CC BY
111ДВЕ ЛИРЫ - ОДНА СУДЬБА (СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ПОЭЗИИ П.ВАСИЛЬЕВА И С.ЕСЕНИНА)
TWO LYRICS - ONE DESTINY (THE COMPARATIVE ANALYSIS OF POETRY BY P. VASILYEV AND S. ESENIN).
Резюме
В статье рассматриваются некоторые стороны лирики П.Васильева с учетом нравственно-эстетической позиции С.Есенина. Важным представляется общность в восприятии действительности, для которой наряду с причастностью к своему веку была характерна историческая память. Отмечается, что при совпадении на уровне контекста, образов, мотивов, развитие мысли П.Васильева отличается от есенинской своей самостоятельностью и большей драматичностью.
Ключевые слова: лирика, поэзия, анализ, нравственно-эстетическая позиция, общественно-политическая система.
Summary
The article studies some aspects of P. Vasilyev's lyric poetry in the light of moral and esthetic attitudes of S. Esenin. It is important to point out some similarity in their approach to life that consists in the acceptance of the epoch they live and preserving the reverent attitude to the history, at the same time. It should also be stated that along with the likeness of contexts, images and motives, the conceptualization of P.Vasilyev differs from that of S.Esenin by its originality and a higher level of dramatization.
Keywords: lyrics, lyric poetry, analysis, moral and esthetic attitudes, socio-politic system.
Ковынева Ирина Анатольевна1, кандидат филологических наук Рубцова Елена Викторовна1, кандидат филологических наук
Kovyneva Irina Anatolevna1, Candidate of Philological Sciences Rubtsova Elena Viktorovna1, Candidate of Philological Sciences
Писательская и человеческая судьба Павла Васильева в высшей степени характерна для судеб писателей советского периода. Поэт, как и его предшественники А. Блок, В. Маяковский, Э. Багрицкий, был горячим поклонником своего времени. Вместе с тем и в отличие от многих его память хранила безусловные гуманистические человеческие ценности прошлых десятилетий и веков. Реальностью для П. Васильева был не только «мой век», но и его предыстория в лице прямой родословной, многовековой национальной народной культуры, мира природы. К сожалению, время ориентировало не на союз этих двух реальностей, а на их размежевание, в результате чего художественное сознание П. Васильева отличается острым драматизмом. Причем в лирике очень часто сталкиваются не только сегодняшний день и день прошедший, но обнаруживается и сложное противоборство настроений самого поэта. Поэтому отрицание того, что было названо старым миром, всегда оказывается в художественном образе, художественной ситуации менее значительным, чем то, что угадывается в общечеловеческих переживаниях поэта. Историзм его сознания обнаруживает дальнее и более близкое родство: дальнее — на уровне мифопоэтики о разинско-пугачевской казачьей вольнице,
УДК: 82-1
URL: http://innomaga7ine.m/issues/1-2015-4/innova1-2015(4).pdf
ГОСТ: Ковынева, И.А. Две лиры - одна судьба (сравнительный анализ поэзии
П.Васильева и С.Есенина)/ И.А. Ковынева, Е.В. Рубцова// Иннова. 2015. №1 (4).
URL: httpV/innomagazine rii/issiies/1-2015-4/innova1-2015(4) pdf
Статья поступила в редакцию 18.09.2015
Для корреспонденции: Е.В. Рубцова, [email protected]
I1 ГБОУ ВПО «Курский государственный медицинский университет» Минздрава России / Kursk State Medical University, Russia
2Цитируется по: Бондина Л. Неуемною песней звенеть...//Литературная Россия, 1964, 11 декабря._
более близкое — по линии связи с «крестьянской литературой» (С. Есенин, Н. Клюев, С. Клычков, А. Ширяевец, другие). Как справедливо заметил Б. Пастернак: «Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара, и безмерно много обещал, потому что в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками. У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы»2.
