CC BY
78
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2016. № 6
Е.И. Громова*
«ДРУГОЙ» И КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ
ПСИХИЧЕСКОЙ БОЛЕЗНИ
В статье рассматривается соотношение концепта «другой» и концептуализации психической болезни на примере философии К. Ясперса. Обсуждается проблема других сознаний, выявляются условия применения эмпатии и экзистенциальной коммуникации в терапевтической практике и отличие патологических личностных миров от «нормальных».
Ключевые слова: другой, психическая болезнь, субъект, сознание, свобода.
E.I. G r o m o v a. The «other» and the conceptualization of mental illness
The article discusses the relation of the concept "other" and the conceptualization of mental illness. It considers the problem of the others minds. It reveals the condition of the use of the empathy and existential communication in therapeutic practice and the difference between pathologic and normal private worlds.
Key words: other, mental illness, subject, mind, freedom.
Для философской мысли XX в. характерно особое внимание к теме инаковости, в частности выраженной в концептуализациях другого (М. Бубер, Б. Вальденфельс, Э. Левинас, О. Розеншток-Хюсси, проблема других сознаний в аналитической философии), с одной стороны, и психической болезни (М.Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делёз) — с другой. Интерес к проблеме инаковости, на наш взгляд, прежде всего говорит о переосмыслении классического концепта субъекта. Классический субъект понимается в первую очередь как познающий субъект. Парадигмальным примером классического субъекта стало картезианское ego cogito. Оно было сконструировано так, что изначально наделялось всем необходимым для познания и было способно познавать мир таким, какой он есть на самом деле. То есть предполагается, что познавательная деятельность классического субъекта потенциально неограниченна. Концептуализация другого и концептуализация психической болезни в философии ХХ в. вводятся как раз в связи с проблемами ограниченности познавательных способностей субъекта и его несамодостаточности. Другой и психическая болезнь указывают на
* Громова Елена Игоревна — аспирант кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (916) 082-13-85; e-mail: vashgromik@rambler.ru
границы классического субъекта. При этом интуитивно понятно, что границы субъекта, прочерченные в рамках концептуализации другого, могут проходить иначе, чем при концептуализации психической болезни. Однако использование концепта «другой» в кон-цептуализациях психической болезни (Л. Бинсвангер, Е.В. Коси-лова, Ж. Лакан, А. Мальдине, С.А. Шолохова) ставит нас перед следующей проблемой: как соотносятся концепт «другой» и концептуализация психической болезни в рамках неклассических концепций субъекта. А именно что происходит, когда в рамках одной концепции субъекта совмещается несколько способов ограничения познающего субъекта, какое влияние они оказывают друг на друга и в чем состоит их основное различие. В данной статье мы попытаемся выявить соотношение концепта «другой» и концептуализации психической болезни на примере философии Ясперса. Мы обращаемся к мысли Ясперса, потому что он первый, кто стал использовать феноменологию для описания патологического опыта и в своих философских текстах нередко возвращался к осмыслению психической болезни. Так как концептуализация психической болезни происходит на фоне внедрения Ясперсом феноменологии в психиатрию, то в первом разделе мы решили реконструировать его представления о применении феноменологии во врачебной практике, чтобы показать, в каком контексте появляется проблема доступа в другое сознание в концептуализации психической болезни. Во втором разделе мы попытались прояснить соотношение концептуализации психической болезни и другого в рамках осмысления Ясперсом экзистенции. Соотношение психической болезни и другого в этом случае будет выявлено на фоне нашей интерпретации снятия противопоставления субъекта и объекта, организации личностных миров и терапевтической практики, основанной на экзистенциальной коммуникации.
1. Феноменология и проблема доступа в другое сознание
В книге «Общая психопатология» Ясперс проясняет известные ему методы, чтобы прочертить границы науки, указать ее предел, выступание за который не принесет ни нового знания, ни возможности обоснования самой науки, однако приближение науки к своим пределам может дать нечто гораздо большее. «Продвигаясь по пути познания, мы подтверждаем для себя следующее: у последних пределов нашей науки есть нечто такое, что само по себе не может быть познано; но только благодаря познанию это «нечто» становится хотя бы частично осязаемым» [К. Ясперс, 1997, с. 893]. Границей научного познания, по его мнению, является «осознание бытия»
[там же], бытие в философской системе мыслителя связано со свободой, что мы проясним далее. Особенность психиатрии кроется в том, что она как никакая другая научная деятельность находится максимально близко к своему пределу, потому что имеет дело с затруднениями в проявлении свободы, и в терапевтической практике1 есть вероятность ее преобразования в философское озарение.
