре, которая говорит о временах Тридцатилетней войны: «Если не ошибаюсь, земля чешская была превращена в пустыню, залитую слезами и кровью. Счастье еще, что тогда не погиб родительный падеж при отрицании. В этой книжке говорится, что он отмирает. Я был бы этим очень огорчен» [Чапек, 1959: 169]. Во-вторых, это диалог, где обыгрывается дублетность форм тв. п. мн. ч. существительного кип 'конь', что переводчик романа на русский язык А. Гурович передал с использованием аналогичной дублетности русских форм:
- К сожалению, здесь нет никого, с кем я мог бы говорить по-чешски, - скромно сказал наш новый друг, - а я, например, не знаю, как будет творительный падеж множественного числа от слова «дверь» - «дверями» или «дверьми».
- Дверями, - сказал я.
- Ах, нет, дверьми! - воскликнула моя супруга [Чапек, 1959: 169].
В оригинале путешествующий писатель отвечает Konmi, тогда
как его супруга возражает: О ne, koni (в смысловом отношении, видимо, более точным был бы перевод лошадями / лошадьми). Речь идет о рудиментарной конкуренции форм тв. п. мн. ч. указанного существительного в литературном чешском языке начала XX в. (сохраняющейся вплоть до современного этапа), которая является наследием эволюции в чешском языке старшей поры, когда такая конкуренция имела гораздо более широкий охват. Развитие этого явления, несомненно, заслуживает более подробного освещения на материале чешских текстов XVII-XVIII вв. уже ввиду важного значения, которое часто придают тому факту, что в последующей архаичной кодификации литературного чешского языка, связываемой с деятельностью Й. Добровского, «за существительными мужского и среднего рода в тв. п. мн. ч. <...> снова закрепляются старые окончания (ср.: pany, domy, okny), хотя в разговорном языке уже существовала совершенно определенная тенденция к их унификации» [Нещименко, 2003: 12].
С непосредственными извлечениями из печатных и рукописных источников указанного периода, включая грамматики того времени, интересно соотнести примеры из диахронического раздела Чешского национального корпуса (DIAKORP). При этом необходимо отметить, что его современное состояние не позволяет в полной мере использовать все средства корпусного анализа, поскольку включенные в него
тексты пока еще не лемматизированы. Ожидается, что в будущем DIAKORP будет усовершенствован за счет введения лемматизации с использованием так называемых «гиперлемм», однако даже сейчас с его помощью можно получить весьма ценную для историка языка информацию.
Так, в DIAKORP засвидетельствовано 13 случаев употребления в древне- и старочешском языке (до конца XVIII в.) формы тв. п. мн. ч. konmi с исторически вторичным окончанием, проникшим из праславянского склонения на *-i (ср. соврем. чеш. lidmi, устар. hostmi). Древнейшие из них относятся ко второй половине XIV в., например: na vse strany seku, strieleji, bodu, konmi tlacie, hanebnäjich rucha svlaciec (PasM). И хотя при этом здесь также представлена генетически «правильная» форма тв. п. мн. ч. koni, просмотр всех 212 вхождений данной последовательности, который при нынешнем состоянии корпуса неизбежен, позволяет выявить единственный собственно древнечешский пример тв. п. мн. ч. koni середины XV в.: velmi u velike svetlosti a s plamennymi koni a s vozem zävi sä i sta podle toho slupa (OtcB). Помимо этого данная форма лишь трижды появляется в том же предложном сочетании в текстах XIX в.
Таким образом, DIAKORP наглядно подтверждает в отношении анализируемой лексемы известный из истории чешского языка факт, что у существительных мужского рода этого типа склонения уже в древнечешском языке имела место конкуренция форм тв. п. мн. ч. с окончаниями -i/-mi. Ян Гебауэр в «Древнечешском словаре» приводит в статье kon только примеры на -mi (Ktoz co moze, ten topobra, konmy, skotem, zbozim, ruchem; Brod konmy (zbitymi) se zacpal; konmy roztrhati) [Gebauer, 1970: 90]. Аналогично Вацлав Важны в «Чешской исторической грамматике» отмечает, что существительное kon в тв. п. мн. ч. имело форму konmi по основам на *-i, тогда как форма koni встречается «крайне редко - по-видимому, всего один раз, в тексте OtcB» (см. пример выше). Последняя, исторически закономерная форма, поясняет ученый, «укореняется благодаря авторитету теоретиков только с конца XVIII в. (Фр. М. Пелцл, К.И. Там, Я. Неедлы)» [Vazny, 1964: 39]. Этот комментарий, впрочем, относится лишь к указанному существительному. Для других имен мужского рода В. Важны указывает исконные формы chlapy, duby, oraci, meci, прибавляя, что с XIV в. сюда проникают также окончания -mi из склонения на *-i и -ami, -'emi из склонений на *-а и *-ia, например: pokladmi, chlebmi, zubmi, mecmi наряду с zubami, bicemi и т.д., а начиная с XVII в., в «народном языке» ширятся окончания -ma, -ama, -ema (в качестве примеров автор приводит формы из грамматики В.Я. Росы: panma, stromama, mäsicma и mäsicema). Особого внимания заслуживает следующее замечание В. Важного: «Распространение окончания на -mi за пределами его первоначального употребления - не только в
этих типах, но и у существительных среднего рода твердой и мягкой разновидности склонения на *-о - представляется знаменательной чертой развития тв. п. мн. ч. в средневековом чешском языке. Позднее в большей части нашего национального языка это окончание сменилось окончанием -ma из двойственного числа» [Vazny, 1964: 32].