Очевидным для читателей является ориентация П. Васильева, особенно на первых этапах своего поэтического пути, на творческий опыт одного из «крестьянских поэтов» Сергея Есенина. «...читая стихи Павла Васильева, я лишь ощутил сходство их мелодики, образности, пронзительной, берущей за душу искренности с есенинской поэзией. Вместе с тем, оценил я и буйную, безудержную силу и песенность слова Павла Васильева». [1, с.137]
Идя вслед за Есениным, который декларирует, что он «гражданин села» [2, Т.2, с.22], Васильев заявлял: «Я, детеныш пшениц и ржи...» [3, с.366]. И даже в последующие годы он во многом еще будет «совпадать» со своим любимым современником и предшественником. Наиболее важным представляется совпадение именно этической позиции поэта и гражданина — чувством своей независимости, свободы творца. Такая общенациональная русская литературно-творческая традиция идет еще со времен А.С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и становится особо острой в условиях откровенно политического и идеологического давления.
Психологически любой современник хотел бы считать себя сыном своего времени, гордиться им. Невозможно отречься от своего
времени. Всегда остается больше, чем только причастность к общественно-политической системе, сохраняется глубокая генетическая привязанность к родной земле, отечеству. Привязанность, которую, как завет, обозначил А. С. Пушкин словами о «любви к родному пепелищу», «любви к отеческим гробам» [4, с.496]. Подобную коллизию, сравнивая «свой век» и «дитя», объясняла М. Цветаева в статье «Поэт и время»: «Любить свой век больше предыдущего не могу, но творить иной век, чем свой тоже не могу: сотворенного не творят и творят только вперед. Не дано выбирать своих детей: данных и заданных» [5, с.329].
Одним из первых, среди принявших Октябрьскую революцию, и при этом испытавшим ощущение своего века как крайне противоречивого, вплоть до его враждебности личности, был Сергей Есенин. Дело в данном случае не только, скорее, не столько в неприятии НЭПа, а в сомнении поэта в более общей государственно-политической системе. В лирике поэта 1924-1925 годов обнаруживаются мятежность и бунт лирического героя даже там, где речь идет о ставших к этому времени идолах-святынях. Оспаривая не только «других», но и себя, голосом завещания и искреннего признания он говорил:
Приемлю все:
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам. [2,Т.3,с.24].
Еще большую «дерзость» проявил Есенин относительно вождя революции, заявив:
Конечно, мне и Ленин не икона,
Я знаю мир... [2, Т.3, с.16].
Противоположным этому выводу, но логически с ним связанным, явилось в лирике С. Есенина чувство некой обреченности, жертвенности, завершенности жизни. Достаточно вспомнить только это признание — «А я пойду один к неведомым пределам, / Душой бунтующей навеки присмирев» [2, Т.3, с.24], чтобы понять, как через посредство вызова, дерзости можно было гневу выплеснуться наружу, разрядиться; но одновременно шло накопление чувства своего одиночества, неприкаянности, разобщенности с новым миром.
П. Васильев часто даже контекстуально (особенно на первых этапах своего творчества) совпадает со своим предшественником и современником.
С. Есенин: П. Васильев:
Хочу я быть певцом И гражданином, Чтоб каждому, Как гордость и пример, Был настоящим, Я не хочу молчать, Я не хочу остаться постояльцем, Когда к Республике потягивают пальцы, Чтоб их на горле повернее сжать [3, с37]
А не сводным сыном -В великих штатах ССС [2, Т.3, с.44]
Я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль [2, Т.3, с.26] Но я сегодня полон новых дум, Да, новых дум я полон в этот вечер [3, с.37]
Совпадение наблюдается также на уровне образов, как справедливо отмечает В. И. Хомяков «Характерное для Есенина противопоставление природы и цивилизации («Сорокоуст», 1920) находит свое воплощение в стихотворении Васильева «Конь» («Замело станицу снегом»).2
Важно отметить, что автор «Соляного бунта» начинает с того, чем закончил «изведавший столько мук» «соловей Рязанской земли» [3, с.374] — с обращения к непростым, драматическим отношениям со своим временем. П. Васильев принимает нравственно -
этическую позицию старшего современника, в которой можно услышать открытый вызов, широко распространенный в лирике последних лет С. Есенина.
