CC BY
299
Библиография
Freeman D. Margaret Mead and Samoa: The Making and Unmaking of an Anthropological Myth. Cambridge, MA; L.: Harvard University Press, 1983.
Joyce R..A. Ancient Bodies, Ancient Lives: Sex, Gender and Archaeology. L.: Thames & Hudson, 2008.
Mead M. Coming of Age in Samoa: A Psychological Study of Primitive Youth for Western Civilization. N.Y.: William Morrow & Co, 1928.
Shankman P. The Trashing of Margaret Mead: Anatomy of an Anthropological Controversy. Madison, WI: University of Wisconsin Press, 2009.
Summary of the Cleveland inquiry // British Medical Journal. 1988, 16 July. Vol. 297. P. 190-191.
Мария Елифёрова
▲
Душечкина Е.В. Русская елка. История, мифология, литература. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012. 360 с.
Ирина Алексеевна Разумова
Центр гуманитарных проблем Баренц-региона Кольского научного центра РАН, Апатиты
irinarazumova@yandex.ru
Среди работ, посвященных русской праздничной культуре, новая книга Е.В. Душеч-киной может быть отмечена по многим основаниям. На сегодняшний день это самое полное, подробное исследование истории рождественского дерева в русской традиции и новогоднего праздника, главным символом которого является елка. Не случайно название дерева стало относиться к самому праздничному действу. Судя по откликам и обсуждениям (в частности, в социальных сетях), книга сразу нашла свою аудиторию в лице не только профессионалов, но и массового читателя. Резонанс
вполне естественный, поскольку Новый год с его неотъемлемым атрибутом — елкой — продолжает занимать лидирующую позицию в рейтинге современных праздников. У подавляющего большинства населения он устойчиво ассоциируется с жизненной стабильностью, родным домом, детством и всеми соотносимыми с ними ценностями. Как верно пишет автор, в кризисные и посткризисные времена елка «возвращала людей к привычным радостям жизни» (С. 238). Книга Е.В. Душечкиной очень ценна в познавательном отношении. Она выступает в качестве своего рода энциклопедии, в которой можно найти сведения о происхождении, истории, смыслах ритуально-праздничных действий, персонажей, текстов, связанных с русской елкой. В первых четырех главах емко, информативно, с опорой на этнографические труды рассказывается о культе деревьев и ели в мировой мифологии и русской народной традиции.
С научной точки зрения, «Русская елка» привлекает органичным сочетанием аналитических ракурсов: историко-этногра-фического, филологического, социально-антропологического. Теоретической основательности сопутствует такой способ изложения, который позволяет получать от книги большое читательское удовольствие. В повествование включены яркие фрагменты литературно-художественных произведений, документальных источников, много иллюстраций. В отдельных случаях текст соткан из удачно соединенных цитат, что создает полифонию и избавляет автора от прямых интерпретирующих суждений. Примером является, в частности, описание городских елочных базаров (С. 197). Круг источников, на которых базируется исследование, чрезвычайно обширен. Он включает русскую прозу и поэзию Х1Х—ХХ вв., мемуарную литературу, фольклорные тексты, многочисленные пресс-публикации, официальные документы, изобразительные материалы, фотографии, праздничные открытки.
Елка как праздник и культурный символ рассматривается в первую очередь в историческом аспекте. В настоящее время, во многом благодаря работам Е.В. Душечкиной, утвердилась концепция, согласно которой елка на русской культурной почве является заимствованием. Вместе с тем ряд вопросов сохраняют проблемный характер. Большинство из них связано с самим процессом адаптации немецкого нововведения в России. Вначале елка была достоянием исключительно культурной элиты, а в середине XIX в. она очень быстро внедрилась в городскую среду. Главными факторами популяризации, по мнению автора, стали этнокультурный и экономический: увлечение немецкой литературой, философией и, как следствие, обычаями, а также коммерциализация праздничной сферы в городах (С. 58—59). Таким образом, интересы культу-
э
ротворческих групп и коммерсантов создали механизм, благодаря которому городская культура смогла заполнить «пустое место», образовавшееся из-за разрыва с традиционной крестьянской календарной обрядностью.