Как случилось, что эта «знаменательная черта» в развитии форм тв. п. мн. ч. в послебелогорский период отступила перед флексией исконно дв. ч., которая после исчезновения данной категории в XV в. встречалась не слишком часто, а именно - ma (и ее вариантами с гласным -ama/-ema)? Материал, имеющийся в распоряжении автора данной статьи, позволяет предположить, что окончание -ma утверждалось в форме тв. п. мн. ч. слов разных частей речи не одновременно. Вероятно, первоначально оно распространялось от числительного dva/dvä с формой тв. п. dvema или более новой dvouma на другие числительные (tri, ctyri, но также, например, sedm), а затем на иные адъективалии, тогда как существительные все еще употреблялись в исконных формах или - для имен мужского и среднего рода - с проникшим ранее вместо -y/-i окончанием на -mi (по крайней мере, в письменном языке). Примеры:
rozlicnyma easy, nejakyma nehty, hodnovernyma svedky, zivyma chlupy, zeleznyma zubami («Хозяйственные книги для сельского хозяйства» Криштофа Фишера 1705 г., далее Fis);
svyma vnitrnima zadostmi, lampami svyma sedmima («Новая арфа, на горе Сион звучащая» Яна Либерды 1732 г., далее Lib);
pred nedawnima cafy, pod dekanfkyma parkany, za okny fednicnyma, s hodinnima cymbali, s muzykalnima infftrumenty, s dwouma wyzdwizenyma prfty («История Хрудимская...» Йозефа Церегетти 1789 г., далее Cer);
z druhima chrudymfkyma mniefftieninj a synky, swyma studentj («Памятная книжка.» Карела Хоценского 1799 г., далее Choc) и мн. др.
Распространение окончания -ma на существительные всех родов, по-видимому, представляло собой следующий этап. В изученных текстах XVIII в. число примеров употребления этого окончания у всех слов в именной группе, а также у одиночных существительных постепенно возрастает, ср.: samyma chlubim se ranama, svyma ditkama (Lib); ginyma lehkomiflnoftma, prede zrnma, s troubama a s bubnama, mezy zahradama, s patokama, fe ctyrma ffwadronama, nad czefkyma hodinama и мн. др. (Cer); Pyftolma, s wyma oftatnima, Osobama zdegffima (Choc).
Особенно интересны случаи гиперкоррекции, когда авторы ошибочно устраняли окончание тв. п. мн. ч. на -ma, воспринимаемое, вероятно, как «народное», или еще -mi, которое в парах типа zuby - zubmi/zubami также могло казаться неподобающим в письмен-
ном стиле, выбирая форму на -y/-i и для существительных женского рода. Примеры: jinyma véci a prácemi (Fis, при rozlicnyma vécmi в том же тексте); f trema wezj, s bubny a trouby (Cer, при s troubama a s bubnama в том же тексте) и т.д.
Аналогичные случаи, когда синтаксически адъективное слово имеет окончание на -ma, а существительное (среднего рода с давней основой на *-bj/e/) получает гиперкорректную форму с устранением конечного -ma или -mi, типа hroznyma znamení, mezi vsemi stvorení, в текстах XVIII в. фиксировал В. Важны, объясняяя их появление отсутствием «авторитетной языковой нормы» в этот период [Vázny, 1964: 50]. Между тем Я. Гебауэр в работе «Древнечешское склонение имен с основами на -i» отмечал примеры подобной же гиперкоррекции для существительных женского рода - в сочетаниях с адъективными формами на -ymi - уже для первой половины XV в.: rozlicnymi nemoczi, tázáse sé jeho mnohymi rzyeczzy, velikymi nebezpecznofti и др. (Оломоуцкое Евангелие 1421 г.) [Gebauer, 1981: 10]. На этом фоне примеры XVIII в. кажутся естественными для того этапа, когда у синтаксически адъективных слов уже возобладало окончание -ma, а у существительных - еще не вполне. Образцом для гиперкоррекции здесь могли служить свойственные письменному узусу сочетания типа rozlicnyma casy, в то время как в живой речи скорее доминировал тип zeleznyma zubami/zubmi2.