Я не хочу на прожитое выть, — Но жду зарю совсем, совсем иную, Я не склоню мятежной головы И даром не отдам льняную! [3,с.33].
Еще более резко, почти откровенно публицистически:
По указке петь не буду сроду, — Лучше уж навеки замолчать. Не хочу, чтобы какой-то Родов Мне указывал, про что писать [3,с.39].
Легко обнаружить созвучность в употреблении имени Родова и имени Д. Бедного в есенинских «Стансах»:
Я вам не кенар! Я поэт!
И не чета каким-то там Демьянам, Пускай бываю иногда я пьяным, Зато в глазах моих Прозрений дивный свет [2,Т.3,с.45].
На раннем этапе своего творчества П. Васильев активно использовал форму стихотворного приема — послания («Рюрику Ивневу», «Письмо», «Дорогому Николаю Ивановичу Анову», «Сестра», другие). Аналогичную форму обнаруживаем в поэзии 1924-1925 годов С. Есенина, в частности в стихотворениях-«пись-мах» к матери, деду, сестре Шуре и т. д. Сопоставление своего личного опыта с опытом «других» создавало условие для «диалога», позволяло обнаружить (в общении с близкими и родными) свою позицию, понять, «что случилось, что сталось со страной». При этом необходимо помнить, что П. Васильев — поэт другого поколения, биографически и творчески больше, чем С. Есенин связан с пооктябрьскими десятилетиями. Психологически объяснимо, почему, даже текстуально порой совпадая со своим любимым поэтом, П. Васильев создает иной смысловой лирический контекст.
Наблюдая за формальным противопоставлением у С. Есенина категоричного отрицания в строке «Но ничего в прошедшем мне не жаль» поэтическим образам и картинам, нарисованным после, впечатляющих своими красками и формами, грустью, не трудно разглядеть переполняющую душу скорбь-любовь к «прошедшему», сменяющему это «не жаль» прямо противоположным ему по содержанию:
Не жаль мне лет, растраченных напрасно, Не жаль души сиреневую цветь. В саду горит костер рябины красной, Но никого не может он согреть.
И если время, ветром разметая, Сгребет их все в один ненужный ком... Скажите так... что роща золотая Отговорила милым языком [2, Т.3, с.26].
Подобным образом С. Есенин в начале пути отрицает свою заинтересованность в «прошедшем» или утверждает причастность к новому, но при этом создает почти каждый раз драматическую
2 Об образе коня в поэзии Есенина и Васильева см. подробнее Хомяков В.И. Дис. на соиск. уч. ст. док. филолог. наук «Художественная картина мира в творчестве П. Васильева: из истории мировоззренческих и стилевых исканий в русской поэзии 1920-1930-х годов, гл. 1 п. 2 «Человек и природа в лирике П.Васильева» / Научная библиотека диссертаций и авторефератов disser Cat М., 2007. URL: http://www.dissercat.com/content/khudozhestvennaya-kartina-mira-v-tvorchestve-p-vasileva-iz-istorii-mirovozzrencheskikh-i-sti#ixzz3JGa6kq2J
Зб
коллизию жизненного «промежутка». Схожий с есенинским драматизм и конфликтность в изображении действительности обнаруживается в раннем творчестве П. Васильева. Однако истоки драматизма здесь несколько другие. Они часто объясняют общественно-политическое размежевание миров, то время, «Когда к Республике протягивают пальцы, / Чтоб их на горле повернее сжать» [3, с.37]. Но у лирического героя П. Васильева пока сомнения относительно своей прямой (и желанной) причастности к веку нет. Нет той антиномичности, которая характеризовала душевное состояние лирического героя С. Есенина. Наоборот — интонационно, приемами стилевой градации, с помощью единоначалия автор подчеркивает свою слитость с эпохой, что объективно привело к открытой полемике П. Васильева с творческой позицией С. Есенина.
взаимообусловленность жизни и смерти, прошлого и настоящего, радости и скорби.