Феноменология — один из методов в психиатрии. Ясперс не исключает возможность применения и других методов в работе психиатра. Любой метод — это всего лишь один из множества путей: «...возможности научного исследования всегда будут ограничены тем обстоятельством, что в каждый данный момент времени возможно продвижение вперед только по одной дороге. Но при этом остается множество иных, столь же доступных путей, и осознание этого факта служит непременным условием всякого критического познания» [там же, с. 79]. Иными словами, ни феноменология, ни какой-либо другой метод не предоставляют в наше распоряжение окончательное и полное знание о психической норме и патологии. Использование конкретного метода дает возможность раскрыть только один из аспектов психической жизни.
Феноменология нужна Ясперсу для описания психотического опыта. Постановка диагноза в этом случае не играет первостепенной роли. Важно не то, что психиатр имеет дело с проявлением определенной болезни, а то, что он пытается описать опыт кон-
1 Для Ясперса психопатология является наукой, а психиатрия — практикой. Различие психиатрии и психотерапии в его работе представляет проблему. На момент написания и многочисленных редакций «Общей психопатологии» психотерапия только обособилась в отдельную ветвь медицины. Долгое время функции психотерапевта вполне могли выполняться и другими врачами, в том числе и психиатрами. Нам кажется, что Ясперс еще сомневался, есть ли у психотерапии будущее (см.: [К. Ясперс, 1997, с. 976]). Он полагал, что самостоятельно, в отрыве от психиатрии психотерапия не просуществует. Без опыта работы с психозами психотерапевт может совершить массу ошибок. В то же время Ясперс указывал, что учебники по психотерапии по содержанию во многом совпадают с работами по психопатологии, что, на наш взгляд, только усложняет проблему разграничения сфер деятельности психиатра и психотерапевта. Ясперс также видит, что по тяжести некоторые неврозы могут превосходить психозы. Он учитывает и то, что одно патологическое состояние разными врачами может быть диагностировано различно: «То, что один врач считает неврозом. другой принимает за шизофрению» [там же, с. 846]. И проговаривает, что любая классификация психических болезней носит условный характер, но может быть использована эвристически, помочь упорядочить имеющийся материал например. Возможно, поэтому, несмотря на понимание различий между психозами и неврозами, в рамках концептуализации психической болезни Ясперс обращается и к тем и к другим. В свете вышесказанного мы решили употреблять синонимично слова «терапевт», «психотерапевт» и «психиатр», тем более что в тексте «Общей психопатологии» есть фрагмент, в котором Ясперс сам практически ставит между ними знак равенства (см.: [там же, с. 953]), несмотря на попытку проговорить их различие.
кретного пациента вне его привязки к некоей нозологической единице. Более того, Ясперс «не настаивает здесь на каком-либо точном определении понятия "психическая болезнь"» [там же, с. 26]. Точное определение «психической болезни» нельзя дать, потому что психиатр имеет дело с достаточно разными случаями, не всегда можно, например, обнаружить органическое основание болезни, бывает и так, что при наличии серьезных органических поражений ясность сознания сохраняется.
Использование феноменологии в психиатрии удобно тем, что ее описания стоят вне разделения на нормальное и аномальное. «...различие между нормальным и аномальным, верным и обманчивым восприятием не касается внутреннего, чисто дескриптивного, или феноменологического, характера восприятия» [5. Гуссерль, 2001, с. 325], — замечает Гуссерль. Проговаривая и выводя за скобки те установки, которые господствуют над психотерапевтом и мешают ему увидеть за диагнозом сознание пациента, Ясперс «пробирается» к опыту конкретного пациента, внимательно всматривается и описывает его.
Сконцентрированность на диагнозе во врачебной практике является следствием того, что психопатология выстраивается по модели естественных наук. Ясперс понимает, что если в физике теория позволяет делать достаточно точные предсказания на основании законов, то в психопатологии речь о законах и точных предсказаниях идти не может. «Наши методы не ведут к открытию каких бы то ни было фундаментальных начал, механизмов или законов, предназначенных для объяснения психической жизни; они лишь выводят на определенные пути, двигаясь по которым, мы получаем возможность познать некоторые ее аспекты» [К. Ясперс, 1997, с. 43]. Он считает, что в психической реальности действуют связи, отличные от причинно-следственных, являющихся базовыми для естественнонаучных теорий. Установление связей между феноменами Ясперс называет генетическим пониманием, в отличие от статического (или феноменологического) понимания.