Представляется, что основной исследовательский сюжет книги — история формирования круга значений елки в русской культуре, постоянных переосмыслений, столкновения смыслов и соответствующей этому процессу деятельности различных социальных институтов. Елочные торжества оказались чрезвычайно гибким и емким праздничным комплексом. Появившись благодаря указу Петра I в качестве «элемента городского декора светского праздника», с XIX в. елка из новогодней со временем становится рождественской, как это было в Европе, и начинает приобретать христианский смысл (С. 93— 94). Произошла перемена оценочных значений: ель превратилась из негативно окрашенного растительного символа в положительный (С. 91). В то же время роль данного символа на всем протяжении его жизни в русской культуре обусловлена смысловой двойственностью. Ель выступает одновременно похоронным и праздничным символом, она продолжает использоваться в погребальном обряде в настоящее время. Интересны наблюдения Е.В. Душечкиной, касающиеся постепенного обретения елкой по мере ее «русификации» этнических черт, выраженных в зоологической, вегетативной, сезонной метеорологической атрибутике (С. 121). Мемуары русских эмигрантов наглядно показывают, что елка стала прочно ассоциироваться с родной природой, домом, православными праздниками как «утраченными ценностями» (С. 221); столь же ностальгически эмигранты вспоминали Деда Мороза, забывая о его европейском происхождении (С. 335).
В новых, послеоктябрьских, социально-политических условиях связь елки с религиозным праздником Рождества послужила основанием запрета на нее в 1929 г. На протяжении примерно десятилетия дважды произошло переозначивание елки в контексте официальной советской идеологии. Сначала она была представлена как религиозно-церковный символ, и негативная оценка усиливалась за счет дополнительной «экологической» мотивации (борьба с порубкой елок). Затем, в процессе формирования и закрепления нового гражданского календаря, елка была восстановлена в правах, но стала не «рождественской», а «новогодней» (С. 228—238). Произошло известное возвращение к тому смыслу, который она имела в начале XIX в. Естественно, что оба значения — христианское и внерелигиоз-ное — продолжали оставаться актуальными: одно для официальной культуры, другое для неофициальной. Обе ипостаси елки рассматриваются Е.В. Душечкиной в параграфах «Анти-
рождественская кампания. Борьба с елкой» и «Елка в подполье».
Книга дает полное представление о том, как организуется и переоформляется с течением времени социальное пространство праздника. По немецкой традиции, елка была семейным торжеством, однако во второй половине XIX в. произошло постепенное распространение ее с частной сферы на публичную: приглашались дети из других семей, закреплялась практика устройства «взрослых елок», благотворительных праздничных мероприятий для бедных детей (С. 83—90). В дальнейшем елки начинают проводиться в культурно-образовательных учреждениях, профессиональных корпорациях, появляется «елочный сезон» в театрах и т.д. В предпраздничное и праздничное время елка занимает особое место в городском пространстве. Это касается размещения главного растительного символа в определенных местах (организующих центрах празднества), а также площадок для торговли елками.
Роль елки в достижении общественной и культурной солидарности лучше всего иллюстрирует найденная Е.В. Душечкиной в «Олонецких епархиальных ведомостях» заметка о мероприятии в карельском селе Паданы. Автор приводит ее в пример того, что елки проводились даже в церковно-приходских школах, хотя и отличались от светских торжеств (С. 209). Опубликованное в прессе описание праздника, включавшего, помимо инсценировок русской поэзии, зачитывание телеграммы от государя императора, «Братское слово к карелам», исполнение государственного гимна и т.п., фактически призвано свидетельствовать о единении поселенческой и национально-государственной общностей (включая межэтническую интеграцию).
Несмотря на то что елка, связанная преимущественно с семейными ценностями и домашним миром, идеологизирована в меньшей степени, чем многие другие праздники, ее история оказывается в высшей степени показательной для взаимоотношений праздничной культуры с институтами власти. В императорский период «идеологическое обеспечение» праздника (как обозначает это явление автор) достигается за счет православных ценностных оснований. Борьба с елкой в эпоху становления советской власти, травестирование ее в виде «Комс-вяток», а затем временная отмена соответствуют этапу поиска новых смыслов из арсенала уже имеющихся. Елка «оказалась исключительно гибким ритуальным объектом» (С. 284), поскольку была тесно связана с базовыми ценностями частной жизни, а также с идеями социального равенства и воздаяния, которые воплотились в образах «обездоленных детей» и в прак-
тике проведения праздников для социально незащищенных групп. «Возрождение» елки сопровождалось обосновывающими мифами «о человеке, подарившем елку советским детям» (большевике П.П. Постышеве) и «елке Ильича». Они подробно рассматриваются в главе «История елки после октября 1917 года». «Присвоение» праздника политическим режимом означало, что празднование в надлежащих формах, с соблюдением «правильной» символики служит тестом на лояльность. В иных случаях организация семейного торжества сопряжена с риском, она может выступать и рассматриваться как демонстративное поведение. В этой связи чрезвычайно интересны данные о праздновании елки на территориях, присоединенных к Советскому Союзу в известный период (С. 287).