Драматический конфликт, полный накала страстей, обнаруживаем в стихотворении Васильева «Анастасия». В нем видится несколько смысловых моментов. Один из них восходит к философскому представлению о существовании, точнее, неразрывной связи начала и конца всего сущего (рождения и смерти, света и тени, бесконечности бытия и конечности индивидуальной человеческой жизни и т. д.). Расставание, происходящее в данный момент и час, кроме своей биографической предыстории («Не были богатыми, покаюсь, / Жизнь моя и молодость твоя...»), имеет более широкие временные границы и связано не только с переживаниями сегодняшней разлуки. Здесь не единственно быт, но и бытие, не мимолетное настроение, а состояние души, образ жизни.
Но я сегодня полон новых дум, Да, новых дум я полон в этот вечер.
Моя Республика, любимая страна,
Раскинутая у закатов,
Всего себя тебе отдам сполна,
Всего себя, ни капельки не спрятав [3, с.37].
В сопоставление есенинскому: «Отдам всю душу октябрю и маю, / Но только лиры милой не отдам».
М. Цветаева в статье «Поэт и время» в 1932 году писала: «Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос — нет. Тема Революции — заказ времени. Тема прославления революции — заказ партии» [6, с.338]. К сожалению, это наблюдается в какой-то мере и в лирике Павла Васильева. Но при этом угадывается причастность к «своему веку», современности, которая в 20-30-е годы выглядела исключительно динамичной, предвещавшая большие перемены и светлое будущее. Жизнь как будто предлагала людям новые маршруты и большие дороги. По этой дороге отправляется и молодой поэт. Во многих его стихотворениях разлука с домом, Павлодаром, этой колыбелью юности, родными становится поводом для глубоких переживаний, причиной лирико-драматического повествования. Многие современники поэта (в том числе Н. Ры-ленков, Н. Тихонов, А. Прокофьев, Д. Бедный) как бы торопились к финалу, к свету и радости, которые сулят отбывающему встречи на дальних дорогах. Позиция Васильева ближе к настроениям С. Есенина, глубоко, трагично пережившего разлуку с «родимым домом». В свое время Есенин, захваченный вихрем революции, «в сплошном дыму, в развороченном бурей быте» испытывал двойственность и противоречивость чувств. Он нашел образное, почти эмблематичное выражение этой антиномии настроений, послужившей отправным для выражений переживаний Павла Васильева в подобной обстановке. Есенинское, больше футуроло-гическое, чем императивное заявление «Готов идти по выбитым следам. / Отдам всю душу октябрю и маю, / Но только лиры милой не отдам» («Русь советская»), почти повторится в призывно-сожалеющем:
Ну что ж, пойдем по выжженным следам, Ведь прошлое как старое кладбище. Скажи же мне, который раз трава Зеленой пеной здесь перекипала? [3, с.79].
Сравнение прошлого со «старым кладбищем» нельзя считать противопоставлением революционной действительности, т. к. для поэта это, прежде всего, обращение к исторической памяти и глубинам человеческой совести. Созданный образ еще раз свидетельствует о серьезной внутренней драме автора, которая по искренности и силе накала равна ранее проявившейся лишь в художественных коллизиях Есенина, и является отображением не только современной социально-политической расколотости мира, но и более общих закономерностей бытия, которые предполагают
Мы с тобою свалены покамест В короба земного бытия. Позади пустынное пространство, Тыщи верст — все звезды да трава. Как твое тяжелое убранство, Я сберег поверья и слова [3, с.189].
Подобного рода конфликт и такого же уровня при сходной коллизии переживания можно обнаружить только у С. Есенина в стихотворении «Письмо к матери». Поэтика сердечной исповеди героя проявляет себя как в той части «письма», в которой выражены преданная любовь к матери и памяти родного очага («Я по-прежнему такой же нежный / И мечтаю только лишь о том, / Чтоб скорее от тоски мятежной / Воротиться в низенький наш дом» — [2, Т.3, с.10]), так и там, где обнаруживается его просьба:
Не буди того, что отмечталось, Не волнуй того, что не сбылось, — Слишком раннюю утрату и усталость Испытать мне в жизни привелось. И молиться не учи меня. Не надо! К старому возврата больше нет. Ты одна мне помощь и отрада, Ты одна мне несказанный свет [2, Т.3, с.10—11].