По Ясперсу, «генетически понимаемые связи являются идеально-типическими связями. Они очевидны сами по себе (не выводятся индуктивно), служат не созданию теории, а являются тем масштабом, по которому измеряются единичные реальные процессы и распознаются как более или менее понятные» [К. Ясперс, 1996, с. 117]. Говоря о психической жизни, мы не можем утверждать, что за А с необходимостью следует В. Здесь нет той детерминации, которая характерна для законов в естественных науках. Более того, Ясперс считает, что самоочевидность связей не говорит о том, что они действительно есть. Надо также учитывать, что речь идет об уста-
новлении связей между феноменами, а не между феноменом и неким событием, притом что о связях психиатр не может судить непосредственно, он опирается на поведение больного, его описания своих переживаний.
Таким образом, описание феноменов психической жизни, понимание их генезиса ставит нас перед проблемой доступа в другое сознание. В «Картезианских размышлениях» Гуссерль пришел к выводу, что другой познается по аналогии с моим собственным Я. Другой человек воспринимается как тело. Это восприятие происходит посредством уподобляющей апперцепции: изначально нам дано только наше собственное живое тело, и тело другого получает смысл по аналогии с ним. Но тело другого человека в дальнейшем может рассматриваться как аналогичное моему собственному живому телу только при наличии «меняющегося, но всегда согласованного поведения» [5. Гуссерль, 2000, с. 466]. Такое поведение, по Гуссерлю, аппрезентативно указывает на наличие психики, подобной моей, у другого.
В случае с психической патологией, на первый взгляд, возможность вышеописанного познания другого сознания ставится под вопрос. Точнее, проблематичной оказывается сама возможность познания по аналогии ввиду того, что поведение страдающего от психической патологии может настолько отличаться от моего поведения, что смыслонаделение его тела осложняется. Задача психиатра на уровне феноменологического описания и генетического понимания состоит в том, чтобы описать и понять сознание, не аналогичное моему.
В трактовке Ясперса понимание другого сознания основывается на эмпатии, она противопоставляется непосредственному восприятию. По его мнению, эмпатия (или вчувствование) — это способность «разделять чувства других людей» [К. Ясперс, 1997, с. 97], что говорит о том, что работа с пациентом зависит от личности конкретного терапевта, его способности «проникнуть» в опыт другого человека. Но насколько оправданно применение эмпатии в психиатрической практике?
По Ясперсу, «в глубине своего существа каждый из нас более или менее ясно сознает, чем именно человек является и может являться» [там же, с. 384]. Это достаточно сильная предпосылка для решения проблемы понимания другого сознания. В пределе она способна снять саму проблему, потому что мы изначально имеем некое предзнание о человеке, которое не может не направлять наше понимание другого сознания. Ситуацию могло бы, как нам кажется, прояснить то, как Ясперс представляет соотношение сознания и бессознательного.
По его мнению, мы не можем указать окончательные границы сознания. Процесс понимания, как самопонимания, так и понимания другого сознания, мыслится им, как мы себе представляем, в качестве перепроведения границ сознания. Он критикует Фрейда за то, что тот сужает область бессознательного, используя для его понимания готовые схемы, такие, как эдипов комплекс. Сведение бессознательного к сфере сексуальности обедняет его и упрощает понимание. По мнению Ясперса, бессознательное может мыслиться как незамеченное и как нечто внесознательное. Только незамеченное «доступно нашим переживаниям» [там же, с. 372] и может быть понято, внесознательное же относится к тому, что не может быть ни понято, ни пережито, например, некий физиологический процесс. Так как бессознательное содержание может быть высвечено и замечено, то потенциально границ у понимания и сознания нет. Деятельность психиатра отчасти сводится к проявлению бессознательного, т.е. к расширению сознания или осознанию незамечено-го. «.ни с феноменологической точки зрения, ни с точки зрения понимающей психопатологии невозможно определить, где проходит граница сознания. В обеих областях постоянно осуществляется преодоление границ сознания, проникновение все дальше и дальше вглубь» [там же]. Но, несмотря на то что понимание способно преодолеть границы сознания, отодвинуть их и выявить ранее незамеченные понятные связи, оно все же на границы наталкивается.