Сходное состояние наблюдал К.В. Лифанов в языке произведений духовной литературы словацких католиков XVII-XVIII вв., восходящем к древнечешскому [Лифанов, 2000: 43-44]. Из исследованных им памятников примерами именных групп в тв. п. мн. ч. с окончаниями на -ma у числительных, местоимений и прилагательных, но -y(-i)/-mi/-ami у существительных богаты проповеди Д. Мокоша 1752-1774 гг. (ztroma spusobipana Boha hnewame; zpredpowedenyma mesti), Г. Врабела 1766 г. (ze swima Rebelanty Angelmy; twima pap-rsskami hori) и в особенности Камалдулская Библия 1756-1759 гг.
2 Авторы «Исторической грамматики русского языка» К.В. Горшкова и Г.А. Ха-бургаев, описывая развитие форм тв. п. мн. ч. существительных в древнерусском, во многом напоминаюшее чешское, так объясняют консерватизм письменного узуса в выборе окончаний: «различия между традиционными формами (с товары, перед дьяки, за монастыри, с товарищи, своими персты) и «новыми», которые могли уже закрепиться в живой речи (товарами, дьяками, монастырями), были настолько заметными, что позволяли грамотному человеку отличать их друг от друга как нормативные и "просторечные", недопустимые на письме». И заключают: «Восприятие и усвоение таких конструкций как нормативных, не соответствующих формам живой речи, но обязательных в языке письменном, отражаются в довольно многочисленных случаях употребления в их составе писцами-непрофессионалами форм Т без -ами в кругу существительных женского рода на -а», приводя ряд похожих на чешские примеров гиперкоррекции из текстов XVII в.: с телеги и с проводники, с твоими государевыми пошлины, оралыми земли и пожни, с старыми грамоты, с рогатины и с бердыши и др. [Горшкова, Хабургаев, 1981: 199].
(z dwoma prowazmi nowyma; z slowipokógnyma; z lahodnyma slowmi; pred synmi Yzrahelskyma; nad synami blázniwyma; menowal Adam z swyma ménami wssecko wtáctwo nebéské). Примеров же с формами тв. п. мн. ч. на -/a/ma у существительных в цитируемой работе отмечено лишь несколько. В одном случае это старая форма дв. ч. в сочетании с формой местоимения, оканчивающейся на -mi (Д. Мокош: tymy ocima); в других - форму на - ama получают одиночные существительные (ср. пример из Библии: nech wládne nad rybami morskyma y nad wtáctwem nebéskym y nad zwjratama).
Близкая к описанной ситуация обнаруживается ныне в восточ-нословацких диалектах, где прилагательные и большинство местоимений «в творительном падеже мн. числа всех родов имеют флексию -ima: s tima dobrima, z nasima, mojima, s' n'ima, но s nami, s vami, то же у имен существительных: s xlopami, zenami, dzecami/dzecmi» [Stole, 1994: 108]. Аналогичное распределение окончаний тв. п. мн. ч. у адъективалий и существительных характеризует южнорусинский язык в Сербии и Хорватии, имеющий восточно словацкий генезис (ср.: з велькима, широкималопатами; зоз тима ту другима шоровима людзми [Шветлосц, 1981: 180, 188]), а также восточнославянский по происхождению карпаторусинский язык в Словакии (примеры с официального сайта Академии русинской культуры http://www. rusynaeademy.sk/rusynski/rusyn_jazyk.html: тштрованый Народ-ныма новинками, м1дж1 русиньскыма священиками, роздыы м1дж1 нашыма вар1антами, лтературный язык бы мав д1споновати двома комущкачныма нормами).
Возвращаясь к чешскому языку, следует заключить, что в его истории протекал длительный процесс вытеснения старых окончаний тв. п. мн. ч. -y/-i у существительных мужского и среднего рода исконно твердой и мягкой разновидностей склонения на *-о окончаниями, ширившимися из других типов субстантивного склонения, а позже - процесс распространения давнего окончания дв. ч. -ma, по-видимому, от числительного dva/dvé на форму тв. п. мн. ч. вначале адъективных слов, а затем и существительных. Литературный (письменный) чешский язык «среднего», послебелогорского периода отражал промежуточные результаты обоих процессов, представляя живое разнообразие всех этих форм, в употреблении которых можно усматривать и некую стилистическую дифференциацию в смысле «разницы в отношениях между книжно-письменной нормой и живой речью при оформлении непрямых падежей» [Горшкова, Хабургаев, 1981: 199], а не просто расшатанность нормы и «упадок».