В связи с историей формирования советского праздничного комплекса Е.В. Душечкина обращает внимание на ряд проблем, касающихся роли государственных инициатив в перестройке образа жизни населения. Речь идет о реформе календаря как факторе изменения праздничной культуры в частности и «ломки жизни» в целом (С. 217—218), а также об изменениях трудового законодательства, когда в результате перехода на пятидневную рабочую неделю время традиционных праздников оказалось занятым (С. 228—229). В «обстановке временного хаоса» (С. 218) жизнь людей стала протекать в двух измерениях. Одним из главных стабилизаторов времени и бытия оставалась елка, которая по мере реальных возможностей семей праздновалась в тех или иных формах, в том числе в кризисных обстоятельствах. Она приобретала особую актуальность в случаях разъединения с родными местами, домом и близкими: в эвакуации, ссылке и т.п. (С. 285). Самостоятельный интерес представляет отношение церкви к новогодней елке, которое менялось (С. 289) по мере того, как елка лишалась протестного атеистического смысла в пользу «общечеловеческого».
Исследование Е.В. Душечкиной не оставляет сомнений в том, что сценарии и образы елочного торжества сформировались благодаря деятельности профессионалов — литераторов и педагогов. Художественные, образовательные, научно-популярные тексты, пресса не только разработали пантеон праздничных персонажей и круг сюжетов, обосновали воспитательное и развивающее значение новогоднего действа, связали его с русской литературной классикой и т.д., но и создали иллюзию преемственности с народной святочной традицией. Мифология русской елки рождалась в городской среде «в результате своеобразной обработки просвещенными слоями общества западных традиций и народных верований» (С. 301). В результате елка с ее атрибутикой превратилась в нацио-
нально-культурный символ, а русские города на рубеже XX и XXI вв. в поисках «брендов» стали бороться за статус «родины» Деда Мороза и Снегурочки.
Даже простой перечень аспектов изучения елки, подробно рассмотренных или только затронутых в книге, может быть достаточно протяженным. Одни из них подверглись детальному анализу, как, например, праздник елки в художественной литературе или история образов Деда Мороза и Снегурки. Другие остались обозначенными и тем самым открывают замечательные перспективы. С этнографической точки зрения, крайне интересны многообразные праздничные сценарии, к которым неоднократно обращается Е.В. Душечкина. Это и домашние камерные празднования, и общественные елки, и оставшиеся в прошлом «Комсвятки». Используемые мемуарные описания и методические разработки дают представление об устойчивых и переменных элементах праздника, пространственно-временных структурах, ролях участников и т.д.
Благодаря обилию и разнообразному представлению литературных произведений, а также особому авторскому взгляду, книга Е.В. Душечкиной погружает в мир преемственной, оказавшей влияние на все слои общества семейной культуры русской интеллигенции. В свою очередь, он складывается из уникальных микромиров: «В каждом доме, в каждой семье закреплялся свой излюбленный облик елки, отличающийся и внешним видом <...>, и стилем ее украшения, в чем отражалась семейная традиция, вкус и характер членов семьи» (С. 132). При всех трансформациях неизменны семейный и индивидуально-биографический смыслы праздника елки. Он был и остается «одним из составляющих элементов нормального детства» (С. 210) и связан с самыми близкими людьми. Недавно обнаружилось, что вместе со мной в сети Интернет десятки людей разного возраста, пола и местожительства разыскивают сведения о стихотворении про Снегурочку «За горами, за долами, во дворце меж льдами.», которое запомнилось многим с детства от бабушек и мам. В последнем коротком письме с фронта моего деда он просил жену устроить для дочки хорошую елку, а дочку — пригласить на нее друзей. Изучение семейной культуры и современная жизнь показывают, что усвоенные с детства елочные тексты и сам праздник — как практика и воспоминание — сегодня входят в число немногих культурно-интегрирующих ценностей.
Ирина Разумова