Нам кажется, именно обнаружение границ сознания и их преодоление являются ключевыми в понимании другого сознания у Ясперса. Применение эмпатии в таком случае может быть оправданно, если она используется как основание для поиска границ другого сознания и указания на границы сознания ищущего. Эм-патия, как нам видится, должна срабатывать как переживание себе подобного, а там, где она затруднена, становятся осязаемыми границы сознания исследователя. Мы думаем, что именно их обнаружение дает толчок к расширению и изменению опыта познающего, в каком-то смысле даже уподобления переживаниям другого сознания. В таком случае понимание другого сознания — это всегда и самопрояснение.
При этом надо учитывать, что Ясперс размещает «человека» сразу в двух плоскостях: и в естественных науках, и в науках о духе. Человеческое тело полностью попадает под юрисдикцию естественных наук, а его сознание отдается наукам о духе. Получается, что тело и его болезни объясняются установлением ряда причинно-следственных связей, а сознание должно пониматься. Но речь идет не о дуализме картезианского типа, а о разнообразии методов работы с пациентами. Психиатр в идеале обязан нащупывать гра-
ницы понимания и, по возможности, преодолевать их, а там, где они непреодолимы, вступает в свои права объяснение. Ясперсу «кажется, что огромная пропасть лежит между теми душевно больными, у которых, несмотря на все сумасшествие и изменения, можно установить сквозные понятные психические связи, и теми душевнобольными, которые находятся в состоянии простого разрушения и у которых наше понимание не может установить ничего, кроме уменьшения количества нормальных связей» [К. Ясперс, 1996, с. 238]. В последнем случае психическая болезнь объясняется объективной психологией, работающей в русле естественных наук. Иными словами, психическая болезнь изучается и на уровне тела, и на уровне сознания, но работа с этими уровнями ведется разными методами. Если мы имеем дело с изменениями в области сознания, то эти изменения улавливаются и эмпатически, но механизмы этих изменений, если они связаны, например, с повреждением мозга, мы не понимаем, а объясняем.
В отношении психопатологии важно, что Ясперс все же говорит о непреодолимых границах понимания другого сознания. Перед ним разворачивается опыт, который феноменолог может описывать, только сравнивая и ища сходства и различия со своим опытом или признаваясь, что аналога для данного феномена он не может представить. Либо понимание наталкивается на такие границы, что далее необходимо прибегнуть к объяснению. То есть сам процесс понимания может заходить сколь угодно далеко, но это не значит, что на его пути нет границ.
Выходит, Ясперс признает, что вчувствование возможно только по отношению к опыту, аналогичному моему, а это воспроизводит ход мысли Гуссерля: другое сознание понятно, поскольку оно аналогично моему, и то, что есть нечто непонятное, понятно, потому что аналогия заканчивается. Если в прояснении чужого опыта мы наталкиваемся на то, что с трудом поддается пониманию, то следует спросить, не столкнулись ли мы с тем, что может только объясняться.
2. Экзистенция и место другого в патологических мирах
Впоследствии Ясперс в основу терапевтической практики кладет свое представление об экзистенции и экзистенциальной комму-никации2 (далее — коммуникация). Посмотрим, как в этом случае понимается другой и какое место отводится чему-то неразумному, позволяет ли ясперсова «коммуникация» установить с ним диалог.
2 Ясперс выделяет несколько видов коммуникации в зависимости от того, кто ее осуществляет.
Дать определение экзистенции невозможно, она не предмет, не явление, а темный исток человеческого бытия. «Экзистенция в принципе не может быть доступна психопатологическому знанию или опыту» [К. Ясперс, 1997, с. 518] и «не составляет предмета какой-либо науки» [К. Ясперс, 2013, с. 53]. Поэтому коммуникация врача и пациента уже располагается за пределами психопатологии как науки и возможна лишь как философия. Если мы и можем нечто сказать об экзистенции, то только то, что она есть свобода. Свобода не подлежит ни научному объяснению, ни пониманию ввиду того, что не дается нам как объект познания. Она осязаема как граница познания. Вместе с тем экзистенция дарована себе трансценденци-ей, которая также не может стать объектом научного исследования, «но включает в себя и порождает все объекты» [там же, с. 901]. Отношение между экзистенцией и трансценденцией — основной нерв мысли Ясперса, потому что подлинная реализация свободы совпадает с божественной необходимостью. «Тот, кто вполне утвердился на самом себе, перед лицом трансценденции решительнее всего переживает опытом ту необходимость, которая вполне влагает его в руку его Бога» [К. Ясперс, 2012, с. 202]. Фактически Ясперс пытается сам прояснить путь экзистенции к трансценденции.