Архаизирующая кодификация XIX в. устранила у существительных мужского и среднего рода почти все новые формы тв. п. мн. ч., как на -ma, так и на -mi (впрочем, последние еще спорадически встречаются в языке писателей чешского национального возрожде-
ния, например: vítr vlasami pohrává в поэме К.Г. Махи «Май»; <ulice> jsou lanami zavreny в прозе К. Гавличека-Боровского [Vyvoj, 1975: 122]3). Единственное исключение в кодификации представляло собой существительное кип, у которого была сохранена восходящая еще к XIV в. вторичная форма konmi, хотя в конце XVIII в. также для него был восстановлен «правильный» вариант koni. Соответственно суть размолвки между путешествующими супругами в фельетоне Чапека, равно как и ирония автора, состоит в том, что госпожа Зейдлова-Хрудимская, «живо» возражая против формы konmi ("Ó ne, koni", zvolala mojepaní zivé [Capek, 1976: 140]), на самом деле отстаивает искусственно созданный конструкт4. Таковым вообще во многих аспектах являлся литературный чешский язык XIX - начала XX в., и Карел Чапек это отлично сознавал.
Список литературы
Горшкова К.В. Хабургаев Г.А. Историческая грамматика русского языка. М., 1981.
Лифанов К.В. Язык духовной литературы словацких католиков XVI-
XVIII вв. и кодификация А. Бернолака. М., 2000. Нещименко Г.П. Великий чешский ученый Йозеф Добровский // Славяноведение. 2003. № 6. Чапек К. Сочинения: В 5 т. Т. 5: Война с саламандрами. Первая спасательная. М., 1959.
Шветлосц. Часопис за литературу, културу и дружтвени питаня. 1981. № 2.
Ceregetti J. Historya Chrudimska w niz se wipisuje pocátek Mesta Chrudime...
Sv. 1-2 / Ed. T. Berger, T. Maly. Chrudim, 2005. Chocensky K. Libellus memorabilium aut: Popfany Pamnietny Rodu, neb Przatelftwa Choczenfkyho / Ред. Т. Бергер. Интернет-издание: http://homep-ages.uni-tuebingen.de/tilman.berger/Texte/Chocenskydeutsch.html
3 Интересно, что формы тв. п. мн. ч. с окончанием -ami у тех же существительных фиксируются и в современном чешском языке - разумеется, субстандартном. Ср. из Интернета: Jsem hnédovlasá holka, která chce se svyma hnédymi vlasami néco udélat (Alík. cz, Inrenet pro deti: Vizitka), cesty zajisténé ocelovymi lanami a skobami (Olomoucky outdoorovy e-shop), jedinej problem nastává s brzdovymi lanami (Fórum Renault 19 clubu CR).
4 Показательно численное соотношение форм тв. п. мн. ч. konmi и koni в современном чешском литературном языке по данным синхронной части Чешского национального корпуса. В старом корпусе SYN2000 оно составляет 161: 21, а в более новом и основательнее разработанном SYN2005 - 496: 31. Следует заметить, что форму тв. п. мн. ч. koni в обоих этих корпусах удается выявить лишь способом ручной выборки из множества вхождений данной последовательности, так как во всех случаях она лемматизирована некорректно (либо как местн., либо как дат. п. ед. ч.). При этом наряду с konmi и koni в обоих корпусах встречается также нелитературная форма тв. п. мн. ч. konma - 16 раз в SYN2000 и 20 раз в SYN2005. В первом из них она лемматизирована как «неопределенная» и только во втором характеризуется как "hovorovy tvar (koncovka standardní obecné cestiny)", т.е. принадлежащая обиходно-разговорному чешскому языку.
Capek K. Välka s Mloky. Praha, 1976.
Cesky närodni korpus - DIAKORP. Ustav Ceskeho närodniho korpusu FF UK.
Praha, 2005. Доступ на: http://www.korpus.cz Cesky närodni korpus - SYN2000. Ustav Ceskeho närodniho korpusu FF UK.
Praha, 2000. Доступ на: http://www.korpus.cz Cesky närodni korpus - SYN2005. Ustav Ceskeho närodniho korpusu FF UK.
Praha, 2005. Доступ на: http://www.korpus.cz Gebauer J. Slovnik starocesky. Dil II [K-N]. Praha, 1970. Gebauer J. Staroceske skloneni jmen kmene -i. Praha, 1981. Stich A. K Jiräskovu pojeti ceskeho baroka // Alexandr Stich: Od Karla Havlicka
k Frantisku Halasovi. Lingvoliterärni studie. Praha, 1996. Stolc J. Slovenskä dialektologia. Bratislava, 1994.
Väzny V. Historickä mluvnice ceskä, Tvaroslovi I - Sklonoväni. Praha, 1964. Vyvoj ceskeho jazyka a dialektologie. Zprac. F. Curin a kol. Praha, 1975.
Сведения об авторе: Кириллов Юрий Владимирович, аспирант кафедры славянской филологии филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: matrix2001@ mail.ru