При всей интимности и даже камерности поэтического голоса ясно выражены далеко не личного и не частного порядка закономерность и жизненная драма, включающие в себя завершенный союз отцов и детей, глубокий смысл родословных связей и одновременно постоянное обновление бытия, его первородство в новых поколениях, в личной жизни. На этом историко-философском уровне даже некоторая детализация ситуации («И молиться не учи меня. Не надо! / К старому возврата больше нет») меньше всего характеризует «атеизм» автора «письма», больше напоминает ту истину, что дважды в одну реку вступить нельзя...
Каждый поэт в своей лирике в той или иной степени затрагивает тему назначения поэта и поэзии. Павел Васильев обратится вновь к есенинскому звучанию темы на позднем этапе своего творчества, когда проявятся душевные противоречия как результат сомнений относительно личной судьбы в условиях нового времени. В частности, в стихотворениях, написанных поэтами в последний год жизни каждого, «Мы теперь уходим понемногу... » С. Есенина (на смерть А. Ширяевца) и «Прощание с друзьями» П. Васильева, обнаруживается типологическое совпадение настроений, которое объясняется близким положением обоих, той обстановкой, которая складывалась вокруг них, психологическим состоянием — предчувствием рокового конца (внутренней интуицией). Каждый предвидит дорогу «в никуда» («Может быть, и скоро мне в дорогу / Бренные пожитки собирать» [2, Т.3, с.11], «Посулила жизнь дороги мне ледяные...» — [3, с.220]). С чувством горького сожаления отмечает и Васильев, и Есенин, что:
Не растут цветы в том дальнем, суровом краю, Только сосны покачиваются на птичьих лапах [3, с.221]. Знаю я, что не цветут там чащи, Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Знаю я, что в той стране не будет Этих нив, златящихся во мгле [2, Т.3, с.11].
В лирике Есенина последних лет: «Я усталым таким еще не был...», «Вечер черные брови насупил...», «Песня» и т. д. нельзя не услышать предчувствия близкой кончины. Но, если он и говорит о христиански смиренном приятии смерти — «Мне осталась одна забава...», — при этом земную жизнь во всех ее проявлениях неизменно ставит выше небесного рая. Стихотворения, написанные почти одновременно в 1925 году: «Листья падают, листья падают...», «Гори, звезда моя, не падай...» и «Жизнь — обман с чарующей тоскою...», объединяет настроение лирического героя — пронзительная тоска по утраченной молодости, подведение жизненных итогов, щемящие душу предчувствия близкой смерти.
Отмечая сходство поэтики и судьбы Есенина и Васильева, Наталья Сидорина пишет: «Встречу Павла Васильева с Есениным их явный недруг Михаил Голодный обозначил как встречу во сне и даже предсказал Павлу Васильеву, что это его смертный сон, ибо глубинная связь с Есениным не прощалась» [7]. Настроения, подобные есенинскому, обнаруживаются в васильевской «Раненой песне», опубликованной лишь в 1988 году. Стихотворение стоит в ряду таких произведений как «Каменотес», «Другу-поэту», «В защиту пастуха-поэта», «Прощание с друзьями», а также найденного в материалах фондов Центрального архива ФСБ России «Неужель правители не знают...». Как и Есенин, Васильев, чувствуя назревающую беду, хочет объясниться с людьми. Но при этом остается
ощущение не найденного окончательно пути «...может быть я берег отыщу» [3, с.180] и обнаружился еще один маршрут — «...я еду собирать тяжелые слезы страны» [3, с.221]. К тому же, оказавшись «у бездны на краю», поэт произнес в адрес властей не только слово-объяснение, но и слово-обвинение, почти единственное в этих условиях.