Инструментом экзистенции и ее проявлением является личность (см.: [К. Ясперс, 1997, с. 523]). Личность (или характер) мыслится Ясперсом как совокупность генетически понятных взаимосвязей, свойственных конкретному индивиду. Иными словами, проявление экзистенции, поскольку его инструментом служит личность, происходит в области понятного, что в свете вышесказанного указывает на то, что возможность коммуникации основывается на некоей аналогии между вступившими в нее.
Противопоставление субъекта и объекта — условие самопрояснения экзистенции. Ясперс не отказывается от этого противопоставления, потому что, как он считает, познание возможно только в его рамках и только благодаря познанию мы приближаемся к осязанию экзистенции и трансценденции. Он настаивает на том, что «в акте познания мы овладеваем бытием, только расчленяя его на субъект и объект» [там же, с. 904]. Иными словами, бытие нам дано не само по себе, но в противопоставлении субъекта и объекта. Экзистенция, проявляясь в личности, действует в мире, расщепленном на субъект и объект. Ее путь к трансценденции пролегает через снятие этого противопоставления. Дело в том, что субъект, по мнению Ясперса, может быть субъектом только в той мере, в какой он является объектом, а объект зависит от субъекта. Но Ясперс учитывает, что «объективность так же многозначна, как и субъективность» [К. Ясперс, 2012, с. 345]. То есть в качестве субъекта может
рассматриваться сознание, тогда его объектом будет предметность. Если же субъектом будет названа личность, ее объектом может быть объективный дух. При этом необходимо иметь в виду, что именно сознание является тем, что первоначально отвечает за разделение на субъект и объект. Несмотря на то что в рамках противопоставления субъекта и объекта объективный дух противопоставлен личности, восприниматься он может ею только благодаря тому, что личность обладает сознанием3. Попробуем понять, чем оборачивается такое отношение для концептуализации психической болезни и какова роль другого в этом контексте.
По Ясперсу, «основной феномен духа состоит в том, что он вырастает на психологической почве, но сам по себе не имеет психической природы; это объективный смысл, мир, принадлежащий всем» [К. Ясперс, 1997, с. 352]. «Всеобщий или объективный дух постоянно присутствует и проявляет себя в обычаях, идеях и нормах общественной жизни, языке, достижениях науки, искусства, поэзии, а также во всех общественных институтах» [там же]. То, что дух «вырастает на психологической почве», означает, что его творцами являются личности. Произведение духа представляется особым опытом понимания, в котором объективируется знание личности и понимание самого себя и мира. В этом отношении, мы считаем, о духе можно говорить в том числе и как об объективированных опытах понимания. А значит, дух не может болеть не только потому, что не имеет некоей «психической природы» (см.: [О. Власова, 2010, с. 217]), но и потому, что уже то, что дух создается как объективированный опыт понимания, осуществленный личностью, свидетельствует о психической норме. При этом понимание осуществляется конкретной личностью в определенной ситуации, что накладывает отпечаток на дух. Но даже если мы имеем дело с произведением искусства, созданным психически больным человеком, оно все равно является опытом понимания, который может быть доступен другой личности.
К. Ясперс согласен с тем, что в ряде случаев начало психической болезни характеризуется особой творческой продуктивностью, примером тому являются произведения Стриндберга, Гельдерлина и Ван Гога. Но в них объективирована не шизофрения как патологический процесс, а то, что было усвоено до ее наступления, с одной стороны, и с другой — опыт близости к трансценденции. То есть патологический процесс не вкладывает ничего в акты понимания, осуществленные в начале болезни, несмотря на то, что в ряде случаев он характеризуется особой творческой активностью.
3 Ясперс использует синонимично концепты «душа» и «сознание». При этом сознание, в его понимании, это всегда и самосознание.
Вспомним и то, что мера субъекта определяется тем, насколько он усвоил нечто объективное: «Субъективное само есть лишь тогда, когда становится объективным» [К. Ясперс, 2012, с. 351]. Усвоение объективного, на наш взгляд, возможно как расширение сферы сознания, т.е. как выведение на свет ранее не осознаваемых связей, установление новых, и в случае с усвоением и произведением духа оно оказывается зависимым от усвоенного субъектом опыта других личностей, потому что дух создается и другими. Психическая болезнь осложняет или искажает способы усвоения духовного, в пределе оно может и вовсе не происходить. По Ясперсу, при психической болезни наблюдаются провалы в усвоении духа. Эти провалы в силу того, что дух может рассматриваться как объективированные опыты понимания других, мы считаем, указывают на отсутствие, нехватку понимания другого.
Проявляясь в личности, экзистенция оказывается в сфере постоянного снятия противопоставления субъекта и объекта, усвоения и сотворения духа. Соответственно, ее проявление зависит от того, сколько духовного или объективного было усвоено субъектом. Само же объективирование субъекта в случае с усвоением всеобщего духа зависит от понимания другого. То есть открытость другому, готовность его принять дают возможность для проявления экзистенции. А психическая болезнь, мы думаем, может быть охарактеризована и тем, что другой не принимается, психически больная личность остается в той или иной мере закрыта для другого. Особая творческая активность в самом начале заболевания не опровергает нашего мнения, потому что патологический процесс, как считает Ясперс, ничего не вкладывает в акты понимания заболевшего.
Посмотрим, как взаимоотношение между духом и душой отражается на конституировании приватных миров. Личностный мир больного — то, «что именно переживается им как его собственная реальность» [К. Ясперс, 1997, с. 338]. Ясперс полагает, что у всех есть свой «собственный (приватный) мир» [там же, с. 38]. Соответственно, имеется столько личностных миров, сколько имеется индивидов.
Ясперс считает, что «все множество отдельных личностных миров беспрерывно меняется и обретает определенное историческое многообразие под воздействием процессов, происходящих в сфере духовной культуры; с другой стороны, существует внеисторическое многообразие психопатологически возможного» [там же, с. 345]. То есть личностные миры при патологии не подвержены изменениям, свойственным при отсутствии патологии. Если принять во внимание, что изменения вызываются в том числе и трансформациями духа, т.е. изменениями объективного, то патологичные личностные
миры характеризует, мы бы сказали, невосприимчивость к изменениям объективного. В этом отношении мир психически больного человека, кажется, беден по сравнению с «нормой». Обедненные патологические миры предоставляют для экзистенции меньше места по сравнению с нормальными личностными мирами. Так как экзистенция — это свобода, то, можно сказать, патологические миры характеризуются отчасти и тем, что в них для свободы остается меньше пространства, чем в других мирах.
Вспомним также, что дух — это в то же время нечто, творимое отдельными, всегда разными, находящимися в различных ситуациях людьми, и сложности, связанные с усвоением объективного духа, свидетельствуют и о том, что затруднено понимание другого. Доступ к опыту другого в случае с психической болезнью сужается, в пределе он может быть закрыт. По Ясперсу, «опасность, грозящая экзистенции в существовании, — это или изоляция в чистой субъективности или же законченность сугубой вещи» [К. Ясперс, 2012, с. 352]. Как мы видим, изоляция в чистой субъективности состоит и в том, что опыт понимания других не может быть воспроизведен и усвоен в полной мере. При психической болезни другого мало: его акты понимания, объективированные в духе, не имеют особой власти над патологическими мирами. Точнее, они не усваиваются и не кладутся в основу приватного мира при психической болезни. Патологические миры не взаимны по отношению к другим мирам, в том смысле, что в норме п-ное количество субъектов усваивают одни акты понимания, т.е. их миры создаются схожим образом. То, как другие еще до данного субъекта поняли мир, в норме — призма, через которую видится, т.е. понимается, мир. При психической болезни мир виден через призму, чей материал вытачивался в пределе без участия другого. Психическая патология как фактор, трансформирующий пространство понятного, указывает не на свободу индивида от общепринятых норм и правил, а, в пределе, на отсутствие самой свободы, сужение места для ее осуществления.
В работе «Мишель Турнье и мир без другого» Делёз также говорит о стирании другого для невротиков и психотиков. Но это стирание другого, представляемого Делёзом в качестве априорной структуры, организующей опыт. Именно изменения этой структуры приводят к разного рода извращениям. Другой у Ясперса, как нам видится, не может рассматриваться в качестве априорной структуры восприятия. Его стирания из патологических миров обусловливаются тем, что изменяется способ усвоения духовного. Другие в рамках подхода Ясперса не очки, через которые мир виден, а те, вместе
с кем эти очки создаются. То есть другой — это соучастник в работе над созданием и корректировкой линзы. И чем меньше присутствие другого при шлифовке линзы, тем, по всей видимости, своеобразнее будет искривление линзы.