Неужель правители не знают, Принимая гордость за вражду, Что пенькой поэта пеленают, Руки ему крутят на беду.
Песнь моя! Ты кровью покормила Всех врагов. В присутствии твоем Принимаю звание громилы,
Если рокот гуслей — это гром [цит. по: 8, с.54]. В предисловии к сборнику произведений П. Васильева Сергей Куняев философски замечает: «Трагическая судьба Павла Васильева может послужить уроком в наши непростые дни, когда направо и налево только и слышатся обвинения в «русском фашизме». А его поэзия заново прочистит душу, укрепит духовно и придаст дополнительный импульс нелегким размышлениям о настоящем и будущем великого государства, которое никогда не сожмется до «необходимых» пределов в угоду отечественным и тамошним «доброжелателям». Может быть, сейчас наступает тот рубеж, когда васильевское слово будет по-настоящему востребовано — вопреки прижизненной и посмертной клевете и всякого рода спекулятивным «интерпретациям» [9].
| Список литературы
1. Скорый С. Он открыл для меня поэта Павла Васильева // Радуга. - 2011. - №2. С.137-142.
2. Есенин С. А. Собрание сочинений в 5 тт. М.: Худ. литература, 1966-1968. (Ссылки на это издание даются с указанием тома и страницы)
3. Васильев П. Н. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1968. 632 с. (Ссылки в тексте по этому изданию даются с указанием страницы).
4. Пушкин А. С. Сочинения: В 3-х т. М.: Худ. литература, 1985. Т.1. 736 с.
5. Цветаева М. И. Поэт и время / Собр. соч.: в 7 тт. М.: Эллис Лак, 1994. Т. 5. 702 с.
6. Цветаева М. И. Поэт и время / Собр. соч.: в 7 тт. М.: Эллис Лак, 1994. Т. 5. 702 с.
7. Сидорина Н. Сергей Есенин и Павел Васильев URL: http://esenin.ru/o-esenine/stati/sidorina-n-sergei-esenin-i-pavel-vasilev.
8. Сорокин В.В. Так погибали поэты // Слово. - 1991. - № 1. С.54-57.
9. Куняев C. Ему дано восстать и победить / Павел Васильев. Сочинения. Письма. URL: http://libatriam.net/read/812606/
| References
1. Skoryj S. On otkryl dlja menja pojeta Pavla Vasil'eva. [He found the poet Pavel Vasiliev for me] Rainbow. 2011. №2. p.137-142. [in Russian]
2. Esenin S. A. Sobranie sochinenij v 5 tt. [The collected works in 5 volumes] Moscow: Artistic literature. 1966-1968. M.: Hud. literatura, 1966-1968. [in Russian]
3. Vasil'ev P. N. Stihotvorenija i pojemy. [Poetry and poems] Leningrad: Soviet writer. 1968. 632 p. [in Russian]
4. Pushkin A. S. Sochinenija: V 3-h t. [Works in three volumes] Moscow: Artistic literature. 1985. V.1. 736 p. [in Russian]
5. Cvetaeva M. I. Pojet i vremja. [The poet and time] The collected works in 7 volumes Moscow: Jellis Lak, 1994. V. 5. 702 s. [in Russian]
6. Cvetaeva M. I. Pojet i vremja. [The poet and time] The collected works in 7 volumes Moscow: Jellis Lak, 1994. V. 5. 702 s. [in Russian]
7. Sidorina N. Sergej Esenin i Pavel Vasil'ev [Sergej Esenin and Pavel Vasiliev] URL: http://esenin.ru/o-esenine/stati/sidorina-n-sergei-esenin-i-pavel-vasilev. [in Russian]
8. Sorokin V.V. Tak pogibali pojety. [This way poets died] Word. 1991. № 1. p. 54-57. [in Russian]
9. Kunjaev C. Emu dano vosstat' i pobedit' / Pavel Vasil'ev. [He was let to rise up and win/ Pavel Vasiliev] Writings. Letters. URL: http://libatriam.net/read/812606/ [in Russian]
3B