В конечном счете, объективный дух, его усвоение и произведение для Ясперса интересны, потому что «во всяком творчестве есть слушание другого, извещающегося в нем» [там же, с. 347]. К нему, т.е. к трансценденции, и прислушивается экзистенция, но то, что она услышит, нам кажется, зависимо от личности, в которой экзистенция проявляется, а значит, и от отношений личности и объективного духа. Другая дорога к самопрояснению экзистенции — коммуникация. Проясним, как возможна коммуникация между врачом и пациентом.
Мы уже говорили, что Ясперс считает невозможным дать определение экзистенции, но в лекционном курсе «Разум и экзистенция» он все же предпринял попытку описать это темное основание. Ясперс приходит к тому, что экзистенция — только один из имеющихся полюсов. Ее противоположный и неразрывно с ней связанный полюс — это разум. Он заходит настолько далеко, что практически ставит знак равенства между свободой и разумом: «Разум — это возможная экзистенция.» [К. Ясперс, 2013, с. 90]. Точнее, сама возможность свободы обеспечивается силами разума.
Иными словами, экзистенция не только проявляется в пространстве понятного, ее реализация — это всегда разумный жест. Проявление свободы в сфере понятного — это явление разума в том числе. Поэтому, когда Ясперс говорит о коммуникации между психиатром и его пациентом, речь идет о коммуникации между двумя разумными свободными индивидами. Психиатр, таким образом, в коммуникации не пытается приручить безумие и не старается расслышать его голос, он взывает к разуму и именно с разумом имеет дело.
С экзистенциальной коммуникацией связано представление Ясперса об истине. По его мнению, истина не есть нечто раз и навсегда предзаданное Богом, что человек стремится постигнуть. Она появляется именно в коммуникации и исчезает с ее прекращением. В экзистенциальной коммуникации экзистенция познает себя, предстает перед собой в подлинном виде, а подлинное осуществление свободы, как мы помним, по Ясперсу, означает совпадение с божественной необходимостью. Вступая в коммуникацию с пациентом, психиатр не указывает ему, кто он есть и каким должен быть. Но они вместе пробираются к самим себе, а значит, и к трансцен-денции.
Одно из условий коммуникации состоит в том, что ни мнение врача, ни мнение пациента не могут рассматриваться как непоколебимая истина. В коммуникации врач не должен навязывать пациенту некие общепринятые нормы поведения, представления о реальности. Он не корректирует патологический мир пациента, пытаясь сделать его похожим на свое восприятие реальности. Не только в патологическом мире пациента, но и в мире врача нет ничего такого, что не могло бы не подвергнуться изменению. «Здесь... сохранить себя значило бы как раз потерять себя» [там же, с. 58], — эта формула справедлива по отношению и к психиатру, и к его пациенту. Но потеря и обретение себя, заметим, происходит на стороне разума и ведется его средствами. Поэтому над терапевтом, как мы думаем, не нависает угроза потери разума. В коммуникации изменяется «я» врача и пациента, изменяются их миры, но эти изменения происходят в сфере понятного и совершаются силами разума. При этом не стоит забывать о том, что вступить в коммуникацию врач может далеко не с каждым пациентом: действие патологического процесса способно привести к тому, что состояние и поведение больного можно будет объяснять, но его уже нельзя будет понимать.
Тем не менее в коммуникации пациент и врач могут стать самими собой. Ясперс также считал, что «мы становимся самими собой, когда с открытыми глазами вступаем в пограничные ситуации. » [К. Ясперс, 2012, с. 206]. К пограничным ситуациям он относит смерть, борьбу, страдание и вину. Путь экзистенции к трансцен-денции через пограничные ситуации неизбежен, потому что они «принадлежат к составу экзистенции» [там же], и, желая стать собой, она неминуемо столкнется с ними. Психическая болезнь может рассматриваться как страдание, и потому для экзистенции она представляет пограничную ситуацию. То есть потенциально в психической болезни как в пограничной ситуации сохраняется возможность для экзистенции прийти к себе. По крайней мере, психическая болезнь может быть представлена как одно из условий для самопрояснения экзистенции, но только до тех пор, пока дело не доходит до тяжелых органических поражений. Однако психической болезнью страдание как пограничная ситуация не ограничивается. То есть психическая болезнь не является неизбежной для экзистенции на пути к себе, но, тем не менее, ее опасность присутствует.
Если психическая болезнь берется как пограничная ситуация, то проявление свободы в ней подавляется действием патологического процесса, с одной стороны. С другой — психическая болезнь, осо-
бенно в случае неврозов, может рассматриваться как «осечка», неспособность выстоять в пограничной ситуации и прийти к себе. То есть в ряде случаев психическая болезнь не только сама может быть представлена как пограничная ситуация, но и ее причиной может оказаться то, что ранее человек не смог выстоять в другой пограничной ситуации. «Цель терапии при таком понимании видится как достигаемое через граничную ситуацию преобразование человеком самого себя — преобразование, при котором он раскрывается сам перед собой и утверждает свою истинную сущность перед лицом окружающего мира» [К. Ясперс, 1997, с. 402]. Но, как мы уже выяснили, такое преобразование возможно в коммуникации и только силами разума.
* * *
Подход Ясперса позволяет нам представить психическую болезнь как проявление той или иной степени отсутствия другого. Но другой, который при болезни в некоторой мере отсутствует, потому и является другим, что его сознание аналогично моему и его опыт понимания может быть мною воспроизведен и усвоен, как и акты понимания других могут быть усвоены им. То есть другой мыслится Ясперсом как тот, кого я могу понять и кто может понять меня или других людей. В случае с психической болезнью именно понимание ставится под вопрос. С одной стороны, не все в опыте психически больного человека доступно для понимания психиатра, некоторые проявления болезни могут только объясняться. С другой — сам психически больной оказывается не способен усвоить те акты понимания, которые являются общими для представителей конкретного сообщества, что мы выяснили при рассмотрении конституирования приватных миров. Вместе с тем возможность вступить в коммуникацию с другим является условием достижения подлинности и проявления свободы. Иными словами, только в коммуникации с тем, чей опыт доступен пониманию и кто сам открыт для понимания другого, можно приблизиться к подлинности. И только в пространстве понятного возможно проявление свободы. Психическая болезнь скрадывает пространство понятного, в пределе сводя его на нет, а значит, уменьшая пространство и для явления свободы. То есть линия разграничения между фигурами психической болезни и другого — это свобода. Только понимая другого и будучи понятным для другого, можно быть свободным, но, как мы уже говорили, концептуализация психической болезни у Ясперса подводит к тому, что психически больной в той или иной мере не понимает другого и не понятен для него, а значит, психи-
ческая болезнь свидетельствует об ограничении свободы, о затруднении ее проявления и не может рассматриваться как свобода от другого, потому что только с другим и можно быть свободным.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Власова О. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: История, мыслители, проблемы. М., 2010.
Гуссерль Э. Картезианские размышления. Мн.; М., 2000 (Husserl E. Cartesianische Meditationen. Haag, 1950).
Гуссерль Э. Логические исследования: Исследования по феноменологии и теории познания. Т. II (1) М., 2001 (Husserl E. Logische Untersuchungen zweiter Band erster Teil: Untersuchungen zur Phaenomenologie und Theorie der Erkenntnis. Martinus Nijhoff, 1984).
Делёз Ж. Мишель Турнье и мир без другого // Делёз Ж. Логика смысла, М., 2011 (Deleuze G. Michel Tournier et le monde sans autrui // Deleuze G. Logique du sens. P., 1969).
Ясперс К. Каузальные и «понятные связи» между жизненной ситуацией и психозом при Dimentia praecox (шизофрения) // Ясперс К. Собр. соч. по психопатологии: В 2 т. М., 1996. Т. 2 (Jaspers K. Kausale und «verstandliche» Zusammenhange zwischen Schicksal und Psychose bei der Dementia praecox (Schizophrenie). Zs. f. d. ges. Neurol. u. Psych. B.; Leipzig, 1913).
Ясперс К. Общая психопатология. М., 1997 (Jaspers K. Allgemeine Psychopathologie. B.; Heidelberg; N.Y., 1973).
Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог: Опыт сравнительного патографиче-ского анализа с привлечением случаев Сведенбогра и Гельдерлина. СПб., 1999 (Jaspers K. Strindberg und van Gogh. Versuch einer pathographischen Analyse unter vergleichender Heranziehung von Swedenborg und Hoelderlin. B., 1926).
Ясперс К. Философия. Кн. 2. Просветление экзистенции. М., 2012 (Jaspers K. Philozophie: II. Existenzerhellung. B., Heidelberg, 1932).
Ясперс К. Разум и экзистенция. М., 2013 (Jaspers K. Vernunft und Exitenz. Batavia, 1935).
